Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

Опубликована только в отдельном издании глав Четвертой и Пятой:

 
   Уж их далече взор мой ищет,
   А лесом кравшийся стрелок
   Поэзию клянет и свищет,
 ⁴ Спуская бережно курок.
   У всякого своя охота,
   Своя любимая забота:
   Кто целит в уток из ружья,
 ⁸ Кто бредит рифмами, как я,
   Кто бьет хлопушкой мух нахальных,
   Кто правит в замыслах толпой,
   Кто забавляется войной,
¹² Кто в чувствах нежится печальных,
   Кто занимается вином:
   И благо смешано со злом.
 

Это необычайно слабая строфа. Начальное четверостишие – беспорядочная смесь незавершенных образов, среди них мы смутно различаем такой смысл: поэт пугает диких уток декламацией стихов; охотник в них стреляет, спуская «бережно» курок; охотник крался лесом, а теперь клянет поэта и высвистывает свою собаку.

^8–9Вместо этого вялого двустишия Пушкин, чтобы устранить образ мух (которых дядя Онегина, скучая, давил на оконном стекле большим пальцем: см. главу Вторую, III, 1–4), написал другое – на полях своего экземпляра отдельного издания глав Четвертой и Пятой (опубликованных 31 янв. – 2 февр. 1828 г. и объединенных с главами Первой, Второй, Третьей и Шестой):

 
Кто эпиграммами, как я,
Стреляет в куликов журнальных[58]58
  Г. Георгиевский в статье «Автографы A. C. Пушкина», «Записки отдела рукописей» (содержащие описание некоторых автографов, хранящихся в Ленинской библиотеке в Москве), № 1 (1938), публикует факсимиле этих двух строк, с. 14.


[Закрыть].
 

Именно в это переплетенное воедино собрание глав с Первой по Шестую (МБ 8318) Пушкин вписал строку эпиграфа из Вяземского (к главе Первой), эпиграф «О Русь!» (к главе Второй) и слово «ведьма» вместо «ворон» (см. коммент. к главе Пятой, XXIV, 7–8).

 
   А что жъ Онѣгинъ? Кстати, братья!
   Терпѣнья вашего прошу:
   Его вседневныя занятья
 ⁴ Я вамъ подробно опишу.
   Онѣгинъ жилъ Анахоретомъ;
   Въ седьмомъ часу вставалъ онъ лѣтомъ
   И отправлялся налегкѣ
 ⁸ Къ бѣгущей подъ горой рѣкѣ;
   Пѣвцу Гюльнары подражая,
   Сей Геллеспонтъ переплывалъ,
   Потомъ свой кофе выпивалъ,
¹² Плохой журналъ перебирая,
   И одѣвался:
 

⁹Гюльнары.От фр. «Gulnare». Эдвард Уильям Лейн в комментарии к гл. 23 своей благопристойной версии «Тысячи и одной ночи» (Лондон, 1839–41) замечает (III, 305): «„Джюлланар“ (в просторечии „Джульнар“) происходит от персидского „гульнар“ и означает „цветок граната“». Словари это подтверждают.

В «Корсаре» (II, XII) Байрон описывает свою героиню так:

 
Ее глаза темны, щека нежна,
В волну волос нить перлов вплетена…
 

<Пер. Ю. Петрова>.

В письме Анне Керн 8 дек. 1825 г. Пушкин пишет: «Byron vient d'acquérir pour moi un nouveau charme… c'est vous que je verrai dans Gulnare…» <«Байрон получил в моих глазах новую прелесть… Вас буду видеть я в Гюльнаре…»>.

¹⁰Геллеспонт.Пролив между Мраморным и Эгейским морями – Дарданеллы.

Байрон писал Генри Дрюри 3 мая 1810 г.: «Сегодня утром я плавал из Сестоса в Абидос. Само по себе расстояние между ними не больше мили, но из-за течения оно опасно… [Я одолел его] за час десять минут».

См. также прекрасные последние строки «Дон Жуана» (II,СV):

 
[Жуан] переплыл бы даже, несомненно,
И Геллеспонт, когда бы пожелал, —
Что совершили, к вящей нашей гордости —
Лишь Экенхед, Леандр и я…
 

<Пер. Т. Гнедич>.

Пушкин знал эти строки из перевода Пишо 1820 г. Леандр, легендарный грек, переплыл пролив ночью из Абидоса в Сестос и обратно, чтобы навестить свою возлюбленную, жрицу Афродиты в Сестосе на Геллеспонте. В конце концов он утонул. Мистер Экенхед был британским офицером; Байрон совершал вместе с ним заплывы.

Судьбу отвергнутых вариантов строк 13 и 14 в строфе XXXVII разделила строфа XXXVIII. Пушкин начал было одевать Онегина в свои одежды, но потом передумал.

 
   Носил он русскую рубашку,
   Платок шелковый кушаком,
   Армяк татарский нараспашку
 ⁴ И шляпу с кровлею, как дом
   Подвижный – Сим убором чудным
   Безнравственным и безрассудным
   Была весьма огорчена
 ⁸ Псковская дама Дурина,
   А с ней Мизинчиков – Евгений
   Быть может толки презирал,
   А вероятно их не знал,
¹² Но все ж своих обыкновений
   Не изменил в угоду им
   За что был ближним нестерпим.
 

¹Носил он…Во время прогулок по окрестностям Михайловского Пушкин одевался очень причудливо – это был жест самоутверждения, последний оплот личной свободы. Полиция и услужливые соседи понимали его мотивы. Местный торговец по фамилии Лапин, живший в Святых горах, записал в своем дневнике (29 мая 1825)[59]59
  Л. Софийский. Город Опочка (Псков, 1912), с. 203.


[Закрыть]: «…и здесь имел щастие видеть Александру Сергеевича Г-на Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одежною, а наприм., у него была надета на голове соломенная шляпа – в ситцевой красной рубашке, опоясовши голубою ленточкою с железною в руке тростию с предлинными чор. бакинбардами, которые более походят на бороду, так же с предлинными ногтями с которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом я думаю около ½ дюж».

Пушкин носил железную трость для тренировки и укрепления руки, памятуя о вероятной, при первой же возможности, дуэли с Федором Толстым (см. коммент. к главе Четвертой, XIX, 5). Он делал это со времен ссоры с одним молдаванином в Кишиневе 4 февр. 1822 г. – по свидетельству И. Липранди (Русский архив, [1866], с. 1424), отмечавшего, что трость весила около восемнадцати фунтов. По другому источнику[60]60
  К. Тимофеев в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1859; цитируется в кн. В. Вересаева «Пушкин в жизни» (5-е изд., Москва – Ленинград, 1932), с. 185.


[Закрыть], вес палки, с которой Пушкин ходил в Михайловском, – восемь фунтов.

Журналист А. Измайлов (см. коммент. к главе Третьей, XXVII, 4) писал другу 11 сент. 1825 г. из Петербурга, что Пушкин был на ярмарке в Святых Горах 29 мая 1825 г. в окружении нищих и занимался тем, что обеими руками выдавливал сок из апельсинов. На нем была красная русская рубаха с вышитым золотом воротником.

«Большая соломенная шляпа» (согласно дневнику Вульфа) – белая, сплетенная из волокон, «корневая шляпа», из Одессы. Ее не следует путать с другим головным убором поэта – кепкой с белым козырьком.

³Армяк.Это разновидность «кафтана» – по фасону своего рода халат, сшитый обычно из верблюжьей шерсти.

⁸Определение «псковская» в применении к мадам Дуриной вовсе не означает, что действие романа происходит в пушкинских местах в Псковской губернии. Наоборот, несколько разрозненных подробностей указывают на местность немного к востоку от нее; но справедливо и то, что на протяжении всего «ЕО» наблюдается наслоение деталей: личные впечатления Пушкина о сельской жизни окрашивают сложившийся обобщенный образ российской «rus» <«деревни» – лат.>.

⁹Мизинчиков.Комедийная фамилия, восходящая, однако, к реальной фамилии одного из деревенских соседей Пушкина – Пальчикова, от слова «пальчик». Мизинчиков – производное от «мизинчика», уменьшительного от «мизинца», фр. «l'auriculaire».

 
   Прогулки, чтенье, сонъ глубокой,
   Лѣсная тѣнь, журчанье струй,
   Порой бѣлянки черноокой
 ⁴ Младой и свѣжій поцѣлуй,
   Уздѣ послушный конь ретивый,
   Обѣдъ довольно прихотливый,
   Бутылка свѣтлаго вина,
 ⁸ Уединенье, тишина:
   Вотъ жизнь Онѣгина святая;
   И нечувствительно онъ ей
   Предался, красныхъ лѣтнихъ дней
¹² Въ безпечной нѣгѣ не считая,
   Забывъ и городъ и друзей
   И скуку праздничныхъ затѣй.
 

^1–4 Один из лучших примеров для иллюстрации особых трудностей, возникающих перед переводчиками Пушкина, – четверостишие строфы XXXIX, где описывается жизнь Онегина в его имении летом 1820 г.:

 
Прогулки, чтенье, сон глубокой,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцалуй…
 

В первой строке (Тургенев – Виардо правильно перевели ее как «La promenade, la lecture, un sommeil profond et salutaire») слово «прогулки» нельзя перевести как «пешеходные прогулки», ибо русское понятие предполагает и прогулки верхом ради тренировки или удовольствия. Затем идет «чтение» и более трудное: «глубокой сон», что означает еще и «крепкий, здоровый сон» (отсюда двойной эпитет во французском переводе) и, конечно, подразумевается «ночной сон» (на самом деле в черновике читается: «Прогулки, ночью сон глубокой»). Наиболее точный перевод строки на английский схож со строкой Поупа «Глубокий ночной сон, занятия и покой» в «Оде одиночеству» (1717) или Томсона «Уединение, сельский покой, друзья и книги» в «Весне», (строка 1162). В следующей строке:

 
Лесная тень, журчанье струй…
 

слово «струи» (им. пад., мн. ч.) имеет два значения. Одно – обычное, подразумевающее не основную массу воды, а, скорее, различные ее потоки (например, Чарлз Коттон «Уединение», строка 48: «И чистые струи Луары…»; см. также «Оксфордский английский словарь»); другое значение – результат попытки Пушкина передать французское «ondes» <«воды»>; переводчику должно быть ясно, что строка:

 
Лесная тень, журчанье струй
 

намеренно воплощает в себе идиллический идеал, близкий аркадийским поэтам. И лес, и вода, «les ruisseaux et bois» <«ручьи и леса»> встречаются в бесконечных «éloges de la campagne» <«похвалах сельской жизни»>, прославляющих «сельское уединение», которое программно одобрялось французскими и английскими поэтами восемнадцатого века. «Молчанье лесов, шепот струй» (Антуан Бертен «Любовь», кн. III: Элегия XXII) и «в глубине леса, / в нежном журчаньи ручьев» (Парни «Эротическая поэзия», кн. 1: «Фрагмент из Алкея») – типичные банальности такого рода.

С помощью этих второстепенных французских поэтов нам удалось перевести первые две строки этой строфы.

В строках 3–4:

 
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцалуй
 

– переводчик оказывается перед тем фактом, что Пушкин скрывает автобиографическую аллюзию под маской буквального перевода из Андре Шенье, которого он, однако, не упоминает ни в одном из примечаний. Я решительно против проявления интереса к биографической подоплеке литературных произведений; и он особенно неуместен в данном случае, ибо в романе стилизованный, а значит вымышленный, Пушкин – один из главных персонажей. Но практически нет сомнений, что с помощью приема, необычного в 1825 г., наш поэт замаскировал в данной строфе свой личный опыт – а именно, любовную связь, которая была у него тем летом в Михайловском, материнском имении Пушкиных, с красивой крепостной девушкой Ольгой Калашниковой (р. ок. 1805), дочерью Михаила Калашникова (1775–1858), тогда управляющего в Михайловском, а позднее в Болдине, отцовском имении Пушкиных в Нижегородской губернии. В конце апреля 1826 г. Пушкин отправил ее, беременную, в Москву, попросив Вяземского после рождения ребенка переправить ее в Болдино, а ребенка – устроить в одном из поместий Вяземских. Не ясно, какая договоренность была в конце концов достигнута. Ребенок, это был мальчик, родился 1 июля 1826 г. в Болдине, записан как сын крестьянина Якова Иванова, причетника, и крещен Павлом. О его судьбе ничего не известно. После приезда в Болдино его мать (в 1831 г.) вышла замуж за некоего Павла Ключникова <по другим источникам – Ключарева>, мелкопоместного дворянина и пьяницу.

Если теперь мы обратимся к Шенье, то в датируемом 1789 г. фрагменте «Элегий», III, опубликованных А. де Латушем в 1819 г. («Сочинения», изд. Вальтера), в строках 5–8 обнаружим:

 
Il a, dans sa paisible et sainte solitude,
Du loisir, du sommeil, et les bois, et l'étude,
Le banquet des amis, et quelquefois, les soirs,
Le baiser jeune et frais d'une blanche aux yeux noirs.
 

 
<Как жизнь его полна в святом уединении:
Прогулки, долгий сон, мечтанья, вдохновенье
И свежий поцелуй порой в вечерний час
Белянки молодой, хозяйки черных глаз.
 

Пер. Е. Гречаной>.

Никто из переводчиков Пушкина – английских, немецких или французских – не заметил того, что независимо друг от друга установили несколько русских пушкинистов[61]61
  Впервые, я полагаю, открытие было опубликовано С. Савченко в статье «Элегия Ленского и французская элегия» в кн. «Пушкин в мировой литературе» (Ленинград, 1926), с. 361–62, примеч.


[Закрыть]: первые две строки нашей строфы XXXIX – парафраз, а следующие две – метафраз строк Шенье. Любопытная озабоченность Шенье (в этом и других стихотворениях) белизной женской кожи и пушкинский образ хрупкой юной любовницы сливаются воедино, и возникает прекрасная маска, прикрывающая личное чувство; следует отметить, наш автор, обычно довольно щепетильный в указании источников подобного рода, нигде не признается в прямом заимствовании в данном случае, будто сославшись на литературный источник этих строк, он мог посягнуть на тайну собственной любовной истории. Любопытно, что на самом деле он имел возможность процитировать свой источник. Критик Михаил Дмитриев, неблагожелательно рецензируя эту главу в журнале «Атеней» (ч. 1, № 4, 1828, с. 76–89), призвал нашего поэта к ответу за «погрешности противу языка и смысла». В черновике своего отклика на рецензию Пушкин возражает: «„младой и свежий поцалуй“ вместо поцалуй младых и свежих уст – очень простая метафора»; однако он не апеллирует к авторитету Шенье, хотя у него как раз был повод для этого.

Шенье в этих строках и других стихотворениях (например, в послании Лебрену: «Послания», II, 1, строка 39, изд. Вальтера) подражает Горацию: «Ручьи, и рощи, и Венера, и труды…». См., например, «Сатиры» Горация, II, VI, строки 60–62 (начало Пушкин использовал в качестве эпиграфа к главе Второй «ЕО»; см. коммент.):

 
о rus, quando ego te aspiciam! quandoque licebit
nunc veterum libris, nunc somno et inertibus horis,
ducere sollicitae iucunda oblivia vitae!
 

 
<О когда же я увижу поля? И дозволит ли жребий
Мне то в писаниях древних, то в сладкой дремоте и в лени
Вновь наслаждаться забвением жизни пустой и тревожной!
 

Пер. М. Дмитриева>.

У английских переводчиков, совершенно не сознававших всех подтекстов и трудностей, рассмотренных мною в связи с этой строфой, было много с нею неприятностей.

Пушкинская третья строка, кстати, – превосходный пример того, что я называю буквализмом, буквальностью, буквальным толкованием. «Буквализм» означает для меня «абсолютную точность». Если такая точность приводит иногда к странной аллегорической сцене, согласно фразе «буква убила дух», причина может быть только одна: вероятно, что-то было неладно либо с исходной буквой, либо с исходным духом, а это уже переводчика поистине не касается. Пушкин буквально (т. е. с абсолютной точностью) перевел «une blanche» Шенье словом «белянка», и английскому переводчику следует перевоплотить сразу и Пушкина, и Шенье. Было бы ложным буквализмом перевести «белянку» («une blanche») как «белокожая» или, еще хуже, «белая женщина»; и весьма сомнителен перевод «светлолицая». Наиболее точно по смыслу – «белокожая женщина», конечно, «младая», поэтому – «белокожая девушка», с темными глазами и, по всей вероятности, темными волосами, что усиливает по контрасту как бы светящуюся белизну чистой, без единого пятнышка кожи.

Пушкин (еще в январе 1820 г.) точно перевел одну из строк Шенье. Ею он завершил стихотворение из шести александрийских стихов – «Дориде»:

 
И ласковых имен младенческая нежность.
 

Ср.: Шенье «Искусство любви», IV, 7, строка 5 (изд. Вальтера):

 
Et des mots caressants la mollesse enfantine…
 

В связи с этим наблюдением см. Шенье, «Послания», VII («Письмо о своих сочинениях», изд. Вальтера), строки 97–102, 137–40:

 
Un juge sourcilleux, épiant mes ouvrages,
Tout à coup à grands cris dénonce vingt passages
Traduits de tel auteur qu'il nomme; et, les trouvant,
Il s'admire et se plaît de se voir si savant.
Que ne vient-il vers moi? je lui ferai connaître
Mille de mes larcins qu'il ignore peut-être.
................................................................
Le critique imprudent, qui se croit bien habile,
Donnera sur ma joue un soufflet à Virgile.
Et ceci (tu peux voir si j'observe ma loi),
Montaigne, s'il t'en souvient, l'avait dit avant moi.
 

 
<Надменный судия, в усердии великом,
Мой изучая труд, находит с громким криком,
То подражание, то перевод прямой;
Учености своей дивясь, он горд собой.
Быть может, у него остались упущения?
Пусть он придет ко мне и все хищенья
Я укажу ему…
..............................................................
Поспешный критик мне не нанесет урону:
Он даст вместо меня пощечину Марону.
И это (никогда мне повторять не лень)
Ты знаешь, до меня уже сказал Монтень.
 

Пер. Е. Гречаной>.

Шенье упоминает здесь следующий фрагмент из «Эссе» Монтеня (1580), «Книги», кн. II, гл. 10: «Я хочу, чтобы они в моем лице поднимали на смех Плутарха или обрушивались на Сенеку» <пер. A. C. Бобовича и Ф. А. Коган-Бернштейн>.

^12–14Представление об отдохновении на лоне природы после разгульной городской жизни – это, конечно, классическое клише, заезженное «petits poètes» <«мелкими поэтами»> восемнадцатого века. См., например, стихотворение Клода Жозефа Дора «Мешанина»:

 
Après les frivoles tendresses
De nos élégantes beautés,
Ce long commerce de foiblesses,
D'ennuis et d'infidélités…
.............................................
Combien il est doux pour le sage
De s'échapper dans les forêts;
Et de chiffonner les attraits
De quelque nymphe de village!
 

 
<После фривольных нежностей
Наших изящных красоток,
Этого длительного общения со слабостями,
Скукой и неверностями…
.....................................
Как сладко мудрецу
Найти убежище в лесу;
И поласкать прелести
Какой-нибудь сельской нимфы!>
 

 
   Но наше сѣверное лѣто,
   Каррикатура южныхъ зимъ,
   Мелькнетъ и нѣтъ: извѣстно это,
 ⁴ Хоть мы признаться не хотимъ.
   Ужъ небо осенью дышало,
   Ужъ рѣже солнышко блистало,
   Короче становился день,
 ⁸ Лѣсовъ таинственная сѣнь
   Съ печальнымъ шумомъ обнажалась,
   Ложился на поля туманъ,
   Гусей крикливыхъ караванъ
¹² Тянулся къ югу: приближалась
   Довольно скучная пора;
   Стоялъ Ноябрь ужъ у двора.
 

⁶солнышко. Невозможно по-английски передать уменьшительное от слова «солнце» – с той же легкостью, ненарочитостью, как по-русски.

¹¹крикливых.Производное от «крик». Как ни странно, но нет точного английского эквивалента. Скорее, это французское «criard, criarde».

¹⁴у двора.См. коммент. к главе Пятой, I, 2.

 
   Встаетъ заря во мглѣ холодной;
   На нивахъ шумъ работъ умолкъ;
   Съ своей волчихою голодной
 ⁴ Выходитъ на дорогу волкъ;
   Его почуя, конь дорожный
   Храпитъ – и путникъ осторожный
   Несется въ гору во весь духъ;
 ⁸ На утренней зарѣ пастухъ
   Не гонитъ ужъ коровъ изъ хлѣва,
   И въ часъ полуденный въ кружокъ
   Ихъ не зоветъ его рожокъ;
¹² Въ избушкѣ распѣвая, дѣва
   Прядетъ, и, зимнихъ другъ ночей,
   Трещитъ лучинка передъ ней.
 

^1–4Четверостишие следующей строфы служит замечательным примером совершенной взаимосвязи между темой и ритмом:

 
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк…
 

В первых двух «правильных строках», – два высказывания: о холодном утре, сельской тишине, сделанных в повествовательной тональности. Затем в «текучей строке» возникает зловещий мотив волка; и «медленная строка» вводит драматическое торможение («на дорогу») – с тем, чтобы волк появился внезапным резким контрастом.

7 Несется в гору во весь дух. В черновике примечаний для издания 1833 г. (ПД 172) Пушкин замечает:

«Критиковали меру этого стиха, несправедливо:

– одно из изменений четырехстопного ямбического стиха, впрочем довольно однообразного».

Пушкин приводит и другой пример (глава Третья, V, 14), по его мнению, простого пиррихия, основанного на тех же словах «во весь» (которые, однако, невозможно передать одним тем же английским эквивалентом в обоих случаях):

 
И после во весь путь молчал.
 

Конечно, здесь нет подлинных «пиррихиев». Булгарин, который, высказываясь о главе Третьей («Северная пчела», № 124, 1827), цитировал эту строку как образец ошибки в стихосложении, мудро не стал вдаваться в детали; но Пушкин, защищаясь, упускает из виду аргумент возможного опровержения.

Строки, о которых идет речь, фактически читаются со следующими ударениями (глава Четвертая, XLI, 7 и глава Третья, V, 14):

 
Несется в гору во весь дух
 

 
И после во весь путь молчал
 

Ритм словосочетания «во весь» в обоих случаях (в значении «на пределе» и «целый») не «пиррихический» , а как я назвал его в своем рассуждении о стихосложении, – «перевернутые качели» . Ударение стопы совпадает с неударным «во», создавая скольжение , т. е. отсутствие ударения в сильной доле стопы, вместо регулярной стопы, ударение в которой совпадает с сильной долей , как в других стопах рассматриваемых строк; это обычная вариация; слух же режет то, что понижение (безударная часть) стопы совпадает со словом «весь», явно ударным в словосочетании «во весь»: именно это и создает «перевернутые качели», и именно это плохо звучит. Подробнее см.: «Заметки о стихосложении».

^{9, 11}Упомянутые здесь коровы прибыли в Красногорье издалека – с известкового Вексин-Нормандского плоскогорья, где Шолье в «Похвалах сельской жизни» (упомянутых в другом месте; см. коммент. к главе Первой, LVI, 2) пел на пределе своего клерикального фальцета:

 
Quel plaisir de voir les troupeaux,
Quand le midi brûle l'herbette,
Rangés autour de la houlette
Chercher le frais sous ces ormeaux!
 

 
<Когда полуценное солнце прогревает травку,
Какое наслаждение видеть стада,
Собравшиеся вокруг пастушьего посоха,
В поисках прохлады под молодыми вязами!>
 

Почему вид коров, стоящих вокруг пастушьей палки с крюком, должен доставлять всем наслаждение – тайна, разрешимая только в понятиях литературной моды и условностей.

¹² дева.В примеч. 23 Пушкин упоминает рецензию Бориса Федорова на Четвертую и Пятую главы в первом и единственном номере журнала «Санкт-Петербургский зритель», 1828 г. Пушкин использовал «благородное», поэтическое определение «дева» вместо «девушка», «девица» или «девка»; а в главе Пятой, XXVIII, 9 – «девчонки» вместо «девы» или «барышни».

В рукописной заметке (Сочинения 1949, VII, 176) Пушкин подробнее пишет по этому поводу:

«Г. Федоров, в журнале, который начал было издавать, разбирая довольно благосклонно главу 4 и 5, заметил однако ж мне, что в описании осени несколько стихов сряду [в действительности только два: глава Четвертая, XL, 5 и 6; другое „уж“ в середине строки 14] начинаются у меня частицею Уж [сокращенное от „уже“, фр. jà, déjà], что и называл он ужами [каламбур с названием змеи]…».

Частое использование «уже», «уж» в русской эпической поэзии – фактор, прискорбный для добросовестного переводчика, вынужденного вводить тяжелое, трехсложное «already», чтобы перевести в значительной мере тавтологическое односложное слово, вставленное автором для заполнения места.

Удобная краткость и плавность звучания позволяет русским использовать это маленькое слово как в устной речи, так и в письменной гораздо чаще, чем англичанам – его английский эквивалент. Мягкое жужжание этого слова постоянно присутствует в языке; а каждая попытка передать его английским «already» постепенно делает перевод похожим на комедийный английский жителя Нью-Йорка, родившегося в России. Оно часто встречается в «ЕО» и может рассматриваться как некий филологизм. Я старался сохранить его в целости и сохранности в виде английского эквивалента в эпизодах, где это стилистически необходимо: Пушкин сам в зачеркнутом примечании объясняет его частое использование в главе Четвертой, XL. Иногда «уже» и «уж» можно адекватно передать как «теперь»; а в некоторых оборотах оно означает «практически» или «еще». Порой это слово используется в стихах как простое заполнение пробела и тогда в английском оно излишне. Поэтому в нескольких случаях я его не перевел. Любопытно отметить, что такая обычная в русском языке фраза, как «он уже готов», становится по-английски смешной и невозможной («he is already ready»).

^12–14 Я не видел французского перевода «Времен года» Томсона, но подозреваю, что тень строк 134–37 автора «Зимы» (1726) присутствовала в сознании Пушкина:

 
И когда хозяйка при вечерней работе
Со внимательным прилежанием прядет свой лен,
Оплывающая свеча или трескучая лучина
Предсказывает ей также непогоду.
 

<Пер. Д. Дмитревского>.

¹⁴лучинка.Уменьшительное от «лучина», кусок смолистой древесины, используемый как свеча.

¹⁴—XLII,¹ Трещит… трещат.Этот повтор не очень удачен. Чистое морозное потрескивание (например, в северном лесу, где, как известно, от низких температур расщеплялись громадные стволы деревьев и трескалась земля) отличается от треска и шипения горящей, пропитанной смолой щепы, использовавшейся для освещения крестьянской избы.