Текст книги "Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969"
Автор книги: Виталий Федоров
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 61 страниц)
Глава 130. СВЕКРОВЬ И НЕВЕСТКА ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ
Мы получили от мамы письмо. Она сообщала, что в последнее время её жизнь в Горбуново с Иваном Гавриловичем стала невыносимой. Он стал много пить. Постоянно был пьян и стал применять свои кулаки, обижая маму. Она просила забрать её из Горбуново от этого человека, превратившегося в изверга.
При первой же возможности мы с Раей поехали к моей маме. Мы не стали впутываться в их отношения, пытаться помирить, а сразу сказали Ивану Гавриловичу, что забираем маму. Стали собирать мамины вещи и не заметили, когда из дома вышел хозяин. Вдруг со стороны бани раздался выстрел. Я сразу выскочил из дома, сообразив, что стрелять мог только Иван Гаврилович. Я уж грешным делом подумал, что он мог застрелиться назло нам. Во дворе никого видно не было, и я заглянул в баню. Там на полочке сидел он – жив-здоров, в руках ружьё. Оказался он не таким уж дурным, чтобы наложить на себя руки, скорее, хитрым – решил нас напугать.
Я не стал у него отбирать ружьё, а просто предложил пройти в дом. Он без слов подчинился. Мы вошли вместе, и он повесил ружьё на своё место. Молча наблюдал за нашими сборами, которые шли полным ходом. Мама брала только свои самые необходимые вещи: одежду, обувь, постельные принадлежности. Из продуктов взяла лишь глиняный горшок с мёдом. Вот и всё, что осталось у неё после десяти лет совместной жизни и ведения довольно большого общего хозяйства с Иваном Гавриловичем. Мама ничего от него не требовала.
Оглядываясь назад, думаю, что может быть, нужно было дать ему ещё один шанс, а не сразу забирать маму. Но молодёжи свойственна бескомпромиссность, и мы решили раз и навсегда оборвать их связь. Да и сама мама не хотела прощать его последних выходок, лишь желала как можно скорее уехать.
Утром Иван Гаврилович взял на конюшне коня, запряжённого в телегу, и отвёз нас на железнодорожную станцию Поклевская. В посёлке Троицком, расположенном возле этой станции, жили его дочь и сын с матерью, бывшей женой моего теперь уже бывшего отчима. Может быть, на обратном пути он забрал к себе кого-то из них. Мне хорошо помнилось, как его дочь ещё десять лет назад угрожала, что они выгонят нашу маму из его дома. Но тогда маму защищали её дети, которые – кто всё время, а кто периодически – жили в Горбуново. Поэтому Викуловы не осмеливались приезжать и приходить к Ивану Гавриловичу, но он сам бывал у них часто, причём не с пустыми руками. А вот сейчас мы все разъехались, почти все обзавелись семьями, и маму стали посещать редко. Видимо, семья Викуловых почувствовала нашу слабину и решила избавиться от главной виновницы распада их семьи. Возможно, Ивану Гавриловичу в этом «заговоре» была предоставлена главная роль.
Как бы то ни было, но мы уехали из Горбуново навсегда. Привезли маму в Асбест, в нашу единственную комнату. Купили ей койку. Наша кровать стояла вдоль левой от входа стены, а маму мы устроили с правой стороны в углу. Через некоторое время Николай Ситников смастерил нам ширму – складные рамки на шарнирах, обтянутые плотной материей. Эта ширма закрывала мамину миниатюрную жилплощадь.
* * *
Первое время мама никак не могла свыкнуться с тем, что ей нечем заняться. Домашней работы по сравнению с хозяйством в Горбуново у неё, почитай, не было совсем. В свои пятьдесят лет мама не хотела и не могла жить затворницей и перезнакомилась со всеми соседями, а особенно тесные отношения у неё возникли с соседкой со второго этажа нашего подъезда. Это была женщина примерно её возраста; раньше мы её знали как конченую алкоголичку. Когда дочь с зятем уходили на работу, они оставляли под её присмотром трёхлетнего внука, но она напивалась, иногда валялась прямо в подъезде.
В один из таких дней она в очередной раз напилась и уснула, не выключив телевизор, у которого была снята задняя крышка – видимо, глава семейства его ремонтировал, да крышу на место привинтить не успел. Ребёнок, предоставленный сам себе, перебрался через тумбочку и заинтересовался мигающими сзади лампочками. Сунув руку к оголённым проводам, он получил сильный электрический удар. Мальчика спасти не удалось…
Трагедия для молодых родителей была ужасающая. Виноват был и отец, оставивший доступ к оголённым проводам, и, конечно, бабушка. После гибели внука она бросила пить и ударилась в религию. Надо сказать, что в Асбесте не было ни одной церкви. Но «свято место пусто не бывает», и место традиционной православной веры с избытком заполнили всякие подпольные религиозные конфессии и секты, отцы-настоятели которых требовали от своих членов вовлечения новых людей. В одну из таких сект попала и наша соседка.
Наша мама только что приехала и, естественно, поведала новой знакомой о случившемся с ней в последнее время – разрыве со своим гражданским мужем. Соседка её внимательно выслушала, а потом наставительно произнесла:
– Тебе, Дарья, нужно молиться. Все наши беды от того, что мы забыли нашу религию, бога.
– У нас в деревнях тоже нет церквей, – заметила моя мама.
– А церкви-то и не нужны вовсе. Бог – он в душе должен быть. А для молений наша секта собирается в одном месте, я туда хожу. И ты тоже приходи.
Так наша мама оказалась втянута в секту. Мы об этом ничего не знали, пока однажды Рая не пришла с работы и не обнаружила, что никого нет дома. Она зашла к соседке, но той тоже не было. Рая заподозрила что-то неладное и заглянула в мамин закуток. Там она увидела иконку и молитвенник. Рая была убеждённой атеисткой и после прихода мамы устроила ей форменный допрос:
– Откуда вы это взяли?
– От соседки, – призналась мама. – Она дала, чтобы я изучала.
– Сейчас же верните ей всё! – потребовала Рая с негодованием. – Я не потерплю в своём доме ничего подобного.
В это время я был на работе и не оказался свидетелем и участником этой неприятной сцены. Сам я тоже был атеистом, но к верующим относился (и отношусь до сих пор) с пониманием, не пытаясь переубедить и не осуждая, особенно если речь шла о православной христианской вере. Однако про секты в городе ходили нехорошие слухи.
К слову, в нашей большой семье раньше тоже отмечали православные праздники, и даже молились перед тем, как сесть за стол. Меня, тогда ребёнка шести-восьми лет, заставляли хотя бы повторять, что делают старшие. Я обычно становился сзади, кое-что повторял, но в основном ждал, когда позволят сесть за стол. Начавшаяся война заставила забыть многое, в том числе и религию. Жили, абы выжить. Тут и мама перестала блюсти церковные обряды, и я позже не замечал у неё религиозного рвения.
После того, как мама отнесла обратно иконку и молитвослов, ссор больше не было, хотя натянутость в отношениях моих женщин осталась.
Глава 131. УЧИТЬСЯ НИКОГДА НЕ ПОЗДНО
Работая в школе лаборанткой, по просьбе администрации Рая иногда подменяла отсутствующих учителей. Но чтобы работать учителем на постоянной основе, нужно было специальное образование. Она сказала мне о своём желании учиться, и я её всецело поддержал.
Мы приобрели справочник для поступающих в средние учебные заведения. Там нашли информацию о Нижнетагильском педагогическом училище. В нём для имеющих среднее образование (десять классов) имелось заочное отделение, учиться на котором было нужно три года. По окончании выпускники получали квалификацию учителя начальных классов. Рая начала готовиться к вступительным экзаменам по программе, которая была напечатана в том же справочнике.
В это же время меня в одно место «клюнул жареный петух», и я надумал поступить в вуз на заочное отделение. Раю моё решение обрадовало:
– Будем учиться одновременно! – сказала она.
В Асбесте на базе одной из средних школ были организованы подготовительные курсы для поступающих в Свердловский горный институт[48]48
Свердловский горный институт – ныне Уральский государственный горный университет. (Прим. ред.)
[Закрыть]. Я записался на эти курсы и занимался на них около месяца. Заодно узнал, что в нашем городе будет открыт филиал горного института. Вообще-то я хотел закончить железнодорожный вуз, но первые три курса решил проучиться в горном, так как большинство предметов совпадало, зато не было необходимости выезжать на консультации и экзамены в Свердловск.
Раю вызвали на вступительные экзамены на неделю раньше, чем меня. Она успешно их сдала и вернулась к началу моих экзаменов, уже будучи зачисленной в училище.
Я же за время её отсутствия налёг на тригонометрию, которую в школе усвоил слабовато. Дома мне удалось несколько пополнить свои знания по этому предмету.
Первым экзаменом был русский язык и литература – сочинение. Принимал экзамен преподаватель из СГИ. Мы с Раей пришли вдвоём, она осталась болельщицей за дверьми. Преподаватель написал на доске три темы сочинений. Я выбрал для себя пьесу Горького «На дне». Писал сам, никакими шпаргалками не пользовался. Тут вдруг чуть приоткрылась дверь, предательски скрипнув. Преподаватель – интеллигентный мужчина средних лет – решил проверить, кто это пытается заглянуть внутрь. Он увидел там симпатичную девушку и спросил:
– Что вы хотели, молодая, интересная?
– Я просто болельщица, – ответила Рая.
– А за кого болеете?
– Вон за того, который сидит один за столом в последнем ряду.
– Хорошо, я присмотрю за ним, – пообещал экзаменатор. Он подошёл ко мне, взглянул на мой листок и, ничего не сказав, снова вышел в коридор. Там он подошёл к Рае и спросил:
– Как правильно пишется: «щекатурка» или «щикатурка»?
Рая удивилась подобному вопросу, но довольно быстро ответила:
– И то, и другое неправильно.
– Тогда как правильно?
– Штукатурка. А что, он…
– Я просто шучу, он так и написал, – успокоил её преподаватель.
Я сдал работу, и мы пошли домой. По дороге Рая рассказала мне о разговоре с экзаменатором. А через день я узнал, что мою работу оценили на четыре балла. К слову, конкурса у нас не было вообще, поэтому можно было сдавать и на тройки. Такую оценку я и получил за письменный экзамен по математике. А следом была ещё одна математика – устно.
Экзамен принимал уже далеко не молодой человек, седой и с измождённым лицом. Но когда дело касалось математики, он преображался, и его обычно потухшие глаза начинали светиться, и даже морщины разглаживались. Таким я увидел его на устном экзамене. Я довольно быстро решил примеры из билета и пошёл отвечать на устные вопросы. Ответил на все, в том числе и на дополнительные – самоподготовка по тригонометрии оказалась не лишней. Он поставил мне пятёрку и поинтересовался, почему у меня тройка по письменному экзамену.
– Я не до конца решил задачу, – ответил я. Он посмотрел на мою работу и покачал головой:
– М-да, понятно.
* * *
«Общительный» преподаватель русского языка и литературы из СГИ являлся одновременно председателем экзаменационной комиссии и присутствовал на всех экзаменах. Он также подбирал для нас преподавателей – в основном из техникума.
Вступительные экзамены я сдал нормально. Так, в тридцать лет от роду, я снова стал студентом, правда, работающим. С первого сентября мы стали посещать лекции, как учащиеся вечерней школы. Так как я работал посменно, то некоторые занятия приходилось пропускать.
От одной молодой женщины, работавшей в милиции и учившейся вместе с нами, я услышал историю жизни Владимирова, нашего преподавателя математики, который запомнился мне ещё по вступительным экзаменам.
В конце тридцатых годов Владимиров был перспективным молодым математиком, преподавал в московском вузе и защитил кандидатскую диссертацию. Но в 1940 году, видимо, по чьему-то доносу был осуждён как «враг народа» на пятнадцать лет и сослан в один из лагерей ГУЛАГа. Когда он отбыл срок наказания, въезд в Москву для него был закрыт, и в 1955 году его отправили в Асбест под надзор милиции. Первое время он жил в бараке и не чурался никакой работы. Здоровье его было сильно подорвано.
Через год его реабилитировали, вернули звание кандидата математических наук и сняли милицейский надзор. Он стал свободным гражданином, но в Москву не вернулся – его туда ничего не тянуло: его семья уже давно была не его семьёй, квартира тоже много лет назад сменила хозяина. Владимиров обратился в гороно с запросом о трудоустройстве. Ему предложили вакансию учителя математики старших классов в школе №2, он согласился. Кстати, в те года у него училась Рая. Она рассказывала, что как школьный учитель он был не слишком хорош – в классе обычно вёл себя, как преподаватель в большой вузовской аудитории: не стремился к тому, чтобы все его слушали, никого не призывал учить или запоминать, просто вёл урок. Кто хотел учиться, тот слушал, а кто не хотел, тот мог заниматься своими делами. Ещё дети обратили внимание, что входил он в класс всегда чуть ли не спиной вперёд, и посмеивались над этой странностью. Конечно, они не думали над тем, что делают с людьми года, подорванное здоровье и лагерная «закалка», для них это было смешно.
В общем, в школе он не прижился. Сначала перешёл в техникум, а потом и заочники ему подвернулись. С нами, как мне казалось, ему было проще и комфортнее, чем с детьми школьного возраста. Мы его понимали, а учились для себя – без принуждения.
* * *
Я немного раньше рассказывал про двухдневный поход, в который мы ходили с Фаиной и Володей Тюриными, будучи на каникулах в Горбуново в 1958 году. Но я тогда никак не предполагал, что Фая была на шестом месяце беременности. Они молчали, как партизаны, а я сам ничего не заметил. Тогда они учились очно на последнем курсе в Богдановичском горно-керамическом техникуме.
Под Новый год, 27 декабря 1958 года моя сестра родила дочь, которую назвали Леной. Фая не брала академический отпуск, не прерывала учёбу, и практически с малышкой на руках закончила техникум в 1959 году.
По распределению их направили работать в посёлок Нарышкино Орловской области. Они отработали там положенные два года, а затем им пришёл вызов на работу в Каменск-Уральский. Оказалось, что отец Володи – Александр Тюрин – встретил Володиного друга юности, Кудашева, который работал в Каменск-Уральском строительном тресте на высокой должности. Отец попросил, чтобы тот пригласил Володю с семьёй работать к себе.
В Каменск-Уральском Тюриным сразу дали однокомнатную благоустроенную квартиру. Мы с Раей приезжали в ним в гости на какой-то праздник. Там познакомились и с Кудашевым, молодым преуспевающим руководителем, а по совместительству другом моего зятя Володи.
На новом месте Тюрины прожили всего год с небольшим, и скоро им пришлось опять переезжать. Причиной этому была, как ни странно, большая политика.
В начале 1963 года Федеративная Республика Германия, до того поставлявшая в Советский Союз трубы большого диаметра, внезапно заявила, что эти поставки угрожают безопасности ФРГ и её союзников, и ввела запрет на дальнейшие поставки труб. Не делалось большого секрета из того, что в этом решении главную роль сыграло давление со стороны США. Белый дом считал, что постройка трубопроводов напрямую связана с обороноспособностью СССР. Несмотря на то, что Карибский кризис миновал, холодная война продолжалась.
Правительство СССР срочно дало задание Каменск-Уральскому строительному тресту выделить лучших специалистов из своей среды для коренной реконструкции Северского металлургического завода[49]49
Северский металлургический завод – ныне ОАО «Северский трубный завод». (Прим. ред.)
[Закрыть], находившегося в городе Полевском Свердловской области. На этом заводе планировалось наладить выпуск труб большого диаметра. Начальника и главного инженера строящегося участка завода назначили из Каменск-Уральского. Кудашев стал главным инженером новой стройки и забрал с собой Володю, которого назначил прорабом. Фая получила должность экономиста. Им дали трёхкомнатную квартиру на улице с громким названием Коммунистическая.
Уже в Полевском у них родилась вторая дочь, которую назвали Ириной. Володя очень хотел сына и сильно расстраивался по этому поводу. Но довольно скоро успокоился, сказав, что «видать, судьба такая».
Тюриным нужен был кто-то, кто присматривал бы за их детьми, и в сентябре Фая «забрала» у нас маму. Фаина не бросала работу, и после трёхмесячного декретного отпуска сразу вышла на работу.
Чтобы закончить историю про Северский завод, упомяну, что 31 декабря 1963 года на нём был запущен новый трубоэлектросварочный цех №2, который стал поворотной вехой в истории предприятия. После этого завод начал изменять ассортимент выпускаемой продукции и со временем превратился в трубный.
Глава 132. ОХ УЖ ЭТИ ПРАЗДНИКИ!
10 сентября мне исполнилось тридцать лет. На мой юбилей пригласили Кощеевых. К празднику купили две бутылки венгерского коньяка. Основным блюдом были пельмени, которые Рая состряпала собственноручно. Замечу, что тогда вообще все готовили пельмени сами, и поэтому они не считались повседневным блюдом. Никто и подумать не мог, чтобы покупать пельмени в магазине – их и в продаже-то не было.
За столом меня поздравляли, и одну бутылочку мы выпили. Нам стало весело, мы пели, немного потанцевали, а потом решили прогуляться. Открыли вторую бутылку коньяка, выпили по рюмочке, а остатки взяли с собой. Настроение у всех было приподнятое, мы ходили шумно, с песнями по пустынным улицам, иногда прикладываясь к горлышку бутылки. Тут вдруг Эмма предложила:
– Давайте целоваться! Чур, я целуюсь с именинником!
Она подскочила ко мне, повисла на шее и, не давая опомниться, поцеловала прямо в губы. Я не оттолкнул её, а обнял и ответил на поцелуй. Эмма увидела, как Рая и Гена смотрят на нас и выкрикнула:
– Что вы стоите? Целуйтесь!
Тут Гена схватил мою Раю и стремительно прильнул к её губам. Как говорится, «долг платежом красен». Вскоре мы вернулись домой, ещё немного посидели за столом. А потом проводили гостей до конца нашей улицы. Дальше они пошли одни.
Утром мы сели завтракать, но мне кусок в горло не лез. Возможно, виновато было похмелье, но я не удержался и заметил:
– Рая, а пельмени-то невкусные.
– А вот Гена вчера ел и хвалил, – возразила она.
Перед глазами у меня почему-то тут же всплыла вчерашняя картина их поцелуя. Я поднял тарелку с пельменями и с силой бросил её о стол. Тарелка разбилась на кусочки, а пельмени разлетелись по всей комнате. Рая, не говоря ни слова, начала искать глазами, что бы разбить в ответ. Ей на глаза попался стакан, она его взяла, размахнулась и бросила об стену. Стакан разбился вдребезги. Мы посмотрели друг на друга, громко выдохнули и засмеялись. В общем, «выпустили пар». Совместно собрали осколки и навели порядок.
Больше мы посуду никогда не били. Может, не было повода, а может, после первого опыта стали мудрее. А на память об этом случае на нашем круглом столе осталась заметная вмятина от разбитой мною тарелки.
* * *
Через полтора месяца мы отмечали двадцатидвухлетие Раи. Снова пригласили Эмму с мужем. День был рабочим. В пять часов я пришёл с работы, немного помог жене по хозяйству. Когда пришли гости, мы сразу уселись за стол. Открыли шампанское. Застолье длилось довольно долго, а потом мы включили музыку. В этот раз мы хорошо «напоздравлялись». Я почувствовал, что хочу спать, и всем сказал об этом. Тут же прилёг на свою кровать – почувствовал, что иначе мне будет плохо.
Сквозь полудрёму я слышал, что гости наши не собирались уходить, а решили переночевать у нас. Рая была не против, я тоже со своего места махнул рукой в знак согласия. У нас теперь была запасная кровать, на которой до отъезда в Полевской спала мама. И тут вдруг Эмма делает Рае необычное предложение:
– Давай я лягу с Виталиком, а ты с Геной?
И, не ожидая ответа, она перемахнула через меня и оказалась на моей кровати у стены. Я лежал с закрытыми глазами, но всё слышал и понимал, что происходит что-то неправильное. Тут выключили свет, и до меня дошло, что Рая легла в одну постель с Геной. Я начал трезветь, протянул руку и дотронулся до соседки по кровати. Она отвела мою руку, и тогда я совсем перестал понимать, что происходит. Я задал себе вопрос: «Зачем же она тогда ко мне ложилась?» – и ответа на него не нашёл. В комнате стояла абсолютная тишина – похоже, всем было неуютно. Тут, наконец, меня осенила мысль: «Если я собрался жить с Раей всю свою жизнь, то зачем заниматься этой ерундой?».
Я встал с кровати, включил свет и, подойдя к столу, ударил по нему кулаком и громко скомандовал:
– Подъём, всем!
Все, конечно, встали. Сам я сел на стул, облокотился на стол и со злым и угрюмым видом стал наблюдать, как одевались Кощеевы. Потом кто-то из них пробубнил: «До свидания», – и они ушли среди ночи. Мы их не провожали. По сути, получалось, что я их прогнал. Но впоследствии они не показывали вида, что на меня обиделись; Рая тоже не стала комментировать мои действия, возможно, берегла посуду.
В общем, свингеры из нас не получились. Наши отношения с Кощеевыми превратились из панибратских просто в дружеские: дежурные поцелуи в щёчку при встречах и расставании. А на праздниках мы стали ограничиваться умеренной дозой алкоголя, которая не мутила разум.
* * *
Как-то Николай Ситников дал нам напрокат дубовый двадцатипятилитровый бочонок. Сверху ёмкость туго закрывалась пробкой, а снизу был вделан симпатичный бронзовый краник. Мы купили три трёхлитровые банки виноградного сока, залили в бочонок, добавили пару килограммов сахара, кусочек дрожжей и несколько литров воды. Поставили на табуретку за печку и полтора месяца не трогали – там происходил естественный процесс брожения. Потом я понемножку дегустировал напиток, определяя его готовность. Как раз к Новому 1963 году я решил, что вино созрело.
Перед Новым годом к нам приехал Женька. В канун праздника ему должен был исполниться 21 год. Приехал он с друзьями. Один из них, Паша, уроженец Брянской области, приходился Рае двоюродным братом. Второй, Юра, был на год старше Женьки и уже отслужил в Советской армии. Они вместе закончили ремесленное училище и поступили работать токарями на Асбестовский ремонтно-механический завод (РМЗ). Их поселили в общежитии, но Женька попросился пожить у нас. Мы ему, конечно, не отказали. Новый год и одновременно день рождения моего брата решили отмечать дома. Купили синтетическую ёлочку, нарядили её игрушками. Женя пришёл к нам с другом Юрой. Паша, наверное, гостил у своего старшего брата, тоже машиниста электровоза, но из Южного рудника.
Первый тост мы подняли за день рождения Жени. Налили из бочонка по полстакана, поздравили, позвонились стаканами и сразу выпили до дна. Напиток оказался очень вкусным, и удержаться, чтобы не налить ещё, было невозможно.
Когда радио просигналило полночь по уральскому времени, с криками «Ура, да здравствует 1963 год!» – мы снова опорожнили очередные «половинки». Внезапно Рая почувствовала, что у неё сильно закружилась голова, и она решила прилечь на кровать. С большим трудом преодолев два метра до постели, она просто рухнула на неё и сразу уснула.
Теперь мы остались втроём, в чисто мужской компании, и продолжали не спеша угощаться вином из бочонка и закусывать тем, что было приготовлено молодой хозяйкой. Для наших гостей мы заранее приготовили постель прямо на полу. Наша предусмотрительность оказалась не лишней. Вторым «с дистанции» сошёл Женька и тут же улёгся спать.
Мне больше пить не хотелось, но Юра настаивал:
– Давай ещё по маленькой?
Я решил, что гостю отказывать неудобно, налил ещё почти по полстакана и сказал:
– Могу спорить, что ты это выпьешь, и ляжешь рядом с Женькой.
– Спорим, не лягу.
– На что?
– Давай на бутылку коньяка?
– Хорошо, договорились.
Разнимать спорщиков было некому. Мы выпили. Через некоторое время глаза моего оппонента стали мутнеть, голова падать на грудь, а он сам начал сползать со стула на пол. В конце концов он оказался на полу. Постаравшись принять сидячее положение, вцепился за стул и попытался подняться. Лишь только голова с ошалелыми глазами поравнялась со столешницей, он погрозил мне пальцем:
– Ты проиграл.
– Ты сначала на стул сядь, – возразил я.
Тут, похоже, последние силы покинули его, он окончательно свалился возле стола и больше не шевелился. Я уложил его рядом с Женькой на постель.
Меня самого немного удивило, что я оказался самым стойким из всей компании. Я приписал это тому, что уже в течение месяца пробовал наш убойный напиток, и организм успел к нему адаптироваться. Наконец, я всех уложил, пора было прилечь и самому.
* * *
Однажды к нам зашёл Николай Ситников. Мы угостили его вином из бочонка, и оно ему очень понравилось. Он тут же загорелся сам сделать подобное и решил забрать бочонок. Мы перелили остатки напитка в стеклянные банки из-под виноградного сока. Николай взял у нас рецепт, привязал бочонок на багажник велосипеда и был таков.
Больше мы ничего подобного не делали, да и едва ли смогли бы повторить столь удачный процесс.
