Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

9

Петрок Малой исчез.

Боярин не пускал к себе ни Рода, ни Улиту, сказывался нездоровым. Амелфе не велел покидать женской половины. Общался лишь с Овдотьицей как с опытной сиделкой. Она готовила ему питье. При надобности призывался Анца Водель, лекарь из варягов. Вводница оповещала, что Степана Ивановича мучает злуница, лихорадит старика.

Похороны Офимки свершились тайно. По боярскому изволу к ним допущены были лишь Род с Овдотьицей. Даже отец Исидор после отпевания на скромные поминки не остался.

Дверь по соседству с одриной Рода надёжно заперли, а тесовую доску в стене с сучком-глазком заменили.

Улита, как и мачеха, не выходила с женской половины. В час послеобеденного сна братца навестил Яким. Отворил дверь тихо, как Овдотьица, со спины подкрался к Роду, склонившемуся над столом за чтением Евангелия, да и напугал объятием.

– Ах ты лазутник! – не сдержал улыбки разучившийся в Кучковом доме улыбаться Род.

Яким, приникнув к его уху, зашептал:

– Тайну тебе открою, братец! Вчера повечер батюшка Улитку призывал. Расспрашивал. Досталось ей, что ходила в твою одрину. Вевейка донесла… И ещё: я пинакиду от сестры принёс. – Он вынул из-за пазухи писчую дощечку, залитую воском.

Род разобрал выведенные тонким металлическим писалом буквицы: «Сижу взаперти, батюшкой побита. Петрок-клеветарь, будь настороже».

– Велела начисто стереть, – довершил Яким своё посольство.

Род стер написанное. Мальчик скрыл табличку под рубашкой. Тут вошла Овдотьица. Увидела боярича и покачала головой.

– А ну кышь наверх, мой господин! – выпроводила она Якима. – По его ещё ангельскому, непритворному лику вижу: неспроста приходил, – вопросительно заглянула она в глаза Роду и, не получив ответа, сухо сообщила: – Сам тебя зовёт. Ох, грозен! Будь настороже.

Последний совет вводницы совпадал с Улитиным советом. Значит, и впрямь ждала гроза. После похорон Офимки Род по-сыновни поделился с крестной матерью всем накануне происшедшим. Она не одобряла его тайного свидания с Улитой, считала, нужно следовать боярской воле, ждать, пока счастье выпадет, надеяться, не самовольничать. Овдотьица всем своим видом сочувственно показывала: накликали беду!

Степан Иваныч Кучка сидел в своём покое, подперев скулы-кулаки. Какой уж там рассвет в сквозном березняке! Губы потемнели, жиденькая борода взъерошена. На лице явное неведрие. Обочь лежит Буян, невиданный допрежь в хоромах. Для чего призванный с псарни? Для охраны? От кого?

Боярин указал приёмышу на лавку у противоположной стены. Сын должен разговаривать с отцом не сблизка, а через покой.

– Юноша лукавый! – мрачно произнёс Степан Иваныч. – Я прикрыл тебя отеческим крылом, аки змия на груди. Ты не жизни пришёл искать в мой дом, а дочь мою измыслил похитить плутовством.

Ещё в лесу с ней сговорился по излюбу[90]  [90] ИЗЛЮБ – обоюдное желание (напр.: по излюбу).


[Закрыть]. Офимка, нянька бывшая твоя, пособничала вам. Во всем призналась под железом и огнём! А что сам скажешь?

Буян, как и его хозяин, испытующе смотрел на подозрительного юношу. А у того дыхание перехватило от боярских слов. Пытался совладать с собой, хотел отвести взгляд от головы Кучки и не мог. Вдруг увидел его голову, напрочь отделённую от тела, кровоточащую. Достигший великаньей высоты Петрок с дрожащим окровавленным ножом в руке вздымал её другой рукой за жиденькие волосы.

– Ты что? – отпрянул Кучка, испугавшись лица Рода. – Хочешь порешить меня? Собакой затравлю!

– Не мне судьбой указано укоротить жизнь твою, Степан Иванович, – нечеловеческим усилием взяв себя в руки, тихо сказал Род. – Наступит страшный день, предательски отсечёт голову хозяину его любимый отрок. Офима-нянька перед смертью успела мне открыть: не кто иной, как он, убил моих родителей. А по своей ли воле?.. И не о сговоре со мной доискивал её Петрок, а о голубом ларце, откуда взят тот самый перстень Жилотугов, что ты видел. А обвинения облыжные могильным камнем лягут на твоей совести. Можешь пытать меня, боярин, можешь казнить. Доколе я в твоих руках, ты в моей жизни волен.

Остоялась тишина в покое, нарушаемая дыханием Буяна, роняющего капли с языка.

Успокоившийся Кучка, натужливо смеясь, стал говорить:

– Каждый норовит узнать свою судьбу. Ведальцы сказывают: надобно накурить на ночь в опочивальне пилюли, составленные из крови осла и мяса с салом из груди рыси, тогда во сне лицо увидишь, оно-то и предскажет будущее. А я и без лихих пилюль узрел предсказателя моей судьбы. Да только, – он перегнулся через стол, – лжёшь ты, идольский угодник! Наизнанку разум надо вывернуть, чтобы так лгать! – Боярин сжал в кулаках гнев и сел, откинувшись.

Род мысленно приказывал себе замкнуть уста.

– А что касаемо Офимки, – тише продолжал Степан Иванович, – будто бы она тебе открыла перед смертью… это тоже твоя ложь. Знаешь, что умершие молчат, и лжёшь.

– Замученная твоими хищными кощеями, – не сдержался Род, – она уже ничего не повторит.

Кучка пропустил его слова мимо ушей.

– Да, сейчас в твоей судьбе я волен. Однако не пугайся пытки, казни, что заслужил. Мести не ищу. Как пришёл, так и уйди. Живи в своём лесу, там не перед кем лгать. Чтоб видом я тебя не видывал и слыхом не слыхивал до гробовой доски! Коня получишь завтра поутру. И сгинь.

– Поверил ты облогу, скверной молвке[91]  [91] МОЛВКА – оговор, обвинение.


[Закрыть], – поднялся Род.

Боярин тоже встал:

– Прощай, приблудный сын.

– Дозволь с Улитой попрощаться и с Якимом.

Кучка затряс сединами:

– Овдотья тебя проводит.

До конца дня Род сидел в своей одрине, как в порубе. Кощей Томилка за дверьми прилежно надзирал за ним.

Овдотьица и та его не навещала. Даже ей было не велено. Лишь утром принесла настряпанных в дорогу рыбных пирогов, вернула старую одежду с зашитой гривной кун. Так и повисла тёплая, по-матерински плачущая женщина на шее Рода.

– Вот и с тобой расправились, мой светик. Помозибо хоть живым оставили. Шепни, в каких местах тебя искать. Ведь я не успокоюсь.

– Сам найду случай свидеться, – обещал Род, целуя мягкие седеющие пряди, выбившиеся из-под кики.

– Свидимся ли, уж не ведаю, – всхлипывала вводница. – Варсунофью уходили, теперь очередь за мной.

– Только не страшись, – погрозил Род, – Страх – плохой помощник… – И внезапно этот странный крестник так приковался взглядом к своей крестной, что та вздрогнула. – Ты сама белье полощешь на мостках?

– На каких мостках? О чём ты?

– Отвечай: сама белье полощешь на мостках? – тряс её Род.

– Да, я люблю полоскать белье, – смутилась женщина. – На Чистых прудах, где огород кончается, у леса Томилка сделал знатные мостки. Сама своё стираю, сама и полощу. Не доверю никому.

– Боярич, время ехать. Кологривый у ворот, – приоткрыл дверь Томилка.

– Берегись мостков, Овдотьица! – заклинающе попросил Род, отрываясь от своей крестной.

Кологривый, старый и хромой, неспешно вынес к переправе, слабенькой рысцой миновал Великий луг, вброд пересёк Яузу, углубился в лес. Вот и Заяузское городище позади. Дорога глуше, места привычнее. Пожалели доброго коня изгнаннику. Ну да что возьмёшь с разгневанных хозяев?

Оскорблённое, поруганное сердце Рода горевало по Улите. Опять расстались, не простившись! Был, однако, в сердце светлый уголок: рисовалась часто снившаяся встреча. Скоро, скоро сбудутся волнующие сны! Вот Букал у своей кельи, насупясь, смотрит: кто это такой знакомый – нет, такой родной – едет по его новцу?

Нечто страшное вдруг отвлекло юношу от картины предстоящей встречи и вернуло к уходящей в просеку дороге. У обочины лежал навзничь полураздетый человек. Из-под него ползло кровавое пятно.

Приблизясь, Род услышал стоны. Не раздумывая, сошёл с коня и устремился к раненому, видимо ограбленному. В следующий миг крупные ячейки сети мелькнули перед его взором. Дьявольская сила опрокинула, поволокла… Род успел увидеть, как полураздетый бедолага сел, беззвучно хохоча, потом вскочил, победно замахал руками. Род с невероятной силой ухватился за ячейки, рванул и надорвал свои тенета. Но его уже крутило по земле, сеть наслаивалась, опутывая тело. «Заяц!.. Заяц!.. Заяц!» – единственное отчаянное слово замелькало в голове. Он ничего уже не видел. Тело извивалось от невыносимой боли. Когда угомонится этот несущий в бездну вихрь? Все кончилось ударом. И мир исчез для Рода. Все исчезло…

БРОДНИКИ.

1

– Куда мы его везём, лопни моя ятрёба?[92]  [92] ЯТРЁБА – мошонка.


[Закрыть] Велено же было на месте порушить!

Первые слова, услышанные Родом, не обрадовали. Легче оставаться в небытии, чем такое слышать. Слова явно относились к нему, да и произнёс их вызывающе наглый голос. Роду даже захотелось верить, что он вовсе не очнулся. Ведь не видел ничего, хотя открыл глаза. Нос, полузабитый возгрями[93]  [93] ВОЗГРИ – сопли.


[Закрыть], плохо пропускал воздух. Рот заткнут тряпкой, солёной от чужих возгрей. И шевельнуться нельзя. Руки, стянутые за спиной, занемели. На ногах верёвка сдавила щиколотки. И очень болел затылок: узел от повязки на глазах пришёлся как раз на то место, которым ударился. А тут новая тягость: не иначе, телега свернула с большака в лес, дорога пошла ухабистая, а на дно лихие ездоки бросили слишком мало сена.

Облегчить себя новым беспамятством Роду помешал дальнейший разговор.

– Стой, Дурной! Стой, Фёдор! Стой, тебе говорят! – велел тот же резкий голос. – Вот, разорви мою ятрёбу, самое подходящее место, чтоб с ним покончить. Вот на той елани[94]  [94] ЕЛАНЬ – обширная прогалина в лесу.


[Закрыть]. Со всех сторон глушь. Тут ему и славу запоют![95]  [95] ТУТ ЕМУ И СЛАВУ ЗАПОЮТ – о наступлении смерти.


[Закрыть]

Телегу продолжало швырять на подколесных сучьях.

– Федька, ты впрямь дурной?

– Я-то впрямь, а ты вкривь, – мрачно произнёс низкий голос. – Нишкни, Зуй, сиречь задира. Волковский лес крикунов не жалует.

– Малой уговаривался, ты не перечил. А теперь мешкаешь, – несколько умалил тон задира, то есть Зуй. – Я не слепой, ты же его на становище[96]  [96] СТАНОВИЩЕ – постоялый двор, гостиница.


[Закрыть] везёшь. Он у тебя не в землю ляжет, а к Шишонке Вятчанину в избу на голбец[97]  [97] ГОЛБЕЦ – помост между печью и полатями.


[Закрыть].

Тут встрял в разговор третий голос, тонкий и слабый:

– Может, он прав, Федюняй? Петрок Малой, вроде нашего атамана Невзора, шутить не любит.

При упоминании этого имени Род, к вящему своему волнению, понял, что попал к бродникам. А ещё прежде стало ясно: похитчики его были наняты как убийцы. Такое открытие не столь мучило, сколь саднящая боль во всем теле. Ох, и изрядно его, тащенного волоком, ободрала дорога! Легче казалось умереть, нежели терпеть.

– Негоже с чужого голоса петь, вот что я скажу тебе, друг Озяблый, – мрачно изрёк Дурной, – Из нас троих только Зую ведом Петрок Малой, бывший его хозяин.

– Врёшь! – крикнул Зуй. – Я не Петроку служил, а самому боярину Кучке. Да дело прошлое. А ныне боярские деньги отрабатывать надобно.

– Ха! – выдохнул Дурной. – Ты у нас эти челядинские привычки брось. Который год живёшь с нами, а не уразумел: мы ничьих денег не отрабатываем. Мы их берём! И вся недолга.

И снова слабенько встрял в разговор третий, тот, кого назвали Озяблым:

– Толкуем об убиении при живом. Брр!

Зуй, потревожив Рода, переместился в телеге.

– Эх, Федьки, горе мне с вами! Один жалеет, другой жалеет, а ещё коренные бродники! Да уразумей ты, Озяблый, что этот голоус нас не слышит. Как он на мой подман сыкнулся… А я допрежь под себя всю флягу брусничного сока вылил, чтоб его подмануть… Как он сыкнулся да как в тенетах о камень колганом хряпнулся! Нескоро он теперь что-либо в толк возьмёт. Вот бестолковому-то ему и помереть легче. А вы мешкаете… Кончим дело, поделим боярские деньги поровень – и душа на волю!

– А вот этого хочешь? – мрачно пригрозил Фёдор Дурной, – Замыслил крадом повязать нас недозволенной добычей? Нет, деньги будем, как водится, перед самим Невзором делить. Запомни: ни Кучка, ни его Петрок, ни ты и ни мы – атаман решит судьбу яшника[98]  [98] ЯШНИК – пленник.


[Закрыть]. Посадит ли его связнем в яму или к ядрёной матице пошлёт – его воля.

– Знатьё бы, так каши бы с вами не заваривал, – пробормотал Зуй.

– Мы-то язычники, а ты крест на шею надел, – примирительно промямлил Озяблый. – Глянь-ка, и на нём крест. Вон из рубахи на груди вылез. Не простецкий крестик, особенный!

– Где? – спросил Зуй, – А? – Род ощутил, как жёсткая рука сдёрнула с него материнский крест, оборвав цепку. – О-о-о! – простонал Зуй.

Возмущённый его поступком, Род в свою очередь исторг глухой стон. Воцарилась тишина. Телега остановилась.

Все долго молчали, только лошадь одиноко всхрапнула. Потом тяжким сапатым всхрапом отозвалась другая, как стало понятно, привязанная к задку телеги.

– На сапатом коне парня послали на убой, скареды! – густо матюкнулся Фёдор Дурной.

– Опамятовался наш яшник! – тихо возвестил Фёдор Озяблый.

Задира не подавал голоса. Род почувствовал: не иначе его рука, ближе всех сидящего, вытащила из горящего рта кисло-солёный кляп.

– Кто ты? – спросил Зуй.

– Развяжи глаза, – с трудом выговорил Род.

– Кто ты? – повторил Зуй.

– Хоть повязку перемести. Узел на рану давит, – попросил Род.

Ему переместили повязку. Левому глазу, где она стала уже, приоткрылась крошечка неба. Оно было пасмурным. Должно быть, наступал вечер.

– Я Родислав Гюрятич Жилотуг.

Телега тронулась в полном молчании.

Когда она снова остановилась, Зуй, должно быть, наклонился, потому что его дыхание смрадом ударило в лицо пленнику.

– Откуда на тебе этот крест? Не лги! Род Жилотугов весь вырезан.

Ответа не последовало: яшник вновь потерял сознание…

Очнулся он зрячим. Повязка с глаз снята. Ноги и руки свободны. Он лежал в курной избе на голбце. Избу освещал сальный светец на столе. За столом сидели четверо – обритый наголо, как торчин[99]  [99] ТОРЧИН – представитель племени торков.


[Закрыть], мужик с розовым теменем, чёрный дремучий бородач, лицо которого показалось Роду знакомым, преждевременный, судя по ясным глазам, старик, сморщенный, как гриб дождевик, и кудрявый рыжий верзила, так удачно изобразивший ограбленного на лесной дороге. Это и был Зуй, которого Род сразу определил по голосу.

– А когда Петрок отсекал ей голову, – с трудом, как бы исповедуясь, выговаривал верзила, – я увидел вот этот крест в луже крови. Ох, – лопни моя ятрёба! – треть прожитой жизни минуло с тех пор, а помню все, как вчерашний день. Я ещё поднял крестик, разглядел хорошо, да взять не посмел.

– Верни его сыну убиенной боярыни, – велел лысый, видимо, Шишонка Вятчанин, хозяин избы. – С цепкой верни, не будь шильником[100]  [100] ШИЛЬНИК – мелкий плут.


[Закрыть].

Род прикрыл глаза и почувствовал, как грубые дрожащие руки надели на него крест. Не руки задиры.

– Он не сын Жилотугов, – резко заявил Зуй за столом, – Их сосунок помер. Узнано достоверно.

– Достоверно, ты вдругожды хотел его извести, – мрачно вымолвил Фёдор Дурной. – Эй, Шишонка, ставь на стол питье и естьё, – велел он хозяину, – А яшника нашего попользуй от ран и ссадин. Лежит без памяти, а на голбце ёрзает.

– Ёрзает не столько от ран, больше от погани, – предположил Зуй. – Ох, и погани ты развёл, бессемейный одинец, лопни моя ятрёба! – упрекнул он хозяина.

– Вот и я сижу, думаю, – нахмурился Фёдор Дурной. – Блошка, да мошка, да третья вошка, а упокою нет!

– Хоть бы покурил в избе можжевельником с ягодами, – вяло посоветовал Фёдор Озяблый.

Род, внутренне согласный со своими мучителями, нетерпеливо почёсывался спиной о голбец.

– Что за гости – один хай да май! – отбрёхивался лысый Шишонка.

– Ему проще себя обрить, чем в избе покурить, – не унимался задира.

Тем временем Вятчанин раздел пленника, смазал на его теле ссадины целительным зельем, привязал примочку к раненому затылку. И легче стало: не только боль унялась, клоповья погань от пахучих снадобий разбежалась.

– Не сойдёшь ли повечерять чем Бог послал, – пригласил хозяин избы.

Род, преодолевая истому в непокорных руках и ногах, слез с голбца.

– Бог тебе, балахлысту[101]  [101] БАЛАХЛЫСТ – шлёндра, потаскун, тунеядец.


[Закрыть], не много же посылает! Ветряную рыбу да чёрствый квас, – сказал задира, зло жуя вяленую плотву и враз заливая горло кружкой питья квасного цвета.

– Жри, неясыть![102]  [102] НЕЯСЫТЬ – здесь: прожорливый, жадный.


[Закрыть] – бросил Шишонка на стол варёные яйца так, что все они треснули от удара.

Род с холодящим любопытством, как на чудовище смотрел на убийцу своей матери. Его посадили напротив Зуя. Ледяные глаза задиры уставились на недавнего смертника.

– Надо ж такое вы лгать, будто бы ты тенёта разодрал. Да их сам Якуша Медведчиков мастерил. Мечом не разрубишь!

Зуй осуждающе перевёл взор на Фёдора Дурного. Видимо, тот сообщил, что Род надорвал тенёта.

Дурной не откликнулся на взгляд Зуя, он, будто погрузившись в воспоминания, разглядывал пленника.

– Чего воротишь лик, как хазун?[103]  [103] ХАЗУН – тщеславный, надменный.


[Закрыть] – спросил Зуй, опять оборотясь к Роду. – Или и впрямь такой сильный, а мне невдогад? Так испытаем плеч![104]  [104] ИСПЫТАТЬ ПЛЕЧ – помериться силой.


[Закрыть] Я тоже не нечевуха[105]  [105] НЕЧЕВУХА – никчемный.


[Закрыть].

– Оставь яшника, задира, – попросил Дурной. – Нашёл себе супротивника! Он ещё не очухался.

– Да мы с ним погладку[106]  [106] ПОГЛАДКУ – не ссорясь.


[Закрыть], локотками, долонь в долонь, – сделал медоточивый голос задира и выставил руку на столе для боевой схватки. – Ну, Федьки, бейтесь об заклад. А ты, Шишонка Вятчанин?

Оба Фёдора и хозяин избы вопросительно глянули на яшника. Род, видя их желание поразвлечься, упёр локоть в столешницу и вложил ладонь в ладонь Зуя. Фёдор Озяблый и Шишонка поставили по ногате[107]  [107] НОГАТА – двадцатая часть гривны.


[Закрыть] на задиру. Фёдор Дурной поручился за победу ослабленного недавней борьбою яшника. Его доверие, конечно, польстило юноше. Хотя куны, брошенные на кон Озяблым и Шишонкой, явно говорили, что задира считается крепким шибайлой[108]  [108] ШИБАЙЛА – буян, драчун.


[Закрыть] среди бродников.

Вот супротивники взглянули в глаза друг другу. И юноша ощутил железо Зуевой руки. Головник заставлял по достою оценить себя. Род напрягся… Свидетелям поединка скоро пришла пора подивиться нежданному обороту: кисть Зуя, покрытая бырнастой шерстью, медленно легла на столешницу. И по мере её падения искажалось лицо задиры. Побеждённый, отворотясь, пробурчал:

– Удалось дристуну пёрнуть!

На слова его никто не откликнулся. Тогда Зуй, воззрясь на своего победителя, зашипел:

– А пошто столько ненависти в твоих очах?

Род не отвечал. Озяблый тихо пояснил:

– Ведь на твой подман он попал в тенёта.

– Ха! – пристукнул по столу Зуй. – Причина – в ногату, а ненависть – в гривну. Меня тут не обмануть!

Ну и шикан![109]  [109] ШИКАН – придира.


[Закрыть] – остановил неладные речи Фёдор Дурной.

Возможно, подерушка этим бы кончилась, если б Шишонка Вятчанин глупьём не вмешался.

– Когда я надевал ему крест, парень был очухавшись, он твои кровавые слова слышал.

На побелевшем лице задиры ясней проступили червлёные[110]  [110] ЧЕРВЛЁНЫЙ – багряный.


[Закрыть] крапины.

– О каких таких словах толкуешь?

Шишонка хотел было извернуться, да ещё пуще увяз:

– Ну о каких таких?.. Ну как ты мать его убивал. Ну про крест её окровавленный…

Зуй затрясся осиновым листом и напрямик обратился к Роду:

– Ты… что… молчишь?

Пленник, казалось, был спокойнее всех своих пленителей.

– А что ты, лихой головник[111]  [111] ГОЛОВНИК – убийца.


[Закрыть], ждёшь от меня услышать? – в свою очередь спросил он почти миролюбиво. – Одно я тебе скажу: за такое убийство не берут виры[112]  [112] ВИРА – здесь: штраф за убийство (80 гривен).


[Закрыть].

– Так казни же, казни меня! – скрежетал Зуй.

Оба вновь впились друг в друга глазами. И юноша отвечал:

– Не дано мне тебя казнить. Смерть твою вижу рядом. Не от моей руки.

Зуй, натужно хохоча, выскочил из избы.

– Поверил, – вздохнул Фёдор Озяблый.

– Не поверил, – мотнул головой Шишонка.

Он убирал одежду пленника с голбца, чтобы устроить ему на ночь подобающую постель.

– Твой чёрствый квас оказался бражкой, – заметил Фёдор Дурной. – К тому же изрядно крепкой. У всех головы помутились.

– Яшник бражку не пил, – значительно поднял палец Фёдор Озяблый.

– Не называй его яшником, – попросил Дурной, – Он пленён по нашему неразумию, по Зуевой алчности. Сам атаман оставит его не яшником, а свободным бродником. Ведом мне этот юноша. Его имя Род.

Род отнял от головы руки, покоившие её на столе, и с удивлением посмотрел на Дурного. Тот почти по-родственному кивнул ему:

– Не признал меня, милый?

– Как глаза развязали, все пытаюсь признать, – оживился Род. – Память с ног на голову поставил. А теперь вспомнил: видел твою бороду на Букаловом новце. Отец тебя называл огнищанином.

– Твой приёмный отец – мудрый поводырь лесного люда, – усмехнулся бородач. – Введоме у него, что при нынешней власти огнищане обнищали. Я вот подался в бродники. А он меня величал по-прежнему.

– Эй! – крикнул Шишонка от голбца. – Как там тебя? Род! Я кое-что нащупал в полах твоего корзна. Отодрал подбой, и вот… – Он бросил деньги на стол. – Не тяжелит ли твоё платье сей груз?

– Верни ему эти куны, – велел Фёдор Дурной.

Род решительно воспротивился:

– Пусть деньги по моей воле перейдут к вам. В благодарность за обережь и кормление.

– Твоя воля – хорошая воля! – как к огню, протянул к деньгам руки Озяблый.

В избу вошёл Зуй. Замер у порога. Потом бросился к столу, тараща глаза:

– Куны! Ветхие куны!..[113]  [113] ВЕТХИЕ КУНЫ – ходившие в то время деньги старого образца.


[Закрыть] А, разорви мою ятрёбу! – отменная добыча! Надобно сметить[114]  [114] СМЕТИТЬ – сосчитать.


[Закрыть], сколько их тут. Давайте сметим… О, гривна кун! Так давайте скорей делить.

Когда деньги были поделены на четыре части, Зуй возмутился:

– Шишонка не в счёт! Он не участник добычи!

– Это и не добыча, – остановил его Фёдор Дурной. – Пожалованье от молодого боярина, по ошибке пленённого.

Но возбуяние Зуя росло, как пожар в стогу.

– По какой такой ошибке? Что за пожалованье? Нет, лопни моя ятрёба! – делите на троих, и вся недолга.

– Закрой лохалище[115]  [115] ЛОХАЛИЩЕ – пасть.


[Закрыть], а то потяпыш дам[116]  [116] ДАТЬ ПОТЯПЫШ – ударить.


[Закрыть], – пресекал попытки задиры отнять его часть Шишонка Вятчанин.

– Отдай, бздюх[117]  [117] БЗДЮХ – вонючий зверек, хорек.


[Закрыть], чужую добычу! – не отступал Зуй.

– Ах, хайдук![118]  [118] ХАЙДУК – крикун, нахал.


[Закрыть] Он меня назвал бздюхом! – верещал Шишонка, – А сам как увидит куны, так и юром юрит[119]  [119] ЮРИТЬ – суетиться.


[Закрыть], юлой юлит! Ах ты волкопёс!

– Нишкни, свиная вошь! – ревел задира. – Днём, как пропойца, за печью лежишь, а ночью, как глупый подважник[120]  [120] ПОДВАЖНИК – воришка.


[Закрыть], у пьяных мошны холостишь.

– Чего мелешь, хапайла? На меня не хайлай, не бери на горло! – отбрёхивался Шишонка, крепче сжав свою долю.

– Ну, берегись, базыга![121]  [121] БАЗЫГА – старый хрыч.


[Закрыть] – бросился на него Зуй. – Ну, старый хрыч, пора тебе спину стричь!

– Успокойся, – велел Дурной.

– Прочь, посконная борода! – замахнулся и на него задира.

Род поднялся из-за стола. Показалось, что раненая голова от такого шума раскалывается по черепкам.

– У-ху-ху-ху-ху! – закричал он филином. – Деньги вы у меня не силой взяли. Сам отдал. Вот и делю на четверых. А твой час, задира-головник, уже пробил, пора выходить на воздух, – В повисшей тишине Род вновь опустился на лавку. – Думал, бродники страшные, а вы дети дурашные.

– Поделом нам, – согласился Шишонка.

Озяблый полез на полати. Зуй, изрыгая ругательства, хлопнул дверью. Устроив Роду постель на голбце, Шишонка вышел вслед за задирой.

– Давно ли из леса? – обратился к Роду Дурной.

– Недавно, – ответил юноша, – а по Букалу уже скучаю.

– Тоска по Букалу мне тоже ведома, – склонил голову бородач. – Кажется, век не видал наставника нашего, все собираюсь проведать, да случая нет. Однако, – поднялся он, – утро вечера мудренее. Добро бы ещё этот бзыря[122]  [122] БЗЫРЯ – сорванец.


[Закрыть] Зуй наш краткий сон не порушил. Всю жизнь – бешеный рыскун!

В избу вошёл Шишонка Вятчанин. На руке его висел чебурак[123]  [123] ЧЕБУРАК – тяжелая свинцовая гиря, которую носят на ремне.


[Закрыть].

– А задира все ещё не оправился? – спросил Фёдор Дурной.

– На тот свет отправился, – спокойно сообщил хозяин избы. – Порешил я его.

Дурной подошёл к Вятчанину. Поднялся из-за стола Род. Слез с полатей Фёдор Озяблый.

– Он к матушке моей покойной приобщил хульные слова, – пояснил Шишонка. – Я и не совладал с собой, братья.

– Задира – завзятый матерник[124]  [124] МАТЕРНИК – любитель ругаться матом.


[Закрыть], – отметил Дурной. – Однако безоплошно надо чебураком владеть, чтобы враз уложить этакого бардадыма[125]  [125] БАРДАДЫМ – верзила.


[Закрыть].

Озяблый согласно наклонил голову. Да, высоко было Шишонке до жердяя Зуя.

Все молча вышли во двор, при свете сального фонаря прошли в дальний угол, где чернел дощатый задец. Там темной кучей на пожухлой траве лежала телесная оболочка задиры с пробитым черепом.

– Не смог совладать с собой, братья, – глухо повторил хозяин избы.

Ему никто не ответил. Споро и все-таки долго копали яму за тыном. Когда вырос могильный холмик, Фёдор Дурной сказал:

– Тебе, Шишонка, надлежит поутру с нами ехать в Азгут-городок. Надо перед Невзором открыться. Боюсь, вирой ты не отделаешься. Атаман любил Зуя.

Вернувшись в избу, Вятчанин сел на чурбак у двери и задумался. Все уже улеглись, а убийца никак не гасил фонарь и, в конце концов, произнёс:

– Человека жизни лишил, а самому помирать неохота.

– Да, нет больше с нами задиры, братья, – откликнулся с полатей Фёдор Озяблый.

– Меня бы тоже не было, кабы Фёдор Дурной не спас, – прозвучал голос Рода с голбца.

Долго длилось молчание, ещё не привычное в избе после смерти задиры, потом Род продолжил:

– Если вы братья друг другу, дозвольте мне повиниться в убийстве Зуя. У меня почтенная причина. Меня атаман поймёт.

– А доказуема ли твоя причина? – засомневался Дурной.

– Сам Зуй доказал, – сел на голбце возбуждённый Род. – Разве сказки[126]  [126] СКАЗКА – здесь: показание, свидетельство.


[Закрыть] двух Фёдоров мало?

Опять долго молчали.

– Как решишь, Озяблый? – спросил Дурной.

– Как вы порешите, я не порушу. Клянусь Сварогом, – отвечал тихий голос с полатей.

– Тогда, – приговорил бородач, – оставайся завтра, Шишонка, в своей избе. Хозяйствуй на становище бродников. Оставляем тебе и сапатого коня с боярской конюшни. Все четверо будем дальше жить, как договорились. А теперь погаси фонарь!