Текст книги "Потомок седьмой тысячи"
Автор книги: Виктор Московкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц)
Каждое утро Антип подавал к дому управляющего легкие дрожки. Дремал, сидя на козлах, терпеливо ждал.
Нынче ждать пришлось долго. Уж решал, не зайти ли самому: может, не поедет на фабрику, чего без толку стоять. Подумывал, а слезать было лень. Пригревало неяркое солнышко.
Вышла Полина с тазом, доверху наполненным кусками хлеба, обломками кренделей, пирогов, поднесла лошади. «Эк, добра сколько, – подумал Антип, – и никому не жалко». Смотрел на раздобревшую кухарку, толстоногую, приземистую, с широким задом, почему-то злился: «На такой бабе дрова из лесу возить, ишь разнесло на господских харчах».
– Полина, а что, встал сам-то?
– Встает… Еле поднялся с постели-то. Гуляли вчерась долго.
– Есть на что, отчего не погулять.
Лошадь трясла головой, мягкими бархатными губами тыкалась в куски – выбирала, какие слаще.
– Ишь, стерва, – удивился Антип, – с разбором жрет. Княгиня какая!
Полина отнесла остатки за дом, вывалила в ящик.
– Ты поторопи его, – посоветовал Антип. – Второй час торчу под окнами, чай, видит.
– Невелика птица, пождешь, – ответила кухарка.
Федоров плескался под умывальником, ожесточенно тер вставные зубы щеткой. Чувствовал он себя прескверно. Завтракать пошел не в столовую, где после вчерашнего все было прибрано, полы вымыты, а отправился на кухню. Полина поставила перед ним тарелку с едой, подвинула чай и сливки. Федоров посмотрел в тарелку, поморщился.
– Полька, ты что подсунула?
– Сухарничек, батюшка, – пояснила ласково кухарка. – Барыня велит подавать утром сладенького.
– Сладенького, – передразнил ядовито. – Принеси-ка лучше стопку водки да студню с хренком.
– Как можно! – замахала руками Полина. – Барыня спросют, что кушать изволили. Рассердются…
– Понесла… Давай, что говорят. «Барыня спросют». Спросют, так скажешь: сухарничек, мол, ел, язык проглотил от восторга. – Посмотрел на залитые розовым суслом молотые сухари, нехорошая волна прокатилась по желудку, с отвращением отчикнул тарелку.
После водки стало полегче. Поковырял студень.
– Алексей Флегонтович дома?
– Давно ушедши. И сестрица, и он.
Позавидовал: «Что значит молодость: встал – и снова свеж». Вчера впервые видел Грязнова пьяным. Ожидал: разговорится, покажет себя со всех сторон. Ан ошибся: инженер с каждой стопкой только бледнел да заметно было, что косоротил больше обычного. Что-то у них вышло с Дентом, прямо так и ели глазами друг друга. Уж как пытался отец Павел Успенский помирить – ничего не помогло.
А этот кобель старый – отец Павел – тоже хорош. Пастве своей внушает: «В скромности блюди себя, избегай возлияния, ибо запустение в дому и худение телом приключается от непомерного возлияния. Не упивайся вином, в нем бо блуд есть». Сам попросил чашу поболее и, если наливали не до краев, вытягивал из кармана гвоздь, совал в стакан и рычал: «Долей до шляпки». Недоливался под конец, оглушил: «У нас в Спас-Раменье отец Николай…» Надоел всем.
– Кучер тут? – спросил кухарку.
– Дожидается, батюшка. Больше часу стоит.
Натянул пиджак – черный, с бархатными отворотами, сунул руки в осеннее пальто, услужливо подставленное Полиной, посмотрелся в зеркало. Утешительного мало: щеки дряблые, под глазами мешки. Вздохнул: «В суете, в заботах не видел, как и годы ушли».
Толкнул дверь в крыльцо. Антип сдернул фуражку, поклонился.
– Потише езжай, не гони.
Антипу все равно – тише так тише. Медленно поехал по аллее вдоль прудов. За церковью свернули левее на Широкую улицу, идущую прямиком к фабрике. Одноэтажные домишки, неизменные герань и ванька-мокрый в окнах – все давно приглядевшееся, все надоело. На углу, прямо на траве, расположилась баба с корзиной клюквы. Неплохо бы сейчас горсточку отправить в рот. А удобно ли? Толкнул Антипа в спину. Тот обернулся.
– Купи-ка кулек, покислимся.
Антип с готовностью соскочил с козел, принес стакана два ядреных, сочных ягод. Федоров жевал, прикрывая рот ладошкой, морщился.
Подъехали к площади с часовней посередине. Слева за наспех сколоченным дощатым забором строилось новое фабричное училище. Хорошее будет здание – массивное, красного кирпича, с богатым внешним видом. Но и встанет в копеечку. Вспомнил, что еще неделю назад архитектор Залесский, он же наблюдающий за строительством, просил выдать денег в счет аванса. «Как нехорошо, – подумал, – совсем забыл. Надо сегодня распорядиться».
У конторы мастеровые снимали картузы, кланялись. Федоров неторопливо проходил мимо, кивал тем, кого знал.
Конторщик Лихачев, едва заметив Федорова в дверях, сорвался навстречу.
– Большая почта? – сухо спросил управляющий, вглядываясь в радостно светившиеся глаза, в улыбке раскрытый рот Лихачева. Не очень-то верил он в искренность конторщика, хотя не было ровно никакого повода думать так.
– Изрядная, Семен Андреевич.
– Изрядная. – Усмехнулся про себя: «Вот и пойми – много? Мало?»
В кабинете прежде всего закрыл форточку – боялся сквозняка, потом сел ва массивный стол под портретом Шокросса. Появился Лихачев с зеленой папкой.
– Оформлена купчая крепость на землю, – начал конторщик, угодливо склоняя напомаженную голову. – Посмотрите сопроводительное письмо…
Федоров, щурясь, пробежал листок:
«С подрядчиком на руках посылаем Вам купчую крепость на приобретенную у общества крестьян Бутырской слободы землю под названием урочища Забелины…»
Не дочитав, размашисто подписался.
– Отсылайте.
– Много заказов…
Лихачев выложил письма с близлежащих фабрик с просьбой прислать разных сортов пряжи, квитанции пароходного общества «Кавказ и Меркурий» за доставку хлопка на волжскую пристань.
Все это Федоров просмотрел, дал нужные указания. С облегчением глянул в папку – кажется, все.
– Господин Залесский напоминает об авансе…
– Знаю. Передайте в бухгалтерию, пусть выдают…
– Вот еще список зачинщиков драки на Ивановском лугу. Все взяты на месте побоища.
Список был большой – до сорока человек. Ясно, что хватали без разбору.
– И крепко намяли бока нашим молодцам-служителям? – полюбопытствовал Федоров.
– Пришлось вызывать фанагорийцев…
– Скажите Цыбакину, я не возражаю против списка. Пусть только быстрей разберется и выпустит невиновных. Не принимать же новых людей на место этих…
Лихачев почтительно склонил голову.
– А сейчас позовите ко мне инженера Грязнова.
Конторщик собрал бумаги и бесшумно вышел. Ожидая молодого инженера, управляющий пытался изобразить на лице суровость. Ему казалось, что с первой встречи он слишком либеральничал с инженером, сквозь пальцы смотрел на все, что тот делает. «Пока не поздно… А что может произойти, когда будет поздно? Чушь какая-то лезет в голову. Разве я имею что-либо против него? Ровно ничего. Способный инженер, милый человек. Немножко скрытный, но кто нынче не скрытничает?.. И все-таки он тревожит меня, – сознался Федоров. – Оттого, может, что неясно, с какой целью прислан на фабрику… – И опять задумчиво покачал головой. – А есть ли цель? Не сам ли придумал страсти-напасти? Перепугало указание хозяина, чтобы молодой инженер ни в чем не получал отказа? Так в этом указании нет ничего удивительного, хороший специалист, полезен производству, и хозяин был заинтересован, чтобы он прижился на фабрике».
Но все-таки решил, что нелишне быть с ним построже. «При случае обрезать, показать, кто я и кто он. Воображаю, как скосоротится при том».
За раздумьями и застал его Грязнов, стремительно ворвавшийся в кабинет. Управляющий не мог не отметить, что выглядит он здоровым, свежим, полон энергии. Поморщился, когда инженер, здороваясь, цепко сжал руку.
– Вот что, батенька мой, – с укоризной начал управляющий, – дела требуют аккуратности…
Грязнов обхватил рукой подбородок, еле заметно пожал плечами: «Папаша что-то не в духе».
– Две недели назад вы получили для просмотра заказы на оборудование. Изволите беспричинно задерживать…
– Простите, Семен Андреевич. – Глаза у молодого инженера невинные, как у незаслуженно обиженного ребенка. – Бумаги требовали изучения. Тем более… Сперва я подумал: вы решили подурачить меня…. Но, как ни печально, это действительно заказы.
– С чего бы, сударь мой, вас дурачить? – управляющий был сбит с толку: «Неужели ему передали не то, что нужно?» – Что вы там увидели невероятного?
– Цены, – Грязнов простодушно усмехнулся: тут, мол, что-то не так. – Невероятные цены!
– Из года в год по таким расценкам выписываем машины, – помедлив, сказал управляющий. – Если есть какие-то соображения, извольте доложить…
– Ничего особенного у меня нет… кроме удивления. Видимо, надо сообщить хозяину, что будем обходиться без посредников. Заказы пойдут прямо на заводы…
– Заманчиво.
Управляющий нервно забарабанил пальцами по столу. Мельком глянул в проницательные глаза инженера и почувствовал, что теряется. «Не так-то он прост: повел разговор, что приходится как бы оправдываться».
– Заманчиво, – повторил он. – Но не получится, что мы вовсе останемся без машин? Какая гарантия? Все поставки текстильного оборудования идут через фирму Кноопа.
– Сведения у вас точные: именно через фирму Кноопа. – Грязнов говорил, отвернувшись к окну, палец чертил на стекле линии, похожие на волны. О его ухмылке управляющий догадался только потому, как он произнес эти слова. – И все-таки рискнуть стоит. Ярославская мануфактура – крупный заказчик. Заводам выгодно иметь с нами контакт. Больше того, я предложил бы владельцу подумать, что делать с сырьем. Весь остров и центральный склад забиты хлопком. До конца навигации ожидается еще несколько партий. Я не подсчитывал, но не ошибусь, если скажу, что запаса хватит на пять лет.
– Что же, это, no-вашему, плохо? – раздражаясь, спросил управляющий. – Из года в год накапливаем на случай недорода, еще каких-то причин.
– Совсем неплохо. Но согласитесь – нерасчетливо. Чисто русское упрямство – держать товар на складе, не получая за него прибыль. Не лучше ли продать излишки, и по более дешевой цене.
– Тут уж я вас совсем не понимаю.
– В руках фирмы Кноопа не только поставка оборудования, но и значительная часть потребляемого фабриками хлопка. Наша мануфактура, заимев свои хлопковые плантации в Туркестане и на Кавказе, освободилась от невыгодных услуг. Не правда ли, заразительный пример для других фабрик? Пора кончать с засильем англичан… Продажа излишков хлопка по более низкой цене крепко ударит фирму Кноопа. Мы терпим некоторый убыток, но он с лихвой окупается: повышаем престиж мануфактуры, налаживаем прочные деловые сношения с другими фабриками. А увеличение заказов на пряжу позволит расширить производство… Если разрешите, я более подробно изложу владельцу свои соображения…
Управляющий грыз ноготь, раздумывая. Когда молчать было больше нельзя, сказал:
– Воля ваша, сударь, сообщайте. – Пересилил себя, добавил ласковее: – Проект несомненно заинтересует владельца.
Ему было трудно смотреть в глаза инженеру. Грязнов опять одержал верх. Получается, что печется о делах фабрики не управляющий, кому в первую очередь нужно заботиться об этом, а другие. С горькой иронией подумал о себе: «И я-то хотел осадить его, указать на подобающее ему место. Старый дурак…».
– У меня к вам еще просьба, – сказал Грязнов. – На фабрике работал опытный мастеровой Крутов. С ним случилась неприятная история. Человек уже и так намаялся… Контора – и, кажется, с вашего ведома – отказывается принять его на фабрику. Я прошу зачислить Крутова на старое место…
– Зачем это вам? – поморщился управляющий.
– Когда-то вы сказали, чтобы я постарался быстрее понять мастеровых, этих потомков седьмой тысячи. Иногда кажется, я начинаю понимать. Крутова уважают рабочие. Через него я стану влиять на них…
– Как бы влияние Крутова не пошло на обратное тому, чего вы добиваетесь. Сегодня мне приносили список драчунов на Ивановском лугу. Сдается, там есть фамилия Крутова.
Инженер энергично возразил:
– На этот раз вы ошиблись. Вчера он, как истинный рыцарь, сопровождал мою сестру по пути из города. Варя от него в восторге.
Упоминание о Варе разгладило морщины на дряблом лице управляющего. Почему-то решил, что именно Варя просит за Крутова. Грязнов из гордости не хочет сказать об этом.
– Пусть будет так, – согласился он. – Грешно хорошего мастерового выставлять за ворота.
5От Забелиц к каморкам тащились розвальни, запряженные худой клячей неопределенной масти.
Неделю назад сковало, и выпал первый слабый снег, не успевший как следует покрыть землю. Сани натужно скрипели, лошадь еле переставляла ноги, с каждым шагом мотая головой. Тусклые загноившиеся глаза ее были подернуты печалью.
Сбоку саней с вожжами в покрасневших от холода руках, как на ходулях, шагал Прокопий Соловьев, поглядывал на воз и на жену, идущую сзади. Жена была недовольна, и он это видел.
На возу закутанные в тряпье сидели ребятишки мал мала меньше. Испуганными округлившимися глазенками оглядывали косые улочки рабочей слободки, высокий и длинный без конца и края забор, опоясывавший фабрику, в страхе жались друг к другу.
Проехали мимо ворот Рабочего сада, на зиму заколоченных досками крест-накрест, и свернули к корпусам. У шестого корпуса остановились. Прокопий замотал вожжи о передок саней, стараясь придать голосу бодрости, сказал:
– Приехали, Дуня… Располагайся как дома. Оно тесновато, сама видела… Опять же Федор снова поселился. Зато в тепле, не в стуже.
Евдокия тоскливо осмотрелась. Каменные неприглядные казармы. «Господи, – пришло ей на ум, – здесь и снег-то черный. От копоти, что ли?» Смахнула рукавом набежавшие слезы.
– Занюнила, – раздраженно одернул ее Прокопий. – Чай, тут тоже люди живут. Привыкнешь…
– Так я… дома жалко…
Прокопий зло дернул веревки, опутывавшие воз.
– Все уже теперь, реветь поздно. Экие хоромы оставила. Тьфу! – Обернулся к детям, спросил с участием: – Замерзли, поди?
– Не, – послышался дружный ответ.
– Слезайте, детки, и скорее в крыльцо, – ласково сказала мать. – Теперь здесь будете жить…
Ребятишки посыпались с воза. Кто в опорках, кто и просто босиком, закутанный в отцовский пиджак или старую шубейку. Зябко поеживались, со страхом вглядывались в темный подъезд.
– Леле – узел, Ванятке – кастрюлю, Петьке – одеяло, – приговаривал Прокопий, раздавая ребятам вещи с воза. Жене подал старый помятый самовар, сам ухватился за сундук с одежкой.
– А мне? – плаксиво спросил самый младший, увязанный теплым платком.
– Ахти, наказание какое! – воскликнул Прокопий. – Семена забыл. Цепляйся за мамкин подол, помогай самовар тащить.
За отцовской спиной куда смелее вступили в холодный мрачный подъезд. Из коридора тянуло душной прелью, неслись голоса. Гулко стучали опорки по цементному полу.
– Вот сюда, сюда, – суетливо направлял Прокопий.
А на улице к оставленной без присмотра лошади подошли подростки – Егор Дерин и Васька Работнов, многозначительно переглянулись.
– Пойдет?
– Не, Егор, из такого хвоста тягучей лески не выйдет.
Васька намотал на палец тонкую прядку, выдернул.
Лошадь дрогнула выпертыми ребрами, опустила голову, словно стыдясь, что ее хвост не годится даже на лески.
– Ну и брось. В базарный день на Широкой надергаем.
Из подъезда вышел Прокопий, увидел в Васькиных руках волос, прикрикнул:
– Я вам, сорванцы!..
– А, это вы, дяденька, – не испугавшись, обрадованно сказал Егорка. – Это ваш конь? Хороший!..
– Конь добрый, не жалуюсь, – поддался на лесть хозяин. – Цены ему не было, когда помоложе был.
Лошадь слушала, посматривая на хозяина печальными глазами. «Полно, мол, чего уж там выхваляться».
Подростки отошли, посмеиваясь, а Прокопий вскинул вожжи.
– Трогай, милая, темнеть начинает. Вот он, день-то как скоро ушел.
Шагал вровень с лошадью и все приговаривал:
– Сама посуди, зачем ты мне здесь. Фабричные мы теперь… Эхма!.. Это еще горе – ничто, лишь бы вдвое не было. Оно рассудить – и здесь жить можно: дождь ли, камни с неба, – а дачку подай. Сыт не будешь, оно конечно. Без своего хозяйства к тому же… Да ладно, пооглядимся, а там бог даст, свой домишко поставим… Хозяйка работать начнет, Лелька с Ваняткой подрастают. Вон сколько работников! Еще и дело свое заведем… Допустим, тогда и ты к месту была бы. А теперь кормить тебя нечем и ставить негде. Эхма!.. А к мужику веду справному, плохо у него не будет…
Накануне он продал ее вместе с упряжью и санями в деревню Творогово.
Когда Прокопий вернулся, в каморке был почти полный порядок. Федор доколачивал топчан справа у стены – общий для всех ребят. Тетка Александра и Марфуша прилаживали на окно свежие занавески. Евдокия шумно бегала на кухню – готовила угощенье – и все спрашивала:
– Чай, надоела я вам?
Ребят, чтобы не мешались, выпроводили в коридор. Они жались около Артемки, который строго приглядывался к ним.
– Водиться будем? – спросил он.
– Ага, – ответила за всех Лелька, синеглазая, с веснушками по всему лицу.
– А драться хотите? – вопрос, собственно, был задан Ваньке; Леля – девочка, Петька и Семка – клопы.
– Не, – опять ответила Лелька. – У нас только Семка дерется.
Карапуз, выставив круглый живот, серьезно смотрел на Артемку и сосал палец.
Уж и дерется, – не поверил Артем.
– Он кусается у нас.
– A-а!.. А я вот ему по зубам, чтобы не кусался.
Семка захлопал ресницами, сморщился и дал реву.
– Ладно, не буду, – успокоил его Артемка. – Гулять пошли. К фабрике проберемся за катушками, я знаю, где лежат. Самокаты сделаем.
Вся команда разом посмотрела себе под ноги.
– Не, не пойдем, – ответила Лелька. – Обувки нет.
Взглянула с завистью на Артемкины латаные-перелатанные валенки – еще Марфушка в них бегала, – сказала, плутовато блеснув синими глазами:
– Давай лучше в чугунку играть. Ты в валенцах – будешь паровоз. Встань вперед, топай и гуди.
Мальчик послушно затопал, загудел. Пошел потихоньку, набирая скорость. За ним уцепились по порядку Лелька, Ванятка, Петька и Семка.
Протопали вдоль коридора до окна. Артемка развернулся и, не сбавляя шага, потопал в другой конец. Лелька запротестовала:
– Сменить паровоз надо. Запыхался. Теперь я… Давай валенцы.
Артемка снял валенки и пристроился в хвосте за Семкой. Снова поехали. Откуда ему было знать, что задумала коварная девчонка. Перед дверью Лелька рванулась к выходу, заскакала по железной лестнице через две ступеньки. Выскочившему за ней на лестничную площадку Артемке обидно крикнула:
– Обманули дурака на четыре кулака.
Братья ее глупо ухмылялись, словно знали заранее, что она для того и затеяла игру в чугунку.
Артем, потемнев от досады, рванулся за девчонкой. Но длинноногая Лелька оказалась куда проворнее: выскочила на улицу и скрылась за углом. Бежать по снегу босиком – да еще неизвестно, догонишь ли – Артемка не решился. Только пригрозил в темноту:
– Погоди, вернешься, я тебя за волосья оттаскаю.
В коридоре, куда он вернулся, показались неразлучные Егор Дерин и Васька Работнов, оба в обувке. Артем загорелся:
– Егор, давай играть в чугунку.
– Не хочется, – сказал Егор, разглядывая малышей. – Чьи это?
– Прокопьевы… Сегодня приехали… А то поиграем, а?
– Говорю: не хочется. Вон Ваську возьмите, а я посмотрю.
– Мне тоже не хочется, – отказался Васька.
Казалось бы, все пропало, но Егор упрекнул приятеля:
– Лень, что ли? Поиграй, раз просят. А я посмотрю.
Васька встал впереди ребят. Опять прошли до окна, где в углу висела икона с зажженной лампадкой. Толстый Васька старательно топал и гудел – огонь лампадки вздрагивал. Когда повернули назад, Артемка потребовал смены паровоза. Делать нечего: Васька неохотно разулся. Дрожа от нетерпения, Артемка натянул валенки и рванулся к двери – знал, что не угнаться за ним неповоротливому Ваське.
На улице нашел Лельку, засмеялся обрадованно, – побежали к фабрике, окна которой светились огнями.
А в коридоре разутый, обманутый Васька Работнов, посоветовавшись с Егором, пошел к Федору жаловаться на Артемку.
6– Ну вот, Прокопий Григорьевич, все в сборе. Теперь бы в мире да без ссор.
– Святая правда, Федор Степанович, – торжественно отвечал Прокопий, горделиво сидя за столом.
Перед ним пахучая дымящаяся чашка щей. В большом блюде дразнили запахом соленые грузди, облитые постным маслом, густо приправленные кружочками сладкого романовского лука. Евдокия выкладывала на стол пироги. Поставила на середину ковш холодной воды.
Тетка Александра, Марфуша и Федор, сидевшие за столом, с любопытством следили за ее движениями.
– Верши последний раз проверил. Отпробуйте рыбки-то.
Прокопий разломил пирог, вынул целиком запеченную рыбу, стал есть, запивать из ковша. Кислое несоленое тесто, сочная рыба и холодная вода – все это было необычно и очень вкусно.
– Тем деревня и хороша, что все свое, – немножко хвастливо продолжал Прокопий. – Тут ни грибков, ни пирогов не купишь.
– Свое-то оно свое, да тоже не всегда бывает, – скромно заметила Евдокия и все продолжала потчевать – Угощайтесь, Федор Степанович… Ты, Марфуша, что по сторонам зеваешь. Пирожка возьми, грибков поддевай, тех, что помельче, – они ядренее.
– Мы так со старухой решили, – опять заговорил Прокопий. – Оглядимся да дом начнем ставить. Ссуду с фабрики думаю взять. А там, глядишь, какое ни то дельце заведем. Мастерскую, к примеру. – Вполне серьезно предложил Федору: – Входи в пай. Сами мастера. Развернем дело. Пойдешь?
– С меня и фабрики хватает.
– Что фабрика! Чудак ты человек. Дело собственное, говорю, заведем, в купцы выйдем, Карзинкин узнает – от зависти лопнет. Я и вывеску подглядел: «Слесарная мастерская. Федор и П», Прокопьевы чада то есть. К тому времени подрастут, думаю.
С приездом жены Прокопий заметно ожил, развеселился. Все так и приняли его слова за шутку, не догадываясь, что мечтой его было нечто похожее на то, о чем он говорил. Выросшего в деревне, среди полей, его, пожалуй, больше чем кого-либо угнетала фабрика с ее едкой хлопковой пылью, забивающей уши, нос, глаза. Он с трудом переносил вечный грохот ткацких станков. Несмотря на это, фабричные смотрители работой его были довольны.
– К тому времени, – посмеиваясь, подтвердил Федор, – обязательно вырастут твои чада. Своих деток заимеют.
– А я о чем, как не об этом же… Вот тогда жизнь пойдет. Вечерком вытащим самовар на волю, за чайком и будем вспоминать, как жили здесь. Для полного порядка не хватает тебе Акулины.
– Акулина с нами. Вот она, – осмелился Федор, указав на Марфушу. – Не грех молодца напоить, накормить, спать с собой уложить…
– За тебя бы я с радостью, – вызывающе ответила Марфуша, заливаясь краской.
– Вот девка! Смела, – восхищенно заявил Прокопий и смолк, меняясь в лице: Марфуша с шумом поднялась из-за стола и, закрыв лицо, убежала из каморки.
– Чего девку растревожили? – упрекнула Евдокия.
Тетка Александра сидела безучастно, поджав губы.
В немом молчании Федору почудился упрек. Он крякнул досадливо, пошел за Марфушей.
Когда его приняли на фабрику и он получил от дворовой конторы разрешение на жительство в казармах, каморку разделили занавесками на три части. Он с сыном перебрался в середину между Оладейниковыми и Прокопием Соловьевым. И хотя тетка Александра и Марфуша по-прежнему относились к нему и Артемке как к своим, он после вечера, проведенного с Варей, стал чувствовать себя стесненно и неловко, словно бы в чем-то обманул их, и теперь боялся, как бы этот обман случайно не раскрылся.
В одно из воскресений перед обедом в каморку неожиданно заявился рябой солдат Родион Журавлев. Приход его всех удивил. Фанагориец застенчиво поздоровался и долго извинялся, что зашел без приглашения.
Пока не освоился, сидел истуканом, робко взглядывал на растерявшуюся Марфушу. Выручил Прокопий, который нашел общую тему разговора: завел речь о деревне, об урожае. Солдат осмелел и в общем-то оказался славным простоватым крестьянским парнем. Уходя, крепко встряхивал каждому руку и просил не обижаться, если он вдруг забежит еще как-нибудь. Марфуша почти не проронила ни слова, но вызвалась проводить его, что Федора неприятно поразило.
Еще в большее смятение пришел он как-то в фабрике. В прядильном отделении ставили машины после ремонта. Полулежа на полу, Федор крепил нижние гайки. Паутов, склонившись рядом, подавал нужные ключи. Другая группа ремонтников поодаль собирала следующую машину.
В цехе слышалось жужжание веретен, хлопанье приводных ремней.
Соскучившись по любимому делу, Федор работал с увлечением. Нравилось ему выбрасывать из машины старые стершиеся детали, заменять их новыми, желтыми от смазки. Долго слушал машину после ремонта – радовался мягкости ее хода.
Паутов все эти дни приглядывался к нему, удивлялся:
– Куда гонишь? Хозяин наш и так богатый.
Была суббота. До гудка оставалось не менее двух часов, а он, обтерев руки ветошью, сказал:
– Шабаш. Копайся для виду. Скоро Дент в обход пойдет.
Сборки оставалось совсем немного, постараться – до гудка успеть можно.
– Сделать да и с концом, – возразил Федор.
– Оставим на завтра. Аль забыл о праздничных?
Федор в самом деле забыл. Ремонтировщики по субботам старались не пускать машину, оставляли хотя бы самую малость работы на выходной. В воскресенье выходили на несколько часов и получали дневную плату в полуторном размере. Это было выгодно.
Так случилось и на этот раз. Пришел перед гудком Дент, неулыбчивый в последнее время, мрачный. Осмотрел, что сделано, и даже поддакнул Паутову:
– О, понимаю! Вы постараетесь все это доделать завтра.
Дент удалился, а ремонтировщики, чтобы не нарваться на штраф, торчали возле машин, ковыряясь для вида, ждали гудка.
Федор неторопливо орудовал ключом, с радостью прислушивался к тому, что делается в цехе.
К черту студентов, к черту Пеуна! Инженер Грязнов – вот человек! Он не болтает, он делает…
Занятый своими мыслями, он не сразу понял, откуда доносится знакомый мужской бас и в ответ странный нервный смех. Показалось, что говор слышится от соседней машины, за которой работала Марфуша.
Он отбросил ключ, поднялся и направился по проходу. Возле Марфуши стоял табельщик Егорычев, беззаботный, краснощекий, с тугим загривком.
Заметив Федора, Марфуша потупила взгляд, но тут же, тряхнув головкой, вызывающе рассмеялась. Егорычев цвел от удовольствия.
«Зачем она так?» – подумалось Федору.
Она опять подняла глаза на Федора, и под ее коротким оценивающим взглядом он почувствовал себя виноватым, хотя никак не догадывался, в чем его вина. Он любил ее и много бы отдал за то, чтобы ее жизнь была налажена. Что еще она требует?
«Солдат еще куда ни шло: парень не балованный, серьезный, – раздумывал он, направляясь к своей машине. – Если он ей нравится, ничего тут не сделаешь. А табельщик ей к чему? Зачем она с ним-то так?»
…Марфуша стояла в коридоре у стены, глотая слезы. Федор дотронулся до плеча.
– С чего расплакалась? – спросил он, кляня себя за то, что не находит в разговоре с ней нужных слов, после которых она поняла бы, как сильно он хочет ей счастья. – Ты сказала матери?
– Никогда!.. – она дернула плечом, стряхивая его руку. – Зачем говорить?..
– С ума, девка, сходишь. Всей душой я к тебе.
– Вижу, – зло отозвалась она. – Когда всей душой, так ли бывает? Немножко понимаю… – улыбнулась невесело. – А еще говорят, не зря березка расплетается – будет суженый. Я-то, дура, поверила…
– И березка твоя не зря расплелась… Пойду сейчас к матери, сам объявлю.
– Не смей! – с испугом выкрикнула она.
Возле них остановился Васька Работнов, смотрел, не отводя глаз.
– Чего тебе? – раздражаясь, спросил Федор.
– Выпори Артемку. Валенцы с меня снял.
Мальчишка показал на свои босые ноги. Федор усмехнулся: он ничего не понимал. Марфуша повернулась и ушла в каморку.
– Не хочешь пороть, сам оплеух накидаю, – пообещал Васька, – тогда не злись.
Федор сам с удовольствием накидал бы мальчишке оплеух, просто так, чтобы отвести душу.
