Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

 
   Замѣчу кстати: всѣ поэты —
   Любви мечтательной друзья.
   Бывало, милые предметы
 ⁴ Мнѣ снились, и душа моя
   Ихъ образъ тайный сохранила;
   Ихъ послѣ Муза оживила:
   Такъ я, безпеченъ, воспѣвалъ
 ⁸ И дѣву горъ, мой идеалъ,
   И плѣнницъ береговъ Салгира.
   Теперь отъ васъ, мои друзья,
   Вопросъ не рѣдко слышу я:
¹² «О комъ твоя вздыхаетъ лира?
   «Кому, въ толпѣ ревнивыхъ дѣвъ,
   «Ты посвятилъ ея напѣвъ?
 

Пушкин дает здесь свою концепцию того, как работает ум поэта, и выделяет четыре стадии:

1. Прямое восприятие «милых предметов» или событий.

2. Горячее, безмолвное потрясение от иррационального восторга, сопровождающего воскрешение этого впечатления в фантазии или во сне.

3. Сохранение образа.

4. Более позднее и спокойное прикосновение к нему искусства, отождествленного с рационально контролируемым вдохновением, словесным преображением и новой гармонией.

²мечтательной.Слово «мечта», с производными от него, – главное «действующее лицо» в словаре русских романтиков… Комбинация звуков в слове «мечта» смешивает сочное «м-» с легким «-ч-» и музыкальным «-та»; естественные рифмы для «-та» (ж. р., ед. ч.) или «-ты» (род. пад., ед. ч. и им. пад., мн. ч.) – это слова «красота», «цветы» и «ты»; многочисленные оттенки значения (от «химеры» до «амбиции»), передаче которых оно служит, делают его самым прилежным, трудолюбивым членом романтической команды. И поэты девятнадцатого века, действительно, слишком уж эксплуатировали это слово, пока оно не потеряло всякое значение и всякую привлекательность в вялых строках рифмоплетов и дам-писательниц. Пушкин очень благоволит не только к «мечте», но и ко всем производным от этого слова, таким, как «мечтание», «мечтанье», «мечтать», «мечтатель» и «мечтательный», которое близко к «задумчивый» – другому пушкинскому любимому слову.

^8–9и деву гор... / И пленниц берегов Салгира.Здесь две аллюзии: 1) на черкешенку из стихотворной «повести» «Кавказский пленник», начатой в августа 1820 г., законченной весной 1821 г., опубликованной в 1822 г., на последней неделе августа; и 2) на пленниц из гарема в «Бахчисарайском фонтане», написанном в первой половине 1822 г., опубликованном 10 марта 1824 г. с интересным предисловием Вяземского[31]31
  «Разговор между Издателем и Классиком…». Здесь автор нападает на рецензию в «Благонамеренном».


[Закрыть].

Эти поэмы – потоки-близнецы четырехстопного, не разделенного на строфы ямба, отчетливо запечатлели юношеские увлечения Пушкина восточными мотивами. Рудиментарная библиография, которую наш поэт набрасывает в главе Первой, LVII, будет расширена им в первой строфе главы Восьмой, когда он совершит «путешествие» по своим творениям и отождествит свою Музу с их героинями.

Согласно Б. Недзельскому (см.: Бродский, 1949), Салгир – это употреблявшееся крымскими татарами название любой реки в Крыму; здесь так называется, очевидно, Чурук-река, около татарского города Бахчисарай (центральный Крым), прежней резиденции крымских ханов (1518–1783), впоследствии туристской достопримечательности. Может быть, однако, Пушкин смешал Чурук с настоящим Салгиром, который течет в другой части Крыма, пересекая его восточный район от окрестностей Аяна на север к Симферополю.

 
   «Чей взоръ, волнуя вдохновенье,
   «Умильной лаской наградилъ
   «Твое задумчивое пѣнье?
 ⁴ «Кого твой стихъ боготворилъ?» —
   И, други, никого, ей Богу!
   Любви безумную тревогу
   Я безотрадно испыталъ.
 ⁸ Блаженъ, кто съ нею сочеталъ
   Горячку рифмъ: онъ тѣмъ удвоилъ
   Поэзіи священный бредъ,
   Петраркѣ шествуя во слѣдъ,
¹² А муки сердца успокоилъ,
   Поймалъ и славу между тѣмъ;
   Но я, любя, былъ глупъ и нѣмъ.
 

²Умильной лаской.Этот же эпитет используется в главе Второй, XXXV, 11, и означает мягкосердечие, состояние растроганности чем-то, что приятно поражает чью-то чувствительность. Он не имеет точного английского эквивалента. Пушкин использует его практически как синоним к слову «умиленный», фр. «attendri», испытывающий «умиленье», хотя, чтобы быть совершенно точным, «умильный» подразумевает, как что-то или кто-то выглядят, будучи побуждаемы к «умиленью» или испытывая оное.

⁸Блажен, кто…Едва ли есть необходимость напоминать читателю, что все эти «счастлив тот», «блажен тот», «благословен тот» и т. д., ответвляются (через французское «heureux qui») от «felix qui» или «beatus ille qui» античных поэтов (например, Гораций, «Эподы», II, 1).

 
   Прошла любовь, явилась Муза,
   И прояснился темный умъ.
   Свободенъ, вновь ищу союза
 ⁴ Волшебныхъ звуковъ, чувствъ и думъ;
   Пишу, и сердце не тоскуетъ;
   Перо, забывшись, не рисуетъ,
   Близъ неоконченныхъ стиховъ,
 ⁸ Ни женскихъ ножекъ, ни головъ;
   Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,
   Я все грущу; но слезъ ужъ нѣтъ,
   И скоро, скоро бури слѣдъ
¹² Въ душѣ моей совсѣмъ утихнетъ:
   Тогда-то я начну писать
   Поэму, пѣсенъ въ двадцать пять.
 

^6–8Это было написано 22 окт. 1823 г. в Одессе и семь месяцев спустя Пушкин нарисовал чернилами, на левом поле черновика главы Третьей: XXIX (2370, л. 2 об.; Эфрос, с. 197), рядом со строками 6–8:

 
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи,
 

– очаровательную пару женских ножек, скрещенных, протянутых из-под элегантной юбки, в белых чулках, в заостренных черных туфельках из лакированной кожи с переплетенными ленточками на подъеме. Они приписаны Эфросом графине Елизавете Воронцовой, чей портрет (без изображения ног) набросан сверху, среди стихов XXIX строфы в той же рукописи, в правой части текста. Однако ее стройной шее недостает ожерелья. Черновик главы Третьей, XXIX, датируется 22 мая 1824 г.; этой датой начинается (2370, л. 1) первый черновой набросок пушкинского знаменитого письма (заканчивающегося как раз над профилем Елизавете Воронцовой, л. 2) к Александру Казначееву (1788–1880), правителю канцелярии графа Воронцова – хорошему, дружелюбному человеку. В этом письме Пушкин заявляет, что любая реальная служба в качестве чиновника из штата генерал-губернатора Новороссии помешала бы его, значительно лучше вознаграждающимся, литературным занятиям. Он хочет оставаться формально прикрепленным к канцелярии, но ввиду того, что страдает от «аневризма» (это, «sensu stricto» <«в узком смысле» – лат.>, – постоянное, аномальное расширение заполненной кровью артерии, вызванное болезнью стенки сосуда; в действительности же болезнью Пушкина оказался варикоз ног, каковой диагноз был поставлен в конце сентября 1825 г. в Пскове, после того как наш поэт тщетно пытался использовать свой «фатальный аневризм» в качестве повода получить позволение на поездку за границу), просит оставить его «в покое на остаток жизни, которая верно не продлится» (так завершается письмо 1824 г. на л. 2, со словом «верно», наполовину затерявшимся в прическе Элизы Воронцовой).

С. Венгеров, в своем издании пушкинских произведений, III (1909), с. 247, первым воспроизвел рисунки женских ножек из пушкинских черновиков «ЕО» (тогда находившихся в Румянцевском музее). Он напечатал три таких рисунка в ряд. Я идентифицирую средний из них как ту пару ножек, которую я только что описал по репродукции Эфроса, с. 197 (2370, л. 2). Первый рисунок изображает женскую левую ногу в профиль, одетую во что-то типа хорошо подогнанного ботинка для верховой езды, с острым носком, лежащим на опоре треугольного стремени. Если небрежное упоминание Венгеровым «тетради 2369, л. 1 об.» относится к этому, а не к третьему рисунку, это может означать, что он «закрепляет» его за некоей дамой в Кишиневе, весной 1823 г. Третья виньетка, которая, возможно, извлечена из «тетради 2370, л. 8», следующей за набросками, относящимися к главе Третьей, XXII, – явно изображает ногу балерины, стоящую на пуантах, с изогнутым подъемом и мускулистой икрой.

¹⁴Этот пассаж имеет юмористически зловещий колорит, подобный грессетовскому: «…И двадцатью песнями усыпить читателя» («Вер-Вер», I, 19; см. коммент. к главе Первой, XXXII, 7–8). Байрон обещал «двадцать или двадцать пять» песен в «Дон Жуане» (II, CCXVI, 5), но умер, начав только семнадцатую.

 
   Я думалъ ужъ о формѣ плана,
   И какъ героя назову.
   Покамѣсть моего романа
 ⁴ Я кончилъ первую главу;
   Пересмотрѣлъ все это строго:
   Противорѣчій очень много,
   Но ихъ исправить не хочу.
 ⁸ Ценсурѣ долгъ свой заплачу,
   И журналистамъ на съѣденье
   Плоды трудовъ моихъ отдамъ:
   Иди же къ Невскимъ берегамъ,
¹² Новорожденное творенье!
   И заслужи мнѣ славы дань —
   Кривые толки, шумъ и брань.
 

²Жизнь вторгается здесь в художественный вымысел, так как благодаря искусству стиля этот пассаж намекает, что Онегин как-то («тем временем») развился до определенной индивидуальности, тогда как автор суетится над (неизвестным) героем «другой» эпической поэмы (обещанной в LIX, 14), принадлежащей к многословному и a priori скучному жанру.

^3–4моего романа… первую главу.Этого романа.

⁶Противоречий.Едва ли аллюзия на недочеты в хронологии; возможно, намек на двойственную натуру Онегина – сухую и романтичную, холодную и пылкую, поверхностную и проницательную.

⁸Цензуре долг свой заплачу.В том смысле, что некоторые пассажи могут быть вынужденно изъяты.

⁹журналистам.«Господам рецензентам ежемесячных журналов!», как сказал бы Стерн.

^11–12 Явное подражание широко известному пассажу Горация («Послания», I, XX), часто парафразировавшемуся в восемнадцатом столетии. Например, Льюис в своем «Предисловии» к «Монаху»:

 
Что ж, книга милая, прости!
Иди! Счастливого пути!
 

<Пер. И. Гуровой>.

«Новорожденное» в данном контексте, – галлицизм. Ср.: Жильбер, «Восемнадцатый век» (1775), строка 391: «Услужливый читатель этих новорожденных стихов…».

¹⁴Кривые толки.Предвзятое мнение, что, поскольку глава Первая «ЕО» имеет некоторое внешнее сходство с «Беппо», Пушкина следует рассматривать как ученика Байрона, вело к тому, что первые читатели сравнивали Пушкина с «русским Байроном» Иваном Козловым, популярной посредственностью – и, как ни странно, это сравнение не всегда было в пользу Пушкина. 22 апр. 1825 г. Вяземский в письме к Александру Тургеневу отметил в связи с публикацией поэмы Козлова «Чернец» (написанной четырехстопным размером истории молодого монаха с мрачным прошлым): «…скажу тебе на ухо – [в „Чернеце“] более чувства, более размышления, чем в поэмах Пушкина». И в тот же самый день Языков писал своему брату о том же «Чернеце», которого он еще не прочитал: «Дай Бог, чтоб правда, чтоб он был лучше „Онегина“». Почему надо надеяться, что Бог даст это, – здесь не очень ясно, но когда вышла глава Вторая «Онегина», Языков во всяком случае получил удовольствие, найдя ее «не лучше первой:… та же рифмованная проза…».

Под этой строфой Пушкин написал по-французски:

Octobre 22

1823

Odessa.

Глава Вторая

 
O rus!
 

Hor.

О rus!.. О Русь!Первое («О, деревня!») – из Горация. Сатиры, II, VI: «…О, когда ж я увижу поля? [„О rus, quando ego te aspiciam“] И дозволит ли жребий / Мне то в писаниях древних, то в сладкой дремоте и лени / Вновь наслаждаться забвением жизни пустой и тревожной!» <пер. М. Дмитриева>. (К этой теме поэт вновь возвращается в главе Четвертой, XXXIX, 1; см. коммент.).

Второе («Русь») – древнее краткое поэтическое название России.

В дневнике Стендаля за 1837 г. я обнаружил: «В 1799 г… аристократы ожидали русских в Гренобле… [Суворов был тогда в Швейцарии] они восклицали: „О деревня, когда ж я увижу тебя!..“» («Дневник». Париж, 1888. Прилож. VII). Стендаль избрал тот же эпиграф («О rus, quando ego te aspiciam!») для главы 31 («Сельские развлечения») в своем романе «Красное и черное» (1831).

Л. Гроссман в «Этюдах о Пушкине» (Москва, 1923, с. 53) усмотрел тот же каламбур в «Бьевриане» издания 1799 г. В сборнике, который я смотрел: Bievriana, ou Jeux de mots de M.de Bièvre (François Georges Maréchal, Marquis de Bièvre, 1747–89), ed Albéric Deville (Paris, 1800) <«Бьевриана, или Игра слов М. де Бьевра»> (Франсуа Жорж Марешаль, Маркиз де Бьевр), он отсутствует. В различных сборниках подобного рода многие остроты, приписываемые Бьевру, относятся к событиям, случившимся уже после его смерти.

В черновике, вероятно, относящемся к «Альбому Онегина», анекдоты «Бьеврианы» правильно названы «площадными».

 
   Деревня, гдѣ скучалъ Евгеній,
   Была прелестный уголокъ;
   Тамъ другъ невинныхъ наслажденій
 ⁴ Благословить бы Небо могъ.
   Господскій домъ, уединенный,
   Горой отъ вѣтровъ огражденный,
   Стоялъ надъ рѣчкою; вдали
 ⁸ Предъ нимъ пестрѣли и цвѣли
   Луга и нивы золотыя.
   Мелькали села здѣсь и тамъ,
   Стада бродили по лугамъ
¹² И сѣни расширялъ густыя
   Огромный, запущенный садъ,
   Пріютъ задумчивыхъ Дріадъ.
 

Из знаменитой пушкинской «Деревни» (см. коммент. к главе Первой, LV, 2–4), стихотворения, состоящего из двух частей (идиллического описания Михайловского, которое поэт посетил тем летом, и красноречивого осуждения рабства), в главе Второй «ЕО» повторяются следующее понятия: «уголок», «приют», «ручьи», «нивы», «рассыпанные хаты», «бродящие стада» и др. Во второй части стихотворения «друг человечества» предостерегает «друга невинных наслаждений», а резкие слова адресованы развратным помещикам. Однако в последующие годы Пушкин не стеснялся побить слугу или сделать беременной дворовую девушку (см. коммент. к главе Четвертой, XXXIX, 1–4).

¹Деревня, где скучал Евгений.«La campagne où s'ennuyait Eugène». Русское «деревня» и французское «campagne» оба включают понятия «сельская местность», «имение». Слово «деревня» имеет три значения, и переводчик должен не ошибиться в выборе: 1) Деревня – в общем смысле сельская местность, сельская жизнь в противоположность городской; в деревне – «в сельской местности», «à la campagne». 2) Деревня в смысле поселок; синонимы: село, сельцо. 3) Деревня в смысле поместье, сельская собственность, имение, барский дом, земельное владение, земельная собственность; синонимы: поместье, имение; пример: «Деревня Пушкина в Псковской губернии была меньше онегинской деревни». Деревня могла состоять из нескольких селений и со всеми своими душами принадлежать одному землевладельцу. Вместо правильного «ma campagne» или «ma propriété» русский помещик мог, говоря по-французски, употребить русизм «mon village».

²уголок.Лат. «angulus mundi» <«уголок мира» – лат.> (Проперций, IV, IX, 65) и «terrarum angulus» (Гораций. Оды, VI, 13–14); фр. «petit coin de terre».

Небольшое владение Горация («parva rura» – «маленькие поля») находилось в естественном амфитеатре Сабинских холмов в тридцати милях от Рима Пушкин исходит из своих собственных воспоминаний о деревне 1819 г. в конце Первой и начале Второй главы, однако следует иметь в виду, что имение Онегина расположено не в Псковской губернии и не в Тверской губернии, а в Аркадии.

Пушкину пришлось повторить выражение «уголок» двенадцать лет спустя в своей превосходной элегии, написанной белым стихом, начинающейся словами «Вновь я посетил..» и посвященной Михайловскому (26 сент. 1835 г.):

 
[Михайловское!] Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
 

Слово «Михайловское» (в скобках), как представляется мне, было опущено Пушкиным и естественно заполняет первые пять слогов первой строки.

Вопрос о влиянии Вордсворта на «Возвращение в Михайловское», как мы могли бы назвать стихотворение, слишком сложен, чтобы обсуждать его здесь, однако в связи с «angulus» я процитирую следующий отрывок из «Прогулки» (1814), 1, «Путник», строки 470–73:

 
…мы умираем, мой Друг,
Не мы одни; но и то, что каждый любил
И ценил в своем собственном уголке земли,
Умирает вместе с ним иль меняется.
 

³друг невинных наслаждений. Подобным тонким ценителем мог бы быть, к примеру, аббат (Пьер) де Вильер (1648–1728). См. строфы из его «Хвалы одиночеству» (в Ториньи около Санса):

 

I

Dans le fond d'un vallon rustique,
Entre deux champêtres coteaux,
De toute part entourés d'eaux,
S'élève un bâtiment antique:
Des prés s'étendent d'un côté,
De l'autre avec art est planté
Un bois percé de vingt allées…
 
 

II

C'est là l'aimable solitude
Où d'un tranquille et doux loisir
Je goûte l'innocent plaisir,
Libre de toute inquiétude…
 
 

VIII

Ici, pour l'Auteur de mon être
Tout sollicité mon amour…
 

 

I

Меж двух полевых склонов,
Со всех сторон окруженное водой,
Возвышается старинное строение:
Луга простираются с одной стороны,
По другую – искусно посаженная
Роща, разделенная двадцатью аллеями.
 
 

II

Там – приятное уединение,
Где спокойный и нежный отдых
Дарит мне невинное наслаждение,
Лишенное всяких тревог…
 
 

VIII

К моему Создателю здесь
Все вызывало мою любовь… >.
 

См. также Ж. Б. Руссо. «Кантата» III: