Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

2

Двое сопровождающих подвели Рода к служебной избе невдалеке от ворот.

– Сюда, что ли? – спросил один.

– Велено к Петроку Малому, – сказал второй.

Его ввели на половину избы об одном окне, пустую, как предбанник, с двумя лавками по стенам. Печь в стене лишь лицом выходила на эту половину, а боками и задом – на другую. Оттуда из-за чуть приотворенной двери журчал тихий разговор.

– Обожди тут, – велели Роду. – У боярского отрока[41]  [41] ОТРОК – здесь: служитель (княжеский, царский отрок).


[Закрыть] кто-то есть.

Род остался один. В тишине разговор за дверью слышался явственнее. Дверь тесовая, и стена тесовая, да тёс тонкий. Отдельные слова уловил бы каждый, а лесной охотник с острым слухом легко воспринимал всю речь.

– Ещё, – требовал сиповатый бас.

– Микифорка юродивый объявился, – ответствовал приятный мужской голос, до ужаса знакомый, только что слышанный, подпорченный разве что нотками угодливости, – Опять этот попрошатай станет в людях зыбёж подымать…

– Как опознать Микифорку? – спросил бас.

– Волосом рус, очи серы, на носу пестринки, – предательски доносил знакомый голос… Да это же Дружинка Кисляк!

Род как ужаленный вскочил, на цыпочках приблизился к стене, чтобы лучше слышать. За стеной после краткой тишины разговор возобновился:

– А ещё…

– Ещё Матфейко, съедник[42]  [42] СЪЕДНИК – сутяга, жалобщик.


[Закрыть] из Стромыни. К княжескому тиуну приполз на тебя сутяжничать.

Известие сопроводилось подобострастным хихиканьем. Это был уже совсем не тот Кисляк, что у пристани.

– А не обознался ты?

– Куда уж! Приметы ведомы: в лицо пестроват, очи красно-серы…

– Ладно. Ещё…

– Ну вот ещё этот гость ваш нынешний. (Род затаил дыхание.) Гюрятин сын.

– Ты что мелешь! – возмутился бас, – Сам знаешь, Гюрятин сын умер без кормилицы двухдневным нехристем.

Ответом был неразборчивый шёпот Кисляка. Лишь последние слова прозвучали внятно:

– …Он на берег вышел, я глазам не поверил.

– Хы-хы, – презрительно надсмехнулся бас. – Чему ж поверил?

– Ему! – гулким шёпотом выдохнул Дружинка. – Допрежь на всякий случай дал знак паромщику Ждану увести его каюк, путь назад отрезать. А когда парень всю подноготную выложил, я даже возгордился своим чутьём.

– За чутье тебе и плата, – приговорил бас. – Однако надобно дотла[43]  [43] ТЛО – основание, дно (напр.: сгорел дотла).


[Закрыть] досочиться.

– Опять… Офимку? – едва распознал Род вопрос Кисляка.

– Иди. Повечер потолкуем. Вот тебе додаток… – Послышался звон монет.

Род притулился у двери, чтобы, распахнувшись, она его заслонила. Вознамерься Дружинка прикрыть за собою дверь, оба встретились бы нос к носу и не расстались так мирно, как в первый раз. Роду не приходилось выбирать. Он положился на судьбу, и та поступила милостиво. Дружинка не прикрыл за собою дверь. Это сделал его хозяин, и то не сразу, а когда Кисляк вышел из дому. Род ещё некоторое время постоял, незамеченный, потом вошёл в залу.

Вошёл к Петроку Малому уже не беспечный юноша, что несколько часов назад причаливал свой каюк у храма Николы Мокрого. Тогда он сравнивал здешние терема и толпы с волховской пристанью Великого Новгорода. Там побогаче, здесь победнее. Теперь понял: там вдоволь ротозейничай и дивись, а здесь тебя ведалец Богомил от беды за ручку не уведёт, здесь ты сам себе пестун. Занятный человеческий муравейник для Рода вдруг обернулся звериным лесом. Он на привычной опасной тропе. На сей раз не охотник, а дичь, которую скрадывают. Что ж, и в лесу случалось, когда не он за зверьём охотился, а зверь за ним. Не погубить надобно было, а не погибнуть. Однако сейчас он, кажется, в самом логове.

– Добро пожаловать, гостюшка!

Бас помягчал, сиповатость преобразилась в бархатность. Петрок Малой оказался тем самым пучеглазым верзилой, что на паперти подходил к боярину Кучке по его зову. Не иначе этот глазун и приказал доставить гостя к себе.

– Будь здрав, боярский отрок, – поклонился Род. – За что пойман я твоими кметями?

– Ты не пойман, Боже упаси, – осклабился Петрок. – Степан Иваныч повелел позвать тебя откушать, если твоё имя Родислав.

– Боярышня не обозналась, стало быть, – продолжал Малой, явно пропуская последние слова гостя мимо ушей, – Ты подлинный её спаситель, стало быть. А полным именем себя не назовёшь ли?

– Родислав Гюрятич Жилотуг к твоим услугам, – снова поклонился Род.

Глазун молчал. Не от нечего сказать, а как бы набирая вес последующим своим словам.

– Тебе, должно быть, ведомо, что в наших Красных сёлах известно имя Жилотуга, – начал он значительно. – Я лично знал боярина Гюряту. Назваться его сыном не так просто.

Род тоже помолчал. Это он умел, живя в лесу. Мясистый лик боярского оберегателя, хотя и был на вид непроницаем, при пытливом взгляде выдавал обеспокоенность. Что глазуна тревожило?

– Мне нет нужды, кем ты меня сочтёшь, – в конце концов ответил Род, – то ль самозванцем, то ль боярским сыном, – твоя воля. Доказывать своё происхождение я стану не тебе, а лишь боярину. Пойми!

– Ещё бы не понять, – с подчёркнутым смирением сказал Малой, поглядывая по-медвежьи на загадочного гостя, – Милости просим, стало быть, к боярскому столу.

– На мне не гостевой наряд, – заметил Род. – Ведь одевался не к застолью, к трудному пути. Одежда, сказать словом, рядовая.

Одежда в ряд не обобьёт пят, – повеселел Петрок, – Об этом мысли вон из головы. Однако, прежде чем тебя преобразить, хотелось бы узнать… Тут, к облегченью Рода, дверь открылась, и в залу вошла женщина, ещё недавно, видимо, красавица, не баба-челядинка, возможно, огнищанка[44]  [44] ОГНИЩАНЕ – землевладельцы, зажиточные люди.


[Закрыть] обедневшая, на вид уютная домашняя хозяюшка.

– Задерживаешь гостя, не успею обрядить, – произнесла она с порога, обратись к Малому. Не как к старшему по дому, а как к равному. И круглое спокойное лицо не выразило ничего на первый взгляд. Род скорее не зрением, а чувством уловил мельчайшее дрожанье подбородка. Оно выдавало глубоко спрятанный страх женщины перед Петроком.

– Мы ещё не добеседовали. Обожди, – велел Малой.

– А по-моему, беседа наша затянулась, боярский отрок, – счёл своевременным вмешаться Род. Глазун закаменел лицом. Гость же сказал, оборотясь к вошедшей: – Я готов идти.

И женщина послушала его, а не Петрока.

– Пойдём, любезный!

Одной из боковых дверей вошли в боярские хоромы. Из долгих низких переходов он попал в истобку[45]  [45] ИСТОБКА – отапливаемая комната в доме.


[Закрыть] с изразцовой печью. Солнце, уходя, ещё бросало сквозь слюдяные разноцветные оконницы красные, зелёные и фиолетовые блики на скоблёный пол.

– Вот твоя одрина[46]  [46] ОДРИНА – спальная комната.


[Закрыть], – показала женщина, – здесь не прибрано ещё. Пока откушаешь, все будет попригожу.

Растворив окно, она впустила свежесть с огорода.

За необобранными яблонями услаждающе смотрелась прудяная гладь. Галочий вечерний грай и птичий свист наполнили обитель Рода. Оставленный своей хозяйкой, он присел на деревянную кровать с незастланной периной. Вот ведь судьба! Прямо с корабля – на пир. Корабль украли, пир неведомо чем кончится…

Женщина внесла недержаную сряду – полукафтанье, сапоги, сорочку полотняную, белье льняное… Все выглядело впору.

– Облачайся, милый.

Род поклонился:

– Благодарю за милость, госпожа.

– Я не госпожа. Зови меня Овдотьицей.

Поступом она была не госпожой и не слугой. Хотя какое дело Роду до неё? Мелькнёт на жизненной тропе пролётной птицей… Невольно он отметил, как бесшумно закрывалась и открывалась дверь в её руках. Вот она вернулась, подала переодетому оловянное зерцало.

– Любуйся. Вылитый боярин!

Снова шли по переходам. По витиеватой лестнице поднялись в двусветные сени. Здесь за большим столом начинала трапезу боярская семья с участием ближайших к главе дома лиц. Язычник Род обрадовался, что не пришёл чуть раньше: все только-только помолились, опускаясь на скамьи. Был тут и Петрок Малой. Присела и Овдотьица на скромном месте, дальнем от господ.

Род влепоту[47]  [47] ВЛЕПОТУ – достойно, подобающим образом.


[Закрыть] нижайше поклонился.

– Здрав будь, боярин! Здрава будь, боярыня! Здрава будь, боярышня! Благодарствую на приглашении.

– Подойди-ка, подойди. Садись сюда поближе…

Кучка чуть ли не рядом гостя посадил. Разделяла их Улита, не поведшая глазом, когда Род смущённо опустился на скамью подле неё. Гость понимал: простому дочкину спасителю так близко от благодарного отца-вельможи не сидеть. Нет, не отцова благодарность, а иная, тайная причина сейчас его возносит к самой персоне местного властителя. Зелёные глаза боярина были полны приветливой весёлости, но щеки кулаками напряглись. Неиспокой душевный выдавали сухие пальцы, суетившиеся по камчатой скатерти.

– Ну расскажи, как дочь мне спас.

Удивительно было, что хозяин не попросил назваться, будто знал гостя. Род вздрогнул, ощутив удар Улитиного башмачка по своей щиколотке.

– Батюшка, ведь я уже рассказывала.

– А я от самого хочу услышать, – тряхнул седой бородкой Кучка. – Из двух уст рассказ полнее.

Род понял, что Улита по дороге к дому договорилась с Богомилом Соловьём, о чём и как рассказывать, чтоб о волхвах – ни звука. А с ним-то не договорилась. Не догадался мудрый Богомил провидеть, какое предстоит Роду испытание. Теперь бы не попасть впросак!

– Хлопец не словоохотливый, – заметила боярыня Амелфа Тимофеевна. Говор не местный, голос грудной, от скупо брошенного взгляда через стол дохнуло холодом.

– Ну расскажи, как у реки меня нашёл, – отчаянно затараторила Улита, – как мы от бродников на дереве спасались, как ночь сидели у костра, потом пешехожением сквозь лес дошли до Красных сел…

И он, направленный на путь, развил и уточнил рассказ, правдивый лишь в начале.

Наивная уловка девушки змейкой отразилась на тонких губах боярыни. Находчивому «хлопцу» был задан ледяной вопрос:

– Ну что вы размолвляли там, в лесу, для нас неведомо. А где простились?

– Да, где ты её оставил? Дочь пришла домой одна, – навис над столом всей грудью Кучка.

Улитин-то ответ он слышал. Род его не знал. И вновь толчок по щиколотке. Ну и острые носки у женских туфель!

– Что ты, батюшка, его пытаешь? – прервала боярышня молчанье гостя. – Он наших мест не знает. У Воронцова поля мы простились. Оттуда мне до дому два шага.

Тем временем вносили яства. Сначала пироги, а после рыбу, мясо, в которых оказалось много луку, чеснока, не очень-то привычных Роду. Они с Букалом не любили острого.

Прислужник рушил хлеб на деревянных блюдах.

Род успел заметить, что Овдотьица хотя и неприметно, а внимательно следила за едой Улиты и боярина. Именно за тем, как им накладывали яства.

– Мы, истые славяне вятичи, очень любим пироги, – промолвила Улита, невинно обратясь к Амелфе Тимофеевне.

– Мой киевский учитель, – певуче начала боярыня, не глядя на Улиту, – говорил, что на мордовском языке слово «ветке» означает чуваши. Значит, вятичи и вовсе не славяне, а сарматы.

Боярышня, сжав на коленях кулачки, спокойным голосом спросила у отца:

– Выходит, наши города – Коломну, Трубеж, Воротынск, Масальск, Рязань – построили сарматы?

– При чём тут города? – вся передёрнулась, сбитая с толку, Амелфа Тимофеевна.

Степан Иваныч, не взглянув на них обеих, обратился к гостю:

– Тебе ведомо, что до прихода Святослава вятичи не признавали господства князей русских? – Род слышал от Букала эти же слова и показал головой, что ему ведомо. – Так вот, – продолжил Кучка, – свет Амелфа Тимофеевна родом из Руси. Полянка. Из-под Киева привезена. Ей хочется, а ещё трудно рассуждать о нашем племени.

Боярыня намеревалась пылко возразить, да кстати подали похлёбку в глиняных горшках под крышками и деревянным черпаком разлили по расписным мискам. В ход пошли цветастые берёзовые ложки.

– Заезжий вестоплёт рассказывает, – сообщил Петрок Малой, – будто киевляне видели три солнца, воссиявшие над ними, три столпа до неба, а над солнцем и столпами – месяц…

– На златоглавый Киев часто красота нисходит, – живо откликнулась Амелфа Тимофеевна. – Там есть чему дивиться.

– А когда я в Киеве жила, – якобы захотела поддержать мачеху Улита, – однажды за Днепром пролетел по небу до земли круг огненный, и осталось по его следу знамение в образе змия великого. Постояло чуть и растворилось. Вскоре снег на Пасху выпал в Киевщине коню по брюхо.

– Сколько раз одно и то же можно слухать за едой! – не сдержала раздражения боярыня.

– Я для гостя говорю, – не взглянула в её сторону Улита.

– Около Котельнича на днях была большая буря, какой не помнят, – перебил Степан Иваныч своих женщин, – Порушила хоромы, клети, разметала весь товар, даже жито унесла из гумен.

Принесли заедки и питья в глиняных кувшинах, сладкие и крепкие. Кучка, выпив крепкого, порозовел лицом. Общество составил господину лишь Петрок Малой.

– Для меня большая честь вкушать пищу за таким столом, лицезреть твою семью, боярин, – сказал Род, чтобы продолжить иссякающий застольный разговор.

– Да разве это вся моя семья? – блеснул болотистыми глазками Степан Иваныч. – Наследника сегодня ты не видишь. Да, спасённая тобой Улита – моя кровь. Красавица! Иного слова нет. Но моя же кровь – Яким, единственный любимый сын-красавец! Он нынче нездоров.

– Чем нездоров? – сочувственно осведомился Род.

Боярин тяжело вздохнул.

– Веред у него на ляжке. Второй день лицом горит, жар не сходит.

– Чирей на ноге, а лицом хромлет, – тихо вставила боярыня.

Кулачки под негодующими глазами Кучки задрожали. Овдотьица, всю трапезу следившая за ним, находчиво вмешалась:

– Лечец[48]  [48] ЛЕЧЕЦ – лекарь, врач.


[Закрыть] у нас из варягов взят, Анца Водель. Третий день лепёшками лечит, а все без толку.

– Дошёл до меня слух, – сказал Петрок Малой, – что где-то в Красных сёлах или поблизости живёт чудеснейшая травница, или, по местному сказать, былица. Такие сильные имеет травы! Любой веред враз излечивает.

– Мало ли былиц в округе, – произнёс Степан Иваныч озабоченно. – Кабы знать, кто…

Род от питий и яств, а главное, от близости Улиты несколько расслабился, при следующих же словах Петрока затаил дыхание.

– Знаю, что Офимка её имя, – сообщил Малой. – Так привычно и зовут – Офимка да Офимка…

– Надобно сыскать эту Офимку, – обрадовался Кучка.

Ещё более насторожился юноша.

– Как повелишь, – охотно подхватил Малой. – Сыскать немудрено.

Род голову бы дал на отсечение, что ноги и глаза Дружинки Кисляка уже нацелены и рыщут… И горше всего стало, что он сам тому виною. Его несчастное прибытие напомнило обыщикам боярским о няньке непогибшего Гюрятича. Она когда-то солгала, её теперь – к ответу! Это ли замыслил злец Петрок?

– Скажи, коли Якимку вылечит, не испрокудит[49]  [49] ИСПРОКУДИТЬ – навести порчу.


[Закрыть], по велику награжу, – наказывал ему боярин.

– Чего ради ей прокудить юного Кучковича? – выпучил глазун большие зенки. – Ведь у Офимки в этом доме врагов нет.

Все встали. Наступил конец застолью. Хозяин прочитал молитву после трапезы:

– Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ…

Род стоял понурившись, не поднимая глаз к переднему углу. Не вправе он глядеть на христианские иконы. Услышал, как Амелфа Тимофеевна после молитвы прошептала мужу:

– …Даже лба не перекрестит!

Гость подступил к хозяину в дверях:

– Позволь откланяться, нижайше поблагодарить за милость…

Отчаянная мысль всецело завладела им – предупредить Офимку. Как это сделать, сам ещё не знал. Хоть лечь костьми на всех ловушках, расставленных Петроком, но уберечь от зла, которое яснее ясного ей тут готовилось.

– Повремени, – проникновенно попросил Степан Иваныч, отведя его в сторонку. – Воспользуйся ещё моими кровом и столом. Нам надобно всерьёз потолковать. Сегодня отдыхай, а завтра приходи на мой позов. Согласен?

Пришлось наклонить голову. Мелькнула мысль открыться Кучке, все рассказать и про себя, и про Офимку, и, конечно, про Малого с Кисляком. Однако что-то удержало. Кучка отошёл. Миг был упущен.

Овдотьица замешкалась с одной из челядинок, убиравших со стола. Род ожидал её, не зная, как пройти в свою одрину. Петрок уже покинул сени. Из двери в дверь пересекла их девица-красавица, чёрная как смоль. Так близко прошла она от юноши, что рукавом задела. В руке он ощутил большой медовый пряник и услышал быстрый шёпот:

– Прочти и съешь!

Опомнился – чернавки уже нет.

3

Войдя в одрину, Род вынул из-за пазухи нечаянный гостинец, повертел в руках. Увидел вкрапленные в пряник черносмородинные косточки. Из них слагались буквицы, и можно было прочитать четыре слова: «Потемну у пруда русалка». Ну как не догадаться, о какой русалке речь? И сразу ушли в тень предательство Дружинки, козни Петрока, насильное гостеприимство Кучки, похожее на западню. Их снова было двое во всем мире, как в лесу у палого бревна, как на поляне у мерцающей разрыв-травы, как на повети в тишине Букалова новца, – он и Улита.

Давно уж огненно-капустный вилок солнца исчез в боярском огороде. Большой дом угомонился. Всем пора на опочив.

Раскрыв оконницу, Род обнаружил, что слишком для неё широкоплеч. Пришлось плечи складывать, как книгу, чтобы пролезть. Едва не высадил оконце. Однако хотя оно и в нижней части дома, да не близко от земли. Повис на концах пальцев, а носками почву не достал. Спрыгнул по-кошачьи…

Ни месяца, ни даже звёзд. Сполошно зашумели яблони, когда он вторгся в сонное их сонмище, как невежа в чинную толпу. Пока добрался до пруда, глаза привыкли к темноте. А берег пуст. Род наугад прошёл по маленькой поляне до прибрежных ив.

– Чего остановился? Иди, иди… – призывно прошептала ивовая чаща. Хрупкая, но властная рука поймала его руку, – Сюда садись…

Он опустился на широкий пень и тут же на своих коленях ощутил Улиту, как в ту первую их встречу, когда вскарабкались от бродников на дерево. Опять её щека у его губ. Только теперь не вынужденные, охотные объятья кружат голову.

– Ах, свет мой, наконец-то!

Она порывисто дышала. Он бережно коснулся губами её щеки. Губы девушки неумело прижались к его губам.

– Пахнешь как лесной цветок, – прошептал он.

– В баенке была. Обливалась мытелью[50]  [50] МЫТЕЛЬ – навар душистых трав, употребляемый для мытья.


[Закрыть]… – Осмелевшие объятия теснее, поцелуи крепче… – Пыталась тебя забыть. Не могу. Свет мой ненаглядный!

– Сказать по правде, ради тебя сюда стремился, – признался Род.

– А я у паперти как увидала!.. Ой, дай ещё поцеловать, поверить, что ты рядом…

Плеск на воде… И снова тишина…

– Завтра батюшке скажу: не пойду за княжича Ивана! – решила храбрая боярышня. – Лишь за тебя, и только за тебя! Ведь ты боярин. Я слышала о Жилотуге. Пусть возвратят твои владения…

У юноши от этого потока слов перехватило дух.

– Постой, постой… Какой княжич Иван?

– Отец задумал породниться с Суздальским Гюргием, – мгновенно перешла Улита на деловитый тон, – Врага надумал сделать другом. Бредни! Я, видишь ли, Ивану где-то приглянулась. Кажется, в церкви. А сыновей у Гюргия на добрый полк! Который же Иван? И моего согласия не спрашивают… Да что ты так закаменел? Не бойся, свет мой ясный. Они меня ещё не знают. Как убегу с тобой обратно в лес!

Род тяжело вздохнул.

– Боюсь, мне самому не убежать отсюда.

Пальцы Улиты ласково скользнули по крутой шее юноши и наткнулись на серебряную цепку.

– Ой, что это у тебя?.. Ты же язычник! – Она извлекла ладанку, раскрыла, на ощупь изучила содержимое. – Крестик… перстень…

– Это крест матери и отцов перстень, – с волнением промолвил сын Гюряты, – Вот все моё наследство.

– И этим ты докажешь своё происхождение, не так ли? – спросила девушка, тут же присовокупив: – Батюшка признал: ты вылитый Гюрятич. Он только вид делает, будто неверку держит.

– Он держит какой-то тайный умысел, я чую, – открылся юноша, – Ему снег на голову, что я жив. Уж лучше б он не знал об этом. Его тиун[51]  [51] ТИУН – приказчик, управитель (тиун дворский).


[Закрыть] Петрок за трапезой намеренно упомянул Офимку. Офимка – моя нянька. После злодейства её пытали о моей судьбе. Вот почему Букал не разрешал мне появляться в Красных сёлах.

Улита ткнулась ему в грудь лицом и затряслась от плача.

– Опять ты рюмишь?

– Как мне не рюмить? Я ввела тебя в беду.

Род гладил её волосы, но девушка не успокаивалась.

– Ах, если бы знатьё, виду бы не подала на паперти, что тебя узнала.

– Меня допрежь узнали, – сказал Род. – Обыщику[52]  [52] ОБЫЩИК – производящий сыск, дознание.


[Закрыть] Петрока я открылся у причала. Он доложил.

Улита разомкнула крепкие объятия.

– Беги, беги от них скорее. Дождись меня в лесу…

Род взял её руки, водворил на свои плечи.

– Поздно. Мне Степан Иванович велел пока остаться. И тебе вдругожды не убежать из дома. Выйдешь за княжича. Скажется действие разрыв-травы, станешь великою княгиней. А я своей судьбы не ведаю.

Что-то зашуршало почти рядом. Улита напряглась.

– Неужто выследили?

Оба поднялись.

– В этом доме, как в лесу, – заметил Род.

– Охотятся тут друг за другом, – согласно прошептала девушка. – Будь осторожнее. Заботься не о нас с тобой, а только о себе. Сумеешь скрыться, всю жизнь буду искать тебя. И все равно найду.

– Улита! – дрогнул голос Рода.

– Дай ещё поцеловать своего света…

И вот уж на его плечах нет её рук, у его груди нет её тела. Пустая темнота вокруг и слабый шелест в гуще яблонь…