Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

 
   Поѣдетъ ли домой; и дома
   Онъ занятъ Ольгою своей.
   Летучіе листки альбома
 ⁴ Прилежно украшаетъ ей:
   То въ нихъ рисуетъ сельски виды,
   Надгробный камень, храмъ Киприды,
   Или на лирѣ голубка
 ⁸ Перомъ и красками слегка;
   То на листкахъ воспоминанья,
   Пониже подписи другихъ,
   Онъ оставляетъ нѣжный стихъ,
¹² Безмолвный памятникъ мечтанья,
   Мгновенной думы легкій слѣдъ,
   Все тотъ же послѣ многихъ лѣтъ.
 

⁵сельски виды.Использование архаической усеченной формы прилагательного («сельски» вместо «сельские», три слога) создает эффект стилизации, проникновения в самую суть сентиментальной темы.

 
   Конечно, вы не разъ видали
   Уѣздной барышни альбомъ,
   Что всѣ подружки измарали
 ⁴ Съ конца, съ начала и кругомъ.
   Сюда, на зло правописанью,
   Стихи безъ мѣры, по преданью,
   Въ знакъ дружбы вѣрно внесены,
 ⁸ Уменьшены, продолжены.
   На первомъ листикѣ встрѣчаешь
   Qu’écrirez vous sur ces tablettes;
   И подпись: t. à. v. Annette;
¹² А на послѣднемъ прочитаешь:
   «Кто любитъ болѣе тебя,
   «Пусть пишетъ далѣе меня.»
 

 
   Тутъ непремѣнно вы найдете
   Два сердца, факелъ и цвѣтки;
   Тутъ вѣрно клятвы вы прочтете:
 ⁴ Въ любви до гробовой доски;
   Какой нибудь піитъ армейской
   Тутъ подмахнулъ стишокъ злодѣйской.
   Въ такой альбомъ, мои друзья,
 ⁸ Признаться, радъ писать и я,
   Увѣренъ будучи душою,
   Что всякой мой усердный вздоръ
   Заслужитъ благосклонный взоръ,
¹² И что потомъ съ улыбкой злою
   Не станутъ важно разбирать,
   Остро, иль нѣтъ я могъ соврать.
 

^1–4 Ср. «Стихи, написанные в дамский, в переплете из слоновой кости, настольный альбом» (ок. 1698) Свифта:

 
Здесь можете вы прочитать (Милый чудный праведник)
Ниже (Новый рецепт румян)
А здесь в правописании щеголя-поклонника (преданий да магилы)
 

и «Купидона и Ганимеда» (ок. 1690) Прайора (строки 19–2):

 
Два настольных альбома в шагреневых переплетах,
Заполненных прекрасными стихами от истинно влюбленных…
 

⁵армейский.Формально «из регулярной армии», «строевой или профессиональный военный», но здесь просто имеется в виду развязно-самодовольная манера гарнизонно-вульгарного образца.

⁶стишок злодейской,Фр. «un petit vers scélérat», как точно переводят Тургенев – Виардо.

 
   Но вы, разрозненные томы
   Изъ библіотеки чертей,
   Великолѣпные альбомы,
 ⁴ Мученье модныхъ риѳмачей,
   Вы, украшенные проворно
   Толстова кистью чудотворной,
   Иль Баратынскаго перомъ,
 ⁸ Пускай сожжетъ васъ Божій громъ
   Когда блистательная дама
   Мнѣ свой іn-quarto подаетъ,
   И дрожь и злость меня беретъ,
¹² И шевелится эпиграма
   Во глубинѣ моей души,
   А мадригалы имъ пиши!
 

⁶Толстого.Упоминается граф Федор Петрович Толстой (1783–1873), известный художник (не путать с графом Федором Ивановичем Толстым, прозванным «Американцем»; см. коммент. к главе Четвертой, XIX 5). В письме Льву Пушкину и Плетневу из Михайловского в С.-Петербург 15 мая <марта> 1825 г., посылая им рукописный сборник своих стихотворений для публикации, Пушкин требовал (тщетно) предварить их виньеткой («Психея, которая задумалась над цветком») и добавлял: «Что, если б волшебная кисть Ф. Толстого… – Нет! слишком дорога! / А ужасть, как мила!…» (из строк 50–51 стихотворной сказки Дмитриева «Модная жена», написанной свободным ямбическим стихом и опубликованной в 1792 г. в «Московском журнале»).

¹⁰подает.В отдельном издании глав Четвертой и Пятой напечатано «поднесет».

Вальтер Скотт в своем «Дневнике» (20 нояб. 1825 г.) называет дамский альбом «самой назойливой формой попрошайничества».

 
   Не мадригалы Ленскій пишетъ
   Въ альбомѣ Ольги молодой;
   Его перо любовью дышетъ,
 ⁴ Не хладно блещетъ остротой;
   Что ни замѣтитъ, ни услышитъ
   Объ Ольгѣ, онъ про то и пишетъ:
   И полны истины живой
 ⁸ Текутъ элегіи рѣкой.
   Такъ ты, Языковъ вдохновенный,
   Въ порывахъ сердца своего,
   Поешь, Богъ вѣдаетъ, кого,
¹² И сводъ элегій драгоцѣнный
   Представитъ нѣкогда тебѣ
   Всю повѣсть о твоей судьбѣ.
 

В этой части главы Пушкин, обсуждая поэтические формы, очень приятно для слуха вводит в восьмистишие, завершающее его тему, две рифмы итальянского сонета:

 
Не мадригалы Ленский пишет
В альбоме Ольги молодой;
Его перо любовью дышет,
Не хладно блещет остротой;
Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И полны истины живой,
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков вдохновенный,
В порывах сердца своего,
Поешь, бог ведает, кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе.
 

Повторение рифмующегося слова («пишет») классический сочинитель сонетов, конечно бы, не принял.

Приближение к схеме двойной рифмовки встречается также в главе Пятой, X, где, однако, созвучие женских рифм «-ани» и «-ане» формально неточное.

²Ольги молодой.Французское соответствие «de la jeune Olga». Ср. в главе Седьмой, V, 11: «Тани молодой», «de la jeune Tanya».

⁹Языков вдохновенный.Упоминается Николай Языков (1803–46), второстепенный поэт, значительно переоцененный Пушкиным; впервые Языков встретил его в 1826 г., когда летом гостил у Осиповых, деревенских соседей Пушкина. (Алексей Вульф, сын Прасковьи Осиповой, учился вместе с Языковым в Дерптском университете). Языков также упомянут в конце «Путешествия Онегина» (см. коммент. к последней строфе, 6–11).

¹²свод элегий.Шенье в стихотворении, посвященном Понсу Дени Экушару Лебрену (Послание, II, 3, строки 16–17 в «Сочинениях», изд. Вальтером), пишет о «l'Elégie à la voix gémissante, / Au ris mêlé de pleurs…» <«Жалобной элегии, / Произносимой со смехом сквозь слезы»>. Пушкин заимствовал метафору «свод» (code) из строк 60–61 того же стихотворения:

 
Ainsi que mes écrits, enfants de ma jeunesse,
Soient un code d'amour, de plaisir, de tendresse.
 

 
<Пусть кодексом любви, забав и наслажденья
Для всех останутся мои стихотворения.
 

Пер. Е. Гречаной>.

 
   Но тише! Слышишь? Критикъ строгой
   Повелѣваетъ сбросить намъ
   Элегіи вѣнокъ убогой,
 ⁴ И нашей братьѣ риѳмачамъ
   Кричитъ: «да перестаньте плакать,
   «И все одно и то же квакать,
   «Жалѣть о прежнемъ, о быломъ:
 ⁸ «Довольно, – пойте о другомъ!»
   – Ты правъ, и вѣрно намъ укажешь
   Трубу, личину и кинжалъ,
   И мыслей мертвый капиталъ
¹² Отвсюду воскресить прикажешь:
   Не такъ ли, другъ? Ни чуть. Куда!
   «Пишите оды, господа:
 

¹тише!Английский вариант этого слова призывает либо к вниманию, либо к тишине. Русское «чу!» имеет смысловые ассоциации с «чуять» и таким образом взывает ко всем физическим и умственным способностям. «Тише» – сравнительная степень от «тихо».

¹Критик строгой.Этот «критик строгой» – Кюхельбекер, который 12 июня 1824 г. в «Мнемозине» (ч. II, 1824, с. 29–44) опубликовал эссе, громоздко названное «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», и справедливо критиковал в нем русскую элегию за бесцветную неопределенность, лишенные индивидуальности размышления о прошлом, банальный язык и проч. и цветисто восхвалял (часто напыщенную и приспособленческую) русскую оду как вершину вдохновенного лиризма. Пушкин, сочинивший строфу в январе 1825 г., написал почти тогда же или уже имел к тому времени предисловие для отдельного издания главы Первой (1825). В нем он упоминает все то же эссе – оно взволновало его, потому что язык его элегий, несмотря на их изумительную мелодичность, также оказывался вполне подходящим объектом для критики Кюхельбекера (и в самом деле Кюхельбекер заметил: «Прочитав любую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, знаешь все»). Более того, Пушкин в рукописном наброске (см.: Сочинения 1949, VII, 40 и 663) отвечает как на июньскую, так и на другую статью того же автора – «Разговор с Ф. В. Булгариным» в октябрьском номере «Мнемозины» (ч. III, 1824), обвиняя Кюхельбекера в том, что он путает восторг (изначальный прорыв творческого импульса) с вдохновением (подлинным вдохновением, хладнокровным и продолжительным, которое «нужно в поэзии, как и в геометрии») и ошибочно утверждает, будто ода (Пиндар, Державин) исключает планирование и «постоянный труд, без коего нет истинно великого».

Вильгельм Кюхельбекер был немецкого происхождения: Wilhelm von Küchelbecker – гласит дарственная надпись, которую сделал Гёте на экземпляре «Вертера», подаренном ему в Веймаре 22 нояб. 1820 г. по новому стилю. Он пережил Пушкина почти на десять лет (1797–1846). Занятный поэт-архаист, слабый драматург, одна из жертв Шиллера, отважный идеалист, героический декабрист, трагическая личность: после 1825 г. Кюхельбекер провел десять лет в заключении в разных крепостях, а остаток дней – в сибирской ссылке. Он был лицейским однокашником Пушкина; «les fameux écrivailleurs» <«эти известные писаки»> – так великий князь Константин связывает их имена в частном письме Федору Опочинину 16 февр. 1826 г. из Варшавы, справляясь о некоем Гурьеве – не учился ли он с ними вместе.

Сведения Бартенева (1852) о дуэли Пушкина с Кюхельбекером в 1818 г.[57]57
  «Русский архив», 1910; приводятся Ю. Тыняновым в статье «Пушкин и Кюхельбекер», «Лит. наследство», т. 16–18 (1934), с. 321–78.


[Закрыть] на самом деле необоснованны, хотя существует несколько анекдотов на эту тему; в лучшем случае, это могла быть шутка, сыгранная с Кюхельбекером его циничными друзьями.

Лишь в самом конце исключительно печальной и неудавшейся литературной карьеры, на закате своей жизни, – сначала объект насмешек как для друзей, так и для врагов, потом забытый всеми, больной, слепой, сломленный годами ссылки, – Кюхельбекер создал несколько замечательных стихотворений. Одно из них – блистательный шедевр, творение первоклассного таланта – двадцатистрочное стихотворение «Участь русских поэтов» (написанное в Тобольской губернии в 1845 г.). Цитирую его последние строки:

 
…их бросают в черную тюрьму,
Морят морозом безнадежной ссылки…
 
 
Или болезнь наводит ночь и мглу
На очи прозорливцев вдохновенных;
Или рука любезников презренных
Шлет пулю их священному челу;
 
 
Или же бунт поднимет чернь глухую,
И чернь того на части разорвет,
Чей блещущий перунами полет
Сияньем облил бы страну родную.
 

Пуля убила Пушкина, чернь – Грибоедова.

Трагическая запись в дневнике Кюхельбекера гласит: «Если человек был когда несчастлив, так это я: нет вокруг меня ни одного сердца, к которому я мог бы прижаться с доверенностью» (Акша, сентябрь 1842 г.).

Кюхельбекер, критикуя элегию, привел примеры ее расплывчато-туманного словаря: «мечта», «призрак», «мнится», «чудится», «кажется», «будто бы», «как бы», «нечто», «что-то»:

«Прочитав любую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, знаешь все… Чувство уныния поглотило все прочие [именно это предложение Пушкин цитирует в предисловии к главе Первой, 1825]… Картины везде одни и те же: „луна“, которая – разумеется – „уныла“ и „бледна“, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя заря; изредка длинные тени и привидения, что-то невидимое, что-то неведомое, пошлые иносказания, бледные, безвкусные олицетворения „Труда“, „Неги“, „Покоя“, „Веселия“, „Печали“, „Лени“ писателя и „Скуки“ читателя; в особенности же – „туман“: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя…».

Суть всего этого Кюхельбекер, по моему наблюдению, заимствовал из второй статьи – их было две – о Байроне, подписанной «R» [это Этьен Беке] в «Journal des débats» (Париж, 23–24 апр. и 1 мая 1821 г.): «Вы можете быть заведомо уверены, что есть непостижимая неопределенность в их облике, неопределенность в их движениях, в их поведении, потому что много неопределенности, тумана в голове поэта».

Ср. описание элегий Ленского в главе Второй, X.

⁶В отдельном издании глав Четвертой и Пятой напечатано «или» вместо «и».

¹⁴Пишите оды.Первая ода, написанная русским силлабическим стихом, – «Ода <торжественная> о сдаче города Гданска» (Данциг) Василия Тредиаковского (1703–69), изданная отдельной брошюрой в 1734 г. Это намеренное подражание «Оде на взятие Намюра» (1693) Буало. Тредиаковский, также по стопам Буало, различал две основные разновидности оды, хвалебную и нежную, и защищал лирический беспорядок в одах («красный беспорядок»). Героическая ода была первой формой русского силлабо-тонического стиха, возникшего, начиная с ломоносовской «Оды на взятие Хотина» (написанной в 1739 г., опубл. в 1751 г.), в результате усвоения немецкой просодии и французской строфической формы. Это прекрасная «strophe de dix vers» <«строфа из десяти стихов»> (силлабический эквивалент четырехстопника), созданная Ронсаром (например, первая строфа оды из пятидесяти шести строк, начинающейся «Comme un qui prend une coupe» <«Как тот, кто выпивает чашу»>, сочиненной в 1547 г., опубликованной в начале книги 1-й его «Од» в 1550 г.; кн. 1, № II в «Сочинениях» изд. Коэном) и популяризированная Малербом. Она состоит из «quatrain à rimes croisées» <«четверостишия с перекрестной рифмой»> – abab, и двух трехстиший с рифмами eeciic (порядок женская – мужская рифма иногда меняется на противоположный: babaccedde), a число слогов, не считая женского окончания, может быть семь или восемь. Хороший образец (который, более того, отличается любопытной онегинской интонацией – тон перечисления) – это малербовское «О покушении на Генриха Великого, 19 декабря 1605 г.» (см. «La Poésie de M. de Malherbe», ed. Jacques Lavaud, Paris, 1936–37), строфа XVIII которой звучит так:

 
Soit que l'ardeur de la prière
Le tienne devant un autel,
Soit que l'honneur à la barrière
L'appelle à débattre un cartel;
Soit que dans la chambre il médite,
Soit qu'aux bois la chasse l'invite,
Jamais ne t'escarte si loin,
Qu'aux embusches qu'on luy peut tendre
Tu ne soit prest à le deffendre,
Sitost qu'il en aura besoin.
 

 
<Жар ли молитвы
Влечет его к алтарю,
Честь ли – к барьеру
Зовет его биться на поединке;
В спальне ли он размышляет,
Иль увлекаем охотой он в лес,
Никогда не отходи от него так далеко,
Чтобы ты не был готов его защитить
От ловушек, что могут ему подстроить>.
 

И французская одическая строфа, и строфа онегинская родственны сонету. Следует заметить, что строфа из четырнадцати строк, созданная Пушкиным для «ЕО», – это формально французская одическая строфа от середины и выше (первые семь строк сходно рифмуются в обоих случаях). Можно сказать, онегинская строфа – полуода и полусонет. Мы могли бы назвать ее строфой-русалкой. Ее хвостовая часть рифмуется по схеме ciddiff; нижняя часть одической строфы – iic.

Французская одическая строфа из десяти строк (ababeeciic) при сравнении с обычным сонетом (ababababeeciic) выглядит как неполный сонет, т. е. сонет без второго четверостишия.

Удар де ла Мотт в своих сухих «Размышлениях о критике», ч. IV (Сочинения [1754], III, 256) занятно определяет ее как «арию, в которой катрен – первая часть, а два терцета – припев…». У нее нет явного двойника в английском. Прайор, пародируя «Оду на взятие Намюра» Буало, демонстрирует такое же слабое понимание механизма «strophe de dix vers», как и Буало стихотворной техники Пиндара; тогда как Каули (1656) подменяет в высшей степени точную одическую форму Пиндара сущим туманом бурного лиризма.

Для Пушкина понятие «оды» ассоциировалось с героическими произведениями в духе Тредиаковского и Ломоносова. Создается впечатление, будто он игнорирует тот факт, что самые значительные произведения в русской поэзии восемнадцатого века – державинские величавые оды, посвященные его императрице и Богу (а самое значительное стихотворение первых двух десятилетий девятнадцатого века – ода самого Пушкина, «Вольность»). Он не любил французские официальные оды и не знал английскую оду своего времени (от Коллинза до Китса) с ее новой романтической страстностью. Становится понятно: когда он говорит «ода», то думает о нагромождении напыщенных, неуклюжих риторических форм выражения и полемически осмысливает тяжеловесное использование оды славянофильствующими (архаистами). Кюхельбекер был не одинок в своем предпочтении старого ломоносовско-державинского типа оды романтической элегии своего времени. Шевырев, предшественник (в некоторых приемах архаической манеры и мифопоэтической образности) Тютчева (таланта которого ему не хватало), имел те же предпочтения. Критики различают две основные группы поэтов: архаистов (Державин, Крылов, Грибоедов, Кюхельбекер) и романтиков (Жуковский, Пушкин, Баратынский, Лермонтов). В Тютчеве эти две линии слились воедино.

 
   «Какъ ихъ писали въ мощны годы,
   «Какъ было встарь заведено...»
   – Однѣ торжественныя оды!
 ⁴ И, полно, другъ; не все ль равно?
   Припомни, что сказалъ сатирикъ!
   Чужаго толка хитрый лирикъ
   Ужели для тебя сноснѣй
 ⁸ Унылыхъ нашихъ риѳмачей? —
   «Но все въ элегіи ничтожно;
   «Пустая цѣль ея жалка;
   «Межъ тѣмъ цѣль оды высока
¹² «И благородна...» Тутъ бы можно
   Поспорить намъ, но я молчу:
   Два вѣка ссорить не хочу.
 

⁶Здесь упоминается «Чужой толк», 1795 («чужой» – «другой, иной»; «толк» – «взгляд», «представление», «интерпретация», «смысл», «мнение», «отношение», «понимание», «толкование», «разговор») – название сатиры Ивана Дмитриева (1760–1837) – в сто пятьдесят строк, написанной ямбическими шестистопными двустишиями. Смысл названия истолковывали и как «иностранное учение», соотнося его с французским псевдоклассицизмом, хотя Дмитриев был наименее вероятным кандидатом в число тех, кто стал бы порицать любое французское влияние.

В этом запутанном, тяжеловесном произведении – четыре персонажа. Старик, который жалуется автору на русские героические оды и удивляется, почему они такие плохие; сам Автор (пушкинский «сатирик»), его этот разговор о коллегах-поэтах смущает; Критик, вступающий в дебаты и объясняющий Старику, почему русские оды дурны (торопливость, корыстные цели), и Одописец (пушкинский «хитрый лирик», или «пышный лирик» в зачеркнутом черновике), чей механический способ сочинения од описывает Критик. Произведение заканчивается тем, что Критик в результате призывает: «Кто в громкий славою Екатеринин век / Хвалой ему сердец других не восхищает / И лиры сладкою слезой не орошает, / Тот брось ее, разбей, и знай: он не поэт!». После этого Автор обращается к своим товарищам и предлагает им сочинить предлинную сатиру на Критика, который так обидно отозвался о них.

Спор Пушкина – Кюхельбекера ныне кажется довольно скучным. Суть его в значительной мере сводится к терминологии, поскольку сама по себе «ода» может быть столь же совершенной, как и произведение любого другого поэтического жанра, – это зависит от таланта автора.

¹⁴ссорить.Этот русский глагол не имеет простого английского эквивалента. Он означает «вызвать конфликт» между людьми, «заставить [их] поссориться друг с другом». Он также употребляется в главе Шестой, VI, 13 («поссорить»).

Два века, которые Пушкин не хотел видеть в состоянии вражды, – восемнадцатое и девятнадцатое столетия или, точнее, эпоху Ломоносова и Державина, охватывавшую, учитывая продолжительность их творческой деятельности (1739–65 и 1776–1816), более полувека, и период 1800–25 гг. – время возникновения романтической элегии (Жуковский, Пушкин и многие другие).

В черновых набросках этих строф (18 янв. 1825 г.; тетрадь 2370, л. 75 об. и 76) присутствуют записи, относящиеся к пророческому сну Григория в части I «Бориса Годунова», «романтической драмы», над которой Пушкин работал в это время (декабрь 1824–7 ноября 1825 г.).

 
   Поклонникъ славы и свободы,
   Въ волненьи бурныхъ думъ своихъ,
   Владиміръ и писалъ бы оды,
 ⁴ Да Ольга не читала ихъ.
   Случалось ли поэтамъ слезнымъ
   Читать въ глаза своимъ любезнымъ
   Свои творенья? Говорятъ,
 ⁸ Что въ мірѣ выше нѣтъ наградъ.
   И впрямъ, блаженъ любовникъ скромной,
   Читающій мечты свои
   Предмету пѣсенъ и любви,
¹² Красавицѣ пріятно-томной!
   Блаженъ...хоть, можетъ быть, она
   Совсѣмъ инымъ развлечена.
 

 
   Но я плоды моихъ мечтаній
   И гармоническихъ затѣй
   Читаю только старой няни,
 ⁴ Подруги юности моей
   Да послѣ скучнаго обѣда
   Ко мнѣ забредшаго сосѣда,
   Поймавъ неждано за полу,
 ⁸ Душу трагедіей въ углу,
   Или (но это кромѣ шутокъ),
   Тоской и риѳмами томимъ,
   Бродя надъ озеромъ моимъ,
¹² Пугаю стадо дикихъ утокъ:
   Внявъ пѣнью сладкозвучныхъ строфъ,
   Онѣ слетаютъ съ береговъ.
 

³няни.Речь идет об Арине, дочери Родиона: Арина (или Ирина) Родионовна (1758–1828) – домоправительница Пушкина в Михайловском, куда он удалился, или, скорее, был удален, из Одессы в 1824 г. Ее не следует путать ни с обобщенным образом няни дочерей Лариных (заблуждение, намеренно поддерживаемое Пушкиным в письме Шварцу, которое я цитирую в коммент. к главе Третьей, XVI, 14), ни с няней, которая была у него в детстве.

Арину впервые привезли в Москву из ее родной деревни Кобрино (расположенной близ Суйды С.-Петербургской губернии) – нянчить сестру нашего поэта, Ольгу (1797–1868), двумя годами старше его. Имения Михайловское (Псковской губернии) и Кобрино (Руново, тож) Осип Ганнибал получил в наследство от своего отца Абрама (прадедушки Пушкина по материнской линии). Кобрино в 1800 г. продали, а Арину – нет. Ее обожают народолюбивые пушкинисты. Влияние ее сказок на Пушкина чрезмерно и смехотворно преувеличено. Вряд ли Пушкин когда-нибудь читал няне «ЕО», как полагали комментаторы и художники-иллюстраторы. В двадцатые годы она твердой рукой правила домом, держала в страхе служанок и очень любила выпить. Пушкин, всегда следовавший литературной моде, романтизировал ее в своей поэзии, хотя совершенная правда и то, что он очень любил свою няню и ее рассказы. В мое время все русские дети обычно знали наизусть стансы «Зимний вечер» (написанные в 1825 г., впервые опубликованные в «Северных цветах на 1830 год») – четыре восьмистишия четырехстопными хореями, – открывающиеся словами «Буря мглою небо кроет». Третья строфа начинается так:

 
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню…
 

Пушкин также посвятил ей в 1826 г. трогательную элегию (незаконченную), состоящую из двенадцати четырехстопных ямбов и половины строки; ее начало:

 
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня.
 

И в стихотворении «Возвращение в Михайловское» (так его можно было назвать; см. мой коммент. к главе Второй, 1, 2), созданном там в 1835 г., он вспоминает, как разделяла она с ним годы его ссылки в деревне (1824–26) и как он внимал «ее рассказам, затверженным сыздетства… – но всё приятным сердцу…».

Няней самого нашего поэта, его «мамушкой» времен его младенчества, была не Арина, а другая женщина, вдова по имени Улиана, о которой, к сожалению, известно мало. Ее отчество, кажется, было Яковлевна, дочь Якова. Родилась она приблизительно в 1765 г.

^3–4В отрывке под заглавием «Сон» (220 свободно рифмованных пятистопников), созданном в 1816 г., Пушкин пишет об Улиане (строки 173–79,183–86):

 
Ах! умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы…
........................................................
Под образом простой ночник из глины
Чуть освещал глубокие морщины,
Драгой антик, прабабушкин чепец
И длинный рот, где зуба два стучало…
 

В элегии 1822 г., сочиненной в Кишиневе (ее начало – «Наперсница волшебной старины») и состоящей из двадцати шести свободно рифмованных пятистопных ямбов, Пушкин описывает две маски, под которыми Муза посетила его: старой няни (строки 5–12) и молодой прелестницы (строки 18–26):

 

[Музе]

Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов игривых и печальных,
Тебя я знал во дни моей весны,
Во дни утех и снов первоначальных.
Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой.
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный слух напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила.
 

Это вновь Улиана. На мой взгляд, очевидно, что только к концу 1824 г. в Михайловском Пушкин начинает в ретроспективе отождествлять Арину (теперь его домоправительницу, а прежде няню сестры) с неким собирательным образом «моей няни». Давайте, безусловно, помнить Арину, но не будем забывать и добрую Улиану.

⁸Душу трагедией в углу.Трагедия – «Борис Годунов»; см. коммент. к строфам XXXIV–XXXV.

Ср. предпоследнюю строку (475) в «Науке поэзии» Горация:

 
«quem vero arripuit, tenet occiditque legendo…»
 

 
<«Ho кого он поймает, конец: зачитает стихами до смерти…».
 

Пер. М. Гаспарова>.

В исправленном черновике у Пушкина вместо «трагедии» была «поэма», а в зачеркнутом черновике – «куплеты» (фр. «couplets» – термин, который он свободно применял к «строфам» или «стансам»), что относилось к «ЕО».

^9–14Еще в начале 1815 г. в написанном четырехстопником стихотворении «Моему Аристарху» (учителю латыни в Лицее – Н. Кошанскому, 1785–1831) у Пушкина были замечательные строки:

 
Брожу ль над тихими водами
В дубраве темной и глухой,
Задумаюсь – взмахну руками,
На рифмах вдруг заговорю…