Текст книги "Потомок седьмой тысячи"

Автор книги: Виктор Московкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 46 страниц)

2

В квартире служащего фабрики мистера Дента сидел гость. Гость был приятным, об этом говорил весь вид хозяина. Сухощавый, жилистый Дент доверху наполнял бокалы светлым вином, услужливо пододвигал закуски, просил отпробовать фаршированную щуку, аппетитно лежавшую на тарелочке, приправленную с боков зеленью.

Беседовали тихо, покойно, никто не мешал. Жена Дента, хорошенькая блондинка с пышным бюстом, ушла в боковую комнату: разговор касался мужских дел; служанка бесшумно копошилась на кухне.

Сам Дент не ел, не пил, вздыхал печально:

– Какая жалость… Какая жалость. Потеря мистера Кноопа… Кто мог подумать? Я удручен.

Гость налегал на закуски, поглядывал на часы – нужно было успеть к вечернему поезду. Холеными пальцами осторожно брал дольку лимона, положив на язык, от удовольствия жмурился.

– Хозяин ценил вас, мистер Дент…

– О, это был большой человек! – Дент облокотился на стол, старался заглянуть в бесцветные с напухшими веками глаза собеседника – ждал, когда сообщит о главном. И опять вздыхал: – Что теперь будет? Какая потеря…

Говорили о внезапной смерти главы крупнейшей фирмы Романа Романовича Кноопа. Совладелец ста двадцати двух предприятий, монопольный поставщик английского оборудования для текстильных фабрик, торговец иностранным хлопком – вот кто такой мистер Кнооп, взявший русское имя и отчество. В ходу была поговорка: что ни церковь – то поп, что ни фабрика – Кнооп… Смерть Романа Романовича не зря беспокоила Дента. Он был агентом – посредником фирмы. Заказы с местной фабрики шли через него. Дент оформлял их не без пользы для себя. Что-то будет теперь? Нежданный гость, представитель фирмы Кноопа, взволновал Дента: с добрыми или худыми вестями вошел он в дом? Почему так долго молчит, отделываясь пустячными замечаниями?

Тот наконец насытился, поблагодарил за радушие. Взгляд упал на пепельницу, пододвинутую Дентом: на дне свинцовой раковины изображение обнаженной женщины.

– Занятная вещица, – хмыкнул он. Повертел в руках, полюбовался и осторожно поставил перед собой.

– Изделие здешнего заводчика Оловяшникова, – пояснил хозяин. – Пользуется спросом.

Гость опустил горящую спичку на свинцовую красавицу, поднял осоловелые, тусклые глаза и впервые осмотрелся. Большая квадратная комната с высоким потолком казалась пустоватой, хотя по бокам стояли два громоздких кожаных дивана, тяжелые, мягкие кресла. Стол, за которым они сидели, был придвинут к простенку. Оборчатые белого шелка занавеси наполовину закрывали окна, и сквозь запотевшие стекла слабо проступали освещенные фабричные корпуса.

Его внимание привлекла узорчатая льняная скатерть на стене, заменявшая ковер.

– И это, полагаю, изделие местных фабрикантов, – сказал он, подходя ближе и с интересом разглядывая затейливый рисунок. На отбеленном серебристом полотне нежно вырисовывалась водная гладь с едва заметными рябинками от бегущего на полных парусах судна. Точно из воды поднимался перед кораблем сказочный замок – обетованная земля, желанное пристанище. Но это только на первый взгляд. Почему-то настораживают бочки, выброшенные на берег, якоря, наполовину занесенные песком. Не гибель ли ждет рвущееся к замку судно?.

Приезжий коротко вздохнул, возвращаясь к столу.

– У вас счастливый дар, мистер Дент: умеете находить то, что потом приобретает ценность. Я вам завидую.

Дент весело оскалился.

– Делать находки – моя слабость. Эту старую скатерть ткали давно-давно на здешней фабрике. О, тогда мастера были искусными художниками. Я купил ее у одной обедневшей вдовушки. Она прекрасно сохранилась… Нет, нет, не смейтесь. Я имел в виду скатерть.

– Понял, понял, мистер Дент. – Гость снова взглянул на часы. – Жаль уходить, у вас так уютно. Но поезд есть поезд – опоздавших не ждет. Мистер Дент, вас интересуют дальнейшие дела фирмы…

«О, он меня уморит!» – Дент судорожно сглотнул, ожидая услышать: «Нет больше надобности в ваших услугах. Мы извиняемся, но…»

– Потеря хозяина привела к серьезным осложнениям, но… – Представитель фирмы помедлил, подбирая нужное слово. Дент нервно сжал подлокотники кресла, смотрел не мигая. – …Но мы сохраняем свои дела. Это должно вас радовать. Не правда ли?

– О, да! – расцвел хозяин. – Я очень, очень рад!

– Просили передать вам. – Объемистый пакет, извлеченный из желтого саквояжа, стоявшего у ног гостя, лег перед Дентом на стол. – Фирма рассчитывает на ваше сотрудничество…

– Хочу быть полезным, – поспешно вставил хозяин.

– Это несомненно. – По губам собеседника пробежала легкая улыбка. – Один вопрос, мистер Дент. Много ли ваших соотечественников на фабрике?

– Трудно, трудно. – Хозяин мрачно побарабанил пальцами по столу. – Мои соотечественники покидают фабрику один за другим и не по своей воле. Находятся русские инженеры.

– И от этого ничего не меняется, фабрика работает по-прежнему, – досказал тот.

– Может быть… – согласился Дент.

– Вы крупный специалист. – Гость придавил окурок в пепельнице. – Очень, очень занятное изделие этого Оловянишникова… Без вас не обойдутся.

– Хотел очень надеяться. – Серые, глубоко запрятанные глаза Дента повеселели. – Паровая машина… Нет русских техников, чтоб знали ее, как я.

– Отлично, это нас радует. – И он стал одеваться. Дент схватил пепельницу и понесся на кухню – вытрясать окурки. Вышел оттуда и с улыбкой подал.

– На память о посещении здешних мест. Она вам нравится.

– Вы любезны, я охотно принимаю подарок. – Гость засунул пепельницу в саквояж. – Эта вещица мне в самом деле нравится. Неплохая фантазия у господина Оловянишникова. – И уже от дверей добавил: – Примите мой совет, дорогой мистер Дент: почаще бывайте с фабричными. Это не всегда приятно, но есть польза. Они за вас будут стоять горой. Поверьте, нам интересно, чтобы за вас стояли горой. Насколько известно, фабрика и в дальнейшем будет расширяться, пойдут крупные заказы. Суть в том, чтобы не упустить их.

– Я слушаю внимательно.

– В пакете есть специальная сумма для подарков желательным людям. Не скупитесь. Стеснять вас не будем. И еще, каждый промах русского специалиста повышает ваши шансы. Не так ли?

– Вы совершенно правы.

– Желаю успеха, мистер Дент!

– Спасибо! – Хозяин энергично потряс холеную руку гостя. – В таком случае русские говорят: за совет спасибо.

3

Мелкая снежная пыль переметала улицу, грудилась к сонным домам с черными провалами окон. Стегал ледяной ветер в лицо. Небо низкое, мутное – темень. В такую погоду собак выпускать жалко, а тут службу неси. На печку бы сейчас, под тулуп, дремать под вой ветра. Через неделю Герасим Грачевник (детишки ждут не дождутся, когда мать будет тестяные птички печь), а холода, будь неладны, не отпускают… И зачем только занесла нелегкая к шестому корпусу – на дворника нарвался: «Разбой наверху, остановить надыть». Пришлось подняться – не будешь спорить. И вот история! Положим, сам-то Бабкин отпустил бы Крутова и обыск делать не стал, а если хожалый сообщит по начальству? Скандал! Тащи теперь в часть – за провинность. А велика ли провинность – книгу читать! Господи, что только делается в твоих владениях!

Бабкин поднял воротник, пошел боком, чтобы ветер не так сек лицо. Федор на полшага сзади. Особенно не торопится: не на свадьбу, ночь длинная – еще насидишься.

– Закоченеть можно, – недовольно проворчал служитель. – Давай побыстрее.

Ему неуютно от долгого молчания, пытается расшевелить Федора. Пусть бы ругался, что ли, и то веселее.

– Про что книжка-то, а?

Миновали уже часовенку на площади, двухэтажный магазин Подволоцкого, шли по Ветошной, когда мастеровой запоздало ответил:

– Все люди с одного места выходят, а потом живут по-разному, вот и объясняется в книжке, почему так.

– Врешь ты, – после длительного раздумья ответил Бабкин, – не могут писать об этом.

У здания (низ каменный, верхняя пристройка обшита тесом) входная дверь широко распахнута, в крыльце сугроб.

– Расхлебянили и не ума, – ругнулся полицейский, пропуская Федора вперед и пытаясь прикрыть за собой дверь. – Не свой дом, казенный, абы как…

В натопленном помещении за деревянным барьером сидел дежурный, клевал носом. Слушал Бабкина и не понимал, что от него хотят. Наконец уразумел, накинул шинель и пошел будить пристава, который жил тут же, в верхней пристройке.

– Закуришь, что ли? – спросил Федор. Бабкин стоял у печки, грел руки; усеянные капельками оттаявшие кошачьи усы топорщились. На лету поймал брошенный кисет, сварливо упрекнул:

– Поберегал бы, пригодится табачок-то.

Федор вскинул на него взгляд, чуть дрогнули светлые брови.

– Думаешь, надолго?

– Как сказать… – Бабкин зализывал кончик цигарки. – В первой части вот так же привел одного. Книжонок-то у него целый чемодан разыскали. На два года в ссылку поехал. Из марксистов, тех самых, которые супротив порядка.

– Какой я марксист, – стеснительно усмехнулся Федор. – И книжек-то всего одна. И ту дали.

Дверь стремительно распахнулась, через порог шагнул приземистый коротконогий человек – пристав Цыбакин. Глаза – буравчики, спрятанные под выступами надбровий, – остановились на Федоре, быстро ощупали с ног до головы. Лицо у пристава помятое, заспанное, мундир застегнут через пуговицу – не терпелось взглянуть на арестованного. Шутка ли: у фабричного в руках запрещенная книжка – такого еще за время службы не было. Вот он сидит, этот диковинный парень, и тоже не мигая смотрит на пристава – ни забитости, ни страха, одно любопытство. Грубоватое, скуластое лицо, бескровное, как у большинства фабричных, крутые плечи, завидный рост говорят о том, что силою он не обижен.

– Встать! – рявкнул пристав.

Мастеровой медленно, с неохотой поднялся. В голубых крупных глазах блеснул озорной огонек – не ускользнуло, как после окрика вздрогнул Бабкин, вытянул руки по швам.

Пристав круто повернулся, косолапо пошел в конец узкого коридора, в свой кабинет. Заскрежетал ключ в замке, скрипнула тоненько дверь.

– Пужливый господин, – вполголоса сказал Федор. – По струнке у него ходите?

Бабкин не ответил. Обдав холодом, с охапкой дров прошел с улицы дежурный, скрылся в кабинете пристава.

– Ты бы вздремнул пока, – оглянувшись посоветовал Бабкин. – Вишь, печку топить собрался. Любит ночью допрашивать… Когда человеку спать хочется, откровеннее рассказывает. Я вот тебя сдам дежурному да тоже к дому. С утра завтра. – Зевнул сладко, перекрестив рот, и договорил: – Норов-то свой не выказывай – не терпит, лучше кайся: не буду, мол, больше, черт попутал. Авось, все по-хорошему обернется.

Не такой уж добряк Бабкин, просто под настроение разговор вел, да и мастеровой чем-то приглянулся, – сочувствовал.

Кабинет пристава был глухой, с зарешеченными окнами, низким сводчатым потолком. Когда дежурный ввел Федора, в круглой обитой железом печке весело потрескивали дрова, от нее тянуло жаром. Пристав сидел за низким массивным столом, листал брошюру, рядом лист белой бумаги и длинная толстая линейка. Федор распахнул пальто, поудобнее уселся на стуле.

– Откуда она у тебя? – спросил Цыбакин мягко.

Федор сказал, что сидел в трактире купца Ивлева на Широкой улице, подошел к столу господин и подал книгу: читай, мол, для спасенья души. Думал, о святых – взял. Как пришел в корпус, показал другим мастеровым, сели посмотреть, тут на беду хожалый объявился.

Пристав подвинул бумагу, стал писать, наклонив голову к столу. На затылке у него ровная плешь величиной с круглую баночку из-под ландрина. Федор попытался отгадать, сколько приставу лет. Тридцать пять? Сорок? Пожалуй, что не больше сорока…

– Как звать того господина? – снова спросил Цыбакин, взглядывая на арестованного. – Как он выглядит?

Мастеровой сумел выдержать долгий пронизывающий взгляд, потер лоб, словно вспоминая.

– Звать будто Модест Петрович – слышал, окликали его. А выглядит не так чтоб приметно: черняв, роста среднего, черная бородка.

Карандаш опять забегал по бумаге, оставляя цепочки ровных круглых букв. Федор попробовал разобрать, что написано, но перевернутые буквы похожи одна на другую.

– Очень хорошо. – Злая усмешка пробежала по лицу пристава. – А что, ты когда-нибудь видел его до этого? Нет? С кем он еще говорил? Кто его окликал?

– Откуда я его мог видеть? – Федор отвечал медленно, обдумывая каждое слово. – И с кем говорил и кто окликал – тоже не ведаю, народу было много. Если бываете у Ивлева, так знаете, что у него по субботам делается. Зайти за книжкой назавтра обещался, это помню… Эх, встретить бы его – всю душу вытрясу, не обманывай. – Федор подался к приставу – голубые глаза чисты, без тени хитрости, – спросил встревоженно: – Верно, что для смуты подброшена?

Пристав отложил карандаш и, не спуская глаз с арестованного, стал рвать протокол на мелкие кусочки. Всего ожидал Федор, но не этого; с удивлением следил за его пухлыми, волосатыми руками.

– За складный рассказ спасибо, потешил, – вялым голосом сказал Цыбакин. – Теперь говори правду… Где взял книжку?

Мастеровой пожал плечами.

– Все – истинная правда!

В следующее мгновенье линейка взметнулась в руке Цыбакина, Федор вильнул головой, удар пришелся вскользь, по уху. Пристав резко поднялся, откинув стул.

Черты крупного лица стали жесткими, глаза из-под густых бровей смотрели недобро.

– Не перестанешь прикидываться, пеняй на себя, – с угрозой предупредил он. – Меня не проведешь.

Как будто ничего и не произошло, Федор сокрушенно махнул рукой.

– Нигде нет веры нашему брату. – Вместе с Цыбакиным проследил, как вспыхивают в печи обрывки протокола, договорил с той же обидою: – Что ты не сделай – всегда окажешься виноват.

– Работали бы усердно, жили смирно, тогда и вера придет… Вам государевы враги листки подстрекательские подсовывают, ловят простачков. Вы и рады. Посажу в холодную и будешь сидеть, пока не скажешь, где взял книгу.

У Федора сильно саднило ухо, морщился от боли. Сказал упрямо:

– Сажайте куда хотите, другого от меня не добьетесь.

Пристав велел дежурному увести арестованного.

Наутро в трактире Ивлева, двухэтажном деревянном доме с башнями по углам, за столиком у окна сидели одетые в штатское Бабкин и располневший, грузный городовой Попузнев. Выбор пал на них, так как оба недавно были переведены в фабричную слободку из города и еще не успели намозолить глаза.

Час был ранний, но трактир уже шумел пьяными голосами. Густой табачный дым поднимался к засиженному мухами, закопченному потолку. На грязном, заплеванном полу таял снег, принесенный на ногах. У двери за длинным выскобленным столом пили чай деревенские мужики, приехавшие на базар с дровами, сеном, квашеной капустой. По случаю воскресенья базар на Широкой был большой, торговали и в балаганах, и прямо на снегу. Пестрела на холстинах деревянная крашеная посуда, размалеванные куклы-матрешки, высились горкой свежеструганные, пахнущие смолой бочонки. Мужики, оставив товар на присмотр знакомым, заходили в трактир греться чаем.

Особняком держались фабричные, захватившие три столика справа от стойки. За этими столами разговор шел не о ценах, не о том, как прокормить семью до нового хлеба, – вспоминали, сдабривая речь крепкими словечками, мастеров и фабричных смотрителей: лютуют, совсем не стало житья. Чуть что – штраф, а голос подымешь – вылетишь за ворота. Тупо смотрели в стакан с чистым, как слеза, зельем – успокаивало.

Вертлявый парень из фабричных слонялся у длинного стола, пытался шутить с доверчивыми, степенными мужиками.

– Ов, ты, – говорил, дергая одного за рукав полушубка, – отчего у тебя пятки сзади?

– Где? – ошарашенно уставился на свои ноги мужик. С тяжелых разбитых валенок с густым слоем сенной трухи стаивал снег. Мужик недоверчиво пошевелил тупым носком, посмотрел подозрительно на пятку – все вроде как у людей. – Что пристаешь-то? – подумав, спросил он. – Аль неймется?

– Точно, батя, неймется, – с участием отвечал парень. – Ты тут посиживаешь, а я вот шел сейчас по базару – там такой переполох… Воз с сеном украли, а чей – никто не знает. Посмотрел бы, не твой ли.

– Откуда ты знаешь, что с сеном? – подозрительно спросил мужик.

– Все оттуда. Догадался.

– Обманываешь, – отмахнулся тот, но уже спокойно сидеть не мог, отодвинул недопитый чай и пошел из трактира: может, и правду сказал, лучше проверить.

Полицейские ни во что не вмешивались. Среди посетителей трактира похожего на Модеста Петровича не было, волноваться не приходилось. От скуки и они взяли штоф водки. Пили, закусывали отварной печенкой и солеными огурцами, посматривали. Оба были довольны: не на морозе, не на ногах, обтирали платками потные лица – дай бог приставу что ему хочется: уважил.

Пошатываясь и цепляясь за столы, подошел к ним мастеровой с испитым лицом, в драном полушубке, из-под которого виднелась серая от грязи нательная рубаха.

– Паше Палюле опохмелиться… христа ради. Век молиться буду, – простуженно попросил он.

У Попузнева широкое тупоносое лицо, обрюзгшее от водки и жира; раскрыв черный рот, бросал туда огурец, смачно приляскивал. Сказал мастеровому:

– Я выпью, а ты крякай, Паша Палюля. Легче станет.

Бабкин посмотрел на товарища, засмеялся: «Скажет же Попузнев». Выпил свою стопку, вытер кошачьи усы и долго нюхал корочку.

Паша Палюля ощерил гнилые зубы и пригрозил:

– А я вот штоф смахну на пол…

– Но-но, – посерьезнел Попузнев. – Иди откуда пришел, а то и скрутим.

Бабкину стало жалко мастерового. Стараясь не смотреть на Попузнева, налил полную стопку, указал:

– Пей, все мы люди… понимаем.

Дрожащими грязными пальцами мастеровой поднял стопку, бережно, до капли выпил. Поклонился низко Бабкину и без слов отправился в угол.

В трактир вошел высокий господин в длинном пальто, в меховой рыжей шапке, в белых валенках с галошами. Еще у порога весело оскалился, оглядывая посетителей. Пьяницы разинули рты – вот так гость!

Половой угодливо застыл перед ним, заглядывая в глаза. Но обладатель длинного пальто и белых валенок прошел мимо, к мастеровым. Там после некоторого замешательства нашли местечко. Господин плюхнулся на скамейку, сказал не спускающему с него глаз половому:

– Водки и кушать… для них угощенье, – повел рукой на все три столика, договорил: – Фабричные ребята! Я плачу.

Малый бросился за стойку, к хозяину. Низкорослый, с черной широченной, как лопата, бородой хозяин трактира Ивлев поклонился гостю, велел ставить на столы водку.

Мастеровые начали сдвигать столики. К гостю тянулись чокаться, называли благодетелем, щедрой душой. Выбрался из своего угла и Паша Палюля, пытался присесть вместе со всеми. Вертлявый озорной парень отпихивал его, приговаривал:

– Кати, кати, без тебя тесно.

Мастеровой умолял, прикладывал руку к костлявой груди:

– Дай Паше Палюле с хорошим человеком выпить.

На столе вместе с водкой появилось блюдо дымящейся паром требушины – пей, ешь, чего жалеть, меховая шапка платит. Паша Палюля пробился к богатому гостю, преданно смотрел в глаза: облобызал бы всего – сердце переполнено любовью, но стеснялся, норовил только усесться рядом.

Веселый господин подал ему стакан, больше всего опасался, как бы мастеровой не прикоснулся, пугливо оглядывал драный полушубок.

– У вас в этом, как там… миллион букашек, – сказал он Палюле.

– Не извольте волноваться, – успокоил тот, потряс перед ним полой. – Им тут цепляться не за что – одни дыры.

– О да, большие дыры, – с уважением сказал гость. Расстегнул свое пальто на меховой подкладке – жарко. Из внутреннего кармана торчали черенки двух деревянных поварешек. Вытащил их, сказал хвастливо: – Выбрал самые большие ложки… Одна ложка – полдня сыт. Щи хлебать.

Мастеровые засмеялись.

– Рот раздерешь щи хлебать, – сказал ему озорной парень. – Разливать щи она только годится.

– Только? – разочарованно переспросил гость. – Мужик тогда врал. Какая жалость! Сказал: всем ложкам ложка – щи хлебать, барыню плясать.

– Тут-то он прав. – Худощавый, стриженный под бобрик мастеровой взял поварешки, наклонился к колену и выбил такую дробь, что гость восхищенно ахнул. – Убери, – возвратил ему мастеровой. – Супругу потешишь. Не надо гармони.

– Я должен уметь стукать. Станешь приходить ко мне. Я беру у тебя урок.

– Ладно, – согласился мастеровой. – Отчего же не прийти. Мы на тебя, Сергей Сергеич, не в обиде, как ты к нам, так и мы к тебе. Приду. Вот о других иное скажем…

Налегли грудью на стол, зашептали жарко: обидчиков на фабрике на каждом шагу, слова не скажи – грозят за ворота. Взрослых-де начали заменять подростками– пальцы у них гибче, проворнее, а платить можно вполовину. У кого найти правду?

Вертлявый парень теребил богатого гостя за рукав, просил выслушать:

– Сам посуди, машину из ремонта сдал – все честь честью, работает. Утром прихожу – все-таки есть недоделки, всегда так бывает. Я не против поправить, а мне мастер штраф. Правильно это?

– Очень неправильно, – поддержал гость.

Все уже шумели, вставали с мест. Только полицейские застыли с напряженными лицами, косились на фабричных, на высокого человека в длинном дорогом пальто. Попузнев моргнул Бабкину. Поднялись. Никем не замеченные выскользнули за дверь.

Гость тоже долго не сидел. Расплатился, сказал мастеровым:

– Фабричные ребята… очень рад. Мне было приятно.

В сенях трактира с двух сторон обрушились на него полицейские служители, скрутили руки и без шума вытолкнули на улицу.