Текст книги "Потомок седьмой тысячи"
Автор книги: Виктор Московкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 46 страниц)
В последний день лета на Ивановском лугу, близ златоглавой церкви Иоанна Предтечи, с давних пор устраивались народные гулянья.
Еще за неделю до праздника со стороны луга стал доноситься стук топоров – плотники сколачивали качели, временные балаганы для распродажи мелкой домашней утвари, игрушек, ситца; строились блинные, чайные и прочие безобидные заведения. Ближе к Которосли, на возвышении, устраивался деревянный помост для духового оркестра фанагорийского полка. Полк квартировал неподалеку, в Николо-Мокринских казармах.
О празднике извещали зазывные афиши, расклеенные на всех городских улицах, висели они и в рабочей слободке.
Утро в день праздника выдалось сухое, хотя и ветреное. По утоптанной жухлой траве несло стружку, клочки бумаги. Вода в Которосли посерела от волн.
От фабрики через плотину валили густые толпы народа. Шли также по Большой Федоровской и возле Предтеченской церкви по наплавному мосту перебирались на луг. А от Спасской, Рождественской, Мышкинской улиц тянулись нескончаемым потоком городские жители. Народу собралось до десяти тысяч.
У балаганов – не протолкаться. Не то что покупать рвутся, – поглядеть, что там есть. Гомонят приказчики, расхваливая товар. Треплет на ветру вывешенный для глаза ситец: яркий – крупные красные розы, затейливые узоры; скромный – синий горошек по белу полю. Дразнят глянцем подвешенные за ушки хромовые сапоги.
У голубого с парусиновой хлопающей крышей балагана Федор примерял сыну обувку. Артемка сунул босые ноги в ботинки, зашнуровал и счастливо посмотрел на папаню, присевшего на корточках.
– Ну-ка топни, купец!
Артемка топнул. Ни капельки не жмут!
Федор расплатился. Взял еще с прилавка головной платок, что ярче. Может, порадуется Марфуша… Пошли искать своих. Наткнулись на крючников. Поздоровались. Афанасий Кропин спросил:
– С нами не хочешь?
– Некогда, – отговорился Федор. – Свои ждут.
– Иди, раз свои. Мы-то, оказывается, чужие…
Разошлись. Крючники заметно выделялись из толпы – не у каждого нашлась праздничная одежда. Их сторонились.
Тетка Александра, Екатерина Дерина и Марфуша пили чай за длинным, грубо сколоченным столом. Марфуша зарделась, когда Федор протянул ей платок. На голову надевать не стала, повязала на шею.
Он залюбовался ею.
– Будто к лицу? – проговорила она, краснея еще больше под его пристальным взглядом.
– Еще как к лицу… – Хотел позвать Марфушу прогуляться возле балаганов, но показались Василий Дерин и Андрей Фомичев с гармошкой. Василий поманил Федора к себе.
– Рыба по суху не ходит, – шепнул он, когда Федор подошел. – Выпить бы для веселья.
Федор порылся в карманах. После покупок осталось всего несколько медяков. Сказал, растерявшись:
– Деньги-то, оказывается, с крылышками…
– Да что ты! – подхватил Василий. – Тю-тю… Улетели? Возьми у Александры.
Федор замешкался. Стоит ли?
– Без меня обойдетесь.
– Ну вот, а я о чем говорил, – поспешно заметил Фомичев. – Он дружков теперь сторонится. Умнее всех хочет казаться… – Вытерпел ехидный взгляд Федора и пожаловался – Злится на вся и всех… Попросил свести со студентами и меня же потом облаял. А за что, спрашивается? Студенты не понравились. Не понравились, так смолчи: не они пришли к тебе, ты к ним… Они, может, еще больше обиделись…
– Завел, – Федор безнадежно махнул рукой. – Трепачи они, твои студенты. Так и передай им… Мерзопакостно…
– Чего? чего? – не расслышал Фомичев.
– Ничего… Не все лови, что плывет, – обмажешься.
– Заговариваться стал, – выслушав, заявил Фомичев. Потянул за рукав Василия. – Пойдем, Деря… Он еще и буйствовать начнет. Тогда не то услышишь.
Федор захохотал. Слишком неподдельным был испуг Фомичева.
– Ты что, в самом деле не хочешь с нами? – спросил Василий. И потребовал – Давай, что есть. Хватит нам и этих денег.
Пришлось подчиниться, чтобы не обижать приятеля. Направились к павильону, где продавалась водка.
В толпе шныряли подростки, ненасытно оглядывали балаган за балаганом, рвались к качелям, стойки которых возвышались над лугом. Играла полковая музыка. Ничто не мешало веселью. Даже городовые уходили со своих постов и собирались по двое, по трое, шутили, смеялись.
Так продолжалось до шести вечера, пока с берега реки не раздались мальчишеские крики. Подростки из рабочей слободки затеяли с городскими ребятами игру в бабки. То ли Егорка Дерни в самом деле схитрил, то ли городских зависть заела – у Егорки карманы топырились от выигранных бабок, – рослый плосколицый парень, ни слова не говоря, заехал ему по зубам. Васька Работнов смазал обидчику по уху. Началась свалка. Фабричные свистнули своим, городские не отстали – тоже позвали на помощь. Передохнули, выравнялись в две стенки и с гиком ринулись друг на дружку.
К месту драки помчались городовые. Со всех сторон подбегали взрослые. Напряженно всматривались: дрогни фабричные – придут им на помощь старшие: начнут забивать городских – и им подмога будет. Вспыхнула былая неприязнь к седьмой тысяче. Злобились фабричные на спесивых горожан.
Василий Дерин, выбравшись вперед, сжимал кулаки, стонал:
– Ну разве так я тебя учил, Егорша. Не мельтеши!.. По мусалам его, сразу осядет…
Васька Работнов бил неторопливо, заедет удачно под подбородок – с ног долой; сбычившись, идет на следующего. Егор крутился, как волчок, часто мазал, но и от ударов увертывался.
Музыка смолкла. Солдаты, опустив сверкающие трубы, вытянули с помоста шеи – любопытно.
Городовые наконец, собравшись все вместе, ринулись разнимать дерущихся. Шли стеной, чтобы отделить городских от фабричных. Замелькали здоровые кулаки над головами подростков.
В толпе возмущенно зароптали:
– Дорвались… Рады кулаки почесать о ребячьи шеи.
Фабричные переглянулись с городскими. Для самих было неожиданно: не извечная вражда пылала теперь во взглядах, а что-то доселе не испытанное, теплое.
Василий Дерин шагнул к подвернувшемуся городовому, как котенка, швырнул в сторону. Парень в поддевке– из городских – мягко принял служителя на руки, тут же поставил и со всего размаху хватил по уху.
Заревела толпа, ринулись в гущу свалки. Со всех сторон посыпались на блюстителей порядка тумаки и зуботычины.
Ахнули солдаты на помосте, расстегнули ремни с тяжелыми медными пряжками и бросились на выручку городовым. Засвистели ремни, служители приободрились, вытянули шашки. Плашмя стегали ими по головам. Слишком напористо шли солдаты, страшно вздымались шашки.
Толпа дрогнула.
Фабричные старались сбиться в кучу, пробивались ближе к рослому, заметному Афанасию Кропину, сзади которого теснились остальные крючники. Афанасий идет, как глыба, – пятятся от него городовые и солдаты, не помогают ни ремни, ни шашки.
Изловчился юркий городовой, ощерившись, стукнул шашкой по гармони, болтавшейся за спиной Андрея Фомичева. Жалко пискнула гармошка, упала на землю. Фомичев, жалея забавницу, нагнулся, чтобы поднять, и следующим ударом был сбит с ног. Осмотрелся служитель, выбирая новую жертву. Под руку подвернулся Федор Крутов. Взметнулась вверх тяжелая шашка. Федор успел защититься рукой, другой что есть силы ткнул городовому в лицо. Всю накопившуюся злость, всю ненависть вложил в этот удар. «Это тебе за запрещенную книжку, это тебе за полицейскую часть, куда каждую субботу хочешь не хочешь, показывайся, это тебе…» Замахнулся второй раз – и не ударил. Городовой медленно оседал, брякнулась на землю выпавшая шашка. Только тогда Федор почувствовал боль в руке. Она кровоточила.
Рядом сшибли еще блюстителя. И тогда дрогнули городовые. Сперва еще пытались отбиваться от наседавшей разъяренной толпы, а потом припустились к лаве через реку. Солдат, которые остались одни, толпа начала теснить к помосту, где толстый низенький капельмейстер Фурман, дрожа от ужаса, оберегал брошенные трубы.
Низкорослый солдат, вырвавшись из свалки, вскочил на помост, кинулся к инструментам. Над лугом понеслась боевая тревога.
Распаленные бойцы застыли на миг, оглядывались, словно удивляясь тому, что произошло. А от Николо-Мокринских казарм уже бежали, строясь на ходу, две роты фанагорийцев.
С фанагорийцами шутки плохи. Луг начал пустеть. Городские бросились по берегу реки, фабричные – к плотине и через наплавной мост к Предтеченской церкви. По пути перевернули лодку с арбузами, привезенными для продажи. Миновали прибрежные домишки и с криками, свистом выкатили на Большую Федоровскую улицу.
Когда солдаты прибежали на луг, на месте гулянки были женщины и малые ребята. Одна рота пустилась вдогонку за мастеровыми к плотине, другая по мосту перебралась через реку и побежала по берегу в обгон толпе. Преследовать горожан никому в голову не пришло.
На Большой Федоровской фабричные увидели троих городовых. Помчались с улюлюканьем за помертвевшими от страха служителями. Те догадались скрыться за воротами белильного завода Вахрамеева.
Фабричные постучали, поругались, но ломать калитку не стали.
Тем временем солдаты, бежавшие по берегу, обогнали толпу, сомкнутым строем перегородили улицу. Мелькали сзади них потрепанные служители: надеялись схватить зачинщиков, иначе скандал на весь город.
Федор растерял своих и стоял в толпе, решая, как лучше проскочить улицы, что ближе к вокзалу, кое-кто полез через забор, чтобы пробраться дворами. А солдаты, выставив винтовки с навернутыми штыками, теснили людей. Напряженные лица, стиснутые зубы; попадись такому – заколет.
Поредевшая толпа мастеровых хлынула назад. Федор рванулся к дощатому тротуару, намереваясь перемахнуть забор и укрыться во дворе. Подтянулся на руках и в это время услышал окрик. Прижимаясь к тротуару, зажатые людьми, медленно пробирались легкие дрожки. На козлах сидел невозмутимый Антип Пысин, сзади с расширенными от любопытства и страха глазами – Варя, сестра инженера Грязнова.
– Идите же сюда, – звала она. – Скорей!
Раздумывать не приходилось – солдаты были почти рядом. Федор вскочил в дрожки, стеснительно сел на краешек мягкого сиденья.
– Здравствуйте! – с радостью в голосе сказала девушка. – Что тут у вас происходит? Я так боялась… Теперь хоть защита есть.
Федор Посмотрел на широкую спину Антипа, усмехнулся осторожно – защитник ей едва ли требовался. Антип как ни в чем не бывало привычно покрикивал:
– Эй, посторонись! Дорогу, ребята, дорогу!
Мастеровые оглядывались, смотрели, кто едет, и расступались.
– Федор, у вас рука в крови… И синяк! Боже мой, какой синяк.
– Пустяки, барышня, – проговорил Федор. Спрятал окровавленную руку за пазуху.
Поравнялись с солдатами. Из-за их спины высунулся Бабкин, – ворот у мундира без пуговиц, грязная полоса от усов через всю щеку – был тоже в драке.
– Кто едет? – спросил стоявший впереди солдат, перегораживая путь винтовкой.
– Аль глаза застило? – вопросом ответил Антип. – Отведи пугалку, лошадь поранишь.
Бабкин, еще не остывший от схватки, подозрительно разглядывал Федора, гадал, не зная, как поступить. Не будь на дрожках барышни, велел бы солдатам стащить мастерового, тут побаивался: нажалуется начальству – себе в урон. Смолчал.
Среди солдат Федор признал, рябого, остроносого – с ним в Рабочем саду боролся на бревне. Как знакомому кивнул. Солдат глазом не повел, только что-то дрогнуло в лице, веселое, одобрительное. Отвел рукой своего товарища, остановившего дрожки, сказал Антипу:
– Проезжай. Ослобони улицу. – И добавил, ласково глядя на Варю: – С благополучием добраться вам до дому.
Антип причмокнул, дернул вожжи, солдаты остались позади.
– Пронесло, слава тебе господи, – сказал Антип с облегчением.
У Зеленцовского ручья Федор хотел выскочить, но девушка запротестовала:
– Не покидайте меня, я боюсь…
Федор подчинился. Было уже сумеречно. В окнах дома управляющего горел свет. Девушка отпустила Антипа. Он развернулся, пожелав хорошего сна, уехал.
– Тут тоже гуляют, – сказала Варя, прислушиваясь к голосам в доме. – Сейчас пройдем в мою комнату, сделаю вам перевязку.
– Неудобно, барышня.
– Почему неудобно? Не забывайте: я – фельдшерица, а вы – пострадавший. Как это вы руку рассадили?
– Шашкой попало.
– Какой ужас! – воскликнула она. – Идите за мной.
Стали подниматься по лестнице на второй этаж. Варя отомкнула ключом дверь в комнату, окнами на юг, затененную деревьями.
Показала на мягкое кресло в белом чехле.
– Садитесь, я сейчас.
Федор с любопытством огляделся. Всюду коврики, занавесочки, у изголовья высокой кровати книжная полка. Напротив на стене в легкой золотистой рамке картина – зимняя лесная опушка, петляющий след зайца на снегу. Присел в кресло, застыл, украдкой разглядывая Варю, хлопотавшую возле столика. Она достала из резной деревянной шкатулки пузырек йоду, вату, бинт, принесла в эмалированном тазике воды.
Федор безропотно позволил обмыть руку.
– Вы участвовали в драке или случайно подвернулись?
– Все участвовали. Не окажись фанагорийцы, дали бы городовым трепку.
– Странно, – произнесла она. – Я вас вижу в третий раз. Два раза вы дрались. Это так интересно, драться?
Было в ее голосе столько наивного любопытства, что он рассмеялся.
– Да нет, барышня, тогда в саду драки не было. Просто боролись…
– Все равно, – не согласилась Варя. – Откиньтесь на спинку кресла, я попробую согнать синяк.
Федор с готовностью откинулся. Было приятно подчиняться ей. Она приложила к лицу вату со свинцовой примочкой. Теплые пальцы ласково коснулись кожи.
– Вот и лучше будет… Какой вы, право, встрепанный. Постойте, я вас причешу.
Смеясь достала гребенку из волос, принялась раздирать спутанные лохмы.
– Не шутите так, барышня, – насупился Федор.
– А что будет? – ужасаясь и любопытствуя, спросила она, не оставляя его волос.
– А то и будет… – обнял ее здоровой рукой, привлек. Девушка вывернулась, чуть побледнела.
– С вами действительно шутить нельзя.
Федор совестливо хмыкнул. А она поспешно отошла к столику. Стояла вполоборота, рассеянно глядя в приоткрытое окно. Ветерок трепал рукав платья. Федор понимал, что лучше сейчас проститься и уйти, но что-то его удерживало. Чувствовал, что сердится она больше из приличия: нравится он ей.
– Вы хоть говорили бы что-нибудь, – не оборачиваясь, сказала она.
– Не знаю, как с вами говорить, барышня. Еще обижу…
– Почему вы упорно называете меня барышней? Зовите Варей.
– Язык не поворачивается называть так… Если бы своя, фабричная…
– Попробуйте повернуть.
Подождала, не скажет ли еще чего. Федор молчал. Тогда ревниво спросила:
– А с фабричными вы знаете, как говорить? Ну, хотя бы с той девушкой, что в саду была? Чем я не похожа на нее?
Посмотрела в упор, требуя ответа.
– Почему вы не отвечаете?
– То-то и оно, что вы на нее похожи, – сознался он.
– Это меня радует, – ребячливо произнесла она. – А вас?
Он не знал, что ответить.
– Расскажите мне о ней. Давно ее знаете?
Федор усмехнулся: любопытству ее не было конца.
– Как не знать, в одной каморке живем. Вот с таких лет. – Показал на метр от пола.
Варя на миг задумалась.
– В саду вы сказали, что она вам не сестра. А в одной каморке живете…
– A y нас три семьи в каморке живут. И в других так же. Не знали?
– Я была в каморках… Но не знала. А какая у вас семья? Есть родители?
– Нет, только сын.
– У вас есть сын?
– Есть, барышня.
– Варя!
– Хорошо. Варя.
– А где же мать?
Вопрос был неприятен. И потому, как он долго молчал, она поняла это.
– Не ругайте меня, я так, к слову. Можно не отвечать.
– Почему же… Нет у него матери. Умерла в холеру, пока я в тюрьме был… Девчушка эта, Марфутка, ему мать заменяет.
Она пододвинула стул и села напротив. Робко улыбнулась.
– Федор, простите, но уж такая я… Люблю спрашивать. Что вы хотели найти в той книжке, за которую были арестованы?
Федор пожал плечами.
– Сам не знаю… Из тюрьмы вышел – от книжек отвернуло. Хочу жить так, чтобы ни о чем не думать. Пока не очень получается.
– Разве можно жить, не думая?
– Другие живут и довольны.
– Другие… Может, зажечь свет? Темно стало.
– Как хотите, барышня.
– Федор, я буду сердиться на вас!
– Давайте без этого, – с улыбкой попросил он. – Опосля привыкну.
– «Опосля». После, наверно?
– После привыкну, – послушно поправился он.
– Привыкайте и побыстрее… Пожалуй, я зажгу свет. Что-то внизу страсти разгорелись. Шумят как…
Из столовой, где праздновали служащие фабрики, доносился гул. Крик, смех перекрывал мощный бас:
– А у нас в Спас-Раменье отец Николай, крест утеряв, особо не печалился, влезши на рябину, водку пил…
Кто-то в ответ громко засмеялся.
– Павел Успенский, священник Предтеченской церкви, – сказала Варя. – Все наизусть знают об отце Николае из Спас-Раменья и опять смеются.
На лестнице послышалась шаги, остановились недалеко от двери. Федор узнал по голосу механика Дента.
– Мы коллеги… Я все силы раскладываю в свою работу.
– Это верно, – отвечали ему насмешливо. – Шесть тысяч в год… можно «раскладывать» силы.
– Брат, – пояснила Варя. Поймав встревоженный взгляд Федора, успокаивающе добавила: – Он ко мне почти не заходит.
– Сколько вы еще гонорара получаете? – спрашивал Грязнов заплетающимся языком.
– Какой гонорар, коллега?
– Управляющий поручил мне просмотреть заказы на машины…
– О, фирма Кноопа аккуратно доставляет заказчикам…
– За двойную цену, не так ли, мистер Дент? – перебил его инженер. – И, чтобы заказы не прекращались, фирма выплачивает вам солидный гонорар… Да вы не смущайтесь, я не со зла. Не мне убыток – Карзинкину.
– Что вы хотите? – изменившимся, обиженным тоном спросил англичанин. Но, видимо, сумел совладать с собой, миролюбиво воскликнул: – О, понимаю! Коллега хочет иметь пай. Мы сойдемся…
– Едва ли, – опять насмешливо сказал Грязнов. – Сколько вы мне дадите?
Дент долго не отвечал. И Варя и Федор сидели притихшие, чувствуя неудобство от того, что слышат каждое слово.
– Очередной крупный заказ – пятьсот рублей.
– Мало, – издевался Грязнов. – Узнай от меня хозяин о вашем надувательстве – больше даст.
– Вы очень много шутите! – сказал англичанин. Чувствовалось, что он с трудом сдерживает ярость. – Не понимаю, зачем пригласили сюда?
Федор представил, как бледнеет у Дента кончик носа.
– Неудобно как-то, – прошептал он Варе.
Она приложила палец к губам.
Снизу опять разнесся бас Павла Успенского, заглушив весь остальной шум.
– У нас в Спас-Раменье отец Николай сторожа завел босым в церковную ограду, в самую крапиву, и панихиду об оном тут же служил… Не мрачно упивался отец Николай – озорство сотворял… Всяк истинно русскому присуще то озорство.
Голос священника нарастал, видимо, он поднимался по лестнице. Уже у самых дверей раздалось:
– Эй, мистер… как тебя, пойдем дерябнем по стаканчику. Хватит тебе, заслюнявил молодого инженера.
– У вас говорится: молод и овцу съел.
Успенский захохотал громоподобно, отчего вздрогнули стены.
– Дорогуша, не так говорится. Из молодых да ранний. Запоминай. Пошли пить…
Очевидно, Дент ушел. В дверь постучали.
– Варя, ты дома?
– Заходи, Алексей.
Вошел Грязное, провел рукой по всклокоченным волосам. Увидел мужчину в комнате сестры, скривил рот.
– Ты не одна?
– У меня гость…
– Вижу, – Грязнов нетвердо подошел. Смотрел то на сестру, то на Федора – не узнавал.
– Представь, Алексей. На Ивановском лугу была драка. Избивали городовых, пока не нагнали солдат. Большая Федоровская переполнена народом. Дерутся, ругаются. Спасибо, Крутов встретился. С ним и доехала до дому.
Грязнов наконец уразумел, кто перед ним, раскинул руки.
– Наконец-то я вас встретил. – Голос у инженера был хриплый. – Где вы пропадали?
– Работаю на острове, – сказал Федор, поднимаясь с кресла.
– Чего это вас туда потянуло? – удивился Грязнов.
– Потянуло… Не все от меня зависело. Пришел к Денту, пришел в контору – везде отказ. Спасибо подрядчику– взял. Руки, ноги есть. Разгружаю баржи с хлопком.
Грязнов нащупал спинку кресла, в котором только что отдыхал Федор, грузно сел.
– А на мою помощь вы не могли рассчитывать? Отчего не зашли?
– По какому случаю? – Федор снисходительно посмотрел на инженера, как смотрит трезвый на пьяного.
От Грязнова не ускользнул его взгляд. Сказал сердись:
– Не дурите. Приходите, и все уладим.
– Спасибо, господин Грязнов.
– Меня зовут Алексеем Флегонтовичем.
Федор невольно обернулся к Варе. Уж больно похоже было сказано. Но Варя, очевидно, поняла совсем не то, что думал он.
– Алексей, что ты кричишь? – вмешалась она. – И вообще вид у тебя… Нельзя столько пить.
– Все можно, Варька. Сегодня все можно. Завтра будет нельзя. – Сжал кулаки, думал о чем-то своем. Потом поднял голову. – Ты не хочешь спуститься к гостям?
– Все пьяны… у нас в Спас-Раменье… Я уже слышала.
Грязнов улыбнулся.
– А то бы вышла. Там и девушки…
– К ним тем более. Извини, не одобряю твой выбор.
Грязнов качнулся в кресле, погрозив пальцем.
– О выборе не смей. Не тебе говорить.
Варя вспыхнула от обиды. Грязнов тяжело встал и, пошатываясь, пошел к дверям.
– Не надо было мне приходить, – сказал Федор.
– Надо, – капризно возразила она. – И я рада, что вы повидались с братом. Он тянется к вам… Не знаю почему. Может, оттого, что среди сослуживцев не нашел друзей.
Варя проводила его на улицу. Когда шли мимо столовой, опять слышалось:
– У нас в Спас-Раменье отец Николай в Петрова дни обходил дома…
В парке была густая темень. И только свет из окон ложился квадратами на землю. Варя протянула руку.
– Заглядывайте к нам запросто. Я буду ждать.
Федор пожал ей руку. Она не уходила, будто чего ждала.
– Я когда была в каморках, хотела вас увидеть… Вы об этом не подумали?
Он ответил не сразу. Сказал негромко:
– И лучше, что не видели.
– Может, лучше, – согласилась она, думая, о том, что было бы неприятно видеть его в одной из каморок, в которые она заходила.
Варя только открыла книжку, чтобы почитать перед сном, вошел брат.
– Можно к тебе ненадолго?
– Ты разве не поедешь в город?.. Может, поссорились?
Уловив в ее голосе насмешку, ухмыльнулся.
– Учусь у младшей сестренки.
Дурашливо пропел:
Оставь, Мария, мои стены…
И проводил ее с крыльца.
– Таким я тебя еще не видела. Чего ради напился?
– Варька, а правда, симпатичная рожа у этого мастерового? Нос чуть приплюснутый, скулы, глаза разбойничьи, а привлекает. А выдержка какая… Сшиб его с бревна не по правилам – и смолчал. А Денту влепил…
– Алексей!
– Втюрилась, скажи?
– Иди спать. Ты сегодня противный.
– Я?.. Брось, Варюха. Я всегда такой.
– Такой?.. Зачем обидел Дента? Ты еще и на ноги не встал. Не поздоровится, смотри…
– Если бы ты что смыслила, – склонил отяжелевшую голову на грудь, провел ладонью по глазам. – Русак я до мозга костей. Не выношу завоевателей. – Передразнил механика: – «Русский инженер – плохо»… Убеждены, что мы глупы, ничего не смыслим. И грабят русских… Знаешь, что Дент говорит?.. К паровой машине фабричные техники подступиться боятся. Не знают… И он прав: не знают… Потому вся фабрика от него зависит. А я не хочу зависеть от Дента! Понимаешь, не хочу! Как свободная минута – к паровым котлам. Я ведь умный, да, Варька?
– Очень… Только не сейчас… Хочешь, позову Полину, уложит она тебя.
Алексей Флегонтович хмыкнул:
– Полину… Я и сам. Прощай! Поцеловал он тебя на прощанье?
– Алексей, пошел вон!
– Иду. Иду… А меня Лиза поцеловала. Сладко…
– С чем тебя и поздравляю.
Долго шарил дверную ручку. Варя еще ни разу не видела брата в таком состоянии.
