Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

2

Ехали верхами. Под Родом был конь покойного Зуя по кличке Ленко, серый мерин, грива налево с отмётом. Сам по себе он двигался только шагом, а следуя за другими, и мелкой рысцой трусил. Настоящий Ленко.

– А за что тебя, Фёдор, прозвали Дурным? – спросил Род.

Бородач, обернувшись, прищурился.

– За то, что умней других.

Краснолесье перемежалось болотами. Двигались то гуськом по ведомой бродникам нитечке, то раздвигали хвою, а конские ноги путались в корневищах, вылезших из земли клубками окаменевших змей. Лес, совсем не знакомый Роду. Окажись он в этом лесу один, заблудился бы? Нет, устремился бы к цели, как рыба в воде. Едучи промеж бродников, он то и дело взглядывал назад, через плечо замыкавшего цепочку Озяблого. Именно в той стороне, он знал, за лесами, долами, за озёрами, реками ждёт его не дождётся родное Букалово новцо. Да спутники, пусть и великодушные, были начеку. Ночью, когда выходил из Шишонковой избы по нужде, Озяблый молча вышел за ним. И теперь, созерцая спину Дурного, Род вымолвил:

– Не доверяешь мне, старый знакомец? А сам же от смерти спас…

– На всех держи неверку, будешь всегда сверху, – откликнулся бородач.

Род понял, «братья» и друг другу не доверяют. Иначе Фёдор Дурной, пожалуй, мог отпустить его после смерти задиры. Небось опасался Шишонки с Озяблым!

Внезапно выбрались на лесную просеку, на дресвяную дорогу. Едва пересекли её, Дурной с Озяблым остановились.

– Не обессудь, сынок, – сказал бородач, – Придётся сызнова завязать тебе глаза. С тех пор как проклятый Бараксак навёл на наш городок княжеских кметей, атаман велит всем яшникам завязывать глаза. Внедавне богатый боярин Перхурий Душильчевич был привезён с незавязанными глазами, так Невзор отправил его к ядрёной матице. А не то бы живым возвратил за выкуп.

– Я случаем в лесу видел, как ваши братья гонялись за Бараксаком, – припомнил пленник, – Один прозвищем Лухман…

– А, полоротый Васька? – тихо откликнулся Озяблый. – Да разве он кого найдёт?

– Бараксака ждёт месть, – заявил Дурной. – Слишком много наших погибло. У-ух, была рубка! И городок сгорел. Пришлось обустраиваться на ином новце.

Пленник, сидя в седле, ничего не видел. Коня его тянули водком. Он прикрывал руками лицо от колючих ветвей. Значит, вновь двигались чащобой по тайным тропам.

Вот ветви исчезли. Род опустил руки. Фёдор Дурной торжественно объявил:

– Азгут-городок!

Почувствовалось, что Ленко после корневиц и болот ступил на торный путь. Домовито запахло берёзовым дымом. Издали быстро накатывалось многоголосье.

– Наши едут! – прозвучал хриплый голос.

– Своих везут! – отвечал Фёдор Дурной.

Загремели засовы, тягуче заскрипели ворота.

Рода сразу же окружили гомонливые звуки человеческого скопища. Его ссадили с коня, повели куда-то. Вот ступени, скрипучий дощатый пол… Он в большом, полном людьми доме. Это Род понял по духоте, звукам еды и питья, пьяным голосам пирующих.

– Яшник! Яшник! – раздавалось вблизи.

Грубая рука сдёрнула повязку с глаз пленника.

Первым, кого увидел Род, был некрасивый маленький человек с бугристым черепом, клочкастыми волосами. Две тёмные волосяные скобки лежали друг на друге, перекрещиваясь концами, – усы и борода. А в них бесцветной чертой – прямой рот. Над скобкой усов свисал как ударом приплюснутый нос. Лишь глаза глядели приятно, озорно, по-мальчишески. С недоростка спадал накинутый на плечи лёгкий опашень, подпушённый тафтяною пестрядью[127]  [127] ПЕСТРЯДЬ – ткань из крашеной основы и белого утка или наоборот.


[Закрыть]. Обочь стоял Фёдор Дурной и что-то почтительно объяснял этому, не спускавшему с пленника глаз, человеку, видимо, атаману, и впрямь Невзору, то есть невзрачному. Значит, прозвища не всегда давались лукаво, как умному Дурному.

Род был поставлен на почтительном расстоянии от Невзора, потому не слышал слов Фёдора.

Позади атамана высились двое молодцов, упитанных, как боярские отроки.

– Жядько, – обратился он к одному из них, – вели пусть нишкнёт вся эта халудора[128]  [128] ХАЛУДОРА – шваль, оборванцы, негодяи.


[Закрыть], – и повёл взглядом, – я с новиком[129]  [129] НОВИК – новый человек.


[Закрыть] говорить хочу.

– Ти-ша! – рявкнул Жядько так, что зазвенела посуда.

В огромной многолюдной избе все звуки оборвались.

– Кто таков? – ласково спросил Невзор.

– Родислав Гюрятич Жилотуг, – ответствовал пленник.

– Позовите Филимона-гудца! – велел атаман.

Послышалось движение у двери.

– Истинно ли, что ты испытал плеч с Зуем и одолел? – последовал вопрос, произнесённый как бы сквозь зубы.

– Истинно, – сказал Род.

– Подайте оружие Якуши Медведчикова, – велел атаман.

Великан, заросший по глаза волосами, поднялся из– за стола.

– Справедливо ли так-то? – пропищал он. – Зую из моего лука не послать стрелы. – Невзор прищурился в его сторону, и Якуша – в нем Род узнал одного из бродников, от которых прятался с Улитой на дереве, – тем же писклявым голосом попросил: – Лухман, подай что велят.

Такого тугого лука Род и представить себе не мог.

Кто-то повесил на гвоздь картуз неподалёку от двери.

– Ну позабавься, – тихо попросил атаман.

Все встали со своих мест. Побледневший Дурной что-то зашептал на ухо Невзору, тот отмахнулся.

Род, не понимая общего смятения, наложил стрелу и натянул тетиву. В голове была одна мысль: силы потребуется побольше, зато дострел дальше и вернее. Весьма знатный лук!

Единодушный выдох огласил избу. И стрела вонзилась в мишень. «Зачем в двух шагах стрелять из такого лука?» – подумал юноша, оглянувшись на атамана.

– Теперь верю, – грустно сказал Невзор. – Ты одолел задиру.

К ним подошёл старик. Тонкий переладец[130]  [130] ПЕРЕЛАДЕЦ – род дудки.


[Закрыть] в его руке готов был вот-вот заиграть, поднесённый к губам.

– Ну, бывший челядинец Жилотугов, скажи, – обратился к нему Невзор, – знавал ли ты прежде задиру Зуя?

Гудец затрепетал как осиновый лист и уронил переладец.

– Небось! – ободряюще вскинул бороду Невзор. – Его уже нет в живых. А вот его головник, – указал он на пленника. – Похож на твоего господина?

Гудец вперил полузрячие очи в юношу и вдруг бросился перед ним на колени, схватил за руку, прильнул к ней сухими губами.

– Гюрята Рогович… юный… две капли воды, – бормотал старик. – Мой поклон тебе!.. Отмстил, отмстил гадоеду[131]  [131] ГАДОЕД – поедатель гадов (ругательство).


[Закрыть] за смерть батюшки с матушкой. Хоть единому, да отмстил!

– Судьба всем отмстит, – тихо обронил Род.

Гудец поднял переладец, спрятал под пестрядинную рубаху в синюю полоску и поднялся.

– Я-то Зуя знал, – отвечал он Невзору. – И не Зуй это вовсе, а Степанко Собака, беглый Кучкин кощей. Свидетель всегда татя узнает, а тать свидетеля – нет.

– Пошёл вон, сука-рыба![132]  [132] СУКА-РЫБА – колючая рыба (здесь – ругательство).


[Закрыть] – Атаман проводил испепеляющим взглядом спину гудца, потом исподлобья взглянул на пленника. – К Букалу не отпущу. Крещёному у волхва не место. С нами останешься. Не обманешь?

Род с высоты своего роста рассматривал маленького ватажника.

– Воли моей нет, и обмана не будет, – вымолвил он, содрогаясь, потому что увидел, как распадается это невзрачное тело на кровавые куски под неистовыми мечами… И изба та же, и время то же, предзакатное. А многих, стоящих около, уже нет. Не близко это, не скоро…

– Освободите новому броднику место за столом, – приказал Невзор. – Отдыхай, веселись, Найден! Так отныне мы будем именовать тебя. Найден! Любо ли это порекло, братья?

За столом новоиспечённый бродник оказался между Фёдором Дурным и Якушей Медведчиковым.

– А где Фёдор Озяблый? – поинтересовался Род.

– Озяблого нету в малой дружине, – пояснил бородач. – Он мой присталой[133]  [133] ПРИСТАЛОЙ – приставший к кому-нибудь, прилепившийся.


[Закрыть]. У многих из атаманова окружения есть свои присталые, с кем на охоту ходим. Вот у Якуши – Васька Лухман.

– Отчего ты так побелел, когда я натягивал лук? – задал ещё один вопрос Род.

– Оттого что никто из нас не может натянуть лук Якуши, – ответствовал бородач. – Коварное было дано тебе испытание. Не выдержишь – и к ядрёной матице.

– Куда-куда? – не понял Род.

– На матицу о двух вереях, где тебя в ежа превратят.

Юноша так ничего и не понял. Он стал наблюдать за Невзором. По левую руку атамана сидели отборные молодцы – Жядько, Клочко. А по правую – единственная женщина за столом в лёгком открытом летнике, из коего просились на волю тугие круглые груди. Она большерото смеялась, запрокидывая белую гриву волос, узкое длинное лицо с низким лбом и стальными глазами.

– Не стреляй очами в Ольду-варяжку, – остерёг Дурной, – Она – атаманова чага[134]  [134] ЧАГА – пленница, превращенная в наложницу, жену.


[Закрыть], а он ревнив.

Род смущённо поторопился перевести взгляд на другой край стола. Там возвышалась могучая глыба мышц под тесной полотняной рубахой и водружённая на этой глыбе дремучая голова, воловьи глаза с клубнем носа виднелись из темных зарослей.

– Кто это? – вырвалось у изумлённого юноши.

Сосед Якуша Медведчиков не по-великаньи тоненько захихикал.

– Это наш второй богатырь Могута. Допрежь моего явления в Азгут-городке самый сильный здесь человек. А теперь мне и с тобою придётся испытать плеч. Ишь как мой лук натянул!

Род несогласно помотал головой.

– Не отвертишься, – пропищал Якуша. – Поелику Невзор тебя за стол посадил, стало быть, принял в малую дружину без испытания, чего у нас не водилось. А двум равным силачам за этим столом места нет. Завтра отведаешь моего плеча.

– Не будь съедугой, – окоротил Якушу Фёдор Дурной. – Вон шествует испытание нашему новику, – он указал на пробирающегося прямо к атаманову месту седовласого старика в длинном емурлаке чёрного сукна.

Старик уселся между Невзором и двумя его молодцами, безропотно потеснившимися.

– Страх человек, – прошептал Дурной в самое ухо юноше. – Валаам Веоров, бывший волхв, крещёный, а не бросивший волхвования. Каждого насквозь видит.

Атаман коротко переговорил с пришедшим. Старик подёргал белым клинышком бороды и ввалившимися щеками, потом устремил взгляд запалых глаз в сторону новоиспечённого бродника Найдена.

– Ти-ша! – привычно рявкнул Жядько.

В воцарившемся безмолвии глухо прозвучал голос волхва:

– Встань, выученик Букала.

Когда Род поднялся и все взоры устремились к нему, Валаам продолжил:

– Небось! Я тебе загадаю мою загадку, Слушай! Стоит рассоха, на рассохе бебень[135]  [135] БЕБЕНЬ – набитый мешок.


[Закрыть], на бебене махало, на махале зевало, на зевале чихало, на чихале мочало, на мочале остров, в острову звери… Ну?

Род неожиданно рассмеялся на всю хоромину.

– А я ведь узнал тебя, хананыга[136]  [136] ХАНАНЫГА – праздный шатун по угощениям.


[Закрыть] Конон, нынешний Валаам. Мельком видел, а узнал. За столом новгородского волхва Богомила Соловья ты вот так же любил посиживать. А загадку его украл. Не твоя она, Богомилова.

Старик вскочил, потрясая кулаками над головой, Невзор его усадил:

– Остынь. Пусть твой обличитель отгадку скажет. Даже мне она не по уму. Потом наше будет слово.

Сызнова все воззрились на этого удивительного Найдена.

– Отгадка проста, – пожал он плечами. – Это халява[137]  [137] ХАЛЯВА – неопрятный, дрянной человек.


[Закрыть], коли у него в острову – звери.

Избу огласил общий хохот. Громче всех хохотал Невзор, падая головой на плечо своей чаги. А Ольда-варяжка, единственная женщина на пиру, была мрачна, как и Валаам Веоров. Должно быть, из-за плохого знания языка она не разобралась в загадке с отгадкой.

Когда веселье улеглось, бывший волхв произнёс, не спуская с Рода глаз:

– Нынче ночью сдохнешь от коркоты[138]  [138] КОРКОТА – болезнь, сопровождаемая корчами, судорогами.


[Закрыть].

Их взгляды встретились, и пестун Букала не увидел в запалых глазах старика ничего, кроме пустой злобы. Понял: перед ним лжеволхв.

– Твоя смерть пораньше, – приговорил Род и сел, хотя не был уверен в собственном приговоре. Слишком странное видение ему примерещилось: же, подвешенный вниз головой, а голова-то Валаамова, мёртвая.

Старик вновь взъерепенился, взметнул седые космы и сухие кулаки, да атаман его опять посадил и заговорщически чем-то успокоил.

Пир продолжался. Блюдники, двигаясь вдоль стола, вытянувшегося буквой твёрдо[139]  [139] БУКВОЙ ТВЁРДО – буква "Т" в древнерусском алфавите.


[Закрыть], уставляли его новыми яствами.

– Отведай окрошки севрюжьей, свежей, присола стерляжьего, сига бочешного, – настаивал Фёдор Дурной, потчуя Рода, утерявшего аппетит из-за лжеволхва.

– Завтра отведаешь моего плеча, – допекал его с другого боку Якуша.

Застолье достигало страшных высот: рты изрыгали витиеватую ругань, глаза наливались кровью, ручищи сжимались в пудовые кулаки, затягивались и обрывались дикие песни. Невзор на своём конце стола понуждал Ольду-варяжку то пить, то петь, бедная чага то смеялась, то плакала. Валаам, не участник веселья, занимался каким-то своим, одному ему ведомым действом.

– А мне жаль Филимона-гудца, – прослезился Фёдор Дурной. – Не сойдёт ему с рук сегодняшнее свидетельство против Зуя. Слишком любил атаман задиру. И ты, Род, день и ночь будь на стрёме. Поберегись! Лучше было Шишонку выдать, а тебя жаль. Мой погрех!

Род, к своему позднему сожаленью, не вник в доверительное бормотанье соседа, зорко наблюдая за лжеволхвом. Тот неприметно что-то извлёк из тайных недр своего емурлака. Вот держит в щепоти, растирает пальцами… Вот поднял щепоть, будто припудривая и без того седые усы.

– Я его бякнул, ажно он яхнул![140]  [140] ЯХНУТЬ – осесть, съежиться.


[Закрыть] – бахвалился сидящий напротив Рода жилистый человек с наметившейся плешиной. – И пал он, сердешный, яко елень, уязвлённый стрелою в ятра.

– Ты шаняманя[141]  [141] ШАНЯМАНЯ – кое-как.


[Закрыть] не дерёшься! – поддержали его.

И вдруг отрезвляюще понеслось за столом:

– Поведённая чаша! Поведённая чаша!

Блюдник поставил перед Невзором большую чашу и наполнил её вином.

– Что такое поведённая чаша? – невесть почему насторожился Род.

– Наша братская чаша, – важно сказал Дурной. – Чаша единения атамана с малой дружиной. Сперва пьёт Невзор, а потом мы все.

Род наблюдал, как в воцарившейся тишине Невзор отпил свою долю. Чаша перешла к Ольде-варяжке. Потом отпили Невзоровы отроки Жядько и Клочко. Все это время Валаам сидел не дрогнув усами, как идол. Вот он принял поведённую чашу, поднёс правой рукой к неподвижной бороде и губам, коротко отпил, а левая рука в миг питья подёргивала усы, словно стряхивая с них что-то.

Атаман показал блюднику в сторону Рода и громко провозгласил:

– Испей, Найден, от нашей искренней дружбы в знак твоего приёма в братскую семью. Далее чаша пойдёт по кругу.

Когда вино поставили перед ним, Род поднялся и произнёс с поклоном:

– Благодарствую. Я по своим летам к виноядию ещё не готов.

Тишина стала страшной, потом взорвалась общим возмущением. Бродники размахивали руками, в новика летели то угрозы, то уговоры. Фёдор Дурной внушительно подавал ему знаки. Якуша Медведчиков, ставши рядом, пискляво требовал:

– Пей! Не кобенься! Обидишь малую дружину и атамана – не жди прощения.

Род, не двигаясь, молчал как заворожённый.

– Я тебя научу по-нашенски пить, – предложил Якуша, – Вот берёшь золотой сосуд, подносишь ко рту…

– Не пей, – истиха предупредил выученик Букала. – Чую здесь беду.

– Да окстись, – не поверил богатырь. – Вот я тебе покажу сейчас… Вот! – и он отпил несколько больших глотков.

Невзор стукнул кулачишкой по столу и вскочил. Глазки его метали громы и молнии в сторону новоиспечённого бродника.

– Якушка, передай ему чашу! Пирники[142]  [142] ПИРНИК – распорядитель на пиру.


[Закрыть], заставьте этого харапугу[143]  [143] ХАРАПУГА – нахал, дерзкий человек.


[Закрыть] выпить! Иначе мне такой оглядень[144]  [144] ОГЛЯДЕНЬ – слишком осмотрительный человек.


[Закрыть] не нужен…

Валаам Веоров вскинул белые брови, а глаза его ещё глубже ушли в глазницы.

Богатырь поставил чашу на стол и стал меняться в лице: голые верхушки щёк покраснели и задрожали, усы и борода взъерепенились, заросшие очи вылезли из орбит, как два зверя из чащи.

– Коришь новика, атаман? А себя не коришь? – огласил он хоромину звонким тенором – куда вся писклявость делась? – Чаша братства у нас или чаша рабства? Какую ты жизнь в Азгут-городке устроил нам, лисья мать? Не в избах, в хлевах живём, как скоты! Все бабы наши в Затинной слободе одиночествуют. Лишь твоя чага ежедень и еженощь греет тебе змеевину, всем нам на зависть. Это что, братство?

Якуша не замечал, как Дурной изо всех сил дёргает его за рубаху и шипит за спиной:

– Без ума в пиру не мудри! Без ума в пиру не мудри!

Заметил это сам атаман и велел:

– Оставь его, Фёдор. Пусть все доскажет.

– Добычи с нас девять десятин требуешь. Одну лишь нам оставляешь, на печке сидючи. А где все это богатство? В тайных мошнах у новгородских гостей! Мы тут посконную кашу жрём, а там, на Софийской стороне, на левом берегу Волхова, тебе островерхие хоромы строят да боярскую шапку шьют. Вестоноши[145]  [145] ВЕСТОНОША – разносчик известий, вестовщик.


[Закрыть] о том разносят не где-нибудь, в самом Суздале!

Невзор тем временем склонился в сторону лжеволхва. Переговорили, и Валаам кивнул. Атаман подал знак своим отрокам. Жядько и Клочко, кликнув подмогу, подступили к Якуше сзади, приняли его за руки. Он при последних своих словах рванулся, стряхнул было атаманову обережь, открыл рот ещё крикнуть что-то, но вдруг обмяк и при втором приступе насильников уже не сопротивлялся. Его скрутили, вывели из-за стола на середину избы.

Малая дружина на это ответила ропотом.

– К ядрёной матице болтуна! – приказал Невзор.

Общество ахнуло от неожиданного приговора.

Род тем временем поднял чашу, долго нюхал вино, окунул в него палец и попробовал на язык. Потом крикнул филином:

– Ух-ух-ух-у-у-ух!

И свирепая тишина сковала хоромину. Уводившие Я кушу остановились.

– Вино-то с подмесью, – сказал Род. – Не для подсластки, а для обману.

– Лгач! – вскочил Валаам Веоров. – Клеветарь!

Выученик Букала рассмеялся.

– На воре шапка горит!

Однако и Невзор рассмеялся.

– Хитроныра ты, Найден! Я это вино пил, Ольда моя пила, Жядько и Клочко пили, даже ведалец Валаам отпробовал, а никто крамольного слова не произнёс.

– Твой ведалец пил последним, – тихо возразил Род. – При питье он отряс со своих усов порошок, изготовленный из корней горички. Сама-то трава от змеиных укусов лечит, а зелье из её корня не попригожу развязывает язык. Подойди ко мне, Конон, лживый волхв, отдай-ка свой воровской припас.

Старик не тронулся с места.

– Облыжник! Прочь с глаз моих! – заорал Невзор, выбросив руку с указующим перстом в сторону новоиспечённого бродника.

На сей раз общество зашумело угорожающим ропотом.

– Пусть он подойдёт!.. Пусть подойдёт!

Кратким было атаманово раздумье. Он сделал своему поноровнику отчаянный знак, как бы принося его в жертву. И старик заплетающейся походкой подошёл к Роду.

Юноша перенял его емурлак, ловко пошарил в нем и извлёк на ладони несколько белых шариков. Взяв первую попавшуюся чашу со стола, растёр шарик в порошок и бросил в вино.

– Кто отважится выпить?

Желающих не нашлось.

– Худа не будет, – пообещал Род. – Выболтаешься, ослабеешь, проспишься, и как рукой снимет.

С дальнего конца поднялась над столом гора мышц. Подошёл звероподобный Могута и взял опасное питье.

Все напряжённо смотрели, как он осушил посудину. После все ждали. Но недолго.

– А ничего! – густо сказал Могута. – Винцо не хуже того, что я в Шарукани пил, когда мы половцам муромский полон продавали. У-уй, сколько взяли полону! Князь Сантуз не мог сметить! Отдавали чагу по ногате, кощея по резани.

– Чего мелешь! – взъярился Фёдор Дурной, – За ногату отдают поросёнка или барана, а за резану – миску тюри.

– Я и говорю: задарма, – настаивал Могута. – Тьму тысяч взяли полону.

– Соплеменниками торговал! – возмутился кто– то.

– Да! Родичей готов продать, коли душу продал! – вскинул могучий бродник медвежью голову. – Все мы отцепродавцы! Кому молимся? Златицам с лярвами латынских королей да басурманских царей. Решили: лучше быть мехорезом[146]  [146] МЕХОРЕЗ – грабитель, отрезающий мешки с деньгами.


[Закрыть], чем мехоношей[147]  [147] МЕХОНОША – чернорабочий, таскающий мешки.


[Закрыть]. Головники! Нюхалы[148]  [148] НЮХАЛА – лазутчик, ищущий добычу.


[Закрыть] по большим дорогам! Горячей крови пиюхи![149]  [149] ПИЮХА – пьяница.


[Закрыть] За кем идём? Кому служим?..

Жилистый человек с наметившейся плешиной, что сидел против Рода, и ещё двое соседей по столу подхватили под мышки неистового богатыря.

– Уноси ноги, уноси!

– Атаман просто-напросто желал проверить новика. Что на уме, то и на языке. Попросил снадобьем помочь…

– Врёшь! – резко оборвал Невзор. – К твоей затее я не причастен.

Лжеволхва стали окружать. К нему потянулись цепкие руки. Ждали атаманова слова. И оно прозвучало:

– К ядрёной матице Валаама Веорова!

Старик забился воющей мухой в многочисленных щупальцах толпы-паука. Видно было, как все с боязливой радостью торопились расправиться с ним.

И вдруг Жядько рявкнул:

– Ти-ша!

– Братья, – ласково произнёс Невзор в наступившей тишине. – Я вынес приговор старому хлюзде[150]  [150] ХЛЮЗДА – плут, мошенник.


[Закрыть], что покушался на вашу честь. И вам мой приговор люб. Приговорите же и вы этого халабруя[151]  [151] ХАЛАБРУЙ – большой, нескладный человек.


[Закрыть], – атаман указал на Якушу Медведчикова. – Он обесчестил меня прилюдно. Уже сверху донизу просочилось моё бесчестье. Гляньте, что творится в Азгут-городке!

Он растворил оконницу, и вся малая дружина услышала шум толпы, окружившей хоромину. Там, внизу, бушевали бродники с заспинными колчанами, полными стрел, с луками, вскинутыми над головами. Дружно, как удары набата, сотня глоток выкрикивала: «Не-взор! Не-взор!» Крики были во славу, а не в угрозу. Тем временем в избу ввалились лучники под предводительством мрачного безбородого мужика с длинными обвислыми усами.

– Оска Шилпуй!.. Оска Шилпуй! – пронёсся пугливый шёпот.

– Вождь атамановых охранышей, – прошептал у самого уха Рода Фёдор Дурной. – Мы окружены!

– Так каков будет ваш приговор моему обидчику? – вкрадчиво вопросил Невзор. Малая дружина молчала. – К ядрёной матице его? – то ли постановил, то ли испросил согласия атаман. И опять молчание. – Любо ли вам моё решенье? – прозвучал завершающий вопрос, за которым должны были следовать не слова, а дела.

И общество, опустив очи долу, вразнобой ответило:

– Любо… любо…

– Стало быть, общее решение, – подытожил Невзор и махнул рукой.

Богатырь Якуша Медведчиков, могший всю атаманову прислугу, как крыс, с себя стряхнуть, не оказал никакого сопротивления.

– А этого… – низкорослый ватажник снова вытянул указующий перст в сторону новика, – этого… Вся нескладуха из-за него! Погорячился я в малую дружину его принять… Вон его отсель! Вон!

Прежде чем быть выдворену, Род собственной волей двинулся к двери. Никто слова в защиту не молвил, не оказал малейшей заступы. Даже Фёдор Дурной тихомолком отодвинулся к темной стенке.

Род застыл на высоком просторном крыльце. Внизу бушевали лучники, выкрикивая: «Не-взор! Невзор!» Вдали виднелась бревенчатая стена с заборолами[152]  [152] ЗАБОРОЛО – защищенная бревенчатым бруствером площадка, идущая по верху крепостной стены.


[Закрыть] и костровыми[153]  [153] КОСТЁР – укрепление.


[Закрыть] башнями по углам. Там и сям тянулись то ли длинные избы, то ли кошары с узкими продолговатыми оконцами, затянутыми пузырём, а местами заткнутыми лубьём. На площади по пути к крепостным воротам высилась виселица – «ядрёная матица», по выражению атамана. К ней подводили барахтающегося лжеволхва и обвисшего многопудовым мешком Якушу. Крик и гомон сопровождали смертное действо…

Чья-то рука ухватила Рода под локоть:

– Пойдём, малый. Не твоим глазам это видеть.

Его настойчиво уводил с крыльца тот самый жилистый человек с наметившейся плешиной, что сидел за столом напротив и бахвалился, как кого-то «бякнул, ажно он яхнул». По выражению соседа, этот бахвал «не шаняманя дерётся», хотя ростом не велик. Род не обиделся на обращение «малый» и доверчиво пошёл с бродником.

– Ты кто?

– Я Бессон Плешок, – усмехнулся тот. – Прозвали за то, что рано плешивым стал.

– Отведи меня к Филимону-гудцу, – попросил юноша, памятуя о «челядинце Жилотугов», как назвал старого дудошника Невзор. Верилось: именно этот человек, признавший его, сумеет облегчить душу после сегодняшних передряг.

Плешок подвёл к похилившейся лачуге на пустыре у крепостной стены.

– Гудец живёт наособину, не в общем дому. Дудит, никого не тревожа.

Ночь уже накатывалась на Азгут-городок. В лачуге хоть глаз коли. Плешок нашарил на столе светец, достал трут, вздул огонь.

– Вроде как дом без хозяина. Куда запропастился Филимон на ночь глядя? – бормотал он себе под нос.

При свете тщедушного огонька Род оглядел лачугу. И замер…

Филимон висел в переднем углу, загораживая икону. Висел на лампадном крюке. До чего же худ – небольшой крючок его держит!

– -Ахти, Господи! – всплеснул руками Плешок. Бережно извлекая гудца из петли и укладывая тело на лавку, он приговаривал: – За что же ты себя так, Филимонушка? Какой гад тебя укусил?

Род вспомнил слова Дурного: «Не сойдёт ему с рук сегодняшнее свидетельство против Зуя. Слишком любил атаман задиру». С затаённым дыханием юноша ощупывал горло удавленника.

– Поднеси-ка светец, – попросил он Бессона. Потом глухо произнёс: – Повесили мёртвого…

– Что такое ты лепишь? – не поверил Плешок.

– Его сперва удушили, потом повесили.

– Как ты знаешь?

Род выпрямился с тяжёлым вздохом.

– Мне ли, лесовику, не знать? Разный след оставляет петля, когда вешают зверя живым, а когда убитым.

В хижине долго длилось молчание.

– Пойду истиха кликну кой-кого, надо его убрать, – И Плешок вышел на воздух.

Род со светцом в руке стал искать дудку Филимона. В бедной лачуге поиски были несложны: стол, лавка, грубый поставец с несколькими посудинами… И нигде не было переладца, даже у покойного под рубахой. Род отыскал по грязному следу расплюснутую моршнями[154]  [154] МОРШНИ – вид тяжелой кожаной обуви.


[Закрыть] дудку на полу у двери. Головник, стало быть, носил моршни, обувь не по погоде – слишком ещё тепло и сухо. Цепкая память юноши подсказала: вождь атамановых лучников Оска Шилпуй появился на пиру в моршнях. Донимала его небось застарелая ломота в ногах.

Род вышел из лачуги. Азгут-городок освещала полная луна. Площадь опустела. И тут вспомнил выученик Букала своё видение, по коему он предрёк слишком скорую смерть Валааму Веорову. На высокой виселице виднелись подвешенные за ноги два ежа, один крупный, второй поменьше. Лжеволхв соседствовал с несчастным богатырём Якушей. Обоих густо покрыли стрелы, как ежовые иглы. У виселицы сидел третий, живой, голова в коленях. Род подступил к нему и, дотронувшись до плеча, почувствовал: человек трясётся в беззвучном плаче. От чужого прикосновения он вскинул перекошенное горем лицо.

– Чего ты, чего? – раздался скрипучий голос, слышанный Родом в июньском лесу, когда он с Улитой на дереве скрывался от бродников. Он признал Якушина пристал ого Ваську Лухмана.

– Зачем этих двух казнённых так густо утыкали стрелами? – удивился юноша.

– Их, – горько всхлипнул Лухман, – их расстреливали ещё живьём. В волхве меньше стрел, он издох быстрее.

И сызнова дружеская, сочувствующая сила повлекла юношу подальше от страшного места. Нет, не Фёдор Дурной, которого Род считал здесь единственно близким себе человеком, а неведомо с чего навязавшийся Бессон Плешок отыскал его и повёл к себе.

– Я тоже живу наособицу, как гудец, только у меня попросторнее.