Текст книги "Отверженные (др. перевод)"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 123 страниц)

IV. Наблюдения главной жилицы

Жан Вальжан имел осторожность никогда не выходить днем из дома. Но каждый вечер, в сумерках, он гулял час или два, иногда один, часто с Козеттой, отыскивая самые уединенные боковые аллеи бульвара и заходя в церкви, когда смеркалось. Он охотно посещал церковь Сен-Медара, которая была поблизости. Когда он не брал с собой Козетту, она оставалась со старухой, но для девочки было величайшей радостью гулять со стариком. Она предпочитала провести один час с ним, чем даже очаровательные часы с глазу на глаз с Катериной. Он шел, держа ее за руку и нежно разговаривая на самые разные темы.

Козетта оказалась очень веселой девочкой. Старуха вела хозяйство, стряпала, ходила за продуктами. Жили они скромно, хотя и не нуждаясь в самом необходимом, как люди очень стесненные в средствах. Жан Вальжан ничего не прибавил к своей обстановке, но только велел заменить стеклянную дверь сплошной, которая вела в каморку Козетты. На нем были его неизменный желтый сюртук, черные штаны и старая потертая шляпа. На улице его принимали за нищего. Зачастую добрые женщины оборачивались и подавали ему су. Жан Вальжан брал эту монету и низко кланялся. Случалось также, что, встретив какого-нибудь несчастного, просящего милостыню, он с живостью озирался, не смотрит ли на него кто-нибудь, и опускал в руку нищего монету, чаще всего серебряную, и удалялся крупными шагами. Это имело свои отрицательные стороны. В квартале он стал известен под названием «нищего, который раздает милостыню».

Старуха, главная жилица, существо угрюмое, завистливое, зорко наблюдающее за ближним, как и все завистники, пристально следила за Жаном Вальжаном, хотя он этого не замечал. Она была глуховата и вследствие этого болтлива. От ее прошлого у нее осталось только два зуба, один вверху, один внизу, и они беспрестанно натыкались друг на друга. Она пробовала расспрашивать Козетту, но та, ничего не зная, ничего не могла сказать, разве только, что они пришли из Монфермейля. Раз утром она увидела Жана Вальжана, входившего с каким-то, как ей показалось, особенным видом в одну из незанятых каморок лачуги. Она прокралась за ним, как старая кошка, и стала наблюдать сквозь щелку двери. Жан Вальжан, вероятно, из предосторожности, стоял спиной к двери. Старуха увидела, как он, пошарив в кармане, вынул оттуда футляр, ножницы и иголки, потом распорол подкладку сюртука, вытащил из отверстия пожелтелую бумагу и развернул ее. Женщина с ужасом убедилась, что это банковский билет в тысячу франков. То был всего второй или третий подобный билет, который она видела за всю свою жизнь. Она поскорее убежала, очень испуганная.

Несколько минут спустя Жан Вальжан подошел к ней и просил ее разменять билет, сказав, что это треть его годового дохода, полученная им накануне.

«Где полученная?» – подумала старуха.

Он выходил в шесть часов вечера, а государственный банк, конечно, не может быть открыт в такой час. Старуха отправилась менять билет, строя всяческие предположения. Этот билет в тысячу франков, обогащенный тысячами новых подробностей, вызвал множество недоумевающих толков среди кумушек улицы Винь-Сен-Марсель.

На следующий день случилось, что Жан Вальжан в одном жилете пилил дрова в коридоре. Старуха была одна в комнате и хозяйничала. Козетта наблюдала, как пилят дрова. Старуха увидела сюртук, повешенный на гвоздик, и осмотрела его; подкладка была заново подшита. Она внимательно ощупала ее и почувствовала в полах и у проймы толстые пачки бумаги. Вероятно, еще банковские билеты по тысяче франков!

Кроме того, она заметила, что в карманах лежит много разных предметов. Не только нитки, иголки, ножницы, которые она уже видела раньше, а очень толстый бумажник, большой нож и, что всего подозрительнее – несколько париков разных цветов. Каждый из карманов сюртука казался целым складом на случай непредвиденных событий. Жители лачуги дожили таким образом до зимы.

V. Пятифранковая монета, падая на пол, звенит

Близ церкви Сен-Медара сидел обыкновенно нищий на краю заваленного колодца, и Жан Вальжан охотно подавал ему милостыню. Редко проходил он мимо этого человека, не сунув ему в руку несколько мелких монет. Иногда он даже заговаривал с ним. Завистники этого нищего уверяли, что он из полиции. Это был старый семидесятипятилетний церковный сторож, постоянно бормотавший молитвы.

Раз вечером Жан Вальжан, проходя по тому месту, на этот раз один без Козетты, опять увидел нищего на его обычном месте под фонарем, только что зажженным. По своей привычке он сидел сгорбившись и казался погруженным в молитву. Жан Вальжан подошел к нему и сунул ему в руку свое обычное подаяние. Нищий быстро вскинул глаза, пристально взглянул на Жана Вальжана и снова поспешно опустил голову. Это движение было быстро, как молния, но Жан Вальжан почувствовал точно потрясение. Ему показалось, что он увидел при свете фонаря не спокойное, невозмутимое лицо старого церковного сторожа, а какой-то страшный, знакомый грозный образ. Впечатление было такое, словно он вдруг очутился во мраке лицом к лицу с тигром. Он отшатнулся в ужасе, пораженный, не смея ни дышать, ни сказать слово, ни бежать и пристально уставившись на нищего, который понурил голову, обмотанную тряпкой, и, казалось, не обращал больше ни на что внимания. В этот странный момент инстинкт, быть может таинственный, инстинкт самосохранения удержал Жана Вальжана, и он не произнес ни слова. У нищего был тот же самый рост, те же тряпки, тот же вид, как и в предыдущие дни.

«Что со мной?.. – подумал Жан Вальжан. – Я с ума сошел! Это сон, этого быть не может!» – И он пришел домой глубоко встревоженный.

Он едва осмеливался признаться самому себе, что ему почудилось лицо Жавера.

Ночью, размышляя об этом, он пожалел, что не заговорил с нищим, чтобы заставить его еще раз поднять голову.

На следующий день в сумерках он опять отправился туда. Нищий сидел на своем месте.

– Здравствуй, милый человек, – решительно обратился к нему Жан Вальжан, подав ему су.

Нищий поднял голову и ответил своим жалобным голосом:

– Спасибо, сударь.

Без сомнения, это был старый сторож.

Жан Вальжан почувствовал себя окончательно успокоенным. Он даже засмеялся.

«И чего это мне почудился Жавер? – подумал он. – Я, кажется, становлюсь мнительным».

Больше он об этом не думал.

Несколько дней спустя, часов в восемь вечера, сидя в своей комнате и слушая, как Козетта читает вслух, он вдруг услышал, как кто-то отпирает, а потом запирает входную дверь лачуги. Это показалось ему странным. Старуха, единственная обитательница дома кроме него, ложилась спать, как только стемнеет, чтобы не жечь понапрасну свечи. Жан Вальжан знаком велел Козетте замолчать. Он слышал, как кто-то поднимался по лестнице. Пожалуй, это могла быть и старуха, которая вдруг захворала и ходила в аптеку. Жан Вальжан начал прислушиваться. Шаги были тяжелые и звучали как мужские; но ведь и старуха носила грубые башмаки, а шаги старой женщины очень похожи на шаги мужчины. Однако Жан Вальжан задул свечу.

Он послал Козетту спать, прошептав ей: «Ступай, ложись потихоньку и не шуми» – и когда он целовал ее в лоб, шаги вдруг смолкли. Жан Вальжан замер, безмолвный, неподвижный, обернувшись спиной к двери, не тронувшись со стула, затаив дыхание в темноте. По прошествии некоторого времени, не слыша ни звука, он бесшумно обернулся к двери и увидел свет сквозь замочную скважину. Этот свет казался зловещей звездой на черном фоне стены. Очевидно, там кто-то держал свечу и прислушивался.

Прошло несколько минут, и свет исчез. Но только он не услышал удалявшихся шагов, и это доказывало, что подслушивавший у двери снял сапоги.

Жан Вальжан бросился, не раздеваясь, на постель и не мог сомкнуть глаз всю ночь. На рассвете, в ту минуту, когда он задремал от утомления, его вдруг разбудил скрип двери, отпиравшейся в мансарде в глубине коридора, затем он услышал те же мужские шаги, как и накануне. Шаги приближались. Он вскочил с постели и приложил глаз к замочной скважине, достаточно большой, надеясь увидеть человека, пришедшего ночью в лачугу и подслушивавшего у его двери. Это был действительно мужчина, который прошел мимо комнаты Жана Вальжана на этот раз не останавливаясь. В коридоре было еще слишком темно, чтобы можно было различить его лицо; но когда человек подошел к лестнице, луч света, падая сверху, обрисовал резко его силуэт, и Жан Вальжан ясно увидел его сзади. Он был высокого роста, одет в длинный сюртук и нес дубинку под мышкой. У этого незнакомца была могучая шея Жавера.

Жан Вальжан мог бы увидеть его в окно, выходящее на бульвар. Но для этого следовало открыть окно, и он на это не решился.

Очевидно, человек этот вошел со своим ключом, как домой. Кто дал ему ключ? И что все это значит?

В семь часов утра, когда старуха пришла прибирать комнату, Жан Вальжан бросил на нее пристальный взгляд, но не задал ни одного вопроса. У женщины был ее обычный вид.

Подметая комнату, она сказала ему:

– Не слышали ли вы, как кто-то входил к нам сегодня ночью?

В те времена и на этом бульваре восемь часов вечера уже считалось глухой ночью.

– Кстати, – заметил он самым естественным тоном, – кто это был в самом деле?

– Новый жилец в нашем доме, – отвечала старуха.

– А как его зовут?

– Толком не знаю. Кажется, Дюмон или Домон, что-то в этом роде.

– А кто такой этот господин Дюмон?

Старуха взглянула на него своими маленькими глазками, как у хорька, и отвечала:

– Такой же рантье, как и вы.

Быть может, она сказала это без всякого умысла. Но Жану Вальжану показалось, что слова ее имеют какой-то особенный смысл.

Когда старуха ушла, он вынул из шкафа сто франков и сунул их в карман. Как он ни старался выполнить это дело как можно осторожнее, чтобы не слышно было звона денег, но одна монета выпала у него из рук и с шумом покатилась по полу.

Когда наступили сумерки, он сошел вниз и стал внимательно озираться по сторонам. Он не увидел ни души; бульвар был совершенно пустынен. Правда, можно было спрятаться за деревьями.

Он поспешно поднялся наверх.

– Пойдем, – сказал он Козетте.

Он взял ее за руку, и они вышли из дома.

Книга пятая
ПОГОНЯ

I. Стратегические зигзаги

К этим и последующим страницам, которые читатель встретит дальше, необходимо сделать небольшое отступление.

Много лет протекло с тех пор, как автор этой книги, вынужденный поневоле говорить здесь о себе, покинул Париж. С тех пор столица преобразилась. Новый незнакомый ему город вырос на месте старого. Излишне говорить, что автор любит Париж. Это родной город его души. Вследствие многочисленного сноса старых домов и строительства новых Париж его юности, тот Париж, который он благоговейно хранит в своей памяти, ныне уже достояние прошлого. Да будет ему позволено говорить об этом Париже, как будто он еще существует. Очень может быть, что автор поведет читателя на такую улицу, укажет ему такой дом, которых уже давно нет. Читатели могут проверить, если им это не трудно. Что касается автора, то он не знает нового Парижа, он пишет, имея перед глазами старый Париж, как иллюзию, дорогую его сердцу. Для него отрадно представить себе, что еще сохранилось кое-что из того, что он видел, когда жил на родине, и что еще не все исчезло. Когда живешь в своем родном городе, думаешь, что эти улицы для вас безразличны, что эти двери, эти окна для вас – ничто, что эти стены чужды вам, что эти деревья – первые встречные, на которые не стоит обращать внимания, что эти чужие дома вам не нужны, что эта мостовая, по которой вы ходите, – камни и не более того. Но впоследствии, когда вы покинули эти места, вы замечаете, что эти улицы вам дороги, что эти кровли, эти окна, эти двери нужны вам, что эти деревья – ваши любимые друзья, что эти дома, в которые вы не входили, близки вам и что на самой этой мостовой вы оставили часть самого себя, своей крови, своего сердца. Все эти места, которые вы уже не видите и, быть может, никогда не увидите более и образ которых вы сохранили в памяти, становятся для вас землей обетованной, являются перед вами окруженными меланхолическим ореолом, так сказать, принимают облик самой Франции, вы любите их, они воскресают в памяти такими, какими были прежде, вы упорно цепляетесь за них, ничего не хотите изменить в них, ибо облик родины дорог каждому, как лицо матери.

Итак, позвольте говорить о прошлом, как о настоящем. Сделав эту оговорку, мы просим читателя не упускать ее из виду и продолжаем наш рассказ.

Жан Вальжан тотчас же оставил бульвар и углубился в переулки, стараясь насколько возможно чаще сворачивать за угол и часто возвращаясь назад, чтобы убедиться, что никто за ним не следит.

Это маневр, свойственный зверю, которого травят охотники. На почве, где остаются следы, эта уловка имеет между прочими преимуществами то, что сбивает с толку охотников и собак. На охотничьем языке это называется «ложный уход на логово».

Ночь была лунная. Жану Вальжану это было даже на руку. Луна, еще невысоко поднявшаяся над горизонтом, отбрасывала по улицам большие пятна тени и света. Он мог идти вдоль домов и стен по темной стороне и наблюдать освещенную сторону. Должно быть, он не учел, что и теневая сторона ускользала от его наблюдения. Впрочем, пробираясь по пустынным переулкам, примыкающим к улице Паливо, он был почти убежден, что никто не следит за ним.

Козетта покорно шла, не задавая никаких вопросов. Страдания, пережитые ею за первые шесть лет ее жизни, придали какую-то пассивность ее натуре. К тому же – и мы не раз вынуждены будем вернуться к этому замечанию – она уже привыкла к странностям старика и к прихотям судьбы, и, наконец, около него она чувствовала себя в безопасности.

Жан Вальжан знал не больше самой Козетты, куда он идет. Он вверял себя воле Божией, подобно тому как она уповала на него. Ему тоже казалось, что его ведет за руку какое-то высшее, невидимое существо. У него не было никакого определенного намерения, никакого плана. Он даже не был совершенно уверен, что это Жавер, да если это и был Жавер, то он мог и не узнать его, Жана Вальжана. Разве не был он переодет? Разве не считали его мертвым? Однако за последние дни происходили довольно странные вещи. Этого было для него достаточно. Он твердо решил не возвращаться больше в лачугу Горбо. Как зверь, выгнанный из логовища, он искал ямы, куда спрятаться, пока не найдет себе жилища.

Жан Вальжан описал несколько зигзагов в разных направлениях по кварталу Муфтар, уже погруженному в сон, как будто еще существовала средневековая дисциплина раннего тушения огня; с искусным стратегическим расчетом он различными способами миновал улицы Сан-Зье, улицу Копо, Баттуар Сен-Виктор и улицу Пюи л'Эрмат. Там попадались и ночлежные приюты, но он не заходил в них, не видя ничего подходящего. Он даже не сомневался, что, если бы стали искать его следы, их непременно потеряли бы.

В то время, когда било одиннадцать часов в церкви Сент-Этьенн-дю-Мон, он проходил мимо бюро полицейского комиссара на улице Понтуаз. Несколько минут спустя он обернулся, повинуясь инстинкту. В это мгновение он ясно увидел, благодаря предательскому фонарю комиссара, трех людей, которые следовали за ним на довольно близком расстоянии и прошли один за другим под этим фонарем по темной стороне улицы. Один из троих вошел в аллею, ведущую к дому комиссара. Тот, который шел впереди, безусловно показался ему подозрительным.

– Пойдем, дитя, – сказал он Козетте и поспешно покинул улицу Понтуаз.

Он сделал крюк, обошел Пассаж Патриархов, запертый по причине позднего времени, и углубился в Почтовую улицу. Там есть перекресток, где находится ныне коллеж Роллен и куда примыкает улица Нев-Сент-Женевьев.

Месяц озарял перекресток ярким светом. Жан Вальжан встал под воротами, рассчитывая, что если эти люди все еще следуют за ним, то он хорошенько разглядит их, когда они пройдут по этому яркому пятну.

Действительно, не прошло и трех минут, как люди появились. Теперь их было четверо; все высокого роста, в длинных темных сюртуках, круглых шляпах и с толстыми дубинками в руках. Они способны были возбудить тревогу не только своим высоким ростом и могучими кулаками, но и своим мрачным таинственным шествием среди ночи. Точно четыре привидения, переодетых в буржуа.

Они остановились на перекрестке посреди улицы и образовали группу деловых людей, совещающихся между собою. Казалось, они были в нерешительности. Тот, кто, по-видимому, руководил ими, обернулся и с живостью указал правой рукой то направление, в котором следовал Жан Вальжан, другой с некоторой настойчивостью указывал в противоположную сторону. В то мгновение, когда обернулся первый, луна осветила его лицо. Жан Вальжан безошибочно узнал Жавера.

II. К счастью, по Аустерлицкому мосту ездят повозки

Все сомнения у Жана Вальжана пропали; но, к счастью, они еще продолжались у тех людей. Он воспользовался их колебанием; они теряли время, а он выигрывал. Выйдя из-под ворот, где он прятался, он пошел вдоль Почтовой улицы, по направлению к Ботаническому саду. Козетта начала уставать; он взял ее на руки и понес. Ни одного прохожего на улице; фонари не были зажжены, так как светила луна.

Он ускорил шаги. В одну минуту достиг он горшечной фабрики Габле, на фасаде которой ясно можно было прочесть при свете месяца старую надпись:

 
Здесь фабрика Габле и сына.
Прохожий, покупать спеши!
Горшки, тазы, котлы, кувшины —
Все предлагаем от души.
 

Он оставил позади Ключевую улицу, фонтан Сен-Виктор, прошел вдоль Ботанического сада и добрался до набережной. Там он обернулся. Набережная была пустынна. Улицы тоже. Ни души позади. Он вздохнул свободнее.

Вот и Аустерлицкий мост. В то время еще существовала плата за проход по мосту.

Он подошел к будке сборщика и выложил су.

– Следует два су, – заметил инвалид. – Вы несете большого ребенка, который может идти сам. Платите за двоих.

Он заплатил, раздосадованный тем, что привлек внимание. Беглец должен скользить незаметно, как уж.

Одновременно с ним большая повозка переезжала на правый берег Сены. Ему это было на руку, он мог пройти по всему мосту, скрываясь в тени повозки.

На середине моста Козетта, у которой отекли ноги, пожелала идти сама. Он спустил ее на землю и взял за руку.

Пройдя мост, он увидел немного вправо перед собой дровяные склады. Жан Вальжан направился туда; чтобы добраться до них, надо было отважиться пройти по довольно обширному пространству, совершенно открытому и ярко освещенному.

Он сделал это не колеблясь. Преследовавшие его, очевидно, потеряли след, и Жан Вальжан считал себя в безопасности. Его искали – это правда, но уже не шли за ним по пятам.

Узенькая улица, прозванная Шемен-Вер-Сент-Антуан, начиналась между двух дровяных складов, обнесенных высоким забором. Она была узка, темна, точно нарочно создана для него. Прежде чем войти в нее, он стал озираться.

С того места, где он стоял, виден был Аустерлицкий мост на всем его протяжении. На мосту появились четыре тени. Они шли от Ботанического сада и направлялись к правому берегу. Это были те самые люди, которых он опасался.

Жан Вальжан вздрогнул, как пойманный зверь. Ему оставалась одна надежда, что эти люди еще не вошли на мост в ту минуту, когда он, держа Козетту за руку, прошел наискось по большому освещенному пространству, и, следовательно, не могли видеть его.

В таком случае, если он углубится в узенькую улицу, простиравшуюся перед ним, если ему удастся дойти до дровяных складов, до болот, до незастроенных мест, то он еще может ускользнуть.

Он подумал, что можно довериться этой узенькой, безмолвной улице, и вошел в нее.

III. Смотри план Парижа от 1728 года

Пройдя шагов триста, он дошел до места, где улица раздваивалась, расходясь вправо и влево. Перед ним было две ветви в форме буквы Y. Которую выбрать?

Он не колеблясь пошел направо. Почему?

Дело в том, что левое ответвление вело к предместью, то есть к местам населенным, а правое – к воде, то есть в места пустынные.

Однако они шли довольно медленно. Мелкие шаги Козетты замедляли походку Жана Вальжана.

Он опять понес ее. Козетта положила голову на плечо старика и не вымолвила ни слова.

Порой он оборачивался и озирался. Он тщательно старался держаться неосвещенной стороны. Улица за ним тянулась прямо, без поворотов. Обернувшись первые два-три раза, он ничего не увидел, кругом царила глубокая тишина; он продолжил путь, слегка успокоенный. Вдруг, в очередной раз обернувшись, ему показалось, будто что-то движется по той же улице, далеко позади, среди темноты. Он кинулся вперед со всех ног, надеясь свернуть на какую-нибудь боковую улицу, скрыться в ней и таким образом еще раз сбить их со следа.

Он уперся в стену.

Эта стена, впрочем, не исключала возможности идти далее; она тянулась вдоль поперечной улицы, куда упиралась та, по которой он шел.

Еще раз приходилось решать – повернуть налево или направо. Он пошел направо. Переулок был застроен двумя рядами строений – сараев или амбаров, и заканчивался высокой глухой стеной, ярко белевшей вдали.

Он взглянул налево. С этой стороны переулок был открыт и на расстоянии двухсот шагов пересекался какой-то улицей. Вот где было спасение.

В тот момент, когда Жан Вальжан решил повернуть налево, чтобы добраться до улицы, видневшейся в конце переулка, он увидел на углу его какую-то мрачную неподвижную фигуру, словно статую.

Это был человек, очевидно, стороживший в этом месте, преграждая ему путь.

Жан Вальжан отшатнулся назад.

Та часть Парижа, где находился Жан Вальжан, заключающаяся между предместьем Сент-Антуан и Папэ, принадлежит к числу тех, которые теперь имеют совершенно другой вид; по мнению некоторых, это их обезобразило, а по мнению других – украсило. Пустыри, огороды, дровяные склады, старые строения – все это исчезло. Теперь там широкие улицы, совсем новые, площади, цирки, ипподромы, железнодорожные вокзалы, между прочим, тюрьма – Мазас; как видите – прогресс вместе с исправительным учреждением.

Полвека тому назад, на обиходном народном языке, который весь основан на традициях и упорно называет институт «Четырьмя нациями», а Комическую оперу – «Федо», то место, куда попал Жан Вальжан, называлось «Малый Пикпюс». Есть много имен старого Парижа, таких, как ворота Сен-Жак, Парижские ворота, застава Сержантов, Свинари, Галиот, Целестинцы, Капуцины, Молотки, Грязи, Краковское дерево, Малая Польша, Малый Пикпюс, которые уцелели до сей поры. Эти обломки прошлого сохраняются в народной памяти.

Малый Пикпюс, который, впрочем, существовал недолго и всегда только напоминал квартал, имел в то время монашеский облик испанского городка. Дороги были плохо вымощены, улицы еле застроены. За исключением двух-трех улиц, о которых мы упомянем, там были одни стены, одни пустыри. Ни одной лавки, ни одного экипажа, тут и там изредка виднелся свет в окнах, и тот тушился повсеместно после десяти часов. Сады, монастыри, дровяные склады, болота, редкие, низенькие домишки, заборы, за которыми не было видно домов.

Вот каков был этот квартал в минувшем столетии. Революция уже сильно исковеркала его. Республиканские власти разорили его, проломали в нем бреши, переиначили по-своему. Там были устроены склады мусора. Тридцать лет тому назад этот квартал уже исчезал под новыми строениями. Теперь его уже нет. Малый Пикпюс, от которого не осталось и следа на современных планах, довольно ясно обозначен на плане 1727 года, изданном в Париже у Дениса Тьерри на улице Сен-Жак, а в Лионе у Жана Жирена, на улице Мерсьер. Пикпюс состоял, как мы уже говорили, из улиц, образующих букву Y – это была улица Сент-Антуан, делящаяся на две ветви, и та, что слева, имеющая название улицы Малый Пикпюс, а справа название улицы Поленсо. Обе ветви Y соединялись наверху перекладиной; эта перекладина называлась улицей Прямой Стены. В нее упиралась улица Поленсо; улица же Малый Пикпюс доходила до рынка Ленуар. Прохожий, направляясь от Сены и дойдя до оконечности улицы Поленсо, имел по левую сторону улицу Прямой Стены, круто поворачивающую и образующую прямой угол, перед собой – стену этой улицы, а направо продолжение той же улицы Прямой Стены – глухой переулок Жанро.

Именно в этом месте очутился Жан Вальжан.

Завидев черный силуэт, стороживший на углу улицы Прямой стены и улицы Малый Пикпюс, он отшатнулся. Сомнений не могло быть никаких. Эта тень подстерегала его.

Что делать?

Отступать и возвращаться было уже поздно. Движущиеся люди, которых он видел в тени на некотором расстоянии, без сомнения, были Жавер с его полицейскими. Жавер уже, вероятно, находился в начале той улицы, по которой шел Жан Вальжан. По всему было видно, что Жавер заранее изучил эту паутину улиц и принял меры, отправив одного из своих людей стеречь выход. Эта догадка, столь близкая к истине, вихрем пронеслась в измученном мозгу Жана Вальжана. Он осмотрел глухой переулок Жанро – там стена. Взглянул на улицу Малый Пикпюс – там стража. Эта сумрачная фигура выделялась силуэтом на белесоватой мостовой, залитой лунным светом.

Двинуться вперед значило наткнуться на этого человека. Отступить – значило отдаться в руки Жавера. Жан Вальжан чувствовал, будто он попал в петлю, которая медленно затягивается на его шее. Он взглянул на небо, полный отчаяния.