Текст книги "Самые знаменитые реформаторы России"

Автор книги: Владимир Казарезов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

Упрощенно систему общинного землевладения можно представить следующим образом.

Допустим, в общине 100 человек мужского пола трудоспособного возраста и к ней приписано 500 десятин земли. Следовательно, на каждого человека (мужскую душу) приходится по 5 десятин. Сколько этих душ в крестьянском дворе, столькими земельными долями он и владеет. Так что справедливость землепользования, по крайней мере в количественном отношении, не вызывает сомнения.

Однако наделение землей только трудоспособных мужчин – это не единственный принцип регулирования земельных отношений в рамках общины. Применялась также разверстка по ревизским душам, по душам мужского пола независимо от их возраста, по едокам обоего пола и т.д.

Разнообразие в подходах к наделению общинников землей объясняется историческими, географическими, почвенно-климатическими, культурными, национальными, религиозными и иными особенностями российских территорий.

Крестьянские семьи увеличивались или сокращались, неравномерность в обеспечении землей устранялась периодически проводимыми переделами. Поскольку земли, принадлежавшие одной общине, были разного качества, то они делились на участки, которые, в свою очередь, распределялись по дворам. Отсюда – чересполосица, разраставшаяся по мере увеличения численности населения. А. Риттих, один из руководителей комитета по землеустройству, писал: «Огромное количество общин имеет душевые полосы менее одного аршина шириной; нередко они измеряются ступнями и лаптями. Общее число таких полос у каждого домохозяина выражается несколькими десятками, а иногда переходит за сотню». Казалось бы, это уже за рамками здравого смысла. Надел в 5–7 десятин, приходящийся на один крестьянский двор в какой-нибудь Ярославской или Тульской губернии, раздроблен на десятки полосок, разбросанных друг от друга на километры. Как их обрабатывать, если ширина полосы меньше бороны? У крестьянина не было интереса улучшать землю, удобрять ее, коль скоро через несколько лет она доставалась другому. А если он и решался внести навоз, то старался положить подальше от края полосы, чтобы не удобрялось поле соседа. И в основе своей российская пашня выглядела так – полоски с хорошими хлебами в центре и плохими по краям, разделенные между собой бурьяном. Крестьянин на собственном наделе не мог вести хозяйство по своему усмотрению – набор культур, севооборот, сроки начала и окончания полевых работ определялись, диктовались общиной, «миром». А. Чернышев в книге «Крестьяне об общине накануне 9 ноября 1906 года» приводит письма жителей Смоленской губернии, рассказавших о пагубности общинного землепользования. Крестьяне Вяземского уезда: «Не пришлось посеять вовремя с прочими однодворцами, и ко времени уборки посевы твои оказываются недозревшими. Общество на это не смотрит, а приказывает убирать поля». То же писали из Поречского уезда: «У кого хлеб созрел, у кого нет, а убирать нужно всем. Как кто остался – пускают скот и травят».

Община сохраняла земельный надел за каждым из своих членов, даже если он по какой-то причине (болезнь, лень, пьянство, уход в город на заработки и т.д.) не мог или не хотел его обрабатывать. Земля в таких случаях, если не сдавалась в аренду, пустовала. В то же время крепкие хозяева, имевшие возможность обрабатывать площади, намного превосходившие их участки, не могли расширить свои наделы. Не будучи в частной собственности, земля не покупалась и не продавалась. Это и имел в виду саратовский губернатор Столыпин, указывая на «всепоглощающее влияние на весь уклад сельской жизни общинного владения землей».

Ничего не было бы проще – реорганизовать общину и перейти к частному землевладению, заменив чересполосицу отдельными (хуторскими или отрубными) участками, если бы этого хотело большинство российских граждан. Но в том-то и дело, что значительная часть правящей элиты, просвещенных представителей общества, помещиков и самих крестьян была против разрушения общины. Община долгое время считалась фактором стабильности общества, гарантией крестьянского благополучия и управляемости сельским населением.

С отменой крепостного права (1861 г.) община сохранилась, а ее функции даже усилились. Чего стоила одна только круговая порука, с помощью которой власти управляли крестьянами, например, при взимании разного рода податей, без необходимости иметь дело с каждым крестьянским двором. И крестьяне, в большинстве своем, также держались за общину, поскольку она гарантировала самому слабому, нерадивому, убогому возможность как-то жить, имея свою землю. Многие светлейшие головы, властители умов России, ученые, писатели и политические деятели выступали в защиту общины. При этом делая упор не на хозяйственно-экономическую сторону явления, а на социальную.

Вот что говорили некоторые защитники общины.

А.С. Посников, депутат Государственной думы, председатель главного земельного комитета при Временном правительстве в 1917 г.: «…передел земли и составляет то свойство, в силу которого общинное землевладение имеет великое социальное значение. Отменить или запретить переделы, – значит отнять у общины одно из главнейших достоинств, то есть лишить того начала, благодаря которому всякий, рожденный в общине, получает право на равное с другими количество земли».

К.П. Победоносцев, сенатор, профессор, член Государственного совета, обер-прокурор Синода: «…только общинное хозяйство может обеспечить крестьянина от нищеты и бездомовности или в самой нищете, – составляющей обыкновенное у нас явление, – отдалить опасность голодной смерти… земля такой капитал, который опасно бросить на вольный рынок подобно всякому иному товару».

Эти государственные мужи искренне радели за крестьянство и во избежание их полного обнищания настаивали на сохранении общины. При этом они или забывали, что община тормозит развитие производительных сил деревни в целом, или считали возможным заплатить эту цену ради уравнивания ее жителей.

Общественное мнение в России в значительной мере формировалось под влиянием идей Чернышевского, Герцена, Толстого, Успенского и других русских писателей, защитников общины. Их поклонники разделяли взгляды своих кумиров и на общину.

Любопытны доводы Чернышевского в пользу общины.

Со временем рамки частной собственности окажутся сдерживающим фактором для повышения производительности труда и, кроме того, многие из частных землевладельцев превратятся в наемных работников, что несправедливо. Ну а раз все равно впереди обобществление, можно пропустить для России эру частной собственности на землю и таким образом сразу подняться на более высокую ступень развития. При этом приводится любопытный аргумент: «Дикари, умеющие теперь добывать огонь только трением двух кусков дерева, выучившись прямо употреблению фосфорных спичек, вообще будут знать только по рассказам, что прежде фосфорных спичек существовали серные, с кремнием и огнивом».

Рассуждение весьма оригинальное, хотя и неубедительное. Тем не менее подобные взгляды были нередки.

Герцен страстно отстаивал право русских на свою общинную самобытность: «…Отношение человека к земле так, как мы его понимаем, – не новое изобретение в России, это первобытный факт, естественный, прирожденный в нашем быте, мы его нашли родившись…

…мы не променяем наш аграрный закон в его развитии ни на старое латинское право, ни на англосаксонское законодательство. Религия собственности по римскому закону по французскому кодексу убила бы нам вперед наше будущее».

О необходимости сохранения общины говорил и ранний Успенский:

«Требованиями, основанными только на условиях земледельческого труда и земледельческих идеалов, объясняются и общинные и земельные отношения: бессильный, не могущий выполнить свою земледельческую задачу по недостатку нужных для этого сил, уступает землю (на что она ему?) тому, кто сильнее, энергичнее, кто в силах осуществить эту задачу в более широких размерах. Так как количество сил постоянно меняется, так как у бессильного сегодня сила может прибавиться завтра (подрос сын или жеребенок стал лошадью), а у другого может убавиться, то „передвижка“ – как иногда крестьяне именуют передел – должна быть явлением неизбежным и справедливым».

Вокруг общины кипели страсти, а она оставалась незыблемой в своей основе, как бы не реагируя на выступления сторонников и противников.

И хотя закон допускал выход крестьянина из общины, масса всевозможных условий делали это невозможным. Даже в 1893 г. вышел закон, вводивший новые ограничения на выход из общины. По нему нужно было выплатить все долги, в том числе выкуп за землю, полученную при отмене крепостного права; заручиться согласием «мира»; получить разрешение земского начальника. Первое, второе и третье было чрезвычайно трудным при сочувственном отношении властей, в том числе верховной, к общине. Поэтому за 35 лет (1861–1906) воспользоваться правом выхода из общины со своей землей смогли только 140 тысяч крестьян. Это ничтожно малая цифра на фоне 16 миллионов крестьянских дворов.

Казалось, ничто не в силах поколебать веками складывавшуюся систему землевладения и землепользования. Возможно, так продолжалось бы еще долгое время, но последовавшие грозные события – крестьянские выступления в 1902 г. в ряде западных губерний, потребовали каких-то решений царского правительства, а настоящая крестьянская война 1905–1906 гг. грозила полной катастрофой. Поэтому в начале века целый ряд государственных комиссий, в том числе «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности» под руководством Витте, искали ответа на вопрос – что делать?

Наработанное «Особым совещанием…» легло в основу указа царя от 9 ноября 1906 г., подготовленного уже правительством Столыпина. Появлению указа сопутствовал юридический казус. Суть его в том, что в соответствии с новым законодательством законы и другие крупные государственные акты не могли приниматься без решения Государственной думы. Но в основных законах была предусмотрена статья 87, в силу которой правительство могло принимать особые (в том числе чрезвычайные) меры в случае, если Государственная дума на данный момент по какой-то причине не функционировала (например, старая распущена, а новая еще не избрана). Именно так и обстояло дело во время принятия указа от 9 ноября. I Думу распустили 8 июля 1906 г., а II Дума начала свою работу лишь 20 февраля 1907 г.; поэтому указ, принятый в междумский период, имел легитимный характер, но лишь отчасти. Во-первых, статья 87 предусматривала принимать в отсутствие Думы только меры чрезвычайного характера, не терпящие отлагательства. Крестьянский же вопрос, обсуждавшийся уже долгие годы, таковым не являлся.

Поэтому можно утверждать, что социально-экономическая мотивация появления указа, о которой говорилось и в самом его тексте, и в пояснениях к нему, не отражала всей правды. Очевидно, здесь имелись иные основания, главным образом политические. Выступая в 1908 г. перед депутатами III Государственной думы, один из лидеров кадетов Шингарев сказал, что не экономические мотивы толкали к спешному принятию указа: «…другие мотивы звучали более серьезно, более грозно: община стала рассматриваться как очаг социализма, как очаг революции, как притон таких людей, которые не дорожат существующим строем, которые способны верить в коллективную собственность». Естественно, двор и правительство не могли высказывать такую мотивировку открыто.

Второе обстоятельство, ставившее под сомнение легитимность указа от 9 ноября, заключалось в том, что в соответствии со статьей 87, принятые в чрезвычайном порядке указы должны были в двухмесячный срок направляться в Государственную думу и утверждаться ею. Только тогда они могли функционировать как законы. А мы знаем, что обсуждение указа от 9 ноября затянулось на несколько лет.

Указ предусматривал право крестьянина, члена общины, выйти из нее с закреплением в собственность причитавшейся ему земли и оговаривался механизм реализации этого права. Впервые в истории России крестьянин становился землевладельцем.

Наиболее четко позиция Столыпина по поводу целей реформирования была выражена в одном из представлений Совету министров, где он писал: «Развитие личной земельной собственности среди крестьян, устранение важнейших недостатков их земледелия, а именно чересполосности, дальноземья и длинноземелья, наконец. Всемерное содействие крестьянам в расселении хуторами или мелкими поселками, таковы ближайшие землеустроительные задачи правительства… полуголодная деревня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, всегда будет представлять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждому поводу, будь то революционная пропаганда, эпидемия или другое стихийное бедствие. Лишь создание многочисленного класса мелких земельных собственников, лишь развитие среди крестьян инстинкта собственности, – несомненно и ныне существующего, но ослабленного и подавленного, лишь освобождение наиболее энергичных и предприимчивых крестьян от гнета мира, – словом, лишь предоставление крестьянам возможности стать полноправными самостоятельными собственниками наравне с прочими гражданами Российской империи, – могут поднять, наконец, нашу деревню и упрочить ее благосостояние… И сторонники революционных и социалистических учений прекрасно понимают опасность, грозящую им от правительственных землеустроительных начинаний. Со всех сторон, в манифестах и воззваниях, слышатся в их лагере призывы к противодействию этим начинаниям. Оно и понятно: крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия, и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз и навсегда был бы положен конец».

По поводу указа в Думе разгорелись бурные дебаты. Часть депутатов поддерживала предложения правительства, в то же время значительная часть (эсеры, трудовики, социал-демократы и др.) выступала против. Для примера приведем типичную позицию противника разрушения общины депутата-трудовика Караваева: «…большее количество или, по крайней мере, значительная часть общинных земель будет во владении богатого многоземельного крестьянства… последствием явится обезземеление массы крестьянства. Политическими последствиями явится образование мелких землевладельцев по отношению к крестьянскому землевладению представляющих из себя многоземельных крестьян».

Собственно говоря, так же понимал цель агарных преобразований и Столыпин. Но он был согласен на расслоение крестьянской массы во имя создания среднего класса крестьян-собственников, во имя развития производительных сил деревни, а левые депутаты выступали за общину, гарантирующую сохранение уравниловки. Решение крестьянского вопроса они видели только в распределении между крестьянами земель, принадлежавших помещикам. Поддерживая это, Дума становилась трибуной для агитации за ниспровержение государственных устоев. Такая Дума Столыпина не устраивала. Прежде чем принять решение о ее роспуске, он пытался урезонить депутатов, направить их энергию в конструктивное русло. 10 мая 1907 г. он выступил в Думе с большой речью, в которой обвинил депутатов в подстрекательстве крестьян к захвату земель: «Вам известно, господа, насколько легко прислушивается наш крестьянин-простолюдин к всевозможным толкам, насколько легко он поддается толчку, особенно в направлении разрешения своих земельных вожделений явочным путем, путем, так сказать, насилия. За это уже платился несколько раз наш серый крестьянин. Я не могу не заявить, что в настоящее время опасность новых насилий, новых бед в деревне возрастает».

Заключил он свое выступление так: «Насилия допущены не будут. Национализация земли представляется правительству гибельной для страны… Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»

Эти слова реформатора можно считать главной установкой всей его деятельности.

Вскоре II Дума была распущена, и только III Дума в конце 1908 г. проголосовала за основные положения указа, который после утверждения его Государственным советом стал законом.

Принятию закона способствовало то обстоятельство, что проводимые в течение ряда лет преобразования на селе давали положительные результаты. Хотя значительная часть крестьян (какая – теперь никто уже не скажет) была против выхода из общины, переселения на хутора, вообще против столыпинской реформы. Это сопротивление было и пассивным и активным. Местные власти, чтобы выслужиться перед начальством, порой насильно разрушали общину, вопреки воле большинства. Крестьяне жаловались своим депутатам, в правительство, царю. И хотя Столыпин был против насилия, против расселения общинных крестьян там, где условия для этого не созрели, на местах случалось всякое. И тем не менее, по мере расширения и углубления реформы, ее сторонников становилось больше.

До сих пор сосуществуют разные оценки результатов Столыпинской реформы, в том числе самые противоречивые. Одни считают, что она блестяще удалась, другие – что полностью провалилась. Мы же разделяем первую точку зрения. И вот почему. Прежде всего, изменилась форма собственности на землю – она стала принадлежать крестьянам. Были проведены большие работы по землеустройству. За 1907–1916 гг. с ходатайствами о землеустройстве обратились 6,17 миллиона крестьянских дворов (45% их общего числа; подано заявлений о желании выйти из общины 2,72 миллиона; окончательно вышло из общины 1,98 миллиона; перешло на хутора и отруба 1,2 миллиона).

Если учитывать инерционность сознания крестьян, то следует говорить об очень высоких темпах преобразований. Журнал «Вестник кооперации» писал в 1910 г.: «Деревня уже не та, последние годы прошли не бесследно. Мысль разбужена; вытолкнула на новую дорогу. Население бросает в кооперацию и в школу, и в агрономию, и в народные университеты».

Существенно сократилась чересполосица даже там, где крестьяне остались в общинах. Повсеместно стал вводиться 4–8-польный севооборот; за пять лет в 2,5 раза увеличилось применение минеральных удобрений; импорт сельхозмашин за 1906–1912 гг. вырос в три раза; расширились посевные площади. Объем производства сельскохозяйственной продукции за 1908–1913 гг. вырос с 6 миллиардов рублей до 9 миллиардов. Вывоз хлеба за 10 лет увеличился вдвое. В 1909–1913 гг. Россия производила зерна на 28% больше, чем Америка, Канада и Аргентина вместе взятые. Рост урожайности за 1906–1915 гг. составил 14%. Мощный импульс получила крестьянская кооперация. В деревне, особенно на хуторах, начался настоящий строительный бум. Появившиеся средства создавали платежеспособный спрос. Людям требовались строительные материалы, сельхозмашины, дорогие вещи в дом – все это стимулировало развитие промышленности. Можно говорить о благотворном влиянии Столыпинской реформы на народное хозяйство страны в целом.

Реформа удалась потому, что она была тщательно подготовлена, подкреплена законодательно, экономически и организационно. И самое главное, что отличает ее от аграрной реформы конца XX в., была проявлена государственная воля по осуществлению преобразований. Реформой постоянно занимался глава правительства, человек, облеченный высшей властью. А во времена Ельцина только издавались указы и принимались законы, а ни сам президент, ни меняющиеся премьер-министры не считали аграрную реформу приоритетной. Столыпинская реформа удалась еще и потому, что она сопровождалась обучением, просвещением населения, развитием агрономических служб, сети опытных и показательных учреждений, хозяйств, полей, прокатных станций и т.д. Например, в 1909 г. показательных участков было только 313, в 1912 стало уже 27724. То же – показательные поля – 309 и 4854 (соответственно). Для проведения реформы нужна была армия землемеров. И она появилась. В 1906 г. в стране насчитывалось 200 землемеров, в 1911 г. уже 5 тысяч. И так по всем направлениям.

Составной частью реформы была организация массового переселения крестьян в Сибирь и Степной край (Среднюю Азию). Если за 10 лет, предшествовавших Столыпинской реформе, в азиатскую часть России переселилось 1,3 миллиона человек, то за 1907–1912 гг. – 2,6 миллиона. За это же время в хозяйственный оборот было введено 24 миллиона десятин новых земель. Еще более впечатляют данные по животноводству, особенно – по развитию маслоделия. Если в 1894 г. было вывезено за границу 400 пудов сибирского масла, то после реформы вывозили по 3,4 миллиона пудов в год. Столыпин писал по этому поводу: «…приливом иностранного золота на 47 млн. рублей в год Россия обязана Сибири. Сибирское маслоделие дает золота вдвое больше, чем вся сибирская золотопромышленность».

Столыпин считал, что переселение крестьян на восток приведет к освоению обширных территорий, природных богатств, вместе с тем он не допускал разрежения наиболее активного русского населения в Европейской части страны. Не случись в те годы такого заселения Сибири, трудно сказать, стала бы она тем, чем являлась в годы Великой Отечественной войны – поставщиком знаменитых сибирских дивизий под Москву и Сталинград; производителем сибирских танков, самолетов, боеприпасов; источником снабжения армии продовольствием. Обо всем этом нужно помнить, оценивая реформаторскую деятельность Столыпина.

Однако аграрная реформа – это главное, но не единственное наследие Столыпина. Он много сделал и для утверждения парламентаризма в стране. При нем первые шаги делала Государственная дума. Судьба ее буквально висела на волоске. Поскольку Дума появилась как реакция на социальные потрясения, ее можно было бы просто упразднить после успокоения страны или так урезать полномочия, что она перестала бы играть сколь-нибудь серьезную роль в структуре власти. Или наоборот, ее активная деятельность могла бы привести к полному размыванию устоев сложившейся государственности, анархии, смуте на долгие годы, развалу страны. Скорее всего, один из этих сценариев осуществился бы, не случись рядом с царем Столыпина.

Работа с Думой – одна из основных составляющих его деятельности как по времени, которое он ей уделял, так и по затрате сил и энергии. Здесь он проявил себя как выдающийся государственный деятель, блестящий оратор, высокообразованный и опытный политик.

Его вступление на пост министра внутренних дел совпало с открытием I Думы в конце апреля 1906 г. Столыпин присутствовал на этом торжественном заседании, начавшемся тронной речью царя.

Вся Россия следила за первыми шагами российского парламента, большие надежды возлагались на думских депутатов, на их сотрудничество с царем, правительством, Государственным советом, на их законодательную деятельность. Но первые же речи депутатов поставили под сомнение возможность плодотворной работы с ней. Требования отмены смертной казни (в то время, напомним, людей буквально ни за что убивали и грабили на улицах), отставки правительства, земельного передела звучали резко и бескомпромиссно.

Столыпин, понимая бесперспективность работы с первой Государственной думой, настаивал на ее роспуске, но при этом выступал, в противовес другим, за сохранение самого института парламентаризма. Царь, решившись на роспуск I Думы, одновременно в июне 1906 г. назначил Столыпина главой правительства. Таким образом, он отдал судьбу страны и свою собственную в его руки, предоставив ему разбираться с реакцией левых и правых партий на решение о роспуске. Реакция оказалась предсказуемой. Левые партии звали к восстаниям, захвату помещичьих земель и имущества (что и происходило), правые – к прекращению всяческих опытов с парламентаризмом. А Столыпин готовил созыв II Думы.

Она была избрана и собралась в феврале 1907 г., и оказалась по своему составу еще более левой и радикальной. Столыпин стремился с ней сотрудничать, но ничего не получалось. Конечно, можно понять и депутатов. Они учились демократии на ходу, не имея никакого опыта. Вдруг появившаяся возможность показать себя перед всей Россией, продемонстрировать свою смелость, геройство, эрудицию брали верх над здравым смыслом. Складывались парадоксальные ситуации. Многие депутаты, особенно эсеры и социал-демократы, были легальными представителями нелегальных террористических организаций. Они произносили речи в Думе, а их товарищи тем временем убивали и грабили на улицах. Однажды была арестована группа депутатов, проводивших совещание с боевиками-террористами. Разумеется, депутаты в силу их неприкосновенности были отпущены. Но это дало повод поставить вопрос об ограничении депутатского иммунитета и аресте связанных с террористами депутатов.

Дума в лице своего председателя Головина дала отрицательный ответ на поставленный вопрос. Депутаты не смогли согласиться на ограничение своей неприкосновенности. В ответ на это 3 июня 1907 г. II Дума была распущена, а депутаты-преступники арестованы.

Столыпин тяжело переживал роспуск Думы – не столько из опасения возможных последствий, взрыва народного недовольства, сколько из-за того, что общественное мнение все больше сомневалось в самой возможности парламентаризма в России. Великий реформатор при всей преданности трону прекрасно понимал, что ресурс самодержавия исчерпан. Не желая заискивать ни перед одной из сторон и тем более устраивать какие-то политические игры, он твердо заявил: «Правительство не поступится ни одной из прерогатив монарха, но и не посягнет ни на какую частицу прав, принадлежащих народному представительству, в силу основных законов Империи».

Столыпин категорически отверг требования реакционеров вообще прекратить эксперименты с Думой, бывшей в их глазах инструментом для расшатывания государственных устоев. Выборы в III Думу проводились уже по новому избирательному закону. Если исходить из стандартных представлений и норм, этот закон безусловно следует признать недемократическим (многоступенчатость выборов, неодинаковое представительство от различных сословий, ущемление представителей нерусских национальностей и т.д.). Но, с другой стороны, мудрость заключалась в том, чтобы впервые в России получить действительно работоспособный парламент и тем самым избежать возврата к абсолютизму.

Считая Думу в известном смысле своим детищем, Столыпин очень переживал за ее авторитет и особенно болезненно реагировал на пустопорожние выступления депутатов, бессмысленные ораторские состязания. Он заявлял в своем первом выступлении перед депутатами нового созыва:

«Я думаю, что, превращая Думу в древний цирк, в зрелище для толпы, которая жаждет видеть борцов, ищущих, в свою очередь, соперников для того, чтобы доказать их ничтожество и бессилие, я думаю, что я совершил бы ошибку».

И этой ошибки Столыпин не совершил.

Если Дума была явлением совершенно новым для российской государственности, по существу ознаменовавшим смену политического строя, то Государственный совет к началу активной деятельности Столыпина уже имел 100-летнюю историю. Будучи законосовещательным органом, совет не работал по жесткому регламенту и собирался на свои заседания лишь постольку, поскольку царь считал это необходимым. В эпоху самодержавия он мог и без совета принимать любые решения.

Одновременно с включением Думы в систему государственных институтов радикально изменяется и роль Государственного совета. Он также становится законодательным органом на правах верхней палаты. Законопроекты, принимаемые Думой, должны были проходить через Государственный совет, а затем утверждаться царем. Тем самым в России завершалось оформление парламентаризма и она приобщалась к клубу демократических государств.

Государственный совет, как высшая законодательная палата, по существу начинал свою деятельность с чистого листа. Предшествующего опыта не было. И Столыпин, как скульптор, лепил этот орган в соответствии со своими представлениями о его предназначении.

Условно схему государственной власти того времени можно было представить таким образом: слева – Дума, справа – Государственный совет, в центре – премьер-министр, над ними – царь. Если Дума была опасна чрезмерным радикализмом, пафосом потрясения основ, то совет – консерватизмом, заторможенностью, боязнью каких-либо перемен. Если бы не Столыпин с его железной волей, государственной мудростью, высокоразвитым чувством долга и ответственности, эти учреждения могли бы взаимно уничтожить друг друга, ввергнув страну в хаос. Поэтому премьер терпеливо работал с обеими палатами, используя все лучшее, что в них было, на благо России.

На первом этапе деятельности в качестве премьера у Столыпина было больше проблем с Думой, чем с Государственным советом. Депутаты, особенно первого и второго созывов, были в большинстве своем настроены радикально, сотрясали основы, не думая о последствиях. Напротив, члены совета, преобразованного в революционном 1906 г., выражавшие волю правящих классов, смотрели на Столыпина как на своего спасителя.

Но прошло несколько лет, Россия успокоилась, с Думой у правительства наладился нормальный диалог, и теперь уже члены Государственного совета стали фрондировать по отношению к премьеру. Особенно ярко это проявилось при обсуждении вопроса о введении земства в западных губерниях. Предложения Столыпина на этот счет сводились к тому, что в юго-западных областях можно и нужно было вводить принципы земского самоуправления, а в северо-западных, где помещиками были в основном поляки, пока воздержаться. Он предлагал организовать переселение в эти области русских крестьян, а уж потом проводить земские выборы. Очевидно, находясь под впечатлением успехов переселения из центральных губерний в Сибирь и Степной край, Столыпин полагал, что это будет несложно и применительно к западным, в том числе прибалтийским областям.

Не будем обсуждать правомерность и целесообразность предлагавшейся правительством акции. Наверное, далеко не все здесь бесспорно. Для нас этот сюжет важен для понимания новых взаимоотношений между Столыпиным и Государственным советом, обозначившихся в 1910 г. Премьер легко провел законопроект через Думу и споткнулся на Государственном совете, где ему было отказано. Он пригрозил отставкой, и царь распустил на время Государственный совет, чтобы единолично утвердить предложение Столыпина.

Проблема централизации власти всегда стояла в России очень остро. Именно Столыпину пришлось ею заниматься. Его позиция была твердой и принципиальной. Выступая перед депутатами Думы, в ответ на требования о децентрализации он сказал: