Текст книги "Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969"
Автор книги: Виталий Федоров
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 61 страниц)
Глава 46. СТРЕЛКОВЫЕ УПРАЖНЕНИЯ В НАРЯДЕ
Однажды меня назначили в дневной наряд на фланг с тринадцатой заставой. Напарником у меня был Хакимов – из новичков. Мы с ним пошли пешком на место службы через Арцепское ущелье, вдоль линии связи. Местом нашего назначения была опора, от которой линия делала небольшой поворот, и поэтому к опоре была поставлена подпорка-укосина. И тут мы увидели лыжи и лыжные палки – сломанные и явно простреленные. Замечу, что учёта за лыжами на заставе не велось, несколько десятков пар их стояло на веранде, «бери – не хочу». Брали те, кому это было нужно по службе или просто хотел пойти в наряд на лыжах. Вероятно, кто-то так и сделал, но обходным путём возвращаться не захотел; напрямую же, через ущелье на лыжах было слишком опасно (что я испытал на себе). Поэтому лыжи тут и бросили, надеясь потом забрать. Но скоро их туда не послали, а бесхозные лыжи стали для кого-то мишенью.
Мы с Хакимовым добросовестно несли службу. Видимость была хорошая: кругом белоснежный покров, лишь местами выступали каменные глыбы. Пространство просматривалось вплоть до горизонта. Периодически мы пользовались биноклем. В середине дня перекусили сухим пайком. Я же тем временем продолжал размышлять об увиденном.
От старослужащих я знал, что выстрелы и даже взрывы гранат в Арцепском ущелье и вблизи него на заставе не слышны, хотя наше место несения службы находилось с ней почти на одном уровне. Я обследовал простреленные лыжи и осмотрел опоры линии связи, обнаружив в них тоже следы пуль. «И чем мы хуже?» – подумал я. Да, дурной пример заразителен. Я предложил Хакимову:
– Давай тоже постреляем!
Мой напарник пожал плечами, как бы сомневаясь, но затем кивнул в знак согласия. Мы подняли две «побывавшие в употреблении» лыжи, воткнули их в снег метрах в пяти друг от друга, отошли метров на сорок, осмотрелись, на всякий случай даже воспользовались биноклем. Всё спокойно, никого кругом до горизонта не видно. Ложимся на снег и стреляем.
Первым выстрелил я – лыжа упала. Затем Хакимов – лыжа не шелохнулась. Мы убрали «мишени», вернувшись к своим непосредственным обязанностям, но через пару часов нас снова потянуло «на подвиги». Решили стрельнуть ещё по разу. Я сказал напарнику:
– Будешь стрелять в лыжу, пока не попадёшь.
– Непременно попаду, – пообещал он. И действительно, в этот раз поразил цель с первого выстрела.
Для себя же я использовал в качестве мишени бамбуковую лыжную палку, которую воткнул в снег около деревянной опоры линии связи. Я спустил курок, и палка упала в сторону от опоры. Одновременно послышался жуткий звук, что-то среднее между резким свистом и визгом: «взжжжж»! Через секунду стало тихо. Мы подбежали посмотреть, что это было. На палке, со стороны опоры, увидели след от пули, а на самом столбе после непродолжительных поисков обнаружилось продолговатое углубление. Я просунул в него шомпол. Он вошёл на три-четыре сантиметра и упёрся во что-то с характерным металлическим звуком. Получается, что пуля, отрикошетив от палки, изменила направление и вошла боком в деревянную опору, издав этот «вой».
На обратном пути мы с Хакимовым спустились в Арцепское ущелье «на пятой точке». Маскхалаты были довольно прочные – я не помню случая, чтобы они у кого-то порвались. Вернувшись на заставу, я рассказал о своих «подвигах» друзьям – Ивану и Вите. Они слушали и «мотали на ус».
На следующий день меня снова послали на тот же участок. А напарника мне дали другого – новичка из Ивановской области по фамилии Шавырин. Он довольно скоро обратил внимание на простреленные лыжи, ну и я ему рассказал, как мы вчера с Хакимовым упражнялись, и даже показал, куда попала отрикошетившая пуля. В течение смены мы с ним тоже стрельнули по паре раз. Перед возвращением на заставу я снял штык с винтовки и «окунул» её ствол в плотный снег на тропе, чтобы убрать следы копоти из ствола после стрельбы. Примкнул штык на место.
Мы пришли к заставе, но дежурный нам не позволил даже зайти в казарму, сразу направив на стрельбище. Там шли стрелковые учения. Погода между тем начала портиться: подул сильный ветер, повалил снег. На месте стрельб мы оказались одними из последних. Там находились начальник заставы, старшина и наш командир отделения. Упражнение было такое: встаёшь на исходную позицию, по команде бежишь метров тридцать, падаешь в снег и стреляешь в мишень, которая внезапно показывается в метрах 60–80 от тебя. Там в окопе сидит солдат с рацией и мишенью, и по команде «показать мишень» поднимает её вверх.
Каждый должен был сделать по пять пробежек и столько же выстрелов. Первый мой выстрел оказался необычным, с сильной отдачей. Даже плечо заболело. К счастью, остальные выстрелы прошли «в штатном режиме». На стрельбище стояли ящики с патронами – бери, сколько надо. Я пополнил свои обоймы.
На заставе первым делом решил почистить винтовку, и тут обнаружил, что не могу снять штык. Я попробовал всякие подручные средства, чтобы его сбить, но успеха не достиг. Постепенно до меня дошло, что я сам оказался виноват в случившемся, поскольку забил ствол винтовки снегом. Поэтому при первом выстреле и произошла отдача, а пуле пришлось с трудом преодолевать забитый ствол. Ничего не оставалось, как идти к начальнику заставы. Он внимательно посмотрел внутрь ствола, и задумчиво произнёс:
– М-да… Ствол раздут.
Я тоже заглянул в отверстие. Вначале не увидел ничего необычного, но, посмотрев внимательнее, заметил чёрное кольцо шириной около сантиметра внутри ствола, как раз в том месте, где примыкается штык. К счастью для меня, начальник не стал разбираться в случившемся, так как на стрельбище снег вполне мог попасть в ствол «естественным» путём. Он дал распоряжение старшине заменить мне оружие.
Мне выдали карабин образца 1944 года, который был короче и легче винтовки. Кроме этого, штык его откидывался вдоль ствола и не мешал, когда был не нужен. Карабинами у нас были вооружены кавалеристы. Единственным недостатком карабинов была меньшая точность, чем у винтовок, что обусловлено меньшей длиной ствола.
В эту же ночь мне пришлось идти в наряд. А на наш «стрелковый полигон» на стыке с тринадцатой заставой ещё с утра назначили моего земляка Витю Соловьёва и Ветрова. Как только они пришли на место, начали стрелять по лыжным «мишеням». Почему они не подумали, куда их поставить – я не знаю. Вышло, что лыжи воткнули в снег так, что пули летели в сторону соседней заставы. К тому же, невдалеке находился пограничный наряд, который и сообщил своим, что по ним ведёт огонь наряд двенадцатой заставы. С тринадцатой немедленно доложили нашим. Провинившийся наряд быстро сняли с дежурства и заменили другим. А Соловьёва с Ветровым отправили под охраной старшины в Ахалцихе.
Там «за нарушение воинской дисциплины» их наказали по полной программе. Соловьёву дали десять суток строгого режима, а Ветрову, как «рецидивисту», уже бывавшему ранее на гауптвахте – пятнадцать. При строгом режиме провинившегося не выпускали из камеры, питание – хлеб и вода. Впрочем, Ветров прослужил там два года в маневровой группе, многих знал, и друзья передавали ему кое-что съедобное. Он не жадничал и делился с Витей. Часовые их тоже жалели и что-то приносили. Так что они не сильно голодали.
А на заставе началось расследование. Начальник заставы вместе с командиром отделения отправились обследовать все опоры линии связи, места дислокации дневных нарядов, и обнаружили, что многие опоры в сторону тринадцатой заставы от Арцепского ущелья прострелены, разбит один изолятор. А что делалось на стыке застав, я уже описывал. На другом фланге ничего подобного не было (да и кто бы там стал стрелять – на заставе-то услышат). Зато обнаружили уйму окурков, особенно в кочёвке на высоте Плоской.
День клонился к вечеру, и многие солдаты уже выспались после ночного дежурства. Я же ещё валялся в постели, потому что поздно вернулся из наряда. А начальник тем временем решил провести комсомольское собрание. Проводилось оно прямо в казарме. Между двумя рядами коек поставили скамейки, напротив них – стол и два стула для секретаря комсомольской ячейки и начальника заставы.
Старший лейтенант Кириллов – начальник заставы – сам ещё был комсомольского возраста, ему шёл двадцать четвёртый год. Он слыл суровым, но справедливым командиром. Я никогда не видел, чтобы он шутил, смеялся или хотя бы улыбался. Никого особо не хвалил и, в принципе, не ругал. Всегда был опрятен, подтянут, в портупее и с пистолетом. Ростом был невысок, ноги чуть заметно «кавалеристские». У него был свой конь, на котором он часто ездил в седле в комендатуру или штаб отряда. Не был он мужчиной-красавцем: лоб высок, нос прямой, тонкий, острый, щёки заметно припухлые, тёмно-русые волосы зачёсаны назад. Старослужащие «за глаза» называли его Толбухин – был такой военачальник во времена Великой Отечественной войны.
Начальник рассказал о ЧП со стрельбой нашего наряда по наряду соседей, и сообщил, что двое наших солдат сидят на гауптвахте. Также он доложил «высокому собранию» о результатах обследования мест несения службы дневными нарядами. Начались небольшие дискуссии о возможности курения в дневное время. Начальник перевёл разговор на стрельбу и попросил сказать, кто знает «стрелков» или, может, сам хочет сознаться. Тишина… И вдруг поднимается рядовой Шавырин:
– Я вчера был в наряде днём с Фёдоровым. Он мне рассказал, как накануне они с Хакимовым стреляли. Ещё пробоины показал.
Начальник нахмурился и спросил:
– А ты сам стрелял?
– Нет, – не моргнув, соврал Шавырин.
– А Фёдоров?
– Он дважды стрелял.
– Где Фёдоров? – обратился начальник к дежурному.
– Он ещё отдыхает.
– После собрания поднимите его и ко мне в кабинет!
Я лежал не шелохнувшись, но всё слышал и видел. Моя постель была на верхнем ярусе и недалеко от стола.
– Иди сюда, Хакимов, – негромко приказал начальник. Тот встал и подошел к столу. При этом мы встретились с ним глазами. Начальник спросил:
– Ты стрелял в наряде?
Хакимов метнул на меня вопросительный взгляд. Я едва заметно кивнул – соглашайся, мол.
– Да, стрелял, – спокойно ответил Хакимов.
– Сколько раз? – продолжил допрос старший лейтенант. Я показал один палец.
– Один.
– А Фёдоров?
– Он два раза.
– А тебе не было обидно, что он стрелял два раза, а ты один? – задал начальник неожиданный вопрос. Хакимов нашёлся:
– Никак нет. Он ведь старший наряда.
Все засмеялись, но начальник сохранил строгое выражение лица. На этом собрание закончилось.
Я всё ещё притворялся спящим, когда к моей койке подошёл дежурный и стал меня будить:
– Поднимайся, тебя вызывает начальник заставы.
– Зачем? – сделал я недоумённое лицо.
– Там узнаешь, – пообещал он.
Я быстро оделся и пошёл в кабинет к начальнику. Он был готов к разговору со мной, чего о себе я утверждать не мог. Говорил он, не повышая голоса, но строго:
– Ты знаешь, что твои товарищи Соловьёв и Ветров на гауптвахте сидят?
– Да, знаю.
– Ты тоже это заслужил! Если что-то подобное повторится – сразу посажу!
Куда посадит, он уточнять не стал. А под конец сказал:
– Но надеюсь, что я сделаю из тебя отличного солдата. А сейчас в наказание снимаю тебя со старшего наряда. Можешь идти.
– Слушаюсь! – я перевёл дух.
Ребята стояли и ждали меня у дверей кабинета начальника. Панин и Хакимов начали допытываться, что и как.
– Разжаловали в младшие наряда, – ответил я.
– Что думаешь делать с Шавыриным? – спросил Иван.
– Да ничего, – отмахнулся я. – Пусть выслуживается. Может, до каптенармуса дослужится.
– Прямо руки чешутся! – вздохнул Панин.
– Не вздумай – нам же хуже будет… Начальник мне пригрозил, так что я у него на крючке. А Шавырин, если что, точно нажалуется. Если бы он на меня напраслину возвёл, я бы его сам проучил, а по сути-то он правду сказал.
Но всё-таки, видимо, помня про этот случай, начальник никогда нас с Шавыриным больше вместе в наряд не ставил, а сам Шавырин старался лишний раз мне на глаза не попадаться.
Через некоторое время Иван мне доверительно сообщил, что изолятор на опоре связи на спуске разбил он – на спор с напарником – одиночным выстрелом из автомата. Изолятор тогда разбился, а провод остался цел и держался на крючке, связь не оборвалась.
Наверное, по иронии судьбы скоро пришёл из штаба части приказ: «Направить рядового Панина Ивана на учёбу в город Тбилиси в сержантскую школу связи». В будущем ему самому придётся восстанавливать линии связи, повреждённые не только стихией, но и такими «хулиганами», каким был он сам. Вот так закончилась недолгая эпопея старшинства нашей троицы.
* * *
День прощания с Иваном был грустным, несмотря на то, что нам привезли кинофильм. Кино нам показывали раз пять-шесть в году, фильмы в основном были патриотическими, о прошедшей войне. На этот раз кино было о Сталинградской битве – «Великий перелом». Нам же хотелось бы посмотреть что-то о мирной послевоенной жизни, поэтому фильмы смотрели не очень увлечённо. В основном зрители сидели в широком проходе между двухъярусными железными койками. Мы же с Иваном сидели на «втором этаже».
После фильма был боевой расчёт. Мне предстояло идти вечером в наряд, а Ивану рано утром отправляться в штаб части. На память я ему подарил свою первую сделанную на заставе фотографию. А у него такой не было – когда нас фотографировали, Иван был в наряде. Он хотел подарить мне хоть что-нибудь, напоминавшее о себе. Нашёл лишь гражданскую фотографию, где он стоит у какой-то скалы в компании одного юноши и двух девушек. Сделал надпись на обороте: «На память Фёдорову Виктору от друга Панина Ивана. Помни нашу дружбу, хотя не долгую, но зато – хорошую. 22-V-1952 г.». А ведь это фото напоминало бы ему «гражданку»… У меня аж ком к горлу подступил, чуть не прослезился, думая о том, как он хотел, чтобы я его помнил!
Вечером я пошёл в наряд, он вышел меня проводить. Был конец мая, но у нас по-прежнему зимняя погода. Я при полном зимнем обмундировании и вооружён «до зубов». Мы с Иваном обнялись и пожелали друг другу счастья. Утром я пришёл из наряда – его уже не было.
Глава 47. АНИКИ-ВОИНЫ
Мартынов пришёл на заставу с пополнением, он был родом из Ивановской области. Рослый, полный, если не сказать «толстый». К нему вполне бы подошли эпитеты «рохля», «тюфяк», «обжора», «неряха». Ел он за двоих, иначе был голоден. Ему, как бы шутя, предлагали третью порцию, он же не отказывался и съедал. А потом ходил, оглашая воздух громкой отрыжкой и «пуская газы».
Как-то меня с ним послали в наряд – в дозор на лыжах (в то время я ещё был старшим наряда). Нужно было пройти параллельно границе весь наш участок, осмотреть снежный покров – нет ли следов нарушителей. Ходил он на лыжах медленно, но всё-таки поставленную задачу мы с ним выполнили. Оставалось спуститься с горы Кюмбет и прибыть на заставу. Спуск был не очень крутым; я ехал впереди, а Мартынов по лыжне, проложенной мной. Дело было ночью, но я всё-таки заметил впереди по курсу большую снежную глыбу. Я её спокойно объехал, а Мартынов влетел прямо в неё. Я услышал сзади только «Ох!», треск ломающихся лыж, палок и шум рассыпающихся камней. Мне удалось быстро остановиться и вернуться к месту «катастрофы». Мартынов лежал, распластавшись на снежной глыбе, из-под снега были видны рассыпанные камни. Он стонал и не мог подняться на ноги.
– Ты сильно ушибся? – спросил я его.
– Нет, вроде. Но встать не могу.
Я помог ему освободиться от обломков лыж, которые зарылись не только в снег, но и в груду камней. Помог подняться.
– Идти сможешь?
– Смогу.
Как выяснилось, под снежным сугробом был построенный человеком копец из некрупных камней, вероятно, для прикрытия наблюдателя. Копец был разрушен Мартыновым при столкновении.
– Бери винтовку и лыжную палку, которая осталась цела, и идём на заставу, – скомандовал я.
Пешком было передвигаться трудно – ноги проваливались в снег до колен. Мартынов сделал несколько шагов и обессиленно сел на снег.
– Не могу больше идти…
– У тебя где-нибудь болит?
– Коленка болит, – вздохнул он.
– Тогда пойдёшь на моих лыжах, а я пешком за тобой.
До заставы оставалось около двух с половиной километров, и это расстояние мы шли больше часа. На заставе я сказал Мартынову:
– Если будет болеть колено, утром обратишься к старшине.
В этот раз у него всё обошлось, но вот служба на границе у него не получалась. Наряды у пограничников в основном в ночное время. Он же ночью бодрствовать не мог, буквально спал на ходу. Однажды его назначили в наряд со старослужащим Шлякиным – рязанским парнем, отслужившим на Кюмбете уже два года. Как только они прибыли на место назначения, остановились и сели – Мартынов сразу закрыл глаза и заснул. Шлякин удивился – как так можно? Разбудил его и заставил приседать. Тот раз десять присел. Шлякин ему говорит:
– Будешь смотреть в мою сторону, а я в твою. Наблюдаем также по сторонам и слушаем, не идёт ли кто. Понял?
– Понял – смотреть и слушать, – отозвался Мартынов.
Но не прошло и пяти минут, как он снова заснул. Шлякин рассердился – тряханул его и заставил бегать. Тот побегал, сел и снова заснул. Ефрейтор Шлякин был горазд на выдумки. Он изобрёл способ держать глаза подчинённого открытыми. Взял спичку, прикинул нужную длину, отломил головку. В очередной раз разбудил «подопытного», и сказал ему, что необходимо сделать, чтобы не засыпать. Мартынов безропотно согласился на эксперимент. Шлякин сделал распорочки из четырёх спичек для глазных век – по две на каждый. Веки раскрыты, глаза не закрываются. Красота! Готов бдительный часовой границы!
Увы, и этот способ работал недолго. Минут десять продержался Мартынов, пока чувствовал боль от обломков спичек. Сон его сморил, несмотря ни на что. Спички-распорки остались торчать на месте, глаза полузакрыты. А сам спит. Фокус не удался. Шлякин разочаровался, плюнул на воспитание и стал наблюдать в одиночку.
Когда он нам рассказывал про этот случай, все хохотали до коликов в животе. Начальнику же никто на Мартынова не жаловался. Не так уж и страшно – подумаешь, сходил с ним в наряд, отмучился за двоих, а когда ещё в следующий раз попадёт он к тебе – неизвестно. Да и не принято у нас было жаловаться, это Шавырин один такой на мою голову попался. В общем, начальник продолжал посылать Мартынова в наряд до тех пор, пока сам не убедился в его патологической сонливости. Было это так.
Мартынов со старшим наряда шли, не торопясь, по своему участку, и вдруг старший заметил идущих навстречу людей. Он залёг сам и дал команду напарнику отойти от тропы и залечь. Но тот стоял как истукан. Старший наряда и проверяющие обменялись паролем. Начальник заставы обратился к старшему:
– А почему это твой напарник не залёг?
– Не знаю, товарищ старший лейтенант. Я команду ему дал.
Когда все подошли к стоявшему «истукану», он спал стоя, оперевшись на винтовку. Когда его разбудили, он даже не мог сообразить, кто стоит перед ним. Тогда начальник стал требовательно, строго допрашивать старшего:
– Почему он в таком состоянии?
– Он всегда в ночном наряде в таком состоянии, – пришлось доложить старшему.
– Завтра оба ко мне в кабинет.
– Слушаюсь!
Больше Мартынова в наряд не посылали. Начальник передал его старшине в хозчасть. Старшина же определил его в истопники. В его обязанности входило нагревать воду в огромном котле для нужд бани, прачечной и для обогрева этих помещений. Топливом являлся мазут. Вот тут-то Мартынов и добрался до грязи. Всё обмундирование, лицо и руки его были в мазуте и копоти. В таком виде он даже ходил в столовую.
Однажды земляки увидели его пишущим письмо в Ленинской комнате, которая была у нас проходной – куда ни идёшь, её не минуешь. Зато там был стол и стулья. Его земляки смогли прочесть несколько строк из письма: «Мне здесь хорошо, – писал он. – Я расцвёл, как маков цвет». Впрочем, его щёки действительно были красными и толстыми, только вот грязноватыми. А водогрея из него тоже не вышло…
Начальник заставы сообщил «в верха» о неспособности Мартынова служить в пограничных войсках. И его с вещмешком за плечами отправили «по этапу» в другие войска. Потом он писал, что служит где-то на аэродроме.
* * *
Ещё один из вновь прибывших не смог адаптироваться к высокогорью. Точнее, не он сам, а его организм. У него довольно часто шла кровь из носа, и скоро его перевели на заставу, располагавшуюся намного ниже нашей.
Надо сказать, я тоже чувствовал здесь при беге или лыжных гонках неприятные ощущения в груди, которые раньше были мне незнакомы.
* * *
С осенним призывом появился у нас на заставе ещё один «неординарный» новичок – грузин с замысловатой фамилией Пичхнарашвили. Сходив несколько раз в наряд, он во всеуслышание заявил:
– Я сломал бы тому руку, кто меня сюда записал! И вообще мне здесь всё не нравится.
Его речи были неприятны всем, а особенно командирам. Может, конечно, со временем и привык бы, но тут произошёл случай, который заставил начальника заставы от него отказаться.
Был хороший зимний день. Начальство решило провести соревнование по лыжным гонкам на десять километров с массовым стартом, который, как и финиш, был у заставы. Были у нас сильные лыжники. Это наш земляк Ивонин, который быстро бегал, несмотря на свой невысокий рост. Был он блондином, причём даже брови были совсем белыми. Другой был из новоприбывших – высокий, худощавый, часто жаловался на боли в желудке, но как вставал на лыжи – сразу преображался.
Вот эти двое сразу оторвались от всех. За ними шла группа, в которой были Соловьёв, Максимов, я и другие. Последними шли неумёхи вроде Пичхнарашвили. На финише у заставы нас встречал с секундомером заместитель начальника заставы лейтенант Ежов и записывал результаты в свой блокнот. Вся трасса была на виду. Она проходила километров пять вдоль хребта, у его подножия. По самому же хребту проходила граница.
Пара лидеров обошла нас на несколько минут. Третьим финишировал Соловьёв, я за ним. В это время некоторые были ещё на полпути. Прошло более часа с начала соревнования, подходили последние лыжники, а мы уже отдыхали перед ночным нарядом. И тут начала резко меняться погода. Подул ветер, появились тучи, которые здесь просто стелились по земле, накрывая всё пространство. Стало темно, почти как ночью.
Проверили по списку всех стартовавших и финишировавших. Одного не досчитались – Пичхнарашвили. Тем временем уже начался настоящий снежный буран. На заставе подняли тревогу. Начальник заставы лично выбрал десять человек из опытных пограничников, умеющих хорошо ходить на лыжах. Я оказался в их числе.
Нас построили в одну шеренгу. Двоим дали ракетницы и ракеты.
– В случае встречи с потерявшимся дадите сигнал одной белой ракетой, – инструктировал нас командир. – Я пойду в середине поискового отряда с компасом. Идём в ряд на расстоянии видимости друг друга по фронту. Не забывайте, что мы ищем человека, заблудившегося в пургу. Идём до подножия хребта, если не найдём его раньше.
На правом фланге было пятеро уральцев: Ивонин, Копытов, Максимов, Соловьёв и я – крайний. Слева от нас шли москвичи и рязанцы. Продвигались мы не быстро, ориентируясь по направлению и скорости движения начальника. Быть крайним оказалось нелегко, сосед был только с одной стороны. К тому же приходилось дальше смотреть вправо. Так мы прошли минут двадцать, и строй наш начал нарушаться. Но скоро я увидел перед собой снежную гору, значит, дошли до подножия хребта. Начали стягиваться к середине шеренги и услышали там возбуждённые голоса. Я подошёл поближе и увидел такую картину: наши «спасатели» сгрудились на одном месте, смотрят вверх и что-то говорят. Я тоже задрал голову. Там, на высоте примерно десяти метров над подошвой хребта стоял наш Пичхнарашвили и обалдело глядел на всех нас. Начальник повысил голос, чтобы перекричать завывание ветра:
– Ты зачем туда забрался?
– Ну, там же застава, – ответил горе-лыжник и показал в сторону Турции.
– Спускайся давай. Сейчас мы покажем тебе, где застава!
– Не могу я, устал очень.
И действительно, снег немного выше был истоптан. Значит, он пытался карабкаться ещё выше. Лыж на ногах у него не было, они были воткнуты рядом с палками в снег. Кто-то подсказал, чтобы он бросил лыжи и палки вниз, а сам съезжал на заднице. Пичхнарашвили последовал совету, и через полминуты оказался прямо у наших ног. На заставу его тянули на буксире за лыжные палки. Буксировщики менялись. Он же, как малое дитя, не пытался даже шага сделать.
Трудно представить, что даже при плохой видимости можно так потерять ориентацию, чтобы говорить, что застава находится за высоким горным хребтом. Возможно, Пичхнарашвили, зная, что мы его будем искать, специально забрался вверх в сторону Турции (до которой оставалось меньше ста метров), чтобы его отчислили из штата заставы. А может, он замыслил перейти границу, да не успел – мы ему помешали, или он сам не смог преодолеть сто метров крутого подъёма. Вообще-то, за границей его бы никто не встретил с распростёртыми объятьями. Турецкие пограничники на зиму уходили в низовья, где было теплее. Наиболее вероятно, что, перейдя границу, он бы погиб там от голода, холода и усталости, так и не добравшись до населённой местности.
Так или иначе, он добился своего. Через день Пичхнарашвили был препровождён по инстанции. О дальнейшей его судьбе мы ничего не слышали. В общем, за год моей службы застава «Кюмбет» избавилась уже от второго «Аники-воина».
