Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

 
   И я, въ законъ себѣ вмѣняя
   Страстей единый произволъ,
   Съ толпою чувства раздѣляя,
 ⁴ Я Музу рѣзвую привёлъ
   На шумъ пировъ и буйныхъ споровъ,
   Грозы полуночныхъ дозоровъ:
   И къ нимъ въ безумные пиры
 ⁸ Она несла свои дары,
   И какъ Вакханочка рѣзвилась,
   За чашей пѣла для гостей,
   И молодежъ минувшихъ дней
¹² За нею буйно волочилась —
   А я гордился межъ друзей
   Подругой вѣтреной моей.
 

^{4, 9}резвую, резвилась.^{5, 12}буйных, буйно.Трудно объяснить, каким образом появились эти неуклюжие повторы, особенно если вспомнить, с какой исключительной тщательностью Пушкин отделывал начало главы.

¹⁴Подругой ветреной моей.Та же интонация и ритмика в поэме Баратынского «Наложница» (написана в 1829–30 гг.), строки 779–80:

 
Подруге ветреной своей
Он ежедневно был милей…
 

 
   Но я отсталъ отъ ихъ союза
   И вдаль бѣжалъ... она за мной.
   Какъ часто ласковая Муза
 ⁴ Мнѣ услаждала путь нѣмой
   Волшебствомъ тайнаго разсказа!
   Какъ часто, по скаламъ Кавказа,
   Она Ленорой, при лунѣ,
 ⁸ Со мной скакала на конѣ!
   Какъ часто по брегамъ Тавриды
   Она меня во мглѣ ночной
   Водила слушать шумъ морской,
¹² Немолчный шопотъ Нереиды,
   Глубокій, вѣчный хоръ валовъ,
   Хвалебный гимнъ Отцу міровъ.
 

^1–14Инструментовка первых одиннадцати строк окончательного текста этой строфы поистине изумительна. Аллитерации построены на гласной «а» (так звучит и безударное «о») и согласных «л», «с», «з», «к»:

 
Но я отстал от их союза
И вдаль бежал… она за мной.
Как часто ласковая Муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто, по скалам Кавказа,
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской…
 

 
........ал........за
.........ал..аза....
ка...ас..ласк.......за
....сла....ла........
ал...............ас каза
ка... ас... аскала. ка. каза
.. ал........л...
......скакала.. ка..
ка...ас.................
............л........
.... ласл............ ск..
 

Игра внутренних ассонансов, столь поражающая в «ЕО» и других произведениях Пушкина, не так уж редко встречается и в английском стихе. Вспоминаются превосходно выстроенные строки Драйдена (в его подражании, 1692, Ювеналу: «Сатиры», VI), где смятение, вызванное опьянением, передано словами, эхом отзывающимися одно в другом и друг друга передразнивающими (строки 422–423).

Вспоминаются и приемы Вордсворта, при помощи которых он в «Стихотворениях о названиях мест», VI (написано в 1800–02, опубл. в 1815 г.) передает волнение воображаемого моря, распознаваемое им, когда шумит сосновый бор (строки 106–08).

^1–2Но я отстал от их союза / И вдаль бежал… она за мной.Отмечаю здесь любопытный отголосок – слабое эхо «Вакханки» Батюшкова (двадцать восемь строк хореического четырехстопника, 1816, подражание Парни: «Переодевания Венеры», IX, изд. 1808):

 
Нимфа юная отстала;
Я за ней – она бежала…
 

²Интонация строки Пушкина и смысл, выраженный хореями Батюшкова, вызывают у меня в памяти строку из «Падения» сэра Чарлза Седли (ок. 1639–1701), поэта, о котором оба они не могли знать:

 
Почти ее настиг, но Фея всё ж бежала…
 

²вдаль бежал;⁶по скалам Кавказа;⁹по брегам Тавриды; V,³Молдавии;¹¹в саду моем.О странствиях Пушкина уже несколько раз говорилось в этом комментарии. После отъезда (а точнее высылки) из Петербурга в начале мая 1820 г. Пушкин большую часть лета провел на Кавказе, а затем три недели прожил в Южном Крыму. Эти два маршрута увековечены в первом черновике «Кавказского пленника» (начат в августе 1820 г.) и в «Бахчисарайском фонтане», который он написал в Кишиневе, куда был официально определен по службе, – в Молдавии, или Бессарабии (где происходит действие «Цыган», 1823–24); Кишинев оставался его основным местом пребывания с осени 1820 г. до лета 1823 г., когда он перебрался в Одессу. «Мой сад» подразумевает его сельское поместье Михайловское в Псковской губернии, где он, в соответствии с правительственным распоряжением, находился с августа 1824 г. по сентябрь 1826 г.

В литературе о Пушкине стало общим местом оплакивать его «ссылку». На самом деле, несложно доказать, что за эти шесть лет он писал больше и лучше, чем сумел бы, оставаясь в С.-Петербурге. Ему было запрещено возвращаться в столицу: несомненно, это обстоятельство сильно удручало нашего поэта в годы его провинциальной службы и сельского уединения (1820–24, 1824–26). Однако биографу не следует чрезмерно преувеличивать лишения, которые Пушкин терпел в изгнании. Его начальник генерал Инзов был человеком просвещенным и благодушным. Прозябание в Кишиневе означало более спокойную и легкую жизнь, чем будни многих военных, которые пили и играли в карты, очутившись в какой-нибудь провинциальной дыре, где расквартировали их полк. В веселой, вовсе не захолустной Одессе его стихией были модные увеселения и романтические затеи – весьма приятная форма ссылки (как Пушкин ни враждовал с графом Воронцовым). А тишины Михайловского – откуда он, сев на коня, быстро добирался идущей под соснами дорогой к питавшим к нему расположение Осиповым – наш поэт очень скоро стал искать вновь после того, как получил позволение жить, где захочет.

⁶по скалам,⁹по брегам.Предлог «по» не может быть передан по-английски одним словом. В нем соединены значения «на» и «вдоль».

^7–8Она Ленорой, при луне, / Со мной скакала на коне!«Ленора» – знаменитая баллада, которую написал летом 1773 г. в Геллихаузене под Геттингеном Готфрид Август Бюргер (1747–94). Он прилежно читал «Памятники древней английской поэзии» (3 тома, Лондон, 1765), изданные Томасом Перси (1729–1811), впоследствии епископом Дроморским. «Ленора» насчитывает 256 строк, тридцать две восьмистрочные строфы ямбом, рифмующиеся по схеме babaccee: в четырехстопниках мужские рифмы, а трехстопниках женские – очень изобретательное построение. Оно точно передано Жуковским в его посредственном переводе 1831 г. («Ленора»), а строфа точно воспроизведена в «Женихе» (1825) Пушкина – произведении, по художественным достоинствам намного превосходящем все написанное Бюргером. Его «Ленора» очень многим обязана старым английским балладам, и заслуга Бюргера в том, что он, благодаря технически безупречному стиху, придал единство и насыщенность теме, непременно требующей луны-могилы-призраков, – в каком-то отношении эта тема логически вытекала из самого факта присутствия Смерти в Аркадии и была краеугольным камнем романтизма в понимании Гёте.

Пользуется известностью обработка баллады, сделанная Скоттом, – «Вильям и Элен» (строки 113–116):

 
Из Венгрии скакал сюда,
Лишь только пала ночь.
До утра надо нам назад,
Скорей – отсюда прочь!
 

Между прочим, мотив волшебно быстрой скачки присутствует, образуя своеобразную внутреннюю перекличку, в «Слове о полку Игореве», где есть прославленное, а возможно, и позднее добавленное, место о князе с колдовскими наклонностями (Всеслав, князь Полоцкий, 1044–1101), способном, как утверждает «Слово», так быстро перемещаться по Руси, что он, «объятый синей мглой», покидая Полоцк под колокольный звон к заутрене, успевает услышать тот же самый звон в Киеве, и еще не пропоет петух, как он уже на берегу Черного моря. Этот Всеслав – в своем роде славянский Майкл Скот (ок. 1175 – ок. 1234).

Жуковскому принадлежат два подражания «Леноре» Бюргера: «Людмила» (1808) – свободное переложение в 126 четырехстопных двустишиях, среди которых мы находим и те, что дали Пушкину представление о «Леноре»: «Светит месяц, дол сребрится; / Мертвый с девицею мчится…») – и прекрасная баллада 1812 г. «Светлана», которой я касаюсь в коммент. к главе Третьей, V, 2–4.

Жуковский владел немецким языком, но большинству русских литераторов баллада Бюргера была известна только по анализу ее в книге «О Германии» мадам де Сталь и по французским переводам. Заглавие первого из этих переводов красноречиво говорит о методе, которым пользовались перелагатели: «Леонора, перевод с английского» (т. е. с английского переложения, сделанного У. Р. Спенсером) С. Ад. де Ламадлена (Париж, 1811). Еще одно смехотворное французское переложение принадлежит щеголеватому перу Полин де Бради (Париж, 1814), которая, по крайней мере, знала немецкий текст. Думаю, это был образец для «Ольги» (1815) Павла Катенина, громоздкого сочинения в хореических четырехстопниках. Намного более удалась французская версия Поля Лера «Ленора» (Страсбург, 1834):

 
Ses bras de lis étreignent son amant,
Au grand galop ils volent hors d'haleine…
 

Прекрасная музыкальность, хотя это только парафраз бюргеровских строк 148–49.

После того как Ленора, сокрушаясь из-за отсутствия своего Вильяма, высказала укоризны Провидению (это место существенно смягчено Жуковским), возлюбленный, уже умерший, является за нею (строки 97–105):

 
И вот… как будто легкий скок
       Коня в тиши раздался;
Несется по полю ездок;
       Гремя, к крыльцу примчался;
Гремя, взбежал он на крыльцо;
И двери брякнуло кольцо…
       В ней жилки задрожали…
       Сквозь дверь ей прошептали:
«Скорей! сойди ко мне, мой свет!»
 

Всадник предупреждает Ленору, что до их брачной постели в Богемии скакать сто миль, а несколькими строфами ниже становится ясно, что эта постель – его могила. И они пускаются в дорогу – в знаменитых строках 149–50:

 
…конь бежит, летит,
Под ним земля шумит, дрожит
 

– и 157–58:

 
… «Месяц светит нам!» —
«Гладка дорога мертвецам!»
 

По этой дороге, залитой ярким лунным светом, они проедут мимо висельного столба (строфа XXV).

Меня часто озадачивало, отчего Пушкин решил отождествить свою Музу с этой запуганной девой. Это, несомненно, можно объяснить как дань признания романтизму, окрасившему первые его поэтические порывы, но не оставляет мысль, что тут маячат фигуры пяти декабристов, качающихся на виселице, мимо которой ведет автобиографическая дорога, – по ней он проносится в своей фантазии-ретроспекции 1829 г.

¹²Нереиды.Нереида – нимфа, дочь морского божества Нерея.

 
   И позабывъ столицы дальной
   И блескъ, и шумные пиры,
   Въ глуши Молдавіи печальной
 ⁴ Она смиренные шатры
   Племенъ бродящихъ посѣщала,
   И между ними одичала,
   И позабыла рѣчь боговъ
 ⁸ Для скудныхъ странныхъ языковъ,
   Для пѣсенъ степи ей любезной...
   Вдругъ измѣнилось все кругомъ:
   И вотъ она въ саду моёмъ
¹² Явилась барышней уѣздной,
   Съ печальной думою въ очахъ,
   Съ Французской книжкою въ рукахъ.
 

^1–3И позабыв столицы дольной… / В глуши Молдавии печальной…По-румынски – Молдова, часть области Бессарабии, крайний юго-запад России. Она уже упоминалась с той же нотой меланхолической отчужденности в главе Первой, VIII, 13 (см. также коммент. к главе Восьмой, IV, 2, 6, 9).

^4–9Пушкин говорит о своих впечатлениях 1820–23 гг., когда он жил в Кишиневе, административном центре Бессарабии, два или три раза совершив поездки по окрестным местам. Так, в декабре 1821 г. он на десять дней уезжал в Измаил. В Молдавию он ненадолго вернулся в январе 1824 г. по пути в Тирасполь и Каушаны, где безуспешно отыскивал следы могилы Мазепы. В литературном отношении главным итогом этой поездки стали «Цыганы», романтическая поэма в 549 строк четырехстопным ямбом, начатая зимой 1823 г. в Одессе и оконченная (беловая рукопись) 10 окт. 1824 г. в Михайловском.

«Скудные странные языки» и «песни степи» относятся к двум произведениям Пушкина: 1) лишенной живого чувства, написанной четырехстопными амфибрахическими двустишиями 14 нояб. 1820 г. «Молдавской песне» (известной под названием «Черная шаль»), которая стала популярным романсом (а в румынском переложении, как говорят, получила новую жизнь в качестве «народной песни») и 2) к превосходной небольшой песне в двадцать строк двустопного анапеста, которую в «Цыганах» поет Земфира:

 
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня.
 

Утверждают, что в самом деле есть песня молдавских цыган, звучащая (согласно Пушкину) так: «арде-ма, фриде-ма». По-румынски «arde» – пылать, a «fride» – гореть, испепелять (Леонид Гроссман, «Пушкин», Москва, 1939, транслитерирует «арды ма», «фрыдже ма»).

Проспер Мериме в своем неточном и вялом прозаическом переложении пушкинской поэмы («Les Bohémiens», 1852) передает песню Земфиры следующим образом: «Vieux jaloux, méchant jaloux, coupe-moi, brûle-moi» и т. д.; эти строки, частично переделанные, использовали Анри Мейльхак и Людовик Алеви в своем либретто оперы Жоржа Бизе «Кармен» (1875), в основе которой – одноименная новелла Мериме (1847), для арии Кармен, насмешливо поющей ее в действии 1, сцене IX.

Наконец, Иван Тургенев перевел цыганскую песню из поэмы Пушкина для Эдмона де Гонкура, который в качестве «chanson du pays» <«народной песни»> вложил этот текст в уста цыганки Степаниды Рудак (также предложенной его русским другом) в своем посредственном романе «Братья Земганно» (1879), гл. 8:

 
Vieux époux, barbare époux,
Egorge-moi! brûle-moi!
 

– a в последней строфе:

 
Je te hais!
Je te méprise!
C'est un autre que j'aime
Et je me meurs en l'aimant!
 

¹¹ См. коммент. к главе Восьмой, IV, 2, 6, 9.

^13–14С печальной думою в очах, / С Французской книжкою в руках.Строки кажутся кратким точным резюме заключительных строк «Меланхолии» Габриеля Мари Жана Батиста Легуве (1764–1812):

 
… tendre Mélancolie!
............................................................
Ah! si l'art à nos yeux veut tracer ton image,
Il doit peindre une vierge, assise sous l'ombrage,
Qui, rêveuse et livrée à de vagues regrets,
Nourrit au bruit des flots un chagrin plein d'attraits,
Laisse voir, en ouvrant ses paupières timides,
Des pleurs voluptueux dans ses regards humides,
Et se plaît aux soupirs qui soulèvent son sein,
Un cyprès devant elle, et Werther à la main.
 

 
<… нежная Меланхолия!
............................................................
О, если искусство захочет воссоздать твой зримый образ,
Оно должно будет изобразить деву, сидящую в тени,
Мечтательницу, предающуюся смутным сожалениям,
Под лепет волн пестующую свою полную поэзии печаль,
Она чуть приподняла свои робкие веки, и видно,
Как во влажном ее взоре таятся слезы страсти,
Какие томные вздохи волнуют ее грудь, —
Пред ней кипарис, в руках ее «Вертер»>.
 

(Во французском произношении «Вертер», как, сокращая заглавие оригинала, называли эту книгу, созвучно с vert – зеленый).

 
   И нынѣ Музу я впервыя
   На свѣтскій раутъ привожу;
   На прелести ея степныя
 ⁴ Съ ревнивой робостью гляжу.
   Сквозь тѣсный рядъ Аристократовъ,
   Военныхъ франтовъ, дипломатовъ
   И гордыхъ дамъ она скользитъ,
 ⁸ Вотъ сѣла тихо и глядитъ,
   Любуясь шумной тѣснотою,
   Мельканьемъ платьевъ и рѣчей,
   Явленьемъ медленныхъ гостей
¹² Передъ хозяйкой молодою,
   И темной рамою мужчинъ
   Вкругъ дамъ, какъ около картинъ.
 

²светский раут.Слово «раут» оставалось употребительным в петербургском обществе еще в 1916 г. Вяземский в письме жене (1 авг. 1833 г.), шутя, употребляет варваризм «фашьонабельный раут». По-французски то же понятие выражается словом «raout».

³степные. Слово «степь» в данном случае обладает более широким смыслом, чем «степь» в V, 9, и означает «природный, деревенский».

⁶Военных франтов, дипломатов.Выдвигалось (не помню кем) предположение, что во всех трех изданиях (1832, 1833, 1837) тут опечатка и после «военных» (т. е. «служащих в армии» или «военных людей») должна быть запятая. Эта запятая, несомненно, придала бы строке намного более отчетливо выраженное пушкинское звучание (не говоря уже о том, что тогда исчезла бы некая прямолинейность самого определения – «военные франты»).

¹⁴Вкруг… около.Сравнение поверхностно и строка кажется громоздкой. Неважное впечатление, честно говоря, оставляет и вся строфа.

 
   Ей нравится порядокъ стройной
   Олигархическихъ бесѣдъ,
   И холодъ гордости спокойной,
 ⁴ И эта смѣсь чиновъ и лѣтъ.
   Но это кто въ толпѣ избранной
   Стоитъ безмолвный и туманной?
   Для всѣхъ онъ кажется чужимъ.
 ⁸ Мелькаютъ лица передъ нимъ,
   Какъ рядъ докучныхъ привидѣній?
   Что, сплинъ иль страждущая спѣсь
   Въ его лицѣ? Зачѣмъ онъ здѣсь?
¹² Кто онъ таковъ? Уже ль Евгеній?
   Уже ли онъ?... Такъ, точно онъ.
   – Давно ли къ намъ онъ занесёнъ?
 

⁶туманный.Возможные смысловые оттенки – пасмурный, сумрачный, «ténébreux», если «туманный» характеризует Онегина.

 
   Все тотъ же ль онъ иль усмирился?
   Иль корчитъ также чудака?
   Скажите, чѣмъ онъ возвратился?
 ⁴ Что намъ представитъ онъ пока?
   Чѣмъ нынѣ явится? Мельмотомъ,
   Космополитомъ, патріотомъ,
   Гарольдомъ, квакеромъ, ханжёй,
 ⁸ Иль маской щегольнетъ иной.
   Иль просто будетъ добрый малой,
   Какъ вы да я, какъ цѣлый свѣтъ?
   По крайней мѣрѣ мой совѣтъ:
¹² Отстать отъ моды обветшалой.
   Довольно онъ морочилъ свѣтъ...
   – Знакомъ онъ вамъ? – И да и нѣтъ.
 

¹усмирился.Т. е. укрощен жизнью, успокоился в том, что относится к области «страстей» и т. п.

²корчит… чудака.Глагол «корчить» сочетает два смысловых оттенка: «притворяться» и «гримасничать». Тут подразумевается скорее перевоплощение, чем подражание.

^5–7«Мельмот Скиталец» Метьюрина отмечен печатью рокового проклятья и ужасной судьбы (см. коммент. к главе Третьей, XII, 9).

«Космополит» – человек, который в любой стране чувствует себя как дома, в особенности англичанин, которому легко и покойно в Италии, или русский – во Франции. Впрочем, Онегин никогда не был за границей.

«Патриот» – националист, славянофил. Мы знаем из «Путешествия Онегина», в которое он отправился в начале 1821 г., что он изведал подобные настроения, однако разочаровался в них к моменту возвращения в С.-Петербург в августе 1824 г.

Чайльд-Гарольд у Байрона – почитатель гор, знакомый и с бездонными пропастями, личность, которой внятен гул океанских волн, однако в человеческом своем облике – беспокойный скиталец: с улыбкой отчаяния взирает он на суету мира, сокрушая врагов проклятьем прощенья.

«Квакер» – член Общества друзей, религиозной секты, основанной Джорджем Фоксом в Англии в середине семнадцатого века.

«Ханжа» – слепой приверженец своей собственной нетерпимости. В ту эпоху эксцентричный щеголь, сидя в оцепенении и положив ноги на решетку камина, мог размышлять о том, «стать ли мизантропом или демократом» (Мария Эджуорт, «Скука», гл. 5).

Бродский со своим сверх меры развитым социологическим чутьем обнаруживает за разговорами, переданными в этих строфах (и в XII, 1–7), град обидных замечаний, обрушенных на Онегина консервативно мыслящими аристократами. Разумется, это вздор. Бродский забыл, что и Татьяна не была убеждена в том, что Онегин искренен. В действительности эти наслаивающиеся друг на друга вопросы и ответы представляют собой образец лукавой артистичной игры нашего поэта. Нужно сделать так, чтобы читатель на время забыл, что Онегин – убийца Ленского. «Благоразумные люди» (XII, 3) – это всего лишь воображаемые рецензенты главы. Высказывания в том роде, что мы озабочены сугубо прозаическими материями, не дорожим оригинальностью мысли и привержены только традиционным ценностям, были расхожей монетой литературного красноречия с тех пор, как родилась сатира, и не стоит, встретив подобные мысли в этой строфе, толковать их всерьез. Иначе вся строфа становится бессмысленной, ибо выражение «пылких душ неосторожность» к Онегину может быть отнесено в последнюю очередь, и фразы такого толка, невольно тут появляющиеся, необходимы лишь для того, чтобы, создав нужную атмосферу, подготовить сцены, в которых Онегин предстает страстно влюбленным в Татьяну.

 
   – Зачѣмъ же такъ неблагосклонно
   Вы отзываетесь о немъ?
   За то ль, что мы неугомонно
 ⁴ Хлопочемъ, судимъ обо всемъ,
   Что пылкихъ душъ неосторожность
   Самолюбивую ничтожность
   Иль оскорбляетъ иль смѣшитъ,
 ⁸ Что умъ, любя просторъ, тѣснитъ,
   Что слишкомъ часто разговоры
   Принять мы рады за дѣла,
   Что глупость вѣтрена и зла,
¹² Что важнымъ людямъ важны вздоры
   И что посредственность одна
   Намъ по плечу и не странна?
 

⁸Что ум, любя простор, теснит.Т. е. ум, нуждающийся для своего приложения в свободном пространстве, изгоняет глупцов. «Простор» – слово с несколькими значениями, однако непременно предполагающими свободное, незагроможденное пространство.

¹²важны вздоры.Ср.: Андре Шенье, «Республика литературы», фрагмент VIII (изд. Вальтера): «Если тяготишься важными пустяками, хорошее общество внушает тебе только скуку…»

Эти три строфы, написанные в Москве, датированы Пушкиным 2 окт. 1829 г. В то время он рассматривал их как начало главы (заметим интонацию зачина в первых строках X), которая должна была рассказать о путешествии Онегина и идти сразу за главой Седьмой. Окончательный вариант главы Восьмой (тогда Девятой) начат 24 дек. 1829 г. в С.-Петербурге, в Демутовом трактире. Две недели спустя в письме на имя Бенкендорфа Пушкин просит (безуспешно) разрешить ему поездку за границу в качестве частного лица или причислить к русской дипломатической миссии, отправляющейся в Китай.