Текст книги "Самые знаменитые реформаторы России"

Автор книги: Владимир Казарезов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

Екатерина II
(1729–1796)

В.О. Ключевский назвал время между царствованиями Петра и Екатерины II «эпохой дворцовых переворотов». Петр перед смертью не назначил себе преемника. В результате интриг, с опорой на гвардию, Ментиков и его сторонники возвели на Российский престол Екатерину I, жену Петра, женщину незнатного происхождения, прибалтийскую крестьянку, хотя право на престол имели дочери Петра – Анна и Елизавета и его внук Петр. После смерти Екатерины (1727 г.) императором был провозглашен двенадцатилетний Петр Алексеевич, опять же с участием гвардии. Но и его царствование оказалось недолгим – он умер в 1730 г. от простудного заболевания. И здесь на время прерывается петровская линия престолонаследия. Верховный Тайный совет предпочел дочерям Петра дочь его старшего брата Ивана, герцогиню Курляндскую, Анну Иоанновну. Объяснить это решение, принятое высшей российской аристократией, можно лишь намерением ограничить императорскую самодержавную власть, присвоив часть ее прерогатив себе. В частности, по условиям (кондициям), на которых предлагалось Анне царствовать, она без Тайного совета не имела права начинать и заканчивать войну, вводить новые подати, дарить деревни и вотчины, казнить дворян и отбирать у них имения. Но под давлением дворянства, гвардии эти кондиции были уничтожены, и Анна стала править так же самодержавно, как и предшественники. Ее царствование не было отмечено какими-либо действиями по упрочению начинаний Петра, но и расстройства государственных дел она не допустила. Простая жизнь двора сменилась пышностью, церемониалом, европейской утонченностью. Возросло до чрезвычайности влияние немцев в управлении государством. Главными из них при дворе являлись Бирон, фаворит Анны, Миних и Остерман.

В октябре 1740 г. императрица умерла, завешав престол двухмесячному Ивану VI Антоновичу, сыну брауншвейгской герцогини Анны Леопольдовны, своей племянницы. Регентом при ребенке назначался ее фаворит Бирон. Но менее чем через месяц Бирон был смещен фельдмаршалом Минихом, совершившим переворот с помощью все той же гвардии. Регентшей при Иване VI стала его мать, Анна Леопольдовна, совершенно не обладавшая какими-либо качествами для столь высокой миссии.

24 ноября 1741 г. пришел час дочери Петра – Елизаветы. Очередному государственному перевороту способствовали ненависть гвардейцев к немецкому засилью и любовь их к Елизавете Петровне. Младенец-император был заключен в тюрьму, а его родители сосланы. Красивая, жизнелюбивая, религиозная, лишенная честолюбивых устремлений, Елизавета не рвалась к власти, а оказалась на троне в силу обстоятельств. Ее царствование протекало в пирах и развлечениях, удовлетворении чувственных прихотей. Государственными делами императрица тяготилась, быстро от них уставала.

Но при всем том при ее правлении произошел экономический подъем, были отменены внутренние таможни и сложилась внешняя торговля, открылся Московский университет. Россия вела успешные войны с Пруссией (Семилетняя война). При ней была предпринята попытка организовать работу над новым Уложением, но, как и при Петре, это не дало результата. На совести Елизаветы указ о праве помещиков ссылать крепостных крестьян в Сибирь.

Наследником российского престола Елизавета назначила Карла-Петра-Ульриха, герцога Гольштейн-Готторпского, своего племянника, сына сестры – Анны Петровны (дочери Петра Великого). Елизавета подобрала ему жену – принцессу Софью Фредерику Августу Анхальт-Цербстскую, названную после принятия православия Екатериной Алексеевной. И современники, и историки совершенно отказывали Петру в качествах, необходимых для того, чтобы быть императором. Елизавета решила передать российский трон его сыну Павлу Петровичу, минуя Петра. Но сделать задуманного не успела. Петр III правил с 1761 по июль 1762 г. Несмотря на короткий срок царствования, при нем был принят ряд важных решений, в частности, указ «о вольности дворянства», и упразднена так ненавистная всем Тайная канцелярия, продолжены действия по секуляризации монастырских и церковных земель.

Придворная аристократия ненавидела Петра и за личные качества и за симпатии к прусскому королю Фридриху, а также всему немецкому, унижавшему национальные чувства русских людей. Он стал жертвой заговора гвардии, возглавленного Екатериной.

Таким образом, в «эпоху дворцовых переворотов», длившуюся 32 года (1730–1762), российский трон занимали шесть самодержцев.

Столь частая смена императоров на российском троне являлась следствием разрушенной Петром I системы престолонаследия и всесилия гвардии. В этом смысле Россия очень напоминала Древний Рим времен цезарей и Византию, где чаще всего властители сменяли один другого с помощью переворотов и убийств.

Из российских императоров и императриц, царствовавших после Петра Великого, Екатерина II менее других имела право на престол. Точнее сказать, она вообще его не имела, и о легитимности власти не могло быть и речи. Добавим к этому личное участие в заговоре против законного императора и мужа, закончившегося его смертью, и перед нами предстает эдакая леди Макбет. Тем более, что на ее совести не только Петр III. При восшествии Екатерины на трон в Шлиссельбургской крепости томился свергнутый Елизаветой Петровной император Иван VI Антонович. Он отравил Елизавете всю жизнь, не давал ей покоя напоминанием о совершенном ею перевороте. Но она, по крайней мере, не решилась предать смерти узника. Иван Антонович был убит 5 июля 1764 г. при попытке поручика Мировича освободить его и восстановить на российском престоле. В какой мере виновна в том Екатерина, трудно сказать, но надо думать, без высочайшего повеления стражники вряд ли решились бы на убийство свергнутого императора. После смерти Петра III власть по любому раскладу должна была перейти к его сыну, Павлу Петровичу, несмотря на его несовершеннолетие, но никак не к жене. Насколько Екатерину терзали угрызения совести по поводу всего этого, трудно сказать. Но судя по жизнелюбию императрицы, кошмары с «кровавыми мальчиками в глазах», которые, согласно Пушкину, свели в могилу Бориса Годунова, ее не донимали.

Зато общеизвестно, что она преследовала тех, кто брал под сомнения ее право на российский престол. Например, жестоко расправилась с митрополитом Арсением Мацеевичем, выступившим против секуляризации церковных и монастырских земель. Заключив его сначала в монастырь, а потом в Ревельскую тюрьму, она велела следить за узником очень строго: «…боюсь, чтоб… не заводил в междуцарствии свои какие ни на есть штуки, и чтоб не стали слабее за сим зверком смотреть, а то нам от того не выливались новые хлопоты».

Екатерина, лично проявляя такое внимание к в общем-то рядовому узнику, боялась не его акций против изъятия земель у церквей. Этот процесс шел довольно ровно, и митрополит Арсений мало мог ему помешать. Он опасен был своими непотребными речами, заявлениями вроде такого: «…величество наше не природное и в законе не тверда и не надлежало бы ей престола принимать, но следовало бы Ивану Антоновичу».

Умная, с хорошими внешними данными (не красавица, но привлекательная), живая в общении, доброго веселого нрава, внимательная к окружающим, тактичная и т.д. – такой представлялась Екатерина современникам.

Попав в чужую, неведомую ей страну, став женой не любящего ее и нелюбимого ею человека, она понимала всю зыбкость своего положения и не полагалась только на природные данные, чтобы это положение упрочить. Прежде всего, хорошо изучила русский язык, историю и обычаи России, приняла православие.

В доме своих родителей, мелкого немецкого княжеского рода, Екатерина не получила системного образования и занялась им уже будучи в России при дворе Елизаветы. Она не стеснялась говорить о скромном уровне своей подготовки: «Что делать – девица Гардель не могла выучить меня лучше. Она была старая француженка и образовала меня довольно, чтобы быть в замужестве за кем-нибудь из наших соседей».

Оказавшись в одиночестве (муж не интересовался ею, оставлял подолгу одну), без своего круга общения, жена наследника престола занялась чтением. Платонов пишет: «Она перечитала массу исторических сочинений, путешествий, классиков и, наконец, замечательных писателей французской философии и публицистической литературы XVIII века. В эти годы она и получила ту массу сведений, которой удивляла современных людей, тот философский либеральный образ мыслей, который принесла с собой на престол… благодаря постоянному напряжению стала исключительным человеком в русском обществе своего времени».

Все современники и историки отмечают эрудицию Екатерины. У Грота читаем: «…как Петр и большая часть великий людей, Екатерина любознательностию и стремлением к самоусовершенствованию скоро вознаградила эти недостатки воспитания, и с помощью чтения, размышления и собственных авторских занятий, стала в уровень с самыми образованными людьми своего века. Ей были коротко известны труды лучших, не только современных, но и древних философов и политиков. На этом знании основывались ее либеральные и филантропические стремления».

Интересны и другие характеристики, данные Гротом императрице: «Мы видим в ней удивительное сочетание свойств, украшающих частного человека, с великими политическими способностями. Живость, веселость и любезность нрава, блестящее остроумие и быстрое соображение сопровождались у нее, в редкой степени, глубиною и проницательностию мысли, наблюдательностию и трудолюбием».

А вот что сама Екатерина писала о себе французскому эмигранту Сенак-де-Мельяну: «Несмотря на мою природную гибкость, я умела быть упрямою и твердою (как угодно), когда это было нужно. Я никогда не стеснялась ничьего мнения, но в случае надобности имела свое собственное. Я не люблю споров, убедившись, что каждый всегда остается при своем мнении; притом же я не умею говорить особенно громко. Я никогда не была злопамятна, потому что так поставлена Провидением, что не могла питать этого чувства к частным лицам и находила обоюдные отношения слишком неравными, если смотреть на дело справедливо. Вообще я люблю правосудие (la justice), но нахожу, что вполне строгое правосудие не есть правосудие, и что одна только справедливость (L'equite) соразмерна с слабостию человека. Но во всех случаях человеколюбие и снисхождение к человеческой природе предпочитала я правилам строгости, которую, как мне казалось, часто превратно понимают. К этому влекло меня собственное мое сердце, которое я считаю кротким и добрым. Когда старики проповедывали мне строгость, я, заливаясь слезами, сознавалась им в своей слабости, и случалось, что иные из них, также со слезами на глазах, принимали мое мнение. Нрав у меня веселый и откровенный, но на своем долгом веку я не могла не узнать, что есть желчные умы, которые не любят веселости, и не все люди могут переносить правду и искренность».

Все эти качества обаятельной женщины и мудрого человека позволили не только понравиться Елизавете Петровне, выбравшей ее в невесты наследнику трона, но и покорить придворную русскую аристократию, прежде всего молодежь, служившую в гвардейских полках. Что в конечном счете и позволило ей стать императрицей.

Насколько предпочтительно выглядела Екатерина рядом со своим мужем, можно судить по похоронам Елизаветы. Трудно говорить, в какой степени переживали ее смерть он и она – в душу к ним никто не заглядывал, но поведение их у гроба своей благодетельницы было совершенно противоположным.

Из воспоминаний Екатерины о муже: «Сей был вне себя от радости и оной ни мало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески, и не произнося окроме вздорных речей, не соответствующих ни сану, ни обстоятельствам, представлял более несмешного Арлекина, нежели инаго чево, требуя однако всякое почтение».

А вот что писала Дашкова о Петре и Екатерине в связи со смертью Елизаветы: «Императрица приходила почти каждый день и орошала слезами драгоценные останки своей тетки и благодетельницы. Ее горе привлекало к ней всех присутствующих. Петр III являлся крайне редко, и то только для того, чтобы шутить с дежурными дамами, подымать на смех духовных лиц и придираться к офицерам и унтер-офицерам по поводу их пряжек, галстуков и мундиров».

Мы не будем останавливаться на личной жизни Екатерины, во-первых, потому что тема нашей книги иная, во-вторых, об этом известно намного больше, чем о ее государственной деятельности. В частности, о ней созданы мифы в связи с ее чрезмерной чувственностью и большим числом фаворитов. Оставим это любителям соответствующей литературы. Здесь лишь отметим, что Екатерина приближала к себе только людей значительных, способных помогать ей в управлении государством. Наиболее ярким из них был выдающийся полководец, дипломат и государственный деятель Григорий Потемкин.

В наследство Екатерине досталась империя с совершенно разлаженной системой управления. Нельзя сказать, чтобы предшествовавшие Екатерине российские самодержцы были мало озабочены отсутствием системного законодательства, которое бы регулировало и регламентировало внутреннюю жизнь империи.

Попытки создать свод законов, где были бы отражены изменения в жизни общества, произошедшие после принятия Уложения 1649 г., предпринимались неоднократно и Петром I, и его преемниками, но к серьезным результатам они не приводили. А между тем законы, созданные в середине XVII в., практически уже не действовали, и новых не было. Произвол, ничем не ограниченный, царил во всем. Процветало взяточничество. Чиновники видели в них источник личного обогащения и пользовались этим в меру своей нравственности (безнравственности). Впрочем, и обязанности их в большинстве случаев были весьма неопределенны. Низшие сословия в государстве, особенно самое массовое – крестьяне, не были защищены от произвола господ никак.

Первые распорядительные документы вступающего в должность крупного государственного деятеля, тем более царствующей особы, весьма показательны, они говорят о приоритетах человека и его намерениях на перспективу.

Одним из первых документов Екатерины явился указ о взяточничестве, «лихоимстве». В нем говорилось: «Мы уже от давнего времени слышали довольно, а ныне и делом самым увидели, до какой степени в государстве нашем лихоимство возросло: ищет ли кто места – платит, защищается ли кто от клеветы – обороняется деньгами; клевещет ли на кого кто – все происки свои хитрые подкрепляет дарами». Сколько чувства, искреннего негодования, желания покончить со столь злостным пороком в екатерининском обращении к подданным. Поводов для столь гневного заявления было более чем достаточно. Историк Н. Павленко приводит пример того, как в лихоимстве был изобличен генерал-прокурор Сената Александр Глебов. В 1750-х гг., при императрице Елизавете, вышел указ, запрещавший купцам иметь свои винокурни. Это было объявлено привилегией только дворян, каковым купцы и должны были продать свои винокурни, а при отсутствии покупателей-дворян – разрушить их. Этим же указом допускалось в дальних местах, в том числе в Сибири, оставить на некоторое время винокурни за купцами. Глебов, как бы сейчас сказали, злоупотребляя служебным положением, приобрел винный откуп в Иркутской губернии за 58 тысяч рублей и перепродал его двум петербургским купцам за 160 тысяч рублей и плюс с ежегодной выплатой 25 тысяч рублей в течение десяти лет.

Увы, ничто не ново в этом мире! Наши крупные чиновники в 1990-х гг. хапали покруче генерал-губернатора Глебова. Вот и вошел в историю конец XX в. как время «великого хапка». Самодержавие при всех его недостатках имело одно преимущество – царю-самодержцу не нужно было самому воровать. И члены «семьи» имели ренту от своих имений. А такие как Глебов, волей случая оказавшиеся при властных прерогативах, пускались во все тяжкие, чтобы выжать максимум из своей должности.

Насколько последовательной была Екатерина, продемонстрировав свой гнев по поводу лихоимства, видно на примере санкций, примененных к тому же Глебову. Уволенный за злоупотребления в 1764 г. с присвоением звания генерал-лейтенанта, через десять лет он вновь оказался на государевой службе, был назначен в Смоленск наместником.

Так что не один Петр Великий терпел мздоимство своих приближенных. Наверное, то самое лихоимство, против которого Екатерина выступала, настолько поразило общество, что сурово карать чиновников, замешанных в нем, значило остаться без них.

Екатерина замахнулась было отменить пытку, но члены Сената отговорили ее от этого шага, опасаясь, что «в случае отмены пытки никто, ложась спать, не будет уверен, жив ли он встанет поутру». Тем не менее, не решаясь на отмену пытки законодательно, она разослала предписание, осуждающее эту жестокую меру наказания.

Для наведения порядка в законодательной сфере Екатерина в 1766 г. созывает комиссию из представителей различных сословий, которой поручает работу над Уложением, своеобразным сводом законов. При этом она вручила депутатам комиссии написанный ее собственной рукой Наказ, который должен был лечь в основу Уложения, своего рода проект. Судя по объему материала, предложенного комиссии, его многоплановости, императрица работала над ним долго, возможно, все время после коронации. По крайней мере сама она об этом говорила так: «Два года я читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, последуя единственно уму и сердцу своему с ревностным желанием пользы, чести и счастья империи и чтобы довести до высшей степени благополучия живущих в ней как всех вообще, так и каждого особенно».

На основе каких знаний и опыта могла императрица предложить проект свода законов для малоизвестного ей народа, если сама родилась и воспитывалась в другой стране, а за время пребывания в России ничего досконально не изучила, кроме разве что дворцовой жизни времен Елизаветы Петровны? В основу Наказа легли работа Монтескье «Дух закона» и Беккари «Преступление и наказание». Екатерина не скрывала заимствований. Более того, признавалась в плагиате: «…Я на пользу моей империи обобрала президента Монтескье, не называя его. Надеюсь, что если бы он с того света увидал меня работаящею, то простил бы эту литературную кражу во благо 20 миллионов людей, которое из того последует… его книга служит для меня молитвенником». Отсюда понятно, что Наказ содержал положения, мягко говоря, не привычные для тогдашнего общественного мнения России.

Обширный труд Екатерины состоял из 526 статей, объединенных в 20 глав (затем, в процессе работы комиссии, императрица добавила еще две главы), и призван был охватить, по возможности, все наиболее значительные положения, каковые должен содержать основной закон государства. В начале давалось обоснование – почему для России единственно приемлемой формой правления является самодержавие (иное не допустимо в государстве, занимающем столь обширное пространство). Учреждением, выполняющим роль «хранилища законов», должен быть Сенат. Большое внимание уделялось систематизации преступлений и неотвратимости наказаний, с соблюдением, в то же время, умеренности в них. А чтобы люди совершали меньше преступлений, им следовало знать законы. Отсюда вывод – людей нужно учить. «И для того предписать надлежит, чтобы во всех школах учили детей грамоте попеременно из церковных книг и из тех книг, кои законодательство содержат». В Наказе идет речь о всех сословиях империи. Обращает на себя внимание упоминание о крестьянах, землепашцах: «Не может быть там ни искусное рукоделие, ни твердо основанная торговля, где земледелие в уничтожении, или не рачительно производится». И вот что интересно – мало было политического, хозяйственного и просто житейского опыта у Екатерины, но она понимала – земледелие, то бишь сельское хозяйство, – основа всего.

Почти два с половиной века прошло после этого, а нынешние правители России, похоже, иного мнения. И еще одна, совершенно актуальная для нашего времени мысль: «Не может земледельчество процветать тут, где никто не имеет ничего собственного». Эти слова как будто обращены к тем, кто пытается лишить права крестьян иметь собственную землю, собственное дело.

Революционным следует считать положение о возможности производить «подлых» людей в дворянское достоинство за их заслуги: «Добродетель с заслугою возводит людей на степень дворянства». В Наказе заметны попытки введения того, что мы называем сейчас свободой слова: «Слова не вменяются никогда во преступление, разве оные приуготовляют или соединяются или последуют действию беззаконному». А также поднята весьма актуальная и для нашего времени проблема расслоения граждан по достатку. Екатерина понимает, что сосредоточение богатства в руках немногих – это угроза спокойствию, стабильности и процветанию государства, поэтому в ее представлении лучше «несколько тысячей подданных, наслаждающиеся умеренным достатком, нежели имея несколько сот великих богачей». Много чего еще содержал Наказ императрицы, переданный на рассмотрение комиссии. Грандиозность замыслов сочеталась в нем с наивностью, гражданский пафос с утопиями, проистекающими из слабого знания Екатериной российской действительности за пределами Зимнего дворца. Что и показала работа комиссии, призванной создать законодательное Уложение на основе написанного ею Наказа.

В эту комиссию было избрано 564 депутата. 26 из них представляли правительство, 161 – дворян, 208 – горожан, 54 – казаков, 79 – государственных крестьян и 34 – иноверцев. Конечно, можно говорить о непропорциональном представительстве, особенно – крестьян. Но сам факт привлечения их к законотворческой деятельности является весьма знаменательным. Для работы над отдельными статьями Уложения были созданы специальные комиссии.

Поскольку при выборах депутатов избирателям предлагалось изложить свои «нужды и недостатки», то многие посланники губерний приехали с массой разного рода просьб, прошений, предложений частного порядка, к Уложению не имевших отношения. Например, депутат из Архангельска Гуиров привез 195 наказов, а два других депутата, представлявших провинции Архангельской губернии, имели 841 наказ.

Самыми острыми оказались дискуссии по крестьянскому вопросу. К этой теме возвращались постоянно при обсуждении любых других. Были напрочь отметены скромные предложения об улучшении участи крестьян, тем более – о даровании им какой бы то ни было свободы. Дворяне не только не допускали мысли об ослаблении крепостнического режима, но выступали за его усиление. Требовали к праву ссылать крестьян на каторгу в Сибирь добавить право казнить. Одно из требований помещиков гласило: «Как помещикам, так и прикащикам, естли беглый, паче чаяния, при наказании умрет, в вину не ставить».

Дворяне были против предоставления дворянского звания лицам из иных сословий, какими бы великими ни были их заслуги перед Отечеством. Они также отказывали в праве иметь крепостных представителям других категорий российских подданных, в частности купцам. Купцы, естественно, возмущались подобной дискриминацией и приводили против этого такие доводы: «на наемных положиться не можно»; «не имея в своем владении собственных крепостных людей, несут крайние себе убытки и немалые изнеможения»; «фабрик и заводов размножать и в лучшее состояние приводить никак не можно, понеже вольные люди не могут быть в таком послушании, как собственно приписной или крепостной».

Со своей стороны, купцы выступали против права крестьян заниматься торговлей, требуя, в частности: «узаконить, чтоб каждый чин по собственному званию своему свою должность исправлял и в право купеческое ни под каким видом не вступал», или: «чтобы всеми торгами, промыслами, подрядами пользовалось бы одно купечество».

Любопытно, что, возмущаясь против нераспространения дворянских льгот на иные сословия, то есть на них, против проникновения в дворянскую среду простых людей, купцы также оберегали и свои сословные права от посягательств низших по сословной иерархии элементов.

Самосознание крестьян было на столь низком уровне, что они и не ставили вопросов об освобождении от крепостной зависимости, ограничиваясь просьбами о податных послаблениях.

Однако среди иных сословий находились защитники крестьян. Павленко приводит слова козловского дворянина Коробьина: «Разоряя крестьян, разоряется и все прочее его государства». Коробьин считал, что массовые побеги крестьян происходят из-за тяжелых условий их жизни и произвола помещиков, которые должны хорошо обращаться с крепостными.

Заслуживают внимание слова казака Олейникова, предостерегавшего комиссию от больших неприятностей, если сохранится практика «передавать крестьян, как скотину, да еще таких же христиан, как мы сами».

Внимательно наблюдавшая за дискуссиями в комиссии Екатерина, очевидно, вскоре пришла к выводу о бесполезности затеянного ею столь затратного предприятия. Она решила прекратить дебаты, которые могли отрицательно сказаться на общественном спокойствии в государстве, побудив у подданных завышенные ожидания, которые не могли быть реализованы. В декабре 1768 г. было объявлено о прекращении на неопределенный срок работы Уложенной комиссии со ссылкой на начавшуюся Русско-турецкую войну. Но ее деятельность впоследствии так и не возобновилась.

Наказ Екатерины, будучи переведенным на ряд европейских языков, вызвал определенный резонанс в просвещенных кругах. Отношение к нему оказалось неоднозначным, в том числе были и очень даже критические оценки. Писали, что Екатерина затеяла игру с Уложением в целях саморекламы, не более. Однако это неверно хотя бы потому, что наказы, привезенные депутатами со всех российских губерний, давали императрице обильную пищу для размышления и принятия управленческих решений.

Кроме того, гласная деятельность комиссии, в которой приняли участие сотни человек, способствовала распространению прогрессивных идей, владевших умами европейской общественности.

В 1775 г. вышел указ, вводивший «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи». Сама императрица в предисловии к «Учреждениям…» ссылается на работу Уложенной комиссии: «Свету известно, что в 1766 году уже приступили мы к созыву депутатов со всей империи, дабы спознать нужды и недостатки каждого уезда по его положению, и уже осталось нам ожидать от трудов комиссии уложения плодов соответствующих нашему попечению о благе общем и частном, как объявление с турецкой стороны в 1768 году войны России… заняло время и мысли упражнением не менее важным…»

И далее Екатерина пишет, что после победы над турками появилось время «снабдить империю нужными и полезными учреждениями для умножения порядка всякого рода…» В сущности, назначение «Учреждения…» то же, что и несостоявшегося Уложения, только здесь речь шла о более узком круге вопросов.

Объясняя появление «Учреждения…», императрица указывает: «…по великой обширности некоторых губерний, оные недостаточно снабжены как правительствами, так и надобными для управления людьми…» Она пишет, что в одном и том же месте вершатся уголовные и гражданские суды, как в губерниях, так и в уездах. «Происходящее от того неустройство весьма ощутительно, с одной стороны медленность, упущения и волокита суть естественные следствия такого неудобного и недостаточного положения, где дело одно другое останавливает…»

Таким образом, главными неудобствами были названы: обширность существовавших губерний, слабая развитость учреждений по их управлению и смешение функций управленческих с судебными и другими. Было образовано всего сорок губерний (впоследствии их число увеличилось до 51 еще при ней), некоторые из них могли разделяться на провинции. Устанавливалась численность населения губернии – 300–400 тысяч душ, уезда – 20–30 тысяч душ.

Судебные структуры были представлены палатами гражданского, уголовного и совестного суда. Председатели палат подбирались Сенатом и подлежали утверждению Императорским Величеством. Административные органы в губерниях состояли из казенной палаты, председатель которой являлся одновременно и вице-губернатором; приказа общего призрения, ведавшего делами народного образования, здравоохранения, и собственно призрения.

В уездах учреждались уездные суды. Судья и заседатели избирались местным дворянством на три года, и «буде за ним нет явного порока, то губернатор подтверждает дворянский выбор».

Интересен принцип разделения дел между губернскими и уездными судами: «Перенос дела из уездного суда в верхний земский суд (губернский. – В.К.) запрещается, буде тяжба идет о деле, которого настоящая цена ниже двадцати шести рублей».

Чтобы читатель представил дух документа, о котором идет речь, и дух эпохи, приведем некоторые фрагменты из него – о государевом наместнике, прокуроре и уездном суде.

«Должность Государева Наместника, или Генерал-Губернатора есть следующая: строгое и точное взыскание чинить со всех ему подчиненных мест и людей о исполнении законов и определенного их звания и должностей: но без суда да не накажет никого; преступников законов и должностей да отошлет, куда по узаконениям следует для суда.

Государев Наместник не есть судья, но оберегатель Императорского Величества изданного узаконения, ходатай за пользу общую и Государеву, заступник утесненных и побудитель безгласных дел. Словом сказать, нося имя Государева Наместника, должен он показать в поступках своих доброхотство, любовь и соболезнование к народу.

Как Государеву Наместнику благочиние, или полиция градская и сельская подчинены, то он имеет пресекать всякого рода злоупотребления, а наипаче роскоши безмерную и разорительную, обуздывать излишества, беспутства, мотовство, тиранство и жестокости…

…губернский Прокурор и губернские стряпчие смотрят и бдение имеют о сохранении везде всякого порядка законами определенного, и в производстве и отправлении самих дел. Они сохраняют целость власти, установления и интереса Императорского Величества, наблюдают, чтобы запрещенных сборов с народа никто не собирал, и долг имеют истреблять повсюду зловредные взятки…

Буде же губернский Прокурор усмотрит за кем неисправление должности, то повинен доносить о том не токмо Генерал-Губернатору, но и Генерал-Прокурору; ибо в всех делах губернских Прокурор есть око Генерал-Прокурора…

Уездный суд сам собою не вступается ни в какой разбор, но принимается за дело или по жалобе, или по иску частных людей, или стряпчих, или по сообщению другого суда, или по повелению той губернии наместнического правления, или палаты, или верхнего земского суда».

Можно говорить о том, что с вступлением в силу «Учреждений…» сделан был большой шаг к децентрализации власти, передаче многих властных прерогатив в губернии и далее – в города и уезды. Что безусловно повышало ответственность многих должностных лиц за состояние подведомственных территорий.