Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

 
   Теперь у насъ дороги плохи,
   Мосты забытые гніютъ,
   На станціяхъ клопы да блохи
 ⁴ Заснуть минуты не даютъ;
   Трактировъ нѣтъ. Въ избѣ холодной
   Высокопарный; но голодной
   Для виду прейскурантъ виситъ
 ⁸ И тщетный дразнитъ апетитъ,
   Межъ тѣмъ, какъ сельскіе циклопы
   Передъ медлительнымъ огнемъ
   Россійскимъ лечатъ молоткомъ
¹² Издѣлье легкое Европы,
   Благословляя колеи
   И рвы отеческой земли.
 

¹Отрывок в пушкинском примеч. 42 – из стихотворения Вяземского «Станция», напечатанного 4 апр. 1829 г. в литературном альманахе «Подснежник».

Строка «для проходящих», которую цитирует в своем стихотворении Вяземский (имея в виду случайных прохожих, которые могут наслаждаться видом придорожных деревьев, но не обязаны выносить ухабы), завершает басню «Прохожий» в «Баснях» Дмитриева, ч. III, кн. II, № 7 (5-е изд., Москва, 1818).

Прохожий посещает монастырь и приходит в восторг от открывающегося с колокольни вида. «Какие волшебные места!» – восклицает он.

 
«Да! – труженик, вздохнув, отвествовал ему: —
                                Для проходящих».
 

Побасенка Дмитриева основана на старом французском анекдоте, который можно обнаружить в сборнике острот восемнадцатого века и который приписывали разным авторам. Вариант анекдота появился в первом, посмертном издании (1834–36, составители Л. Ж. Н. Монмерке, Ж. А. Ташро и А. де Шатожирон, имевшие рукопись с 1803 г.) «Анекдотов», написанных в 1657–59 гг. талантливым и остроумным Гедеоном Таллеманом де Рео (1619–92; он умер накануне своего семидесятитрехлетия), в имени которого Чижевский (с. 278), между прочим, не только делает три ошибки, но также превращает его в обозначение пустоты: «анонимные [sic] Анекдоты Tallement [sic] de [sic] Reaux [sic]» (вместо Tallemant des Réaux; совершенно непонятно, кроме того, упоминание в той же фразе Генриха IV). Я смотрел третье издание «Анекдотов» (1854–60), которое выпустили в Париже Монмерке и Полен. Этот анекдот помещен под № 108 в гл. 477, т. VII (1856), с. 463. В нем говорится: «Будучи в Сито, Генрих IV говорит: „О, как здесь красиво! Боже, какой красивый городок!“ Толстый монах на все похвалы, которые расточал король в адрес их местности, повторял: „Transeuntibus“ – <„Проходящим“ – лат.>. Король насторожился и спросил, что он хочет сказать. „Я хочу сказать, государь, что это красиво для проходящих, а не для тех, кто здесь постоянно живет“».

Обсуждая местонахождение рукописи, Монмерке считает, что тексты были известны и ранее (см. VIII, 2). Полагаю, что Дмитриев читал анекдот у Мармонтеля в «Опыте о счастье» (1787): «Печален, как монах-картезианец, которому расхваливали красоту окружающей его келью пустыни, ты скажешь: „Да, это красиво для проходящих“, transeuntibus».

Мак-Адам, Мак-Ева (в пушкинском примеч. 42; «макадамизация» – модная тема; см., например, «The London Magazine», X, [окт. 1824], 350–52) – это мощение дорог небольшими камнями или булыжниками. Изобретателем был Джон Л. Мак-Адам (1756–1836), шотландский инженер. Тягостный каламбур Вяземского связан с женским родом русского существительного «зима» (см., например, главу Седьмую, XXIX, 13–14).

 
   За то зимы порой холодной
   Ѣзда пріятна и легка.
   Какъ стихъ безъ мысли въ пѣснѣ модной —
 ⁴ Дорога зимняя гладка.
   Автомедоны наши бойки,
   Неутомимы наши тройки,
   И версты, тѣша праздный взоръ,
 ⁸ Въ глазахъ мелькаютъ какъ заборъ.
   Къ несчастью, Ларина тащилась,
   Боясь прогоновъ дорогихъ;
   Не на почтовыхъ, на своихъ,
¹² И наша дѣва насладилась
   Дорожной скукою вполнѣ:
   Семь сутокъ ѣхали онѣ.
 

⁵Автомедоны.Возницу Ахиллеса (героя «Илиады» Гомера) звали Автомедон.

^7–8Пушкинское примеч. 43 Сполдинг (1881, с. 271) называет «какой-то устарелой шуткой» и мрачно добавляет: «Многие англичане, если заменить верстовые столбы на камни с указанием расстояния в милях, а частокол – кладбищем, немедленно узнают ее американское происхождение».

¹⁴Принимая во внимание общие и частные обстоятельства, самое большое расстояние, которое могло бы проехать семейство Лариных зимой (январь или февраль 1822 г.), с их четырьмя большими санями и восемнадцатью клячами – это две сотни миль (расстояние, которое можно покрыть, путешествуя на почтовых в легком экипаже и со сменой лошадей каждые несколько миль, всего за два дня). Это и другие соображения приводят к убеждению, что имение Лариных было расположено в двухстах милях западнее Москвы, на полпути между Москвой и Опочкой (Псковская губерния), вблизи которой находилось имение Пушкина. Таким образом, Ларины жили в нынешней Калининской области (состоящей из северной части бывшей Смоленской и западной части бывшей Тверской губерний). Это примерно в четырехстах милях южнее С.-Петербурга и граничит на западе с верховьем Западной Двины, а на востоке – с верховьем Волги. Несколько далее (XXXVII, Петровский замок; XXXVIII, Тверская улица) будет указано, что Ларины въехали в Москву с северо-запада, откуда прибыл в Москву из Михайловской ссылки и сам Пушкин, когда работал над предыдущей главой (7 сент. 1826 г.).

Цезарь, который, по словам Гиббона, на наемных колесницах проезжал сотню миль за день, не мог бы, конечно, состязаться со своими русскими коллегами. Императрица Елизавета, дочь Петра Великого, в 1750-е годы имела специальную карету-сани, в которой, наряду с прочим, были печь и карточный столик; запрягая по двенадцати лошадей (которые менялись через каждые несколько миль) в эту карету-сани, она не уступала своему отцу, совершая путешествие по снегу из С.-Петербурга в Москву (486 миль) за сорок восемь часов. Александр I примерно в 1810 г. побил это достижение, преодолев маршрут за сорок два часа, а Николай I в декабре 1833 г. (согласно дневниковой записи Пушкина) – за феноменальные тридцать восемь часов.

С другой стороны, зима могла намести столько снега, что путешествие «по снежному пути» становилось не лучше, чем по слякоти и грязи. Так, Вульф отмечает в своем дневнике, что из-за обильного снегопада он целый день – с раннего утра и до восьми вечера – преодолевал на дядиной тройке сорок верст между Торжком и Малинниками в Тверской губернии. Тяжелый караван Лариных тянулся, должно быть, немногим быстрее.

В черновике (2371, л. 73) Пушкин написал сначала «неделю», затем вычеркнул и поставил «дней десять».

Бродский (комментарий «ЕО», с. 399) дает неверную дату приезда Лариных в Москву. Они прибыли в самом начале (а не в самом конце) 1822 г., вскоре после Рождества 1821 г. (см. XLI, 13). К августу 1824 г. Татьяна была замужем за князем N. уже около двух лет (см. главу Восьмую, XVIII, 2).

 
   Но вотъ ужъ близко. Передъ ними
   Ужъ бѣлокаменной Москвы,
   Какъ жаръ крестами золотыми
 ⁴ Горятъ старинныя главы.
   Ахъ, братцы! какъ я былъ доволенъ,
   Когда церквей и колоколенъ,
   Садовъ, чертоговъ полукругъ
 ⁸ Открылся предо мною вдругъ!
   Какъ часто въ горестной разлукѣ,
   Въ моей блуждающей судьбѣ,
   Москва, я думалъ о тебѣ!
¹² Москва.... какъ много въ этомъ звукѣ
   Для сердца Русскаго слилось!
   Какъ много въ немъ отозвалось!
 

⁷чертогов.Роскошные торжественные залы, великолепные здания, дворцы.

¹²Москва…Ср. первую строку поэмы Пирса Эгана «Жизнь в Лондоне», кн. I, гл. 2:

 
Лондон! ты всеобъемлющее слово…
 

 
   Вотъ, окруженъ своей дубравой,
   Петровскій за́мокъ. Мрачно онъ
   Недавнею гордится славой.
 ⁴ Напрасно ждалъ Наполеонъ,
   Послѣднимъ счастьемъ упоенной,
   Москвы колѣнопреклоненной
   Съ ключами стараго Кремля:
 ⁸ Нѣтъ, не пошла Москва моя
   Къ нему съ повинной головою.
   Не праздникъ, не пріемный даръ,
   Она готовила пожаръ
¹² Нетерпѣливому герою.
   Отселѣ, въ думу погружёнъ,
   Глядѣлъ на грозный пламень онъ.
 

²Петровский замок.Джон Ллойд Стивенс «Случаи во время путешествия в Грецию, Турцию, Россию и Польшу» (2 тома, Нью-Йорк, 1838), II, 72–73: «Педровский [sic] – место, дорогое сердцу каждого русского… Замок – старое и своеобразное, но интересное строение красного кирпича с зеленого цвета куполом и белыми карнизами… Главное место прогулок… величественный старый лес».

Вот как описывает Петровский парк в 1845 г. один из второстепенных поэтов Михаил Дмитриев в своих «Московских элегиях» (Москва, 1858), с. 40–41:

 
Весело смотрит на них наш Петровский готический замок!
Круглые башни, витые трубы, остросводные окна,
Белого камня резные столбы, темно-красные стены!
В темной, густой и широкой зелени сосен старинных
Весел и важен он, дед между внучат младых и веселых!
 

Этот Михаил Дмитриев (1796–1866) был племянником Ивана Дмитриева и пушкинским зоилом.

^4–14Огонь уже занимался повсюду, когда 3/15 сент. 1812 г. Наполеон входил в Москву. Он перебрался из своей резиденции в горящем Кремле в центре Москвы, в Петровский замок в западном пригороде 4 сент. Следующий день был облачным. Ливень ночью и дождь шестого числа затушили пожар.

 
   Прощай, свидѣтель падшей славы,
   Петровскій за́мокъ. Ну! не стой,
   Пошолъ! Уже столпы заставы
 ⁴ Бѣлѣютъ: вотъ ужъ по Тверской
   Возокъ несется чрезъ ухабы.
   Мелькаютъ мимо бутки, бабы,
   Мальчишки, лавки, фонари,
 ⁸ Дворцы, сады, монастыри,
   Бухарцы, сани, огороды,
   Купцы, лачужки, мужики,
   Бульвары, башни, казаки,
¹² Аптеки, магазины моды,
   Балконы, львы на воротахъ.
   И стаи галокъ на крестахъ.
 

^6–14В этом калейдоскопе впечатлений есть некий отзвук сна Татьяны.

⁹Бухарцы.Жители Бухары (Бохара), русской Азии, к северу от Афганистана. В Москве они торговали восточными товарами, такими как самаркандские ковры и халаты.

¹³львы на воротах.Львы из железа или алебастра, выкрашенные в гадкий зеленый цвет и водруженные, обычно парами, на воротах дома или перед ними в качестве геральдического знака. В пасти они часто держали внушительные железные кольца, бывшие, однако, чисто символическими, поскольку не имели ни малейшего отношения к открыванию ворот.

В романе Писемского «Тысяча душ», своего рода русском «Красном и черном» – и таком же ничтожном в смысле литературного стиля, есть забавный пассаж о львином орнаменте (ч. IV, гл. 5): «Каждый почти торжественный день [действие происходит в провинциальном городе] повеса этот и его лакей садились на воротные столбы, поджимали ноги, брали в рот огромные кольца и, делая какие-то гримасы из носу, представляли довольно похоже львов».

Вероятно – воображаемый пропуск, создающий ощущение некоторой неопределенной повторяемости обыденных впечатлений.

 
   Въ сей утомительной прогулкѣ
   Проходитъ часъ, другой, и вотъ
   У Харитонья въ переулкѣ
 ⁴ Возокъ предъ домомъ у воротъ
   Остановился. Къ старой теткѣ,
   Четвертый годъ больной въ чахоткѣ,
   Онѣ пріѣхали теперь.
 ⁸ Имъ настежь отворяетъ дверь
   Въ очкахъ, въ изорванномъ кафтанѣ,
   Съ чулкомъ въ рукѣ, сѣдой Калмыкъ.
   Встрѣчаетъ ихъ въ гостиной крикъ
¹² Княжны, простертой на диванѣ.
   Старушки съ плачемъ обнялись,
   И восклицанья полились.
 

³У Харитонья.Москвич определял свое местожительство по близости его к той или иной церкви. Упоминаемый здесь святой мученик пострадал на Востоке при Диоклетиане около 303 г.

Пушкин поселил Лариных в том же месте проживания «высшего света», где сам провел в детстве несколько лет. Приход св. Харитонья располагался в восточной части Москвы, поэтому Ларины, въехавшие в западные ворота, должны были пересечь весь город.

Наш поэт родился (26 мая 1799 г.) в арендовавшемся, ныне не существующем, доме в Немецкой улице (переименованной в улицу Бауманскую в честь молодого революционера, убитого в 1905 г. в столкновении с полицией). Осень и зима 1799 г. прошли в Михайловском – имении матери в Псковской губернии. После короткого пребывания в С.-Петербурге семья Пушкина вновь жила в Москве с 1800 по 1811 гг., переезжая на лето в Захарьино (или Захарово) – имение, купленное в 1804 г. (и проданное в 1811 г.) бабушкой поэта по линии матери – Марией Ганнибал – в Звенигородском уезде, милях двадцати пяти от Москвы. Пушкины жили (с 1802 по 1807 гг.) в доме № 8 по Большому Харитоньевскому переулку. Дядя нашего поэта – Василий Пушкин жил в Малом Харитоньевском переулке. Этими сведениями я обязан отчасти господам Левинсону, Миллеру и Чулкову, соавторам книги «Пушкинская Москва» (Москва, 1937), и Н. Ашукину, автору исследования «Москва в жизни и творчестве A. C. Пушкина» (Москва, 1949).

 
   Княжна, mon ange! – Pachette! – Алина!
   – Кто бъ могъ подумать? – Какъ давно!
   На долго ль? – Милая! Кузина!
 ⁴ Садись – какъ это мудрено!
   Ей Богу, сцена изъ романа...
   – А это дочь моя, Татьяна. —
   Ахъ, Таня! подойди ко мнѣ —
 ⁸ Какъ будто брежу я во снѣ....
   Кузина, помнишь Грандисона? —
   Какъ, Грандисонъ?... а, Грандисонъ!
   Да, помню, помню. Гдѣ же онъ? —
¹² «Въ Москвѣ, живетъ у Симеона;
   Меня въ сочельникъ навѣстилъ:
   Недавно сына онъ женилъ.
 

¹²у Симеона.Симеоновский переулок – того же прихода (см. коммент. к XL, 3). Св. Симеон Столпник старший (390?—459) был сирийским отшельником, проведшим тридцать семь унылых лет на столбе высотой около шестидесяти шести футов и шириной в три фута.

¹³По Сочельнику определяется дата приезда Татьяны и ее матери в Москву (январь или февраль 1822 г.).

 
   А тотъ... но послѣ все раскажемъ.
   Не правда ль? Всей ея роднѣ
   Мы Таню завтра же покажемъ.
 ⁴ Жаль, разъѣзжать нѣтъ мочи мнѣ;
   Едва, едва таскаю ноги.
   Но вы замучены съ дороги;
   Пойдемте вмѣстѣ отдохнуть...
 ⁸ Охъ, силы нѣтъ...устала грудь...
   Мнѣ тяжела теперь и радость,
   Не только грусть...душа моя,
   Ужъ никуда не годна я...
¹² Подъ старость жизнь такая гадость...»
   И тутъ, совсѣмъ утомлена,
   Въ слезахъ раскашлялась она.
 

¹А тот.«Тот» здесь может означать «последний». Действительно, не вполне ясно, говорит ли тетя Алина еще о сыне прежнего поклонника ее кузины или имеет в виду того, «другого Грандисона», ухаживавшего ранее за ней, Алиной.

 
   Больной и ласки и веселье
   Татьяну трогаютъ; но ей
   Не хорошо на новосельѣ,
 ⁴ Привыкшей къ горницѣ своей.
   Подъ занавѣскою шелковой
   Не спится ей въ постелѣ новой,
   И ранній звонъ колоколовъ,
 ⁸ Предтеча утреннихъ трудовъ,
   Ее съ постели подымаетъ.
   Садится Таня у окна.
   Рѣдѣетъ сумракъ, но она
¹² Своихъ полей не различаетъ:
   Предъ нею незнакомый дворъ,
   Конюшня, кухня и заборъ.
 

¹¹ Редеет сумрак.Английский поэт сказал бы: «Ночь на исходе» (например, Байрон, «Лара», начало II песни).

 
   И вотъ: по родственнымъ обѣдамъ
   Развозятъ Таню каждый день
   Представить бабушкамъ и дѣдамъ
 ⁴ Ея разсѣянную лѣнь.
   Роднѣ, прибывшей издалеча,
   Повсюду ласковая встрѣча,
   И восклицанья, и хлѣбъ-соль.
 ⁸ «Какъ Таня выросла! Давно ль
   Я, кажется, тебя крестила?
   А я такъ на руки брала!
   А я такъ за уши драла!
¹² А я такъ пряникомъ кормила!»
   И хоромъ бабушки твердятъ:
   «Какъ наши годы-то летятъ!»
 

^8–14Не совсем ясно, где и когда эти московские родственники могли видеть Татьяну ребенком. Мы можем предположить, что некоторые из них приезжали к Лариным в деревню.

¹¹А я так за уши драла!Ср.: Грибоедов, «Горе от ума», дейст. III, строки 391–92 (старуха Хлёстова):

 
Я помню, ты дитёй с ним часто танцевала,
Я за уши его дирала, только мало.
 

 
   Но въ нихъ не видно перемѣны;
   Все въ нихъ на старый образецъ:
   У тетушки Княжны Елены
 ⁴ Все тотъ же тюлевый чепецъ;
   Все бѣлится Лукерья Львовна,
   Все то же лжетъ Любовь Петровна,
   Иванъ Петровичъ также глупъ,
 ⁸ Семенъ Петровичъ также скупъ,
   У Пелагѣи Николавны
   Все тотъ же другъ, мосье Финмушъ,
   И тотъ же шпицъ, и тотъ же мужъ;
¹² А онъ, все клуба членъ исправный,
   Все также смиренъ, также глухъ,
   И также ѣстъ и пьетъ за двухъ.
 

^3–10Тетя Алина (французское уменьшительное от Александры), кузина Полины Лариной, с которой мы уже встречались, и эта тетушка Елена – обе старые девы и, возможно, сестры; обе – из родовитой семьи (это могли быть княжны Щербацкие). Лукерья Львовна, возможно, другая двоюродная бабушка Татьяны. Любовь, Иван и Семен, очевидно – дети одних родителей, их отец – Петр, возможно, отец Дмитрия Ларина. Палагея, или Пелагея, дочь Николая, может быть кузиной либо госпожи Лариной, либо ее покойного мужа; а мосье Финмуш – домашним учителем детей Пелагеи.

¹²клуба член исправный.Очевидно, член московского так называемого Английского клуба (который не был ни «английским», ни, строго говоря, вообще «клубом»), знаменитого своей хорошей кухней и игорными столами. В те времена в нем насчитывалось около шестисот членов. Этот московский Английский клуб не следует смешивать со значительно более модным петербургским Английским клубом, основанным 1 марта 1770 г. неким Корнелиусом Гардинером (в русских источниках – Гарнер), английским банкиром, в котором было триста членов.

 
   Ихъ дочки Таню обнимаютъ.
   Младыя граціи Москвы
   Сначала молча озираютъ
 ⁴ Татьяну съ ногъ до головы;
   Ее находятъ что-то странной,
   Провинціяльной и жеманной,
   И что-то блѣдной и худой,
 ⁸ А впрочемъ очень недурной;
   Потомъ, покорствуя природѣ,
   Дружатся съ ней, къ себѣ ведутъ,
   Цѣлуютъ, нѣжно руки жмутъ,
¹² Взбиваютъ кудри ей по модѣ,
   И повѣряютъ нараспѣвъ
   Сердечны тайны, тайны дѣвъ,
 

²Младые грации Москвы.Мелодичнейшая строка.

⁶жеманной.Простота постороннего человека может произвести на людей впечатление неестественности.

⁸впрочем.Русское слово является в его различных оттенках значения эквивалентом французских «d'ailleurs», «au reste» и «par contre» <«притом», «к тому же», «зато»>.

¹²Московская и петербургская мода слепо следовали парижской и лондонской, так что уместно привести следующий отрывок из книги С. Уиллет Каннингтон «Одежда английских женщин в девятнадцатом веке» (Лондон, 1937), с. 95: «В течение всего десятилетия [1820–1830] происходило неизменное увеличение размеров [женской] головы, особенно в ширину. Волосы, вместо того чтобы свисать вертикально вниз локонами вдоль лица [как было модно в 1822 г.], теперь [ок. 1824 г.] взбивались буклями на висках, придавая лицу округлую форму».

 
   Чужія и свои побѣды,
   Надежды, шалости, мечты.
   Текутъ невинныя бесѣды
 ⁴ Съ прикрасой легкой клеветы.
   Потомъ, въ отплату лепетанья,
   Ея сердечнаго признанья
   Умильно требуютъ онѣ.
 ⁸ Но Таня, точно какъ во снѣ,
   Ихъ рѣчи слышитъ безъ участья,
   Не понимаетъ ничего,
   И тайну сердца своего,
¹² Завѣтный кладъ и слезъ и счастья,
   Хранитъ безмолвно между тѣмъ,
   И имъ не дѣлится ни съ кѣмъ.
 

 
   Татьяна вслушаться желаетъ
   Въ бесѣды, въ общій разговоръ:
   Но всѣхъ въ гостиной занимаетъ
 ⁴ Такой безсвязный, пошлый вздоръ,
   Все въ нихъ такъ блѣдно, равнодушно;
   Они клевещутъ даже скучно;
   Въ безплодной сухости рѣчей,
 ⁸ Распросовъ, сплетенъ и вѣстей,
   Не вспыхнетъ мысли въ цѣлы сутки,
   Хоть невзначай, хоть наобумъ;
   Не улыбнется томный умъ,
¹² Не дрогнетъ сердце хоть для шутки.
   И даже глупости смѣшной
   Въ тебѣ не встрѣтишь, свѣтъ пустой!
 

¹вслушаться.Трудный глагол для перевода. Он означает слушать чутким ухом, сосредоточиваться на том, что говорится, прилагать все возможное внимание.

 
   Архивны юноши толпою
   На Таню чопорно глядятъ,
   И про нее между собою
 ⁴ Неблагосклонно говорятъ.
   Одинъ, какой-то шутъ печальной
   Ее находитъ идеальной,
   И, прислонившись у дверей,
 ⁸ Элегію готовитъ ей.
   У скучной тетки Таню встрѣтя,
   Къ ней какъ-то В.... подсѣлъ
   И душу ей занять успѣлъ.
¹² И близъ него ее замѣтя,
   Объ ней, поправя свой парикъ,
   Освѣдомляется старикъ.
 

¹Архивны юноши.Прозвище, данное другом Пушкина Соболевским (согласно пушкинскому черновику – МБ 2387 А, л. 22 – критических заметок осени 1830 г.), для обозначения его, Соболевского, коллег – молодых людей из дворянских семейств, получивших теплые местечки в Московском архиве коллегии иностранных дел (см. также коммент. к главе Второй, XXX, 13–14). Пушкинисты делали неуверенные попытки объяснить отношение пушкинских юношей к Татьяне тем, что Архив приютил группу литераторов (таких, как князь Одоевский, Шевырев и Веневитинов), погруженных в туман немецкой идеалистической философии, Пушкину чуждой. Однако в черновике (1–4) Пушкин заставил архивных юношей говорить о «милой деве» с восторгом.

Напомним, что педант и низкопоклонник Молчалин в «Горе от ума» Грибоедова тоже «числился по Архивам» (дейст. III, строка 165) или, как написал английский комментатор «Горя от ума» Д. Ф. Костелло, «состоял на службе в Государственном архиве» (Оксфорд, 1951, с. 177).

Пушкинский зоил – второстепенный поэт Михаил Дмитриев (см. коммент. к XXXVII, 2) – также служил там.

Служба эта была весьма условна; и выбор данного вида гражданского поприща молодыми людьми, не желавшими идти в армию, объяснялся тем, что из всех невоенных учреждений лишь Коллегия иностранных дел (к которой в Москве в то время относились только Архивы) считалась в 1820-е годы достойным местом службы для дворянина.

⁵шут печальный.В черновике (2368, л. 31 об.) – «Московских дам поэт печальный», а в зачеркнутых строках – «поэт печальный и журнальный» и «поэт бульварный».

«Шут» имеет много значений; основные из них: придворный шут, клоун, паяц, а также игривый эвфемизм для обозначения «черта» и «домового», породивший (фамильярный и добродушный) эквивалент понятия «негодяй» в разговорной речи пушкинского времени (галлицизм la drôle <чудак>; см. коммент. к XLIX, 10).

¹⁰В[яземский].Полностью имя написано в черновике (2368, л. 31 об.).

Есть нечто очень привлекательное в том, что Пушкин заставляет своих лучших друзей развлекать своих любимых героев. В главе Первой, XVI, 5–6, Каверин ждет Онегина в модном петербургском ресторане, теперь же Вяземский в Москве своей милой беседой смягчает Танину скуку, доставляя ей впервые, после того как она покинула дорогие ее сердцу леса, минуты удовольствия. Старик в парике, очарованный новой знакомой Вяземского, – это, конечно, не князь N., бывший онегинский приятель-повеса, а теперь толстый генерал, которого вскоре встретит Татьяна, но в некотором роде его предшественник.

Вяземский в письме к жене из Петербурга 23 янв. 1828 г. пишет в связи с опубликованным в «Московском Вестнике» отрывком из этой главы: «Есть описание Москвы Пушкина, не совсем ознаменованное талантами его. Как-то вяло и холодно, хотя, разумеется, есть много и милого. Он, шут, и меня туда ввернул».

Критик Н. Надеждин, рецензируя главу в «Вестнике Европы», 1830, находил, что стиль описания – «истинно Гогартовский».