Текст книги "Самые знаменитые реформаторы России"

Автор книги: Владимир Казарезов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)

То же относится к служителям других муз. «При Сталине был зенит славы артистов ГАБТа (Большой театр. – В.К.), – пишет Вероника Борисенко, народная артистка РСФСР. – Он был высокообразованным человеком в хоровом, вокальном отношении, повседневно заботился о пополнении видными оперными мастерами сцены ГАБТа. Так появился блистательный баритон Павел Лисициан, неповторимый Марк Рейзен, моя персона, естественный Сусанин – Максим Михайлов, А. Бышевская и др. Приезд Сталина в наш театр – это был для нас праздник и экзамен на зрелость».

Приходится только удивляться столь удачным находкам Сталиным эффективных форм организации творческой интеллигенции, чтобы сделать ее не только лояльной партии, но и активно работающей на коммунистическое строительство. Таким изобретением вождя стало объединение писателей, художников, композиторов, кинематографистов и др. в творческие союзы.

Союз решал – кого из писателей печатать, кого нет. Чьи спектакли ставить, чьи нет. Авторов идеологически вредных произведений «воспитывали» сами же мастера искусств. Не только шельмовали, но и приговаривали к запрету публикаций, и таким образом лишению каких бы то ни было средств к существованию, высылке за границу, а то и давали благословение на тюрьму и физическое уничтожение. Много, например, позорных страниц в истории Союза советских писателей. Да что там говорить о сталинском периоде нашей истории. Александра Солженицына уже при Брежневе заклеймили позором и выбросили из страны с подачи Союза писателей.

Роковым для России оказался сделанный однажды выбор в пользу марксизма. Большевики объявили раз и навсегда решенным вопрос о поиске оптимального пути развития общества и построения его на принципах уравнительной справедливости, предусматривающих отказ от частной собственности. Ленин заявил, что учение Маркса всесильно, потому что верно, и по существу для России прекратился какой-либо поиск. Все научные школы, идеи, течения, каковых в передовых странах, да и в России существовало на стыке XIX и XX вв. множество, были отвергнуты, преданы анафеме. Преступление Сталина состояло не в том, что он марксизм-ленинизм сделал государственной религией, а в том, что под страхом смертной казни запретил наряду с ним изучать и развивать другие альтернативные направления в общественных науках. За отступление от марксизма не только на деле, но и в словах и мыслях, люди карались с большей жестокостью, чем средневековая инквизиция расправлялась с еретиками. Большая жестокость заключалась не в более изощренных пытках и казнях, а в том, что карались даже не действия, не призывы к действию против режима и идеологии, а потенциальная возможность такового. В результате у советских людей выработалась устойчивая привычка, условные рефлексы не только ничего не делать и не говорить, но даже и ничего не думать. Так называемая самоцензура угнетала личность, подавляла индивидуальность. Общество превратилось в армию оловянных солдатиков, в рабов. И еще о жестокости, коль скоро мы сравниваем свое недавнее прошлое со Средневековьем. От Яна Гуса, Джордано Бруно и других «грешников», еретиков инквизиция требовала отречения, более того – просила их отречься от «заблуждений», предлагая взамен жизнь. И они сдерживали обещание (вспомните случай со стариком Галилеем).

А в сталинское время даже признание в несуществующих прегрешениях, даже оговоры других не спасали от пыток и неминуемой смерти. Так что средневековая инквизиция – это детские шалости по сравнению со сталинской.

Любое сравнение страдает. Но мы позволим себе вольность представить всю сумму знаний, школ, идей, направлений, течений и так далее в виде диска, по площади которого они расположены. Идет борьба между ними, одни побеждают и на некоторое время овладевают сознанием людей, другие гибнут, не успев о себе заявить, третьи надолго определяют ход общественной жизни. Выбранный большевиками марксизм мог составлять, скажем, сектор на этом диске в один градус. И вот по этому лучу – сектору мы и пошли. И шли 70 лет, закрыв остальные триста пятьдесят девять градусов «железным занавесом».

Шаг влево, шаг вправо означали смерть для ослушников. А если добавить, что такой же подход распространялся не только на общественно-исторические, но и многие естественные науки, то удивляться нужно не тому, что Россия так отстала от западного мира, а тому, что она еще вообще жива.

Мы не будем рассматривать отношение Сталина к религии. Отметим лишь, что он был верным ленинцем и продолжал курс на искоренение религиозных предрассудков, на борьбу с церковью. Мощный всплеск антирелигиозного наступления произошел на рубеже 1920–1930-х гг., когда были уничтожены тысячи храмов и десятки (а может, сотни) тысяч священнослужителей.

Я стараюсь в каждой реформе, в каждом деянии Сталина разглядеть наряду с разрушительными – созидательные составляющие, если не в результатах, то по крайней мере – в помыслах. И не нахожу оправдания уничтожению исторических и культурных памятников, каковыми являются церкви, насчитывающие многие столетия. Только люди, ненавидевшие свою историю, могли решиться на это. А какой урон был нанесен нравственным устоям общества!

Мы не склонны идеализировать богобоязнь русского православного. Известны страны, общества с более ортодоксальными верующими. Но тем не менее и у нас людям с детства внушали, что есть Бог, который все видит и наказывает грешников. И если даже многие впоследствии становились атеистами, они все равно испытывали на себе благотворное влияние религиозного воспитания.

Библейские заповеди внедрялись в сознание верующих и являлись нравственными ограничителями в их поступках:

– не убивай

– не прелюбодействуй

– не кради

– не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего

– не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего; …ничего, что у ближнего твоего

– почитай отца и мать твою…

– не делай себе кумира…

Борьба с Богом, религией означала и борьбу с перечисленными добродетелями. Нужно было освободить нового человека от всех этих пережитков, чтобы он, не задумываясь, отнимал собственность у ближнего, лжесвидетельствовал, отрекался от родителей, поклонялся новым кумирам.

Коллективизация – не менее дерзновенное по замыслам и значению предприятие, осуществленное Сталиным, чем мировоззренческая революция. Он сумел насильно навязать ста миллионам крестьян чуждые им формы организации жизни и труда.

Пока крестьяне представляли собой многочисленную массу индивидуальных хозяев, являясь, согласно Ленину, мелкой буржуазией, ни о каком социализме, и тем более коммунизме не могло быть речи. Его попытки с ходу, после захвата власти провести социалистические преобразования в деревне оказались безуспешными, и Ленин, чтобы избежать голода, отступил. Был объявлен нэп. Крестьяне, получив относительную свободу, быстро поднялись, довоенный уровень по производству продовольствия к 1928 г. был достигнут.

Ленин считал нэп временным отступлением. Во второй половине 1920-х гг., когда внешняя и внутренняя угроза советской власти существенно ослабла, были восстановлены промышленность, транспорт и сельское хозяйство, когда был создан мощный, преданный Сталину репрессивный аппарат, он решил, что отступать хватит. Социалистическое преобразование деревни стало в повестку дня.

У Сталина не было готовых теорий коллективизации. При том, что в России существовала лучшая в мире школа ученых-аграрников (Кондратьев, Чаянов, Туган-Барановский, Челинцев, Макаров и др.), разрабатывавших проблемы сельского хозяйства в условиях, когда оно представлено мелкими крестьянскими хозяйствами. Главным направлением они считали кооперацию. В стране имелся огромный опыт сельской кооперации – более половины крестьянских дворов так или иначе было в нее вовлечено. Но такая кооперация, когда крестьяне объединялись для решения вопросов сбыта и снабжения, обслуживания, переработки, получения разного рода услуг, и при этом каждый имел свою землю и оставался собственником средств производства и произведенного продукта, Сталину, как и Ленину до него, была не нужна. Они предусматривали полное обобществление всего, чтобы ликвидировать на селе самостоятельных хозяев. Коль скоро теории коллективизации не было, Сталин сам взялся за ее разработку. Необходимость коллективизации он объяснял причинами экономического характера «объединять индивидуальные крестьянские хозяйства, являющиеся наименее товарными хозяйствами – в коллективные хозяйства, в колхозы, являющиеся наиболее товарными хозяйствами») и политическими (ликвидировать все источники, рождающие капиталистов и капитализм, уничтожить возможность реставрации капитализма). То есть все по Ленину.

Вначале, в соответствии с решениями XV съезда ВКП(б), состоявшегося в 1927 г. и вошедшего в историю партии и страны, как съезд коллективизации, никакого форсирования обобществления не предполагалось. Собственно говоря, он только обозначил намерения о коллективизации и не содержал каких-либо контрольных цифр по темпам ее проведения. XVI партийная конференция, состоявшаяся в конце апреля 1929 г., уже внесла определенность в этот процесс. Предусматривалось к 1932/33 г. обобществить 4,5–5 миллионов крестьянских дворов, доведя до 15% долю коллективного сектора, с 22 миллионами гектаров посевов (18%). Примерно эти же цифры вошли в план первой пятилетки. Не исключено, что если бы такие наметки вошли в программу партии, они были бы достигнуты «малой кровью».

Однако уже в 1928 г. стала резко меняться к худшему внутренняя и внешняя обстановка. Дискуссия в партии, критика ее политического и экономического курса троцкистами, пропаганда угрозы войны создавали панические настроения в обществе. Эти настроения находили адекватное выражение в поведении людей: горожане закупали продовольствие на всякий случай, крестьяне придерживали его, не спешили продавать государственным и кооперативным заготовителям, везти на рынок. Произошло то, что и должно было произойти.

«В городах выросли очереди за продуктами, резко усилился товарный голод. Руководство партии полагало, что нехватка товаров – явление временное и что удовлетворительный сбор зерновых (который продолжался и в октябре) устранит недостаток продуктов. Но в ноябре-декабре неожиданно и грозно наступила расплата за недостатки в аграрной политике государства в прошлом. Лишенные дешевых товаров крестьяне, столкнувшись с неблагоприятной структурой цен, резко сократили вывоз на рынок: зерновые госпоставки резко уменьшились, составив половину объема ноября-декабря предыдущего года».

Итак, продовольствие как никогда нужно стране, а оно впервые после относительно стабильных нэповских лет столь неудовлетворительно стало поступать в государственные фонды и на рынок. Выбор у руководителей страны был небольшим в поиске ответа на вопрос – что делать? Собственно говоря, их было два. Первый – успокоить крестьян, предложив им промышленные товары в обмен на столь необходимое продовольствие. Второй – забрать его насильно, как во времена военного коммунизма – с помощью продразверсток и продотрядов. Первый путь был сложным. Промышленные товары для села, начиная с сельхозмашин и гвоздей и кончая ситцем и граммофонами, могли появиться только с переориентацией промышленности на их выпуск. В то время как руководство страны ориентировало старые и вновь строящиеся заводы на производство танков, самолетов, военного снаряжения. Выбор сделали в пользу второго пути.

Сталин отправился в Сибирь, чтобы показать своим соратникам – как нужно выколачивать хлеб из крестьян. Было объявлено, что виной всему – кулаки. Их нужно привлекать к суду при нежелании сдавать по государственным ценам, то есть бесплатно, излишки хлеба, применяя к ним уголовные статьи о спекуляции. Но нужное количество хлеба нельзя было получить даже при изъятии его не только у кулаков, но и у всех крестьян. А жестокая расправа с кулаками требовалась, чтобы запугать всю деревню в целом. Молотов, как и Сталин, отправившийся за хлебом на Урал, выступая перед местным партийным активом, говорил: «Надо ударить по кулаку так, чтобы перед нами вытянулся середняк».

И ударили. То была настоящая война с крестьянами за хлеб. Вновь, как и при Ленине, в годы продразверстки, начался крестовый поход против деревни, сопровождавшийся реквизициями, тюрьмами, расстрелами. И хотя Сталин уже располагал репрессивным аппаратом, способным сломить сопротивление крестьян и взять у них все, что нужно, сопротивление имело место. Оно проявлялось как в активной форме, вплоть до вооруженных выступлений, так и в пассивной – отказ обрабатывать землю (зачем выращивать хлеб, если его все равно заберут), уничтожение скота. Видя бесперспективность борьбы с миллионами мелких крестьянских хозяйств за продовольствие, Сталин и решился на взвинчивание темпов коллективизации. К резонам в пользу обобществления, о которых мы уже говорили (расчет на более высокую эффективность и ликвидация возможности реставрации капитализма), добавились и иные. Самое главное, опыт функционирования даже небольшого числа колхозов показывал – из них можно было забирать хлеб с меньшими усилиями.

Ну а то, что колхозы не давали ожидаемого роста производительности труда, Сталина не смущало. Он считал это трудностями становления, не более того. И еще. Отечественная промышленность уже начинала выпускать трактора.

Сталин, являясь верным ленинцем, буквально был загипнотизирован некоторыми догмами своего предшественника, в том числе его словами: «Среднее крестьянство в коммунистическом обществе только тогда будет на нашей стороне, когда мы обеспечим и улучшим экономические условия его жизни. Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их машинистами… то средний крестьянин сказал бы: „я за коммунию“».

И вот Сталин, ссылаясь на эти ленинские слова, пишет в статье «Год великого перелома», что к весне на полях будет работать уже 60 тысяч тракторов, через год – 100 тысяч, а еще через два – 250 тысяч. Таким образом, задача иметь 100 тысяч тракторов, которую Ленин называл фантастической, становилась реальностью. А раз так – то середняк пойдет в колхоз, значит, нечего откладывать коллективизацию, нечего мириться с постепенностью, с вялыми на сей счет решениями XV съезда ВКП (б).

В фетишизации технологических факторов, которые якобы обеспечат наивысшую производительность труда, что в свою очередь, опять же по Ленину, приведет к победе нового общественного строя, заключалась грубая ошибка Сталина. Его упрощенное, а если быть более точным – неверное представление о том, что достаточно объединить поля в большие массивы для простора высокопроизводительной техники и дать эту технику, чтобы добиться наивысшей эффективности в сельском хозяйстве, сыграло роковую роль в истории села и в конечном счете страны. Но это стало ясно только по прошествии долгих десятилетий. А к концу 1929 г. Сталин решил, что все предпосылки для проведения полной коллективизации в кратчайшие сроки – налицо. Крупным кампаниям в стране всегда предшествовало соответствующее решение руководства партии или выступления ее вождя с программным заявлением. Сигналом к началу тотального наступления на крестьян, целью которого являлось любыми средствами заставить их пойти в колхозы, стала публикация в «Правде» 7 ноября 1929 г. (двенадцатая годовщина Октябрьской революции) той самой статьи Сталина «Год великого перелома». В ней шла речь о якобы принятии большинством крестьян коллективизации и несомненных успехах на этом пути:

«Достижение партии состоит в том, что нам удалось организовать этот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов… можно с уверенностью сказать, что благодаря росту колхозно-совхозного движения мы окончательно выходим или уже вышли из хлебного кризиса. И если развитие колхозов и совхозов пойдет усиленным темпом, то нет оснований сомневаться в том, что наша страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире.

В чем состоит новое в нынешнем колхозном движении?.. в колхозы идут крестьяне не отдельными группами, как это имело место раньше, а целыми селами, волостями, районами, даже округами… в колхозы пошел середняк. В этом основа того коренного перелома в развитии сельского хозяйства…»

Все сказанное Сталиным являлось ложью. К середине 1929 г. только три с лишним процента крестьянских хозяйств было обобществлено. А среди созданных коллективных хозяйств более 60% составляли товарищества по совместной обработке земли (ТОЗы). А эти образования лишь условно можно было назвать колхозами, так как в их большинстве земля, скот, сельхозмашины обобществлены не были.

Но и те менее чем скромные результаты по социалистическому переустройству деревни к концу 1929 г. были получены неимоверными усилиями коллективизаторов и насилием над крестьянами. Добровольно в колхозы шли лишь бедняки, не сумевшие своими силами обеспечить себе достойную жизнь и рассчитывавшие сделать это за счет других; батраки, убогие, многодетные, потерявшие надежду выбиться из нужды самостоятельно. В 1929 г. ТОЗы на 60%, артели на 67%, коммуны на 78% состояли из бедняков. Однако и бедняки в массе своей не хотели идти в колхоз. Если бы они все же пошли туда, а остальные крестьяне – нет, то состоявшие из них хозяйства никогда не стали бы успешно работающими предприятиями. Что же касается середняка, то его партии не удалось «повести за собой», и утверждать обратное – значит фальсифицировать историю.

Как видим, говорить даже просто о подвижках в коллективизации после XV съезда не было никаких поводов, тем более о «великом переломе». И все-таки Сталин заявил об одержании стратегической победы, о том, что удалось осуществить «коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков».

А потом началась величайшая драма в истории российского крестьянства. Люди в колхоз идти не хотели. Обвинить всех во враждебном отношении к советской власти было нельзя. Поэтому, как и при проведении кампании по изъятию хлеба, врагами коллективизации объявили кулаков. Выступая на конференции аграрников-марксистов (декабрь 1929 г.), Сталин заявил: «Теперь мы имеем возможность повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов. Теперь раскулачивание производится самими бедняцко-середняцкими массами, осуществляющими сплошную коллективизацию». А через месяц было принято соответствующее решение Политбюро.

Более пяти процентов крестьянских хозяйств (210 тысяч) было отнесено к кулацким и их предстояло ликвидировать. Одни (первая категория) подлежали заключению в концлагеря и расстрелу, другие ссылкам на поселение в Сибирь и на Север. Очень скоро «контрольные цифры» были перевыполнены, а с мест поступали требования их увеличения. Если крестьянин по имущественному уровню не мог быть отнесенным к кулакам, а в колхоз идти не хотел, его обкладывали индивидуальными налогами, многократно превышающими возможности, и сажали в тюрьму за неуплату. Туда же мог угодить и бедняк, которому навешивался ярлык подкулачника.

Было сопротивление. Крестьяне резали скот, выступали против грабежей и насилия. Видя, что неприятие коллективизации нарастает и дело идет к вооруженному восстанию, Сталин в марте 1930 г. выступил со статьей «Головокружение от успехов», где обвинил местных руководителей в перегибах и злоупотреблениях. В результате произошел некоторый откат в коллективизации, многие колхозы распались. Но это было временное отступление, чтобы успокоить людей. Потом нажим усилился и к середине 1930-х гг. деревня в основном была коллективизирована.

Почему Сталину в короткий срок удалось провести столь глубинные преобразования на селе, перевернув столетиями складывавшиеся жизненный уклад и хозяйственную организацию, ценностные ориентации миллионов человек? При том, что новые формы жизни до того никогда и нигде в мире не были опробованы и абсолютное большинство крестьян таких перемен не хотело. Нам представляется, что причины были следующие.

К концу 1920-х гг. Сталину удалось уничтожить всяческую политическую оппозицию в стране, как вне большевистской партии, так и внутри ее. Два миллиона коммунистов, контролировавшие все стороны производственной, общественно-политической, духовной жизни страны, были преданы своему вождю.

Удалось создать мощные силовые структуры, карательные органы (ОГПУ, милиция, армия, суд, прокуратура), целиком и полностью подчиненные единой управляющей воле в лице Центрального Комитета ВКП(б) (Сталина).

К началу коллективизации уже была уничтожена небольшая прослойка жителей села, являвшихся формальными и неформальными лидерами, – помещики, земские деятели, священники, кооператоры, учителя, старосты, выборные лица и др.

Уничтожили разного рода сельскохозяйственные общества, кружки, объединения, где крестьяне собирались, приобщались к профессиональным знаниям и общей культуре.

Погибло целое направление крестьянской поэзии, олицетворяемое с именами таких выдающихся поэтов, как Есенин и Клюев, и многие другие.

С раскручиванием сплошной коллективизации оставалось уничтожить наиболее авторитетных зажиточных крестьян, что и было сделано. Оставшаяся деревенская масса лишилась своих духовных и иных ориентиров, и с ней стало можно делать все, что угодно.

Исключение возможности какого бы то ни было инакомыслия постепенно сформировало в людях убежденность в том, что по-иному жизнь и не может быть организована, кроме как по-колхозному.

Ближайшими результатами коллективизации стал резкий спад сельскохозяйственного производства, гибель половины скота, разрушение сельской инфраструктуры (уничтожали кулаков – вместе с ними исчезали мельницы, заготовительные конторы, магазины, разного рода мастерские, осеменительные пункты и т.д.). Не заставил себя ждать голод, разразившийся в самых густонаселенных районах СССР. Люди гибли миллионами, а руководство страны, не будучи в состоянии помочь им, поставило на дорогах заслоны, чтобы перекрыть доступ голодающим и умирающим в относительно обеспеченные продовольствием регионы.

С начала коллективизации и до смерти Сталина крестьяне, в абсолютном своем большинстве, досыта не ели. С уничтожением хозяев на селе был утрачен стимул к производительному труду. Колхозники, получая трудодни-палочки, ничего не имея на них, соответственно и работали. А чтобы не разбежались, в деревнях не стали выдавать паспорта. От голодной смерти людей спасали домашние подворья. Сложилась система эксплуатации крестьян, куда более жестокая, чем при крепостном праве. Тогда крестьянин три дня работал на помещика (барщина), три дня на себя. И произведенное в собственном хозяйстве у него никто не забирал. Колхозник всю неделю обязан был трудиться в колхозе, отвлекаясь на работу дома лишь урывками, при этом значительную часть произведенного отдавая государству в виде натурального налога.

Село не оправилось от удара, нанесенного Сталиным, до самой его смерти. Если коров в 1916 г. насчитывалось (в соответствующих границах) 28,8 миллиона голов, в 1928 году – 32,2 миллиона, то в 1953 г. – только 24,3 миллиона. Урожаи зерновых оставались на уровне 1913 г. Сорок лет пропали даром для российской деревни, несмотря на насыщение ее тракторами и комбайнами, агрономами и зоотехниками, электрификацию и химизацию. Ничто не могло компенсировать главного – уничтожения крестьянина-хозяина.

Индустриализация являлась важнейшей составляющей ленинского плана построения социализма. В соответствии с провозглашенными доктринами нужна была мощная промышленность, чтобы дать технику на село и для производства современного вооружения не только для обороны собственной страны, но и помощи международному пролетариату (мировая революция!). Деревню обирали столь жестоко еще и затем, чтобы продавая за границей хлеб, покупать оборудование для вновь строящихся заводов. Иных экспортных ресурсов в стране не имелось.

В течение первой пятилетки (1928–1933 гг.) было построено более 1,5 тысячи новых крупных предприятий. Для чего половина капитальных вложений направлялась в промышленность, в том числе 75% – в отрасли, производящие средства производства. Строились электростанции, металлургические комбинаты, автомобильные и тракторные заводы, оборонные предприятия и т.д. За первую пятилетку производство продукции машиностроения и металлообработки выросло в 4 раза, выработка электроэнергии – в 2,7 раза. За годы второй пятилетки (1933–1937 гг.) продолжилось бурное развитие промышленности. К ее концу в сельском хозяйстве уже работало 456 тысяч тракторов и 129 тысяч комбайнов, сделанных в основном на собственных заводах. Складывалось впечатление безусловного преимущества плановой системы перед рыночной, при которой значительные ресурсы расходовались на конкурентную борьбу, погибали во время кризисов перепроизводства. Высший Совет народного хозяйства (ВСНХ), как и Госплан, были образованы еще при Ленине, но создавалась и отрабатывалась плановая система Иосифом Виссарионовичем. Сталин и его советники по проблемам экономики и производства наивно полагали, что можно в централизованном порядке учесть все потребности людей в товарах, а предприятий – в сырье и полуфабрикатах, спланировать и организовать их производство в нужных количествах.

Впрочем, в обществе, отвергнувшем рыночные отношения, по-иному и быть не могло. По сути дела, впервые в истории человечества государство взяло на себя ответственность за обеспечение людей всем необходимым – от самолетов и тракторов до спичек и соли, исключив самих граждан из этого процесса. Только директивные органы планировали – сколько чего делать, а от остальных требовалось лишь выполнение планов. Вроде бы – это хорошо, когда из единого центра решается, каким образом максимально рационально распоряжаться имеющимися в государстве возможностями, сконцентрировать ресурсы на важнейших направлениях.

Но сразу же стали проявляться очевидные недостатки плановой системы. Прежде всего – никакой Госплан не был в состоянии учитывать всевозрастающее число связей, по мере роста производства, его усложнения. Понятие «дефицит», не знакомое рыночной экономике, прочно вошло в нашу жизнь. Стали упускаться целые направления, поскольку планирование шло не от жизни, а в соответствии с субъективными представлениями отдельных индивидуумов. Самым губительным образом сказывалось государственное планирование на качестве выпускаемых товаров.

Директор предприятия отчитывался в министерстве за количество изделий и финансовые показатели, а за качество только в утилитарном его понимании – лишь бы не было брака. Он не заинтересован был в смене моделей, так как это сопряжено было с издержками на освоение нового изделия. Гнали с конвейера устаревшие машины, утюги, костюмы, обувь. Не было механизма, стимулирующего обновление. И тем более никак не компенсировался риск, связанный с освоением нового изделия у директора, конструктора, рабочего.

Но и это не все. Оригинально шло формирование цены на изделие, выпускаемое заводом, например машиностроительным. Базой для ее определения были трудозатраты. Значит, чем больше затрачено, тем выше цена, тем выгоднее для завода. Бывало, отвергались новые разработки конструкторов лишь на том основании, что значительно снижалась трудоемкость, так как это вело, при стабильной потребности в количестве, к снижению объемов производства завода, а следовательно – к ухудшению его финансового положения.

Но зато гарантировалась социальная защищенность членов коллектива предприятия, выпускавшего устаревшую продукцию. Коль скоро Госплан запланировал, то он и позаботится, чтобы торговые организации забрали эту продукцию.

Это лишь некоторые штрихи, иллюстрация к нашей обреченности, заложенной изначально, выпускать плохие товары. Монополия на внешнеэкономические связи довершала низкое качество изделий, так как не допускала на наш рынок конкурентов. Поэтому брали все.

Ну а самое плохое то, что люди перестали стыдиться выполнять работу некачественно, делали ее абы как.

Нет смысла называть примеры нашего безнадежного отставания в качестве промышленных товаров – от тракторов и автомобилей до обуви и зубной пасты – они хорошо известны. Только вооружение, благодаря особому к нему отношению, оставалось конкурентоспособным. Особенно же никуда не годными были так называемые товары народного потребления. Приведу пример впечатления просвещенного иностранца, надо сказать – друга СССР, посетившего нашу страну через 20 лет после победы Октябрьской революции, когда уже заканчивалась вторая пятилетка. Речь идет о писателе Андре Жиде. Он писал:

«…Товары, за редким исключением, совсем негодные. Можно даже подумать, что ткани, вещи и т.д. специально изготавливаются по возможности непривлекательными, чтобы их можно было купить только по крайней нужде, а не потому, что они понравились…

…несмотря на весь свой антикапитализм, я думаю о тех людях от крупного промышленника до мелкого торговца, которые с ног сбиваются и мучаются одной мыслью: что бы еще такое придумать, чтобы удовлетворить публику? С какой изощренной изобретательностью каждый из них ищет способа свалить конкурента! Государству же до этого дела мало, у него нет конкурентов».

В этих словах и оценка ситуации, и причина производства негодных товаров.

Вот Сталину-то, с его аналитическим умом, системным подходом, увидеть бы, что без хозяина, без заинтересованности людей, без рынка, делающего востребованными только качественные товары, ничего не получится, да развернуть государственный корабль, как в свое время Ленин, от военного коммунизма к нэпу. Но он не решился на это, оставаясь верным однажды уже сделанному выбору. Сталин видел причину во врагах, саботирующих социалистическое производство. И уничтожал специалистов, сначала старой школы, а потом уже и собственной советской генерации.

Чтобы иметь абсолютный контроль над всеми сторонами общественной, производственной, духовной жизни людей, Сталин создал изощреннейшую систему управления.

Ленину партия была нужна для захвата власти в стране и утверждения соответствующей государственности. Когда это произошло, партия не претендовала на свою первичность во властной иерархии. Ведь и Сталин, будучи избранным в апреле 1922 г. генеральным секретарем ЦК партии, не сделался первым руководителем страны. Им оставался Ленин, председатель Совнаркома (правительства). Он же вел и заседания ЦК, а после него – сменивший его Рыков. И уже при Сталине партия стала не только ядром политической системы, как было потом записано в конституции, но и структурой, подчинившей себе все институты экономической, социальной, духовной жизни общества. К началу 1930-х гг. в стране сложилась иерархия властных (управленческих) структур, которой суждено было дожить с минимальными изменениями до самой Горбачевской перестройки.