Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

 
   За то и пламенная младость
   Не можетъ ничего скрывать:
   Вражду, любовь, печаль и радость,
 ⁴ Она готова разболтать.
   Въ любви считаясь инвалидомъ,
   Онѣгинъ слушалъ съ важнымъ видомъ,
   Какъ, сердца исповѣдь любя,
 ⁸ Поэтъ высказывалъ себя;
   Свою довѣрчивую совѣсть
   Онъ простодушно обнажалъ.
   Евгеній безъ труда узналъ
¹² Его любви младую повѣсть,
   Обильный чувствами расказъ.
   Давно не новыми для насъ.
 

⁵В любви считаясь инвалидом.Сполдинг перефразирует:

 
Считая себя ветераном, раненным
В любовных сраженьях…
 

¹⁴для нас.Для Пушкина, Онегина и третьего героя романа – Читателя, все трое – светские люди.

 
   Ахъ, онъ любилъ, какъ въ наши лѣта
   Уже не любятъ; какъ одна
   Безумная душа поэта
 ⁴ Еще любить осуждена:
   Всегда, вездѣ одно мечтанье,
   Одно привычное желанье,
   Одна привычная печаль!
 ⁸ Ни охлаждающая даль,
   Ни долгія лѣта разлуки,
   Ни музамъ данные часы,
   Ни чужеземныя красы,
¹² Ни шумъ веселій, ни науки
   Души не измѣнили въ немъ,
   Согрѣтой дѣвственнымъ огнемъ.
 

^1,9наши ле́та; долгие лета́.Интересен сдвиг в ударении (аналогично «годы», «года»). Не знаю, подразумевал ли Пушкин в первой строке «в наше время» или «в нашем возрасте».

¹²Науки.Широкое понятие, включающее в себя все виды знаний. См. также вводное замечание к коммент. строфы XVI.

¹⁴девственным огнем.Этот и иные эпитеты, характеризующие Ленского, были общепринятыми. См., например, описание Аллана Клэра в «Розамунде Грей» Чарлза Лэма (1798), глава 4: «…при виде Розамунды Грей в нем вспыхнул первый огонь» и «в его характере была та мягкая и благородная откровенность, которая свидетельствовала, что он еще девственно невинен в делах света».

 
   Чуть отрокъ, Ольгою плѣненный,
   Сердечныхъ мукъ еще не знавъ,
   Онъ былъ свидѣтель умиленный
 ⁴ Ея младенческихъ забавъ;
   Въ тѣни хранительной дубравы
   Онъ раздѣлялъ ея забавы,
   И дѣтямъ прочили вѣнцы
 ⁸ Друзья-сосѣди, ихъ отцы.
   Въ глуши, подъ сѣнію смиренной,
   Невинной прелести полна,
   Въ глазахъ родителей, она
¹² Цвѣла какъ ландышъ потаенный,
   Незнаемый въ травѣ глухой,
   Ни мотыльками, ни пчелой.
 

³умиленный.Фр. «attendri» – растроганный, умильный, смягченный, готовый расплакаться, трогательный.

^3–4Он был свидетель умиленный / Ее младенческих забав.Явно французская фраза: «Il fut le témoin attendri de ses ébats enfantins». Любопытно и привлекательно соответствие русского «забав» и французского «ébats», также, равным образом, русского «надменных» и французского «inhumaines» в главе Первой XXXIV, 9.

^9–14Ср.: Парни. «Эротические стихотворения», кн. IV, элегия IX:

 
Belle de ta seule candeur,
Tu semblois une fleur nouvelle
Qui, loin du Zéphyr corrupteur,
Sous l'ombrage qui la recèle,
S'épanouit avec lenteur.
 

 
<Прекрасная своим душевным чистосердием,
Ты казалась новым цветком,
Который вдали от соблазнителя Зефира
Таится в тени листвы
И медленно распускается>.
 

¹¹В глазах.Галлицизм («aux yeux») быстро укоренился. См. полвека спустя у Толстого в «Анне Карениной», ч. I, гл. 6: «в глазах родных».

^12–14Мотыльки, как правило, не обращают внимания на сладкий запах белых колокольчиков Convallaria majalis, по Линнею, который у русских называется ландышем, у французов – «muguet», в старой сельской Англии – «mugget», у Томсона («Весна», строка 447) – «Lily of the Vale», а у Китса («Эндимион», кн. I, строка 157) – «valleylilly» – прекрасного, но ядовитого растения, которое, хотя поэты и расцвечивали им свои пасторальные пейзажи, в действительности смертельно для ягнят.

В другой, зачеркнутой, метафоре, относящейся к той же девице (вариант строфы XXI), Пушкин, несомненно, имел в виду этот же цветок, намекая, что он может погибнуть под косой (очевидно, по его первоначальному плану, Ольга должна была подвергнуться более настойчивым ухаживаниям Онегина, чем в окончательном тексте).

В заметке на полях, оставленной нашим поэтом на его экземпляре «Опытов в стихах и прозе» Батюшкова (ч. II, с. 33; «Выздоровление», 1808), Пушкин правильно критикует своего предшественника за то, что применил для «убиения» ландыша серп жнеца вместо косы косаря (см. Сочинения 1949, т. VII, с. 575; дата неизвестна, вероятно 1825–30 гг.)[38]38
  Против строк Батюшкова «Как ландыш под серпом убийственным жнеца / Склоняет голову и вянет» Пушкин написал: «Не под серпом, а под косою. Ландыш растет в лугах и рощах – не на пашнях засеянных» (примеч. пер.).


[Закрыть].

Следует заметить, что в главе Шестой, XVII, 9–10 ландыш превращается в обычную лилию, которую точит некий обобщенный, но энтомологически вполне возможный червь.

 
   Она поэту подарила
   Младыхъ восторговъ первый сонъ,
   И мысль объ ней одушевила
 ⁴ Его цѣвницы первый стонъ.
   Простите, игры золотыя!
   Онъ рощи полюбилъ густыя,
   Уединенье, тишину,
 ⁸ И ночь, и звѣзды, и луну —
   Луну, небесную лампаду,
   Которой посвящали мы
   Прогулки средь вечерней тмы,
¹² И слезы, тайныхъ мукъ отраду....
   Но нынѣ видимъ только въ ней
   Замѣну тусклыхъ фонарей.
 

⁴Его цевницы.Поэты начинают с этого аркадского инструмента, переходят к лире или лютне и кончают тем, что полагаются на вольные свирели своих собственных голосовых связок, что по-гегелевски, замыкает круг.

⁵игры золотые.Детство – золотая пора жизни, поэтому детские шалости тоже золотые.

Все это мало что значит в тексте; оно и не предназначено что-либо значить или выражать современное представление о детстве. Мы всецело находимся во французском (более, чем в немецком) словесном мире Ленского: «flamme» («пламень»), «volupté» («сладострастие»), «rêve» («мечта»), «ombrage» («тень»), «jeux» («игра») и т. д.

^5–8 Было бы ошибочно рассматривать Ленского, лирического любовника, как «типичный продукт своего времени» (как будто время может существовать отдельно от своих «продуктов»). Напомним услады «любовной меланхолии»: «Источники и непротоптанные рощи, / Места, любимые блеклой страстью, / Прогулки при луне… / Полночный колокол, стон при расставанию» (Флетчер. «Славная доблесть», дейст. III, сц. 1) и прочий подобный «fadaises» <«вздор»> семнадцатого века, восходящий к тошнотворным персонажам ранних итальянских и испанских пасторалей.

⁶рощи.Пушкин отдал Ленскому (чтобы не пропадали) в строфах XXI и XXII строки, которые сам сочинял в юности. Ср. черновик отрывка, написанного предположительно в 1819 г.:

 
В с<ени пленительных> дубрав,
Я был свидетель умиленный
Ее [младенческих] забав
........................................
И мысль об ней одушевила
[Моей] цевницы первый звук.
 

Обычно я перевожу слово «дубрава» английским словом «парк» (каковым она и предстает в ряде мест на протяжении романа), но иногда «парк» незаметно переходит в «лес» или «рощу». К тому же множественное число в элегии 1819 г. дает определенный ключ к пониманию единственного числа в строке 1823 г.

 
   Всегда скромна, всегда послушна,
   Всегда какъ утро весела,
   Какъ жизнь поэта простодушна,
 ⁴ Какъ поцѣлуй любви мила,
   Глаза какъ небо голубые,
   Улыбка, локоны льняные,
   Движенья, голосъ, легкій станъ,
 ⁸ Все въ Ольгѣ.... но любой романъ
   Возмите, и найдете вѣрно
   Ея портретъ: онъ очень милъ;
   Я прежде самъ его любилъ,
¹² Но надоѣлъ онъ мнѣ безмѣрно.
   Позвольте мнѣ, читатель мой,
   Заняться старшею сестрой.
 

^1–2Пушкин, вероятно, не знал и даже не слышал об Эндрю Марвелле (1621–78), который во многих отношениях схож с ним. Ср. в «Эпитафии…» Марвелла (опубл. в 1681 г.), строка 17: «Скромна как утро, светла как полдень…» и в «Моей малютке Пегги» («Нежный пастушок», 1725) Аллана Рамзея (1686–1785), строка 4: «Светла как день и вечно весела».

Интонация первой пушкинской строки такая же, как в «Тщетном поучении» Понса Дени (Экушар) Лебрена (1729–1807), «Сочинения» (Париж, 1811), кн. II, ода VII:

 
Toujours prude, toujours boudeuse…
 

 
<Всегда стыдлива, всегда недовольна…>.
 

³простодушна.Ср. X, 3. Пушкин неоднократно использует слово «простодушный, -ная, -но», чтобы передать французское «naïf», «naïve», «naïvement». Выражение «как жизнь поэта простодушна» не очень хорошо звучит по-английски, но «чистосердечный» или «бесхитростный», или «искренний» были бы менее подходящими. Хотя простодушие Ленского сохраняется до конца его жизни (и даже в посмертной метафоре и аркадских гробницах), простодушие Ольги оказывается не без доли жеманных и жестоких уловок.

Говоря о поэтах, Шатобриан замечает в «Рене» (под ред. Артема Вейла [Париж, 1935] с. 28): «Жизнь их полна простодушия и вместе с тем величия… они высказывают чудесные мысли о смерти» <пер. Н. Рыковой>. Сравнение «простодушной» жизни поэта с сущностью Ольги аналогично сравнению поэзии Ленского с «мыслями девы простодушной» в строфе X, 3, чему предшествует в строфе VII, 14 слабое эхо о «чудесах».

^5–6Прототипом как пушкинской Ольги, так и Эды Баратынского является аркадская девица, например, в «Моем гении» (1815) Батюшкова:

 
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
.................................
Моей пастушки несравненной…
 

^5–8Глаза… Улыбка… стан, / Всё в Ольге.Этот перечислительно-суммирующий прием – пародия не только на содержание, но и на стиль повествования. Пушкин прерывает себя, как бы захваченный стилем Ленского и потоком предложения, нарочито подражающего обычным риторическим приемам подобных описаний в современных европейских романах, с их формой предложений, заканчивающихся восторженным вздохом «всё…».

Ср.: «Sa taille…. ses regards… tout exprime en elle…» <«Ee стан… ее взоры… все в ней выражает..»> (описание Дельфины д'Альбемар в одноименном скучном романе мадам де Сталь (1802), ч. I, письмо XXI от Леонса де Мондовилля своему закадычному другу Бартону, литературному племяннику лорда Бомстона [в «Юлии»]; см. также коммент. к главе Третьей, X, 3); у Нодье: «Sa taille… sa tête… ses cheveux… son teint… son regard… tout en elle donnait l'idée…» <«Ee стан… ее голова… ее волосы… цвет ее лица… ее взор… все в ней давало представление..»> (описание Антонии де Монлион в мрачном, но не столь уж значительном романе «Жан Сбогар» (1818), гл. 1; см. также коммент. к главе Третьей, XII, 11), и, наконец, у Бальзака: «Непринужденно склонялся ее стан… её ноги, свободная и небрежная поза, усталые движения – все говорило о том, что эту женщину…» (описание маркизы д'Эглемон в слишком переоцененной вульгарной, повести «Тридцатилетняя женщина», гл. 3; «Сцены частной жизни», 1831–34).

⁶локоны.Я чувствую, что пошел по проторенной дорожке, переводя «локоны» как «locks» и «кудри» как «curls» (см. VI, 14). В действительности понятие девичьих «кудрей» ближе к «локонам», тогда как английское слово «локоны» несет дополнительное значение «кудри», особенно когда говорится о мужчинах.

⁷стан.Французское «taille» подразумевает талию и торс.

⁸но любой роман.Ср.: Пирон, «Розина»:

 
Ne détaillons pas davantage
Un portrait qui court les romans.
 

 
Портрет, встречающийся в романах>.
 

Прозаический перевод не всегда ближе оригиналу, чем стихотворный с притянутыми насильно рифмами. Это может быть прекрасно подтверждено целым рядом смешных ошибок в английских «переводах» некоторых отрывков из «ЕО» в статье о Пушкине (The Westminster and Foreign Quarterly Review, CXIX, [1883], 420–51) некоего неизвестного писателя (Уильям Ричард Морфилл, автор нескольких малозначительных работ о России). Намек на «любой роман» он спутал с «любовным романом» и перевел: «Ольга была живой историей любви».

Несмотря на свое неведение простейших русских слов и выражений, этот критик имел смелость в нескольких презрительных словах (с. 443–44) отвергнуть перевод «ЕО», сделанный Сполдингом. Меня навело на эту статью примечание в очерке М. Алексеева «И. С. Тургенев – пропагандист русской литературы на Западе»[39]39
  Труды отдела новой русской литературы, I (Академия наук СССР. Институт литературы. Москва и Ленинград, 1948), с. 53.


[Закрыть], в которой, однако, имеются две ошибки: перевод Сполдинга был сделан не в 1888 г., и Морфилл не дал его «детального анализа», а ограничился шестью примерами неуклюжего английского языка.

¹⁴Заняться.Одно из тех простых слов, которые вселяют в переводчика ужас. «Заняться» здесь – это на самом деле французское «m'occuper de»…

 
   Ея сестра звалась Татьяна....
   Впервые именемъ такимъ
   Страницы нѣжныя романа
 ⁴ Мы своевольно освятимъ.
   И что жъ? оно пріятно, звучно,
   Но съ нимъ, я знаю, неразлучно
   Воспоминанье старины
 ⁸ Иль дѣвичьей. Мы всѣ должны
   Признаться, вкуса очень мало
   У насъ и въ нашихъ именахъ
   (Не говоримъ ужъ о стихахъ);
¹² Намъ просвѣщенье не пристало,
   И намъ досталось отъ него
   Жеманство – больше ничего.
 

¹Ее сестра звалась Татьяна.Трехсложное имя с мягким «т» посередине и ударным «а», звучащим как «ах». Во времена Пушкина это имя считалось простонародным.

Русские эквиваленты греческих имен, упомянутые в пушкинском примеч. 13,—Агафон, Филат, Федора и Фекла.

В черновике примечаний для издания 1835 г. (ПД, 172) Пушкин приводит еще имена Агофоклея и Феврония (русифицированное – Хавронья).

В черновике этой строфы (2369, л. 35) Пушкин примерял для героини имя Наташа (уменьшительное от Наталья) вместо Татьяны. Это было за пять лет до того, как он впервые встретил свою будущую жену Наталью Гончарову. Наташа (как Параша, Маша и др.) – имя с гораздо меньшими возможностями рифмы («наша», «ваша», «каша», «чаша» и еще несколько), чем Татьяна. Имя Наташа уже встречалось в литературе (например, «Наталья, боярская дочь» Карамзина). Пушкин использовал имя Наташа в 1825 г. в своем «Женихе, простонародной сказке» (см. главу Пятую. Сон Татьяны) и в конце того же года в «Графе Нулине» для очаровательной героини, русской Лукреции, которая дает пощечину странствующему Тарквинию (хотя и спокойно, с двадцатитрехлетним соседом, наставляет рога своему мужу, помещику).

Татьяна как «тип» (любимое словечко русских критиков) – мать и бабушка множества женских образов в произведениях многих русских писателей от Тургенева до Чехова. Развитие литературы превратило русскую Элоизу – пушкинское сочетание Татьяны Лариной и княгини N. – в «национальный тип» русской женщины, горячей и чистой, мечтательной и откровенной, верной подруги и героической жены. В исторической действительности этот образ ассоциировался с революционными устремлениями, породившими в последующие годы, по крайней мере, два поколения благородных, приятных на вид, высоко интеллектуальных, но невероятно безрассудных русских женщин, готовых отдать свою жизнь, чтобы спасти народ от гнета государства. В жизни при встречах с крестьянами и рабочими эти чистые, подобно Татьяне, души сталкивались с многими разочарованиями: их не понимали, им не верил простой народ, который они пытались учить и просвещать. Татьяна исчезла из русской литературы и русской жизни как раз перед революцией, руководимой деловыми мужчинами в тяжелых сапогах, в ноябре 1917 г. В советской литературе образ Татьяны был вытеснен образом Ольги, пышущей здоровьем, краснощекой, шумной и веселой. Ольга – положительная героиня советской литературы; она выправляет дела на фабрике, раскрывает саботаж, произносит речи и излучает здоровье.

Рассмотрение «типов» весьма забавно, если правильно подходить к делу.

^9–10вкуса очень мало / У нас и в наших именах.Поскольку «и» означает либо «даже», либо «также», то может быть понято или как «у нас очень мало вкуса даже в наших именах», или как «очень мало вкуса в нас и также в наших именах». Однако первое прочтение предпочтительнее.

¹⁴Жеманство.Пушкин писал Вяземскому (конец ноября 1823 г.): «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали».

В «ЕО», однако, Пушкин не сохранил «библейскую похабность», которую защищал.

 
   И такъ она звалась Татьяной.
   Ни красотой сестры своей,
   Ни свѣжестью ея румяной,
 ⁴ Не привлекла бъ она очей.
   Дика, печальна, молчалива,
   Какъ лань лѣсная боязлива,
   Она въ семьѣ своей родной
 ⁸ Казалась дѣвочкой чужой.
   Она ласкаться не умѣла
   Къ отцу, ни къ матери своей;
   Дитя сама, въ толпѣ дѣтей
¹² Играть и прыгать не хотѣла,
   И часто, цѣлый день одна,
   Сидѣла молча у окна.
 

²После этого отрицательного вступления Пушкин не стал, как можно было бы, судя по интонации, ожидать, употреблять придаточное предложение, начинающееся с «но», чтобы достичь стилистического равновесия (как в главе Восьмой, XIV и XV). Ср. анонимное произведение «Современная жена» (Лондон, 1769), I, 219–20 (капитан Уэстбери – сэру Гарри): «Она [Джульет, младшая дочь леди Бетти Перси] не была красива, но в высшей степени обладала „je ne sais quoi“ <„не знаю чем“>, что еще более привлекательно, чем слишком правильная красота… Я был очарован… ее здравым смыслом, ее непосредственным поведением, лишенным легкомыслия, кокетства или высокомерия».

⁸девочкой чужой(тв. пад. после «казалась»). Странная девочка, беспризорный ребенок, девочка-подкидыш.

Тема необщительных детей, мальчиков и девочек, часто встречается в романтизме. Такова Розамунда Грей у Чарлза Лэма: «С детства она была чрезвычайно застенчива и задумчива…» («Розамунда Грей», гл. 1).

¹⁴Сидела молча у окна.Глава Третья, V, 3–4 – «молчалива… села у окна»; глава Третья, XXXVII, 9 – «Татьяна пред окном стояла»; глава Пятая, I, 6 – «В окно увидела Татьяна»; глава Седьмая, XLIII, 10 – «Садится Таня у окна»; глава Восьмая, XXXVII, 13–14 – «и у окна / Сидит она». Ее лунная душа постоянно обращена в романтическую даль; окно становится символом тоски и одиночества. Последнее воспоминание Онегина о Татьяне (глава Восьмая, XXXVII, 13–14) весьма изящно связано с первым впечатлением о ней (глава Третья, V, 3–4).

 
   Задумчивость, ея подруга
   Отъ самыхъ колыбельныхъ дней,
   Теченье сельскаго досуга
 ⁴ Мечтами украшала ей.
   Ея изнѣженные пальцы
   Не знали иглъ; склонясь на пяльцы,
   Узоромъ шелковымъ она
 ⁸ Не оживляла полотна.
   Охоты властвовать примѣта:
   Съ послушной куклою, дитя
   Приготовляется шутя
¹² Къ приличію, закону свѣта,
   И важно повторяетъ ей
   Уроки маменьки своей.
 

¹⁴XXVII, 1. Еще один редкий пример того, как одна строфа переходит в другую.

 
   Но куклы, даже въ эти годы,
   Татьяна въ руки не брала;
   Про вѣсти города, про моды
 ⁴ Бесѣды съ нею не вела.
   И были дѣтскія проказы
   Ей чужды; странные расказы
   Зимою, въ темнотѣ ночей,
 ⁸ Плѣняли больше сердце ей.
   Когда же няня собирала
   Для Ольги, на широкій лугъ,
   Всѣхъ маленькихъ ея подругъ,
¹² Она въ горѣлки не играла,
   Ей скученъ былъ и звонкій смѣхъ,
   И шумъ ихъ вѣтренныхъ утѣхъ.
 

⁶страшные.В издании 1837 г. «странные», что бессмысленно и, очевидно, опечатка. В ранних изданиях – «страшные».

⁷ Ради рифмы и ритма Пушкин употребляет «темнота» (как здесь) либо «тьма», «потемки». Другие синонимы – «сумрак», «мрак» и «мгла». Последнее в точном смысле означает более темное и туманное, чем чаще встречающаяся поэтическая «темнота», подразумеваемая понятиями «сумрак» и «мрак». Прилагательные «темный», «сумрачный» и «мрачный» обычны в сочинениях Пушкина. Для иных русских «сумрак» мягче, чем «мрак», очевидно, из-за слова «сумерки».

¹²горелки.Игра, сходная с шотландским и английским барли-брейком («барли» – крик о перерыве в игре), деревенской игрой в салки. Горелки – языческого происхождения, и во времена Пушкина еще связывались крестьянами со встречей весны. Само слово происходит от «гореть», употребляемого в игре в особом значении. Любопытное различие между шотландским барли-брейком и горелками в том, что в первом «салка» стоит в середине, «в аду», где «горит» как грешник, тогда как в горелках он «горит» весенней жаждой и любовным огнем под светлыми березами на залитом солнцем холме. (Отметим в зачеркнутой черновой рукописи 2369, л. 36, строку 12: «весной в горелки не играла»).

В некоторых старых сельских «горелках» «горящий» представляет собой «горящий пень» (пень в русском языке – символ «единичности», «одинокости», воплощенных в «я»). Происхождение слова «пень» неясно… Владимир Даль «Толковый словарь живого великорусского языка». 3-е изд., 1903) приводит следующий разговор между одиноким «пнем» и парами перед началом игры: «Горю, горю пень». – «Чего горишь?» – «Девки хочу». – «Какой?» – «Молодой». – «А любишь?» – «Люблю». – «Черевички купишь?» – «Куплю».

Маленькая Ольга и ее девочки-подружки играют под присмотром няни на широкой лужайке, обсаженной по краям сиренью, в смягченный вариант игры. После того как играющие становятся столбцом по двое, стоящий впереди одиночка поет:

 
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло.
Глянь на небо,
Птички летят,
Колокольчики звенят…
Бегите!
 

В этот момент стоящая сзади пара разбегается вперед по разные стороны от «горящего», а он пускается в погоню. В конце концов, вместе с пойманным он занимает место в столбце, а непойманный становится «горящим» (пнем).

Я нашел упоминание об этой старинной игре у Томаса Деккера в «Добродетельной шлюхе» (1604), ч. I, дейст. V, сц. 2: «Мы первые побежим в барли-брейке, а ты будешь в аду» (то есть «будешь водить») и у Аллана Рамзея в песне «Приглашение» – «За чайным столом» (издание 1750, с. 407) – строфа 2 начинается:

 
Смотри как нимфа со всею своею свитой
Быстро скачет через парк,
Чтобы попасть в рощу
И резвиться, и играть в барли-брейк…
 

*

Элгон собирает на «широком лугу… шумно играющих девочек и мальчиков», Сполдинг называет это «шумным сборищем» «молодых людей», мисс Рэдин объясняет неучастие Татьяны в играх тем, что «это было шумно, но так скучно», а у мисс Дейч девочки не только гонялись друг за другом, но и «бродили по лесу», пока «Татьяна оставалась дома, отнюдь не удрученная своим одиночеством». И все это выдается за «Евгения Онегина».