Текст книги "Самые знаменитые реформаторы России"

Автор книги: Владимир Казарезов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

Николай Христианович Бунге
(1823–1895)

Со смертью царя-реформатора, каким вошел в историю Александр II, наступила эпоха реакции. И персонифицируется она с его сыном Александром III и Победоносцевым. Советские историки, не очень жаловавшие отца, сына вообще лишали каких-либо положительных качеств. Из Большой Советской энциклопедии (третье издание): «Ограниченный, грубый и невежественный, Александр III был человеком крайне реакционных и шовинистических воззрений. Во внутренней политике он выражал интересы наиболее консервативных кругов дворянства». Если принять сказанное за истину, то чем тогда объяснить, что в годы правления царя-реакционера многие самые высокие государственные посты занимали выдающиеся деятели? Ведь можно говорить о некой системе, способствовавшей тому, что в царской России носители ярких качеств оказывались востребованными страной. Как бы само собой разумеющимся считается, что целая плеяда талантливых прогрессивных деятелей окружала Александра II. Но ведь и его предшественник Николай I предпочел назначить на пост министра финансов не кого иного, как умного, хотя и неудобного Канкрина. А при Александре III мы видим талантливого и принципиального Бунге, а затем Витте. Николая II наши историки чуть ли не дураком показывали, а ведь именно при нем реализовались блестящие способности Витте и взошла звезда Столыпина. Может, главным назначением царей и было – находить толковых управленцев, поручать им дело, а самим царствовать? И, как свидетельствует история, с этой задачей русские цари справлялись. Хотя, случались, как сказали бы мы сейчас, и кадровые ошибки.

А теперь о Бунге. Николай Христианович Бунге родился в 1823 г. в Киеве. После окончания курса законоведения в Киевском университете преподавал в Нежинском лицее, а затем в Киевском университете, где стал профессором (1850) и доктором политических наук (1852), защитив диссертацию: «Теория кредита». Лекции профессора Бунге пользовались большой популярностью. Около десяти лет с перерывами он работал ректором университета, умудряясь сочетать административную, педагогическую, научную и писательскую деятельность. Диапазон научных и публицистических интересов Бунге был широким. В его творческом наследии – труды по крестьянскому вопросу, о денежном обращении, по проблемам промышленности и торговли и др. Его публикации обратили внимание руководителей Главного комитета, готовившего крестьянскую реформу, и он был приглашен в редакционную комиссию в качестве эксперта по финансовым вопросам.

Приобщению Бунге к государственным делам способствовало приближение его к царской семье, где он читал лекции наследнику престола, старшему сыну Александра II – Николаю. А после его смерти – будущему царю – Александру III и, наконец, его сыну – Николаю Александровичу – будущему последнему российскому императору.

В 1880 г. учебная и научная деятельность Бунге заканчивается – его назначают товарищем министра финансов. А с 1881 г. он уже министр финансов и остается в таковом качестве до 1886 г. В 1887–1895 гг. – председатель Кабинета министров.

Следы созидательной реформаторской и административной деятельности Бунге остались во многих сферах хозяйственной и политической жизни страны. Но, пожалуй, самый значительный из них – создание в России. банковской системы. Тогда трудно было найти человека, более компетентного в этой сфере, чем он. Высоко ценивший его Витте писал, что «…ни в университетах, ни в высших школах правильной теории денежного обращения не читалось… По этому предмету не было на русском языке сколько-нибудь порядочных книг и учебников, за исключением нескольких, а именно, то, что выходило из-под пера Николая Христиановича Бунге, когда он был профессором Киевского университета…» Но Бунге владел не только теорией вопроса. В 1865 г. он работал управляющим Киевской конторы Госбанка и хорошо знал коллизии банковского дела. В той или иной мере Бунге оказал влияние на всю банковскую систему, но наиболее значительным делом на этом поприще стало учреждение Крестьянского поземельного банка, сыгравшего значительную роль в перераспределении земли в пользу крестьян.

Дело в том, что земельный рынок в России был скован. С одной стороны, его развитию мешало общинное землепользование, с другой – нищета основной массы крестьян. Желающие продать землю были. Таковыми являлись разоряющиеся помещики, не сумевшие приспособиться к жестким условиям капиталистических отношений. Имелись и покупатели в лице крестьян и крестьянских общин, но не было в стране учреждения, которое кредитовало бы дорогостоящие сделки.

В 1881 г. Министерство финансов под непосредственным руководством Бунге разработало проект учреждения государственного Крестьянского поземельного банка. Проект отклонил предложение с мест сделать кредитное учреждение подведомственным губернским земствам. Это делалось во имя проведения единой кредитной политики и обеспечения главной цели – помощи действительно нуждающимся крестьянам.

Впрочем, при обсуждении проекта не обошлось без острых споров по целому ряду вопросов. Были предложения – открыть доступ к кредитам только малоземельным, чтобы с помощью государства не поощрять кулаков. Но как установить норму, где кончается малоземелье и начинается достаточное обеспечение землей? Это было непросто, так как в разных губерниях нормы землевладения отличались многократно.

Предоставление кредита малоземельному крестьянину без первоначального взноса с его стороны многим казалось безнравственным. «Приобретение крестьянином участка земли с приплатою за него из собственных средств, добытых в поте лица, в свою очередь, имело бы весьма важное в политическом отношении влияние; сделавшись собственником такой земли, крестьянин уважал бы собственность не только свою, но и чужую, он охранял бы владение ею всеми зависящими от него способами и проще всего был бы врагом каких-либо переделов земли».

Дискутируя по поводу того, кто реально станет кредитополучателем и сможет приобретать землю, законодатели того времени высказывали те же опасения, что и депутаты Государственной думы конца XX в. Не скупят ли землю не те, кто в ней нуждается, а те, у кого есть деньги? Не окажет ли государство тем самым помощь меньшинству в закабалении большинства? Тем более что и ранее приобретаемую крестьянами помещичью землю в большинстве своем только условно (вернее, «сословно») можно было считать крестьянской. На самом деле покупателями, как правило, были выходцы из крестьянского сословия, фактически давно перешедшие в категорию буржуазии. Как по-современному выглядели сомнения на сей счет членов Государственного совета: «Приобретателем земли являлся преимущественно класс сельских торговцев, содержателей питейных заведений и, вообще, так называемых кулаков, наживавших большие деньги… Не возделывая купленной земли собственным трудом, кулаки сдавали обыкновенно ее крестьянам на самых невыгодных для них условиях. Ввиду этого, приобретение бывшей помещичьей земли кулаками должно было считаться явлением для сельского населения далеко не отрадным; с другой стороны, явление это было не выгодно также для средних и даже крупных землевладельцев, потому что, одновременно с притеснением крестьян, разбогатевшие сельские торгаши разоряли мало-помалу и соседних помещиков, ссужая их деньгами за большие проценты, приобретая от них в затруднительные для них минуты, иногда за бесценок, один участок земли за другим».

Когда обсуждался вопрос, быть ли банку государственным, земским или частным, большинство членов Государственного совета, скорее по политическим, чем по экономическим соображениям, высказалось за то, чтобы помощь крестьянам в обеспечении землей оказывало государство.

Но, чтобы примирить общегосударственные интересы с губернскими и воспользоваться знанием местных особенностей, каковыми располагали структуры земского самоуправления, предлагалось иметь в губернских отделениях банка двух представителей земств.

Настаивая на государственном статусе поземельного банка, члены Государственного совета вместе с тем положительно относились и к созданию земских кредитных учреждений, и к купле-продаже земли частными банками, но на условиях государственного поземельного банка (как по порядку выдачи кредитов, так и по уплате процентов и долгов). Это делалось во избежание разорения крестьян в случае неплатежей. Имелись и другие поводы для сомнений и разногласий при рассмотрении положения о поземельном банке. Тем не менее 18 марта 1882 г. его окончательный вариант был утвержден царем. Основные его положения:

Крестьянский поземельный банк – правительственное учреждение, находящееся в ведении Министерства финансов, которое предоставлением ссуд помогает крестьянам приобретать земли;

на местах открываются отделения, возглавляемые управляющим (назначается Министерством финансов), одним членом правления по предложению губернатора и двумя, избранными губернским земским собранием;

для предоставления ссуд банком выпускаются ценные бумаги (государственные свидетельства) ежегодно на сумму 5 миллионов рублей доходностью 5,5%; погашение осуществляется раз в год на сумму поступивших от заемщиков платежей.

Ссуды предоставлялись сроком на 24,5 и 34,5 года. Их могли получить община, товарищество, отдельный крестьянин. Максимальная сумма в расчете на одного человека при оформлении кредита на общину составляла 125 рублей, при индивидуальном ведении хозяйства – 500 рублей. На руки выдавалась сумма не более 90% оценочной стоимости земли; остальное вносил сам покупатель. Платежи по ссуде производились два раза в год. С учетом погашения самой ссуды, а также взносов за пользование средствами роста, на управление банком и образование запасного капитала заемщик платил в год при сроке в 24,5 года 8,5%, при сроке 34,5 года – 7,5%.

В случае просрочки платежей взималась пеня – 0,5% за неуплаченную сумму в месяц. Пеня не взималась, если заемщик предоставлял банку удостоверение о стихийных бедствиях. Отсрочка платежей могла быть предоставлена в этом случае на срок до 2 лет, при повторном бедствии – до 3 лет. Если же извиняющих обстоятельств не было, через полгода после просрочки платежей земли выставлялись на публичные торги. Но и в этом случае, если заемщик предоставлял доказательства о возможности уплаты долга, продажа земли отменялась или откладывалась.

Крестьянский поземельный банк получил разрешение царя на открытие операций 8 апреля 1883 г. К 1905 г. в Европейской части России было 40 отделений банка, в том числе 17 самостоятельных и 23 действующих совместно с отделениями Дворянского банка.

В обязанности губернских отделений входила выдача ссуд, оценка земель и оказание помощи крестьянам при заключении ими сделок, контроль за возвратом ссуд и взыскание недоимок, подготовка предложений о продаже принадлежащих банку земель и т. д. Выполнение отдельных функций по согласованию с властями поручалось местным чиновникам. В частности, оценка земель и контроль за платежами поручались податным инспекторам.

За 33 года деятельности банка (1883–1915) к крестьянам перешло с его помощью 17,7 миллиона десятин земли. Объем выданных банком ссуд за это время составил 1,5 миллиарда рублей. Мировая история не знала подобного масштаба операций, когда бы за относительно короткий срок столь большие площади сельскохозяйственных земель поменяли владельцев.

Оказались несостоятельными прогнозы скептиков о том, что земля достанется не нуждающимся в ней, а тем, у кого есть деньги. По данным за 1890–1891 гг., покупателями земли через поземельный банк стали: 28,2% – крестьяне, имевшие до 1,5 десятины земли на душу; 46,1% – владеющие 1,5–3 десятинами; и только у 25,7% крестьян были наделы более 3 десятин. Негативным последствием столь масштабных операций стал резкий рост цен на землю. Если в 1883 г. за одну десятину платили 52,5 рублей, то в 1915 г. – 123 рубля.

Почти одновременно с Крестьянским поземельным банком был создан и Дворянский банк. Но открытие его диктовалось не столько национальными интересами России, сколько стремлением оказать услугу разоряющемуся дворянству, дать помещикам возможность получать кредит в залог имений. Насколько к этому приложил руку Бунге, трудно сказать.

В энциклопедии Брокгауза и Ефрона учреждение Дворянского банка ставится ему в вину в числе других дел, давших «менее благоприятные результаты». А вот Витте придерживается иного мнения: «Дворянский банк основан при Александре III, вопреки мнения министра финансов, почтеннейшего Бунге. Суть его заключается в том, чтобы предоставить государственный кредит дворянству… чтобы дворяне платили менее того, что стоит кредит (т.е. займы) самому государству».

Коренного реформирования требовала и налоговая система страны, безнадежно отставшая от уровня развития хозяйства. Подушная подать, введенная Петром Великим, благополучно дожила до реформ Александра II и после них долго существовала в измененном виде. Неоднократные попытки заменить ее иными налогами, которые распространялись бы не только на крестьян, а и на другие сословия, оканчивались безрезультатно. И лишь при министре финансов Бунге это, наконец, случилось. Да и то не сразу. Повелением царя с 1 января 1883 г. прекращалось взимание подушной подати с мещан, безземельных крестьян и дворовых людей и отдельных категорий крестьян, имеющих наделы.

Затем манифестом царя погашались все недоимки по подушной подати, накопившиеся к 1883 г. Постепенно, к 1 января 1887 года взимание подушной подати было прекращено по всей империи (за исключением Сибири).

Витте в своих воспоминаниях признает заслугу в этом Н.Х. Бунге: «Что касается прямых налогов, то благодаря Бунге и А.А. Абазе (министр финансов, а второй председатель департамента экономии Государственного совета) была уничтожена подушная подать. Это было еще до проявления усиленной реакции». Упоминание здесь о реакции не случайно. Не сделай этого Бунге в свое время, отмена подушной подати могла отложиться вплоть до революционных событий 1905 года. Бунге же заменил архаичную оброчную подать, этот рудимент средневековья, на выкупные платежи.

Но то были лишь первые шаги к подоходному налогу, каковой давно уже успешно применялся во многих европейских странах. В том, что в бытность Бунге министром финансов и председателем Кабинета министров подоходный налог не был введен в полной мере, не столько вина оппозиции, сколько проявление его собственной осторожности. Он рассчитывал, во избежание потрясений, прийти к нему постепенно. Бунге удалось ввести налоги на ценные бумаги, на имущество, на промышленные предприятия и др. Все это было чрезвычайно важно, так как в казну пошли поступления не только от крестьян, являвшихся веками по сути единственным податным сословием, но и от так называемых «достаточных» классов. Нужно отметить, что в полной мере ввести подоходный налог в России не удавалось и его преемникам, вплоть до 1 января 1917 г.

В связи с усложнением налоговой системы нужны были структуры, с помощью которых можно было бы контролировать и обеспечивать поступления в казну по максимуму. Бунге создает в этих целях так называемые податные инспекции – прообраз нынешних налоговых инспекций. Они сразу же показали свою большую эффективность. Поступления в казну от их деятельности многократно превышали расходы на содержание инспекторов.

Российская промышленность, получившая мощный импульс после отмены крепостного права, быстрыми темпами наращивала производство. Империя, хотя и с отставанием от других европейских стран, втягивалась в индустриализацию. В начале 1890-х гг. Россия занимала четвертое место в Европе по объемам промышленного производства (после Англии, Германии, Франции), хотя на душу населения промышленных товаров приходилось мало по сравнению с другими странами (по 28 рублей, в то время как Англия производила на 207 рублей, Франция – на 141 рубль, Бельгия – на 179 рублей и т.д.).

Наряду с достаточно развитыми к этому времени легкой и пищевой отраслями шло становление отечественного машиностроения. В 1892 г. текстильная промышленность произвела товаров на 620 миллионов рублей, пищевая – 503 миллиона, металлообрабатывающая – на 344 миллиона рублей. Быстро росла численность рабочих на заводах и фабриках, железных дорогах и водном транспорте, в сфере обслуживания и торговли. Одновременно росли и проблемы, ранее невиданные для российского общества. Главная из них – отношения между рабочими и владельцами фабрик и заводов, не регулируемые законодательными актами. Ничем не ограниченная жестокая эксплуатация вызывала недовольство рабочих, грозящее социальными потрясениями.

Бунге, еще будучи товарищем министра финансов, в 1880 г. писал Александру II: «Для содействия обрабатывающей промышленности, заводским и торговым предприятиям… от правительства требуется… не столько материальная помощь, сколько установление лучшего порядка посредством издания законов, примененных к современному развитию хозяйства. Россия отстала от всей Западной Европы в этом отношении на полстолетия».

Такое впечатление, что речь идет о ситуации в России конца XX – начала XXI в. – то же отставание от Западной Европы и та же потребность в четких правилах игры. Неразвитость государственных институтов конечно же тормозила рост производительных сил России, но, с другой стороны – упрощала принятие законодательных актов. Бунге инициировал разработку целой серии таких актов, сам их готовил и добивался утверждения Александром III. Таким образом создавалось фабричное законодательство.

В 1882 г. был принят закон о труде малолетних рабочих, ограничивавший произвол предпринимателей и устанавливавший восьмичасовой рабочий день. Для контроля за его соблюдением создали фабричную инспекцию. Закон 1884 г. рабочий день малолетних ограничивал шестью часами и предусматривал обучение несовершеннолетних рабочих. В 1885 г. женщинам и подросткам, занятым в прядильно-ткацком производстве, было запрещено работать в ночную смену. В 1886 г., после беспорядков на заводах и фабриках, были приняты «Особые правила о надзоре за заведениями фабричной промышленности…». Тогда же утвердили и общие правила найма рабочих, которых обязаны были придерживаться все фабриканты.

Граф Витте, занимавший те же должности, что и Бунге примерно через десять лет после него, лучше других понимал, каких трудов стоило вводить законы, ограничивающие произвол владельцев фабрик и заводов, налаживать работу фабричных инспекций. В своих воспоминаниях Витте писал: «Фабричная инспекция была основана при министре финансов Бунге и всегда находилась в подозрении, как такое учреждение, которое, будто бы, склонно поддерживать интересы рабочих и против интересов капиталистов; хотя это была, да и в настоящее время есть совершенная неправда.

Фабричная инспекция как прежде, так и в настоящее время относилась и относится к интересам рабочих и фабрикантов вполне объективно и только в надлежащих случаях поддерживает рабочих от несправедливой эксплуатации их труда некоторыми фабрикантами и капиталистами. А так как многие из фабрикантов и капиталистов принадлежат к дворянским семьям и имеют гораздо больший доступ в высшие сферы, нежели рабочие, то они распространяли и распространяют легенду о том, что будто бы фабричная инспекция – есть институт крайне либеральный, имеющий в виду лишь поддержку рабочих и их либеральных стремлений».

По мнению Бунге и Витте, утверждение рабочего законодательства («фабричного» – в тогдашней терминологии) являлось необходимым условием для обеспечения внутреннего спокойствия страны. Но, увы, этого не понимали сами «фабриканты и капиталисты», что и привело к революционным событиям 1905 г. Из воспоминаний Витте:

«Когда в последние годы прошлого столетия и в первые годы этого столетия брожение между рабочими значительно увеличилось и в среду русских рабочих начали постепенно проникать идеи социалистические, которые так сильно завладели умами всех рабочих за границей, что это вынудило заграничные страны пойти на целый ряд капитальнейших мер для большего обеспечения рабочих, мер, которые были проведены все в законодательном порядке, как законы; о страховании рабочих, о рабочем дне, о рабочих ассоциациях, об обязанностях фабрикантов по отношению лечения рабочих и помощи им в случае происшедших с ними несчастий, – когда все эти законы и меры начали проводиться в иностранных государствах и такими несомненными консерваторами, как, например, князь Бисмарк, то и в России явилось движение не только между рабочими, но и другими классами – между интеллигентами и либералами, которые видели необходимость проведения более или менее аналогичных мер и в России.

Но все подобные меры встречали в реакционных кругах решительный отпор. Так, например, мне с большим трудом удалось провести в Государственном Совете закон о вознаграждении рабочих в случае увечий и несчастных случаев. Но закон этот был весьма урезан сравнительно с подобными же законами, существующими за границей.

Подобное положение вещей служило значительным поводом к обострению отношений рабочих и фабрикантов у нас в России и к развитию и распространению между рабочими крайних воззрений с социалистическим, а иногда и революционным оттенком».

И хотя рабочее законодательство не уберегло Россию от революций, по крайней мере в годы пребывания Бунге на посту министра финансов и премьер-министра (1881–1895) в стране было более-менее спокойно.

Бунге, с самого начала своей деятельности на посту министра финансов, пришлось включиться в наведение порядка в железнодорожном хозяйстве страны. Сеть железных дорог России, быстро развивавшаяся в годы царствования Александра II, имела общую протяженность около 22 тысяч километров, что составляло 13,5% общей длины европейских железных дорог. Строительство их отдавалось в концессию акционерным компаниям, хотя доля собственного акционерного капитала их являлась небольшой, а основные средства поступали от строительства (выпускались пятипроцентные облигации с государственными гарантиями). Складывалась ненормальная ситуация: «96% всех затрат, сделанных на сооружение всех железных дорог России, произведено при участии казны, но последняя, по словам государственного контроля (1885 г.), была только пассивным зрителем того, как хозяйничали частные компании». Получалось так, что казна тратилась на строительство железных дорог, а концессии наживались как на самом их сооружении, так и на эксплуатации. Более того, отдельные дороги, принадлежавшие государству, уступались на невыгодных для него условиях акционерным компаниям. В тарифной политике царила неразбериха.

По инициативе Бунге и под его руководством было проведено реформирование железнодорожной отрасли. Главным ее содержанием стало усиление правительственного влияния на строительство и эксплуатацию железных дорог, закончившееся установлением государственной монополии.

Правительство стало выкупать железные дороги в казну и строить новые. В результате к 1 января 1894 г. в России государственных дорог было больше (14,65 тысячи верст), чем частных (13,4 тысячи). Наряду с этим усиливался правительственный контроль и за частными железными дорогами. В 1886 г. при Министерстве путей сообщения был образован Совет по железным дорогам, установивший единую тарифную систему. Позже (1889 г.) вступило в действие «Временное положение о железнодорожных тарифах и об учреждении по железнодорожным делам». Одновременно правительство поощряло укрупнение акционерных обществ, поглощение ими мелких дорог. Продолжалась раздача общественных концессий на строительство новых железных дорог. Сосуществование двух параллельных систем – акционерной и государственной давало возможность проводить политику, учитывающую преимущества и недостатки обеих, и поддерживать конкурентную атмосферу. При Бунге российская железнодорожная сеть претерпела и количественные, и качественные изменения. Если в 1880 г. она составляла 13,5% общеевропейской, то к 1894 г. эта доля выросла до 14,5%. Ежегодно в стране прокладывалось более 900 верст новых дорог. А всего их протяженность к концу царствования Александра III (1894 г.) составила 34,5 тысячи верст, то есть увеличилась на 58,5% в сравнении с 1881 г. При Бунге началось строительство Транссибирской железной дороги. 17 марта 1891 г. Александр III выпустил рескрипт, в котором говорилось: «Повелеваем ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей соединить обильные дарами природы сибирские области с сетью внутренних рельсовых сообщений».

Дорога строилась невиданными дотоле в мире темпами, и быстрее даже, чем в XX в. БАМ, что особенно впечатляет, если учитывать уровень строительной технологии одного и другого времени.

В одних реформаторских начинаниях (банки, налоговая система, железнодорожное дело, фабричное законодательство и др.) Бунге являлся одновременно автором идеи, разработчиком программ и организатором проведения их в жизнь. В других – создавал предпосылки для осуществления преобразований, способствовал формированию прогрессивного мировоззрения у последователей. Бунге не играл ведущей роли в решении крестьянского вопроса, но повлиял на него основательно. Он участвовал в подготовке положений по отмене крепостного права. И второй раз, на стыке 1880-х и 1890-х гг., то есть через 30 лет, ему пришлось снова заниматься крестьянскими проблемами. Когда на повестку дня встал вопрос о судьбе сельской общины и переселении крестьян в Сибирь. Его прогрессивные взгляды и властные полномочия способствовали формированию в обществе отношения к общине, как отжившему анахронизму, мешающему дальнейшему развитию сельского хозяйства. Он выступал за поощрение переселения крестьян в восточные районы страны. Таким образом, внес вклад в реформу, которая потом вошла в историю как столыпинская.

Но на счету этого выдающегося государственного деятеля есть и такое, что диссонирует с его прогрессивными начинаниями. В частности, жесткая протекционистская таможенная политика. Можно понять стремление Бунге к развитию отечественного машиностроения и поддержку владельцев заводов из государственной казны, спасение их от банкротств во время затянувшегося кризиса 1880-х гг. Но трудно согласиться с таможенной политикой, заключающейся в резком повышении ввозных пошлин на машиностроительную продукцию, в том числе на сельскохозяйственные машины, которые до Бунге вообще не облагались пошлинами. В 1885 г. впервые установили таможенный сбор на сельхозмашины в размере 50 копеек с пуда, в 1887 г. подняли до 70 копеек, в 1890 г. увеличили его еще на 20%. Все это не способствовало насыщению сельского хозяйства техникой, удорожало производимое крестьянами продовольствие, не стимулировало заводчиков делать машины лучше и дешевле зарубежных. Так что таможенная политика Бунге, то ли продиктованная не оправдавшимися благими намерениями, то ли явившаяся следствием давления на него владельцев машиностроительных заводов, перед которыми он не сумел устоять, не принесла государству пользы. Впрочем, так же, как инициированные нововведения в винной торговле.

Власти в России всегда уделяли большое внимание питейному делу, как по соображениям экономическим (велика была доля дохода от торговли вином), так и нравственным. Правила питейной торговли часто менялись, а оптимальной системы, выгодной государству, так и не было создано. Внес свою лепту в это дело и Бунге, подготовив закон от 14 мая 1885 г., по существу разрешающий свободную торговлю спиртными напитками. Закон содержал массу правил и оговорок, предусматривал разного рода запреты и систему контроля, но факт оставался фактом – содержать питейные заведения мог любой. Разумеется, ограничения были: «К питейному промыслу не допускаются лица, находящиеся под судом и следствием, и вообще лица предосудительного поведения, а также должностные лица волостного и сельского управлений, местные церковные старосты и т.п.». Владельцы питейных заведений приобретали патент на право торговли. Величина патентного сбора колебалась в широких пределах – от 3 до 900 рублей. Но так уж получилось, что столь либеральный подход значительного притока средств в казну не дал. Рост доходов от питейных заведений, наблюдавшийся в годы царствования Александра II (1863 г. – 121,5 миллиона рублей, 1882 г. – 252 миллиона рублей), существенно замедлился. В 1887 г. казна получила 257 миллионов рублей, в 1892-м – 269 миллионов. То есть ежегодные прибавки поступлений с введением свободной торговли вином уменьшились. А о потерях нравственного характера от такой системы нечего и говорить ввиду очевидности.

И некоторые другие действия Бунге воспринимаются сегодня как контрпродуктивные, не способствовавшие движению России по пути общественного, производственного и социального прогресса. Но он являлся человеком своей эпохи и во многом был ограничен ее законами, условностями и установками. В целом же совершенное Николаем Христиановичем Бунге выдвигает его в ряд российских реформаторов, много сделавших для своей страны. Это тем более важно, что его деятельность пришлась на трудные годы, вошедшие в отечественную историю, как время «контрреформ».