Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

 
   Нашелъ онъ полонъ дворъ услуги;
   Къ покойному со всѣхъ сторонъ
   Съѣзжались недруги и други,
 ⁴ Охотники до похоронъ.
   Покойника похоронили.
   Попы и гости ѣли, пили,
   И послѣ важно разошлись,
 ⁸ Какъ будто дѣломъ занялись.
   Вотъ нашъ Онѣгинъ сельскій житель,
   Заводовъ, водъ, лѣсовъ, земель
   Хозяинъ полный, а досель
¹² Порядка врагъ и расточитель,
   И очень радъ, что прежній путь
   Перемѣнилъ на что нибудь.
 

^1–7 В этой строфе, в которой Пушкин трактует тему смерти в духе торжествующий веселости, очень отличающейся от лирического эсхатологизма следующей главы, посвященной Ленскому, читатель насладится забавным рядом аллитераций в строках 1–7, усиленным весомым двойным пропуском ударений в строках 4 и 5 – редко встречающимся ритмом и исключительно редким в соседних строках:

 
Нашел он полон двор услуги;
К покойнику со всех сторон
Съезжались недруги и други,
Охотники до похорон.
Покойника похоронили.
Попы и гости ели, пили
И после важно разошлись…
 

Аллитерирующие элементы в эти строках таковы:

 
           о́л, о́л;
по́, по, по, по, по, по, по́;
     охо́, охо, охо;
          ли, ли.
 

Эти повторяющиеся звуки пронизывают следующие слова:

нашел, полон;

полон, к покойнику, похорон, покойника похоронили, попы, после;

охотники до похорон, похоронили;

ели, пили.

Компоненты слова «похоронили» здесь, кажется, просто веселятся.

Один вопрос в связи с этим пассажем беспокоит меня с детства. Как могло случиться, что соседи Онегина, Ларины, не присутствовали на похоронах и поминках, ощутимое эхо которых, как кажется, встречается в Татьянином сне (глава Пятая, XVI, 3–4), когда она слышит крики и звон стаканов «как на больших похоронах».

⁸делом занялись.В этом стереотипном обороте «дело» означает нечто имеющее ценность, смысл, тогда как под «бездельем» («лень», «ничегонеделание») подразумевается противоположное.

¹⁰Заводов, вод, лесов, земель.«Воды», «леса» звучат подобно «Eaux et forêts» французского чиновничества. Слово, завершающее строку, делает ее окончание несколько неубедителным: целое ковыляет вслед за частями. «Заводов», «вод» – отмечено какой-то слишком бросающейся в глаза аллитерацией. Слово «завод» имеет много значений; «фабрика» или «мастерская» кажутся достаточными здесь, но остается еще несколько возможностей. «Заводы», принадлежащие богатому собственнику того времени, могли включать в себя любой вид мастерской или мельницы, так же как и конный завод, разведение рыбы, винокуренный, кирпичный завод и т. п.

 
   Два дня ему казались новы
   Уединенныя поля,
   Прохлада сумрачной дубровы,
 ⁴ Журчанье тихаго ручья;
   На третій, роща, холмъ и поле
   Его не занимали болѣ,
   Потомъ ужъ наводили сонъ;
 ⁸ Потомъ увидѣлъ ясно онъ,
   Что и въ деревнѣ скука та же,
   Хоть нѣтъ ни улицъ, ни дворцовъ,
   Ни картъ, ни баловъ, ни стиховъ.
¹² Хандра ждала его на стражѣ
   И бѣгала за нимъ она,
   Какъ тѣнь, иль вѣрная жена.
 

Очаровательно нарисованная фигура на левом поле идентифицирована Эфросом (который на с. 133 «Рисунков поэта» воспроизводит черновик 2369, л. 20) как Амалия Ризнич (1803–25) в шали и капоре. Ее спокойная поза, положение рук подсказывают проницательному Эфросу мысль о ее беременности (она родила сына в начале 1824 г.). Тот же комментатор идентифицирует красивый профиль на правом поле как профиль ее мужа, Ивана Риз-нича(р. 1792).

³Прохлада сумрачной дубровы.Я перевел «дуброва» (произносилось также «дубрава») как «park» и «роща» как «grove». Слово «дуброва» едва ли уже пригодно к использованию сегодня. Оно имеет поэтическое, псевдоархаическое, искусственное звучание.

В дуброве преобладают лиственные деревья (хотя не обязательно дубы), в то время как вечнозеленые произрастают в «бору».

Во времена Пушкина и ранее слово «дуброва» употреблялось как для обозначения «общественного парка», так и – менее удачно – парка частного: величавые аллеи деревьев в дворянских усадьбах. Слово использовалось также неточно в смысле «небольшого леса». Лес из дуба – «дубняк», а не «дуброва».

⁴Журчанье тихого ручья.Ср. у Филиппа Депорта (1546–1606) в «Молитве во сне»: «[маленький ручей] сладко льющийся», – к которому устоявшийся русский эпитет «тихоструйный» близок, но не так, как был бы близок эпитет «тихотечный».

См. также Андре Шенье, «Уединение»:

 
Il ne veut que l'ombre et le frais,
Que le silence des forêts,
Que le bruit d'un ruisseau paisible…
 

 
Среди лугов и рощ в укромном уголке
Иметь смиренный кров и воду ключевую.
 

Пер. Е. Гречаной>.

Отметим, что этот тихий ручей находится в онегинских владениях. Есть много бьющих ключом, лепечущих, журчащих, шумящих ручьев, потоков, ручейков, бегущих по рощицам западноевропейской поэзии, с их источником в (Вергилиевой) Аркадии, в Сицилии, в Риме и с их слезливейшими ответвлениями в приглаженной и подстриженной итальянской, французской и английской поэзии шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого столетий; и всегда неизменно рядом находится прохладная тень листвы.

Именно этим литературным пейзажем, заимствованным преимущественно во Франции или через Францию, Пушкин в «ЕО» замещает конкретное и точное описание лета северо-западной России, тогда как его зимы (как мы увидим в дальнейшем) принадлежат к северному типу, описанному его предшественниками и современниками в России, отличаясь, однако, несравненно более искусным и талантливым отбором и организацией деталей.

В действительности, эта тема восходит не столько к элегическому пейзажу Вергилия или к Горацию с его сабинским владением, сколько к Аркадии рококо более поздних средиземноморских поэтов, – тому виду идеализированных окрестностей, лишенных колючек и шипов, который искушал странствующего рыцаря освободиться от своих доспехов. Знаменитым нарушителем канонов был Ариосто в своем мрачном «Неистовом Роланде» (1532). В 1826 г. Пушкин переложил по-русски словами несколько октав (С–СXII) «Неистового Роланда» из песни XXIII. Прозаическая версия октавы С, выполненная графом де Трессаном по-французски (каждое словосочетание здесь – клише), звучит так: «… Рыцарь [Роланд, граф д'Анжер] прибыл на приятный берег прекрасного источника, который извивался по лугу, усыпанному цветами; большие деревья, вершины которых соединялись в арку, давали тень этому источнику, и теплый ветерок, проникающий их листву, умерял жару у этого тихого берега».

Наш поэт сжал это до пяти стихов четырехстопного ямба с рифмовкой ababa:

 
Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла,
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами.
 

Мы еще узнаем ручеек, который «виясь бежит зеленым лугом» вокруг могилы Ленского (глава Седьмая), с пастухом, заимствованным из CI октавы Ариосто.

Если свести воедино все водные объекты, упомянутые в романе, они таковы:

1. Ручей или ручеек, бегущий по лугу и по липовой рощице, из ключа, расположенного непосредственно к западу от Красногорья (см. главу Шестую, IV, 3–4), имения Ленского и деревни в этом имении; у этого родника он будет похоронен (убитые дуэлисты и самоубийцы не допускались в освященную землю кладбищ).

2. Продолжение этого ручейка, текущего по соседней долине, где он вливается в реку.

3. На пути к этой реке он протекает по саду и дубраве за домом Лариных (около липовой аллеи, где Татьяне довелось выслушать проповедь Онегина) и, повернув вокруг холма (того, с которого Татьяна увидела дом Онегина), бежит через рощи, принадлежащие Онегину.

4. Ручей – символ разлуки в сознании Татьяны – претерпевает любопытные трансформации в ее мечтах, став многоводным стремительным потоком, который, однако, в то же самое время воспринимается как прототипический идиллический ручей.

5. Безымянная река, в которую впадает ручей, состоит из двух рукавов; один – это ларинская река, которую видно из дома Лариных.

6. Другое ответвление этой реки – местный «Геллеспонт», куда Онегин ходит плавать; оно блестит у подножья холма, на склоне которого стоит его дом.

На реку, протекающую через владения Онегина, ясно указывают следующие пассажи:

Глава Вторая, I, 7 [Дом Онегина] Стоял над речкою...

Глава Четвертая, XXXVII, 7–8: [Онегин] отправлялся налегке / К бегущей под горой реке…

Глава Седьмая, V, 5–8, 10–11: С моею музой своенравной / Пойдемте слушать шум дубравный / Над безыменною рекой / …где Онегин мой… / Еще недавно жил… / B соседстве Тани молодой.

Глава Седьмая, XV, 8–12: Татьяна долго шла одна. / …И вдруг перед собою / С холма господский видит дом, / Селенье, рощу под холмом / И сад над светлою рекою…

Глава Седьмая, XX, 4—5: [вид из окна онегинского кабинета] Темно в долине. Роща спит / Над отуманенной рекою.

Связаны с этой рекой или, возможно, синонимичны ей «струи», имеющие отношение к ручью, пробегающему по онегинским владениям:

Глава Первая, LIV, 3–4: Прохлада сумрачной дубровы / Журчанье тихого ручья…

Глава Четвертая, XXXIX, 2: Лесная тень, / Журчанье струй.

Струйки онегинского ручья достигают Красногорья и могилы Ленского:

Глава Шестая, XL, 5–9, 13–14: Есть место: влево от селенья, / Где жил [Ленский] / [там] струйки извились / Ручья соседственной долины… / Там у ручья в тени густой / Поставлен памятник простой.

Эти струйки (или другие струйки, вытекающие из ключа) впадают в реку:

Глава Седьмая, VI, 2–4, 7: Пойдем туда [к могиле Ленского], где ручеек / Биясь бежит зеленым лугом / К реке сквозь липовый лесок… И слышен говор ключевой...

Эта речка (поток) или другая река бежит через владения Лариных.

Глава Третья, XXXII, 10–11: [на восходе] поток / Засеребрился…

Глава Седьмая, XV, 1–2, 4—5: …Воды / Струились тихо… Уж за рекой, дымясь, пылал / Огонь рыбачий.

Как и в случае с онегинской рекой, река Лариных пополнялась или восстанавливала свои воды ручьями или ручейками:

Глава Третья, XXXVIII, 13 [Татьяна] По цветникам летя к ручью…

Глава Седьмая, XXIX, 1–3: Ее прогулки длятся доле. / Теперь то холмик, то ручей / Остановляют [Татьяну].

Глава Седьмая, LIII, 10–11, 13: [Татьяна в Москве стремится душой] В уединенный уголок, / Где льется светлый ручеек… И в сумрак липовых аллей…

В мечтах Татьяны этот ручеек (который в обобщенной форме – «у старых лип, у ручейка» – появляется в главе Третьей, XIV, 4, где наш поэт излагает план создания идиллического романа в прозе) претерпевает странные трансформации:

Глава Пятая, XI, 7–8: Кипучий, темный и седой / Поток…

Глава Пятая: XII, 2, 13: Татьяна ропщет на ручей… Перебралась через ручей…

Мы подозреваем, что те же самые воды, которые связывают три поместья, имеют отношение (будучи теперь замерзшими) к мельнице, упомянутой в главе Шестой, XII, 11 и XXV, 10, около которой Ленский отправлен на тот свет во время дуэли с Онегиным. Есть еще блистающая льдом речка (глава Четвертая, XLII, 6), которую зима сравняла снегом с ее «брегами» (глава Седьмая, XXX, 5), в надлежащем русском заключении к средиземноморской теме.

Строки в главах Первой, LIV, 4–5; Третьей, XIV, 4 и Четвертой, XXXIX, 2 – это особенно типичные примеры «водно-лесных» клише. Пушкину, кажется, доставляли извращенное удовольствие поиски различных изысканных русских вариантов к этим общим местам, уже застилизованным донельзя в течение столетий. Стоило бы педантично составить перечень бесчисленных образчиков этого симбиоза «тенистые леса – журчащие ручьи» в западноевропейской поэзии; несколько примеров дано в моих коммент. к главе Четвертой, XXXIV.

^5–8Ср.: Вольтер, «Ханжа» (1772):

 
Le lendemain lui parut un peu fade;
Le lendemain fut triste et fatiguant;
Le lendemain lui fut insupportable.
 

 
<Следующее утро показалось ему немного поблекшим;
Следующее утро было печальным и скучным;
Следующее утро для него было невыносимо>.
 

¹¹Ни карт… ни стихов.Пушкин воздержался от того, чтобы изобразить Онегина азартным игроком, и в следующей главе отказался от великолепного лирического отступления о своей собственной страсти к азартным играм. Слово «стихи» намекает на настольные книги светских дам, описанных в главе Четвертой, XXVII–XXX.

¹²Хандра ждала его на страже.Ср.: Жак Делиль, «Сельский житель, или Георгики французские» (1800), песнь I, строки 41–46:

 
Ce riche qui, d'avance usant tous ses plaisirs.
..........................................
S'écrie à son lever: «Que la ville m'ennuie!
Volons aux champs; c'est là qu'on jouit la vie,
Qu'on est heureux». Il part, vole, arrive;
l'ennui Le reçoit à la grille et se traîne avec lui.
 

 
..........................................
Распутный сын отцев, почтенных в простоте,
..........................................
Восстав от сна кричит: «Увы! как город скучен!
Укроемся в поля; там счастие для всех,
Там наша жизнь течет среди приятств, утех.
Спешит, летит, он там; но скука там встречает,
И по следам везде его сопровождает».
 

Пер. Е. Станевича [1804])>.

 
   Я былъ рожденъ для жизни мирной,
   Для деревенской тишины:
   Въ глуши звучнѣе голосъ лирной,
 ⁴ Живѣе творческіе сны.
   Досугамъ посвятясь невиннымъ,
   Брожу надъ озеромъ пустыннымъ,
   И far nіente мой законъ.
 ⁸ Я каждымъ утромъ пробуждёнъ
   Для сладкой нѣги и свободы:
   Читаю мало, много сплю,
   Летучей славы не ловлю.
¹² Не такъ ли я въ былые годы
   Провелъ въ бездѣйствіи, въ тиши
   Мои счастливѣйшіе дни?
 

Как поэт Пушкин не показывает никакого настоящего знания русской деревенской жизни (как Тургенев или Толстой показали через пятнадцать лет после его смерти). Стилистически он остается верен концепции восемнадцатого века об обобщенной «природе» и в целом всегда избегает конкретных черт и субъективных деталей пейзажа либо снабжает их застенчивой улыбкой как нечто, что могло бы смутить или позабавить обычного читателя. (Я не говорю здесь о гротескном выборе деревенских характеристик, служащих целям юмора или социальной сатиры, – любой журналист умеет делать «это»). С другой стороны, как человек Пушкин не только был любителем сельского уединения, но действительно в нем нуждался, особенно осенью, для творческой работы. Будет полезно для читателя, если я резюмирую здесь то, что известно о пребывании Пушкина в сельской местности.

Еще мальчиком Пушкин шесть раз проводил лето в Захарино (или Захарово), имении его бабушки по материнской линии (приобретенном Марией Ганнибал в ноябре 1804 г. и проданном в январе 1811 г.), в Московской губернии, Звенигородском уезде.

Девять раз Пушкин жил в Михайловском (см. ниже: LV, 12), в Псковской губернии, Опочецком уезде:

Осенью и зимой 1799 г., в первый год его жизни.

С середины июня до конца августа 1817 г., вскоре после выпуска из Лицея.

С середины июля до середины августа 1819 г.

С 9 августа 1824 г. по 4 сентября 1826 г. – по приказанию правительства.

С начала ноября до середины декабря 1826 г.

С конца июня до второй недели октября 1827 г.

С 8 по 12 мая 1835 г. (посещает Тригорское по делам).

Со второй недели сентября до середины октября 1835 г.

Вторую неделю апреля 1836 г. (похороны его матери).

Осенью 1830 г., в последний год его холостой жизни, он провел три исключительно плодотворных месяца (с сентября по ноябрь) в Болдине, отцовском имении на юго-востоке Нижегородской губернии, в Лукояновском уезде, и останавливался там еще раз для работы в течение двух месяцев в октябре – ноябре 1833 г. Третий, и последний, визит туда был с середины сентября до середины октября 1834 г. (см. также коммент. к главе Восьмой, XVII, 3).

Другие сельские места, ассоциирующиеся с литературными занятиями Пушкина, – это Каменка, имение Давыдова в Киевской губернии, где Пушкин жил зимой 1820–21 гг., и земли, принадлежавшие семейству Вульфов в Тверской губернии, в Старицком уезде (Малинники, Павловское и др.), где Пушкин останавливался четыре раза (на две недели в феврале 1827 г.; с последней недели октября до первой недели декабря 1828 г.; 7–16 янв. 1829 г. и с середины октября до первой недели ноября 1829 г.).

^1–2В письме к Вяземскому от 27 марта 1816 г., из Царского Села, Пушкин так жаловался на схоластическое уединение Лицея:

 
Блажен, кто в шуме городском
Мечтает об уединеньи,
Кто видит только в отдаленьи
Пустыню, садик, сельский дом,
Холмы с безмолвными лесами,
Долину с резвым ручейком
И даже… стадо с пастухом!
 

Ср. у Дюси: «J'étais né pour les champs» <«Я был рожден для полей»> («Послание к Жерару») или «C'est pour les champs qui le ciel m'a fait naître» <«Небо породило меня именно для деревенских полей»> («Стихи о человеке, удалившемся в деревню»).

^2–4«Деревня» (1819) – стихотворение, написанное свободным ямбом и состоящее из 61 стиха, содержит в себе следующие близкие строки:

Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!

 
В уединеньи величавом
Слышнее ваш отрадный глас
.........................
И ваши творческие думы
В душевной зреют глубине.
 

⁷И far niante мой закон.Ср.: Франсуа де Берни (1715–94) «Послание о лени»: «…Goûter voluptueusement / Le doux plaisir de ne rien faire» <«…Наслаждаться сладострастно / Приятным удовольствием ничегонеделания»> – или Луи де Фонтан (1757–1821) «Ода»: «Je lis, je dors, tout soin s'efface, / Je ne fais rien et le jour passe / …je goûte ainsi la volupté» <«Я читаю, я сплю, все заботы отходят в сторону, / Я ничего не делаю, и день пролетает / …я наслаждаюсь также довольством»> – и сотни других пассажей у десятка других маленьких поэтов. Использование итальянских слов «far niente» (которые даны здесь четырьмя слогами как если бы они были латинскими) – это на самом деле галлицизм (см., например, «Дневник Гонкуров», запись от 26 окт. 1856 г.: «...far niente без осознания себя самого, без угрызений совести».

⁸Я каждым утром пробужден.Читательское ухо, вероятно, понимает эту слабую строку как солецизм (надо: «я каждое утро пробуждаюсь»).

¹²былые годы.Два лета, 1817 и 1819 гг., когда наш поэт посещал имение своей матери Михайловское, которое он называл по-французски Michailovsk, Michailovsky, Michailovskoy и Michailovsko. Это Михайловское (известное в округе так же, как Зуёво), расположенное в Псковской губернии, в Опочецком уезде, в двадцати шести милях от этого города, в 120 милях от Новоржева, в 285 милях на юго-запад от С.-Петербурга и в 460 милях на запад от Москвы, принадлежало Абраму Ганнибалу и затем его сыну Осипу (деду Пушкина по материнской линии), после смерти которого в 1806 г. оно перешло к Надежде Пушкиной. Согласно земельному реестру 1786 г., имение включало в себя 5500 акров, из коих одна шестая часть была очень лесистой (в основном – сосна), и несколько разбросанных деревушек с примерно двумястами крепостных обоего пола.

Господский дом (как он описывался в 1838 г) был очень скромным, деревянным, на каменном фундаменте, одноэтажным, пятидесяти шести футов длиной и сорока пяти с половиной футов шириной, с двумя крылечками, одним балконом, двадцатью дверями, четырнадцатью окнами и шестью голландскими печами. Его окружали кусты сирени. Было четыре жилых помещения, одно с баней, и парк в три тысячи футов протяженностью, с еловыми аллеями и дорогой, обсаженной липами. С садовой террасы можно было видеть речку Сороть (шириной в четырнадцать футов), вьющуюся по сочным лугам, с озером на каждой ее стороне: маленьким озером Малинец и очень большим Лучановым озером. Читатель найдет эту речку упомянутой в последней строфе «Путешествия Онегина» (ее образ есть и в главе Четвертой, XXXVII), Лучаново озеро фигурирует в главе Четвертой, XXXV и упомянуто в стихотворении, которое я цитирую в моих комментариях к первой строфе главы Второй.

¹³в тени.Здесь наблюдается типографская ошибка: словосочетание «в тиши», которое не рифмуется с «дни», – в обоих отдельных изданиях главы и в полных изданиях 1833 и 1837 гг. В черновике (2369, л. 20 об.) имеется «в сени», исправленное из «в тени». Последнее исправление в беловой рукописи – «в тени» (рукою Пушкина), тогда как в копии – «в тиши» (рукою Льва Пушкина).

 
   Цвѣты, любовь, деревня, праздность,
   Поля! я преданъ вамъ душой.
   Всегда я радъ замѣтить разность
 ⁴ Между Онѣгинымъ и мной,
   Чтобы насмѣшливый читатель,
   Или какой нибудь издатель
   Замысловатой клеветы,
 ⁸ Сличая здѣсь мои черты,
   Не повторялъ потомъ безбожно,
   Что намаралъ я свой портретъ,
   Какъ Байронъ, гордости поэтъ, —
¹² Какъ будто намъ ужъ невозможно
   Писать поэмы о другомъ,
   Какъ только о себѣ самомъ?
 

¹Цветы, любовь, деревня.Здесь интонация банальна, как и интонация похожих перечислений «objets charmants» <«прелестных вещей»> во второстепенной французской поэзии. Ср. у Ж. Б. Руссо, «Оды», III, VII:

 
Des objets si charmants, un séjour si tranquille,
La verdure, les fleurs, les ruisseaux, les beaux jours…
 

 
Зелень, цветы, ручьи, прекрасные дни… >.
 

²Поля!Французское слово «champs», употребленное в псевдолатинском смысле (деревня), досадное галлицистское клише. «Aller aux champs» <«ехать в поля»> означало в семнадцатом столетии «ехать в деревню», «aller à la campagne». См., к примеру, Этьен Мартен де Пеншен (1616–1705), «Георгики Вергилия», II:

 
Champs, agréables champs, vos bois et vos fontaines
Régleront désormais mes plaisirs et mes peines;
Je cueillerai vos fleurs, vivrai des votre fruit,
Content d'être éloigné de la gloire et du bruit.
 

 
<Поля, милые поля, ваши леса и ваши родники
Определят впредь мои радости и мои страдания;
Я нарву цветов, буду вкушать ваши плоды,
Довольный жизнью вдали от славы и шума>.
 

Восхваление деревни было около 1820 г., возможно, самым затертым общим местом поэзии. От «Посланий» великого Горация до рационалистических поделок Делиля эта тема пережила традиционную кристаллизацию и художественное разжижение. Даже мощная мелодичность Андре Шенье в конце восемнадцатого столетия не сумела дать ей новую жизнь:

 
Quand pourrai-je habiter un champ qui soit à moi?
Et, villageois tranquille, ayant pour tout emploi
Dormir et ne rien faire, inutile poète,
Goûter le doux oubli d'une vie inquiète?
Vous savez si toujours, dès mes plus jeunes ans,
Mes rustiques souhaits m'ont porté vers les champs…
 

 
<Ах, суждено ли мне иметь земли клочок
Где, мирный селянин, на воле я бы мог
Лишь спать и праздным быть, и в тишине, в забвенье,
Поэт ненадобный, найти успокоенье.
Вам, Музы, ведомо: еще на утре дней
Стремился я душой в объятия полей.
 

Пер. Е. Гречаной>.

«Элегии», II, строки 19–24.

 
Mes rêves nonchalants, l'oisiveté, la paix,
A l'ombre, au bord des eaux, les sommeil pur et frais.
 

 
<Беспечной праздности, в тени, у лона вод,
Где греза чистая над берегом плывет.
 

Пер. М. Яснова>.

«Элегии», VIII, 2, Авелю де Фонда, строки 5–6.

См. также коммент. к главе Четвертой, XXXIV, 1–4.

«Деревенские пристрастия» Пушкина были реализованы, несколько неожиданно для него, в августе следующего (1824) года.

См. также у Гийома Амфри де Шольё (1639–1720), который начинает свои «Похвалы сельской жизни» так:

 
Désert, aimable solitude,
Séjour du calme et de la paix,
............................................
C'est toi qui me rends à moi-même;
Tu calmes mon coeur agité;
Et de ma seule oisiveté
Tu me fais un bonheur extrême.
 

 
<Пустынное, приятное уединение,
Обитель покоя и мира,
............................................
Это ты возвращаешь меня самому себе;
Ты успокаиваешь мое возбужденное сердце;
И в праздности моей одинокой
Ты делаешь меня необыкновенно счастливым>.
 

На русском языке примером обращения к этой теме уже в 1752 г. (когда русской метрической <силлабо-тонической> системе стихосложения еще не исполнилось и двадцати лет) были «Строфы похвальные поселянскому житию» Василия Тредиаковского (подражание Горацию, написанное пятистопным хореем с перекрестной рифмовкой; этот размер был прекрасно использован в девятнадцатом веке Лермонтовым и в двадцатом – Блоком), в которых аркадский декор дан в строках 37–40:

 
Быстрые текут между тем речки;
Сладко птички по лесам поют;
Трубят звонко пастухи в рожечки;
С гор ключи струю гремящу льют.
 

^3–4разность / Между Онегиным и мной; 10–11 [Не] намарал я свой портрет, / Как Байрон... Ср.: Байрон, «Чайльд-Гарольд», песнь IV, посвящение Джону Хобхаузу, 2 янв. 1818 г.:

«…я устал последовательно проводить линию, которую все, кажется, решили не замечать… Я напрасно доказывал и воображал, будто мне это удалось, что пилигрима не следует смешивать с автором. Но боязнь утерять различие между ними и постоянное недовольство тем, что мои усилия ни к чему не приводят, настолько угнетали меня, что я решил затею эту бросить – и так и сделал [в последней песни]»

<пер. В. Левика>.

В черновом наброске письма к Николаю Раевскому-младшему, в июле 1825 г., в Михайловском, в самый разгар работы над «Борисом Годуновым», Пушкин писал: «Правдоподобие положений и истинность диалога… вот истинное правило трагедии… Какой человек этот Ш[експир]… Сколь жалок перед ним Байрон как трагик… этот Байрон… разделил между своими персонажами те или иные черты собственного характера: свою гордость отдал одному, свою ненависть другому, свою меланхолию – третьему… это вовсе не трагедия… Читайте Ш[експира]…» <оригинал по-французски>.

⁷Замысловатой:Этот эпитет не имеет точного английского эквивалента. Здесь подразумеваются, иронически, «невразумительный», «причудливый», «запутанный» и другие подобные значения.