Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

2

Ох и суматошная «беседа» разыгралась в Семин день в Агницыной избе! Девок и в самом деле, по хозяйкину выражению, не «хапляли». Не гнали любопытных ребятишек с полатей, чтобы не видали соромностей. Не визжали от сладкой боли участницы игр «в блины», «в быка», «в гуся», «в кобылу». Девки и парни, вооружённые рукотёрниками[234]  [234] РУКОТЁРНИК – полотенце.


[Закрыть] и штанами, став на четвереньки или подпрыгивая, неленно излавливали тараканов и мух, для которых на лавке были приготовлены гробики, сноровисто вырезанные девичьими руками из репы, брюквы, моркови. В них погружались и закрывались по нескольку насекомых. Не участвовали в этих весёлых похоронах лишь две пары. Красавица Апрось, брезгливо глядевшая на суматоху с высокого сундука, а рядом с ней недовольный Орлай, тщетно уговаривавший невесту принять участие в общем действе. И на другой стороне на лавке рядышком – Род и Нечай Вашковец, местный кузнец, редкий участник молодёжных «бесед», намного опередивший всех возрастом, хотя ещё не женатый.

– Дивлюсь не надивлюсь, – развёл руками Агницы н постоялец.

– В ваших северах такого не водится? – усмехнулся Нечай. Род помотал головой. Кузнец томно потянулся. – Ух, налюбился я всего этого! Хоть война бы, что ли.

– Не накличь ради Сварога, – остерёг Род и осёкся, видя, как подозрительно Вашковец глянул на него.

– В ваших лесах старая вера ещё жива? – истиха спросил кузнец.

– Кое-где жива, – сгорбился Род.

– У нас на Руси вывели под корень, – сообщил Нечай, то ли сожалеючи, то ли радуясь. – Вон гляди, – кивнул он на веселящихся. – Сейчас с плачевопльствием понесут мёртвых из избы, а живых будут выгонять рукотёрниками и штанами, приговаривая: «Муха по мухе, летите мух хоронить!» – или: «Мухи вы мухи, Комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь!»

– Для чего это все? – удивлялся Род. – Истопи избу ясенем получше и вмечи в печь конопляных головищ. Как поспеет семя, изомрет всякое нечистое.

– Легко советы давать, а где ясень взять? – прищурился Нечай. – Мы на плоскоместье живём, у нас лесов нет.

– А почему ваше село называется Долгощелье? – поинтересовался Род. – Вроде и гор тоже нет.

– Длинный овраг за селом, вот тебе и долгая щель, – пояснил кузнец.

Тем временем девицы приготовились к выносу гробиков, а парни – к размахиванью штанами.

– Почему нет рукотёрников в руках, а только штаны? – заметил наблюдательный Род.

– Штанами надёжнее, – ответил Нечай. – Муха, выгнанная штанами, навсегда теряет охоту возвращаться в избу.

Однако до плачевопльствия на сей раз не дошло.

В избу вбежал однорукий Вторыш Зырян и оповестил:

– Вестоноша из Киева!

Все общество высыпало на улицу. Гробики с насекомыми полетели в траву.

На поляне у избы старосты Васяты сидел на пеньке старик. Поодаль вороной жеребец, утопив морду в торбе, жевал овёс.

– Это вестоноша Олдан, – пояснил Роду Нечай, – Он носит нам свежие вести из больших городов.

Почитай, все Долгощелье собралось на скошенной луговине. Знобкий осенний ветерок шевелил космы старика. В шапку, опрокинутую у его моршней, полетели монеты.

– Первого серпеня[235]  [235] СЕРПЕНЬ – август.


[Закрыть] преставился великий князь Всеволод Ольгович, – гулким голосом повествовал старик. – Брат его Игорь Ольгович сел на великокняжеском столе. Киевляне собрали вече. Тиуны великокняжеские Ратша и Тудор примучивали народ. Новый государь на общий позов не откликнулся, объявился нетчиком[236]  [236] НЕТЧИК – отсутствующий.


[Закрыть], прислал брата Святослава Ольговича. Горожане кричали: «Ратша опустошил Киев, Тудор – Вышгород!» Государев посланец крест целовал, что хищники не останутся тиунами. Однако государь преступил эту клятву. К дворам Ратши и Тудора приставил крепкую обережь. Хищники сызнова расправили свои лапы. Народ решил, что клятвопреступник не есть истинный государь. Тайные послы устремились к Изяславу Мстиславичу.

– Тому, что в Переяславле? – спросил Вторыш.

– К сыну Мстислава Великого из Мономахова рода, – кивнул старик.

– По закону бы надо к Вячеславу в Туров послать, – вмешался староста Васята. – У него Ольговичи киевский стол засели[237]  [237] ЗАСЕСТЬ – занять чужое место.


[Закрыть], подвергли законного государя измёту.

– Мляв больно Вячеслав, – возразил седой Олдан. – А племянник его Изяслав – герой.

– Каков из себя? – спросил Вашковец.

– Ростом мал, – отвечал вестоноша, – а лицом хорош. Волосы кудрявые, борода круглая…

– Ай да князь! – щёлкнул пальцами Орлай.

– Подступил он к Киеву, – продолжал Олдан, – а Игорь, клятвопреступник, вышел ему навстречу. Верил в преданность киевлян! А народ обманутый не встал за своего государя. И бояре-советчики, что подучивали оберечь Ратшу с Тудором, переметнулись к сильнейшему.

– А тысяцкий Улеб? А Иван Войтишич? А Лазарь Саковский? Верные слуги киевских государей! – не поверил староста Васята. Видно, подолгу он живал в Киеве, всех бояр знал наперечёт.

– Даже Василий Полочанин, старец – в чем душа держится? – тоже затрусил к Изяславовым знамёнам, – вскинул бесцветные глаза Олдан, и засветился в них огонёк его дальней юности. – Мы, горожане, стояли на могиле Олеговой. Как увидел Игорь Ольгович вражеские знамёна в наших рядах… Другой бы наутёк, а он – нет! Раненым пардусом бросился на Изяслава, отчаянная голова! Да надлежало озерцо обойти, а проход был узкий между озером и болотом. Черные клобуки зашли в тыл, Изяслав напал спереди, вот и сбили крупную Игореву дружину в мяч[238]  [238] СБИТЬ В МЯЧ – увлечь за собой врага и напасть из засады.


[Закрыть], как сокол сбивает галок. Сам-то Игорь Ольгович ногами слаб. Конь его в болоте увяз, а он слезть не смог, так и взяли, сердешного, под белы руки, восемь дней продержали в монастыре на Выдобичах, а после в Переяславль увезли и – в пору б!

– Государь… сидит… в порубе? – ужаснулась Апрось.

– Нынче на великокняжеском столе новый государь – Изяслав Мстиславич, Мономахов внук! – громко объявил вестоноша.

– Неужто все бояре изменили наследнику Всеволода? Ведь ещё при нем целовали крест! – напомнил староста Васята.

– Не все изменили, – уточнил Олдан. – Данило Великий, Юрий Прокопьич, Ивар Юрьич оставались верны. Они были пояты кметями Изяслава, да выпущены за окуп.

– А сын умершего государя Святослав Всеволодич? – спросил Нечай Вашковец, заметно волнуясь.

– Ты знавал его? – догадался Олдан.

– Служил среди его обережи в Киеве. Светлый молодой господин.

– Умом светел, – вздохнул вестоноша, – судьбою тёмен. Тоже был взят за приставы. Да новый государь к нему оказался милостив, отпустил, обласкал. Теперь сын Всеволода вокруг него ездит.

– Ну и дела! – развёл руками кузнец.

– А брат несчастного Игоря, наш-то Святослав Ольгович, на воле? – спросил староста Васята.

– Избег тесноты[239]  [239] ТЕСНОТА – заточение.


[Закрыть] ваш Святослав Ольгович, – кивнул Олдан. – Устремился в Чернигов к двоюродным братьям Давыдовичам помоги на супостата искать. Те вроде обещали. Нынче он в своей вотчине Новгороде-Северском собирает рать. И вспоможенник самый крепкий у него есть. На Давыдовичей-то надёжа как на весенний лёд.

– Какой самый крепкий? – спросил Вашковец.

– Суздальский Гюргий в старом немирье с племянником Изяславом, – объявил вестоноша. – А нынче и того паче. Он с севера тянет руку Святославу Ольговичу. Прежде меж ними холод стоял, теперь же родственные узы выставлены на свет: оба на половецких сестрах были женаты.

– Так, так! – вспомнил староста Васята.

Апрось заплакала:

– Опять немирье! Опять зыбёж!

Старик ссыпал в кожаную калиту содержимое шапки и поднялся.

– Благородному Лукашке на рубашку, – примолвил он, идя к своему коню. – Мне ещё посветлу в Крутовражье надо поспеть, в Свенчаковичи да в Гостиничи…

Долгощельцы медлили расходиться, грустными глазами провожали вестоношу до окоёма.

– Усобица! – мрачно прервал всеобщее молчание староста. – Стало быть, жди от нашего князя позовника.

– А он уже недалече, – возвестил Род.

Все удивлённо обернулись к нему.

– Кто недалече? Что этот чужак мелет? – рассердился Васята.

– Ты чего, Родислав? – озаботился Нечай Вашковец. – Агница беленой обкормила?

Выздоровевший битыш глядел в сторону, противоположную умчавшемуся Олдану.

– Добрый конь скачет! – заметил он.

Лишь самый зоркий из всех, Орлай, углядел облачко пыли на окоёме.

– Ну и чужак! – хлопнул себя по ляжкам Васята. – С таким чужаком в походе – как с вожаком! Оставайся-ка с нами, парень, – обратился он к Роду. – Женись на Агне, будешь наши глаза и уши.

Всем бы повеселиться такому лестному предложению, но стало не до веселья, когда разглядели близкого всадника. Вот уж богатырь так богатырь! Голова – ковуном, плечи – матицей, грудь – городницей[240]  [240] ГОРОДНИЦЫ – срубы, набитые землей, стены из таких срубов.


[Закрыть], глаза – навыкате, впереди летят. Кафтан под стать княжому бирючу – все петлицы с золотою тесьмой.

– Здоровы ли, люди добрые? – гаркнул он, не соскакивая с гнедой кобылы.

– Поздорову ли прибыл? – спросил Васята.

– Я кликун вашего господина Святослава Ольговича! – с ухарской гордостью сообщил прибывший.

– В нашем Северском уделе таких кликунов не видывали, – растерялся староста.

– Так глядите во все глаза! – завопил новоиспечённый бирюч, – Я Огур Огарыш. Прибыл в Новгород-Северский из самого Киева. Споспешествую вашему государю киевских крамольников изводить под корень.

– А не самозванец ты? – насторожился Васята.

– Кто этот человек? – ткнул пальцем в старосту приезжий.

Долгощельцы обиженно зароптали.

– Ух-ух-ух-у-ух! – прокричал филином чужак Род. И все взоры обратились к нему, – Ты, Огур Огарыш, не главенствуй сверх меры, – посоветовал юноша богатырю, – Тут тебе не гимнасий русской борьбы. Без правил намнут бока! Один богатырь, даже такой, как ты, десятка богатырей не стоит.

– Как знаешь меня? – удивился Огарыш.

– Как знаю, объяснять долго. Лучше слезь с кобылы и изложи скромно свою послугу[241]  [241] ПОСЛУГА – поручение.


[Закрыть]. А вы, – оглядел Род долгощельцев, – верьте этому витязю. Он второй в наших землях мастер рукопашного боя.

– Почему я второй? – удивился Огарыш, спрыгивая на землю, – Кто первый?

– Суздальский бродник Бессон Плешок, – ответствовал Род, – будет первый.

– Ладно, это мы позже выясним, – хмуро пообещал бывший оружничий тысяцкого Улеба. – Вот у меня повеленная грамота, – достал он из-за пазухи свиток, – Кто староста? – К Огарышу подошёл Васята. – Грамоте вразумлён? Читай!

Грамотей из Васяты, видимо, был неважный. Он долго шевелил ссохшимися губами, прежде чем поднял глаза от свитка.

– Хороша война за горами, – откликнулся мужской голос из толпы.

Не обратив на это внимания, староста стал указывать пальцем:

– Ты выходи… ты… ты… ты…

Вышли и Вашковец, и Орлай, и ещё десятка два парней – гордость и опора Долгощелья.

– А ты, харястый, чего прячешься? – углядел Огур Огарыш дюжего Зыряна.

Вторыш вышел из толпы, тряхнул правым рукавом.

– Я ещё бы воевал, да воевало потерял.

– А ты, ведалец-бывалец голоусый? – Огарыш смерил неприязненным взглядом Рода.

– Говори со мной толком, чужой холоп! – возмутился Род. – Перед тобой не чернедь-мужик, а Родислав Гюрятич Жилотуг, суздальский боярич.

– Ах ты сучий потрох! – завопил Огарыш, наконец найдя на ком сорвать накопившуюся зледь против неприветливой толпы, – Я т-тебе покажу «чужой холоп»!

Он быком ринулся на юношу, надеясь на увесистый кулак. Кулак был ловко перехвачен. В следующий миг этот второй борец земель славянских залился кровью из разбитой переносицы. Букалов заговор против кулачного бойца подействовал отменно.

– Так не дерутся, – заслонил рукой лицо Огур Огарыш.

– Так не нападают, – повернулся Род спиной.

– У тебя рубаха вся в крови, – остановил его Нечай.

Сняв рубаху, обнаружили, что в одном месте чуть поджившая кожа все-таки лопнула от натуги при схватке с Огарышем.

– Все равно поедешь к Северскому князю, – пробубнил Огур, – там сейчас силачи нужны.

– Что? – не слишком-то расслышал Род.

– Шипит под нос, как блинный подмаз! – поддержал его однорукий Вторыш Зырян, не зависимый от княжеского кликуна.

– Он не нашего села. Чужак. На излечении, – объяснил староста Огарышу. – Изготовили ему в половецком плену биток во весь бок…

– Что за дело? – оборвал Васяту злопамятный держатель повеленной грамоты. – А, ты ведь суздалец? – взглянул он мстительно на Рода, словно раненный клыком медведь на вепря. – А Гюргий, князь ваш, северскому Святославу пособник. Чуть не ежедень к нам шлёт послов. Вот я и передам ему: боярин Жилотуг в твоём поможье не участник.

Род закусил губу. Он сразу вспомнил битву с новгородцами… Где?.. У Ждановой горы много лет назад. Гюргий подколенников скликал на эту битву. А Гюрята Жилотуг сказался нетчиком. С того началась ужасная судьба его семьи.

– Я еду, – твёрдо сказал Род и, отвернувшись, пошёл прочь.

Агница настигла его у своих ворот:

– Ты что?.. Куда тебе?.. Сдурел?

Род молча вошёл в избу и лёг животом вниз на лавку.

Хозяйка спешно заметала, замывала следы недавних гостей в своём жилище, потом бросила голик и тряпку, остановилась над подопечным и заявила:

– Не отпущу!

Род сел, благодарно посмотрел на молодую женщину:

– Помозибо, Агна, за уход, за ласку, за хлеб-соль. Есть у меня важная причина слушаться этого дурачливого быка. На слово поверь.

Хозяйка вышла подоить ревущую корову. Потом повечеряли парным молоком. Она не спрашивала больше ничего, до полной темноты пекла в дорогу пироги и опять улеглась молча на голбце. Род берег спину, лёжа на боку, и горько думал о несбывшейся мечте скакать на север через реки, сквозь леса, туда, где Старо-Русская дорога приводит к Красным сёлам, где в тереме Улита, а в лесу Букал – две близкие души, кто его ждёт, кого он любит.

Внезапно ощутил он губы Агницы на своих губах.

– Подвинься… ещё чуть-чуть… Не хочешь? – звучал дрожащий шёпот над его лицом, – Ускачешь на войну, старуха там сойдёт за молодуху… Возьми меня хотя бы на любок[242]  [242] ВЗЯТЬ НА ЛЮБОК – однократно.


[Закрыть]… А, вот как, значит? Боярин не желает кровь мешать с мужичкой, так? – Приникла вихрем, вихрем поднялась, – Ой, прости, забыла! Как тебе меня в нелюбках не держать? Я же совсем рябая! Не с моей же рожей к такому-то красавцу… – Наступила тишина. Потом сквозь всхлипывания Род различил слова: – Митроша приговаривал, что повечер я, как русалка, хороша. При светце моих рябин не видно. Теперь же вовсе темь кромешная… Дверь на заложке… Поутру расстанемся на веки вечные… Я пшено на молоке варила, смотрела, как кипит, гадание у нас такое… Все у тебя будет хорошо. И с суженой своею встретишься, с боярышней… Молчишь, не отвечаешь… Неужто излюбилcя[243]  [243] ИЗЛЮБИТЬСЯ – истощиться.


[Закрыть] весь? Ведь голоус ещё!

Род в темноте нащупал её руку.

– Не излюбился я, дуравка. И не боярством я кичусь. И вижу красоту твою не только на лице – в душе. Не будь её, мне не было бы исцеленья.

– Так что же? Что же? – перехватила его руку Агна.

– Помнишь, любопытничал, как замуж шла? – Род перевёл дыхание. – Я тоже так хочу: с вечера – парень, с полуночи – мужик, с утра – хозяин. Чтоб моей первой была суженая… Ты прости!

Агна отняла руку. Помолчала. Он ощутил на щеке сестринский горячий поцелуй… Немного погодя скрипнула приступка на голбце…

С рассветом отряд конников, вооружённых палицами, сулицами, булавами, выстроился за околицей.

– Ну, паличное воинство, дубинники, ослопники, будет от вас князю толк? – спрашивал староста Васята.

– Будет, коли нас сделаете лучниками, копейщиками, пращниками, – отвечал кузнец Нечай.

– Помолодцуемся! – кричал Орлай, потряхивая старым бердышом.

Лишь Род один сидел в доспехах, при оружии – подарке прозорливого Чекмана.

– Небо замолаживает![244]  [244] НЕБО ЗАМОЛАЖИВАЕТ – заволакивает облаками.


[Закрыть] – волновалась Агна возле его стремени, глядя в набухающие тучи.

– А вожак у вас отменный! – любовался Родом староста Васята. – Поручаю тебе, добрый молодец, своих селян. – И махнул рукой: – Ну, с Богом!

Что тут началось! Бабы, девки завопили. Исказив прекрасное лицо, Апрось бежала за Орлаем, причитая во весь голос:

 
О-ё-ёюшки, голубчик мой сизенький!
О-ё-ёеньки, я погляжу, посмотрю,
О-ё-ёюшки, на тебя, на соколушка!
О-ё-ёеньки, собираешься, светик мой,
О-ё-ёюшки, не по своей-то охотушке,
О-ё-ёеньки, да на чужу сторону.
О-ё-ёюшки, оставляешь, соколик мой,
О-ё-ёеньки, меня одну-одинёшеньку!
 

– Вот тебе плачевопльствие! Всамделишное, не вчерашнее, – истиха произнёс Нечай Вашковец, едучи рядом с Родом.

Юноша невольно подумал, что Огур Огарыш с тем же плачевопльствием набирает сейчас отряды в Свен чаковичах, Гостиничах, Крутовражье…

– Ведом ли тебе верный путь на Новгород-Северский? – спросил он Нечая.

– Орлаю ведом, – отвечал Вашковец. – У него там дядька держит мучной лабаз.

Род обернулся, когда кони перешли на рысь, и напоследок увидел плачущее лицо Агницы. Страшную судьбу накануне повечер прочёл он в любящих её очах, да ничего не высказал. Не смог. Теперь сжималось сердце: не такова ли судьба всего, враз обессиленного, Долгощелья?

3

На пятом поприще притомились и кони, и люди. Неведрие питало серостью и надежды, и помыслы. Кузёмка Ортемов с Корзой Рябым перестали вспоминать Долгощелье и замолчали. Погрузился в невесёлые мысли и Нечай Вашковец, а Род потерял толкового собеседника. Один Орлай молодцевал впереди отряда, то и дело оборачиваясь, сверкая жемчугами зубов.

– Штой-то за загадка: што под яйцами гладко? – орал он завидным голосом.

– Вот оскомыга![245]  [245] ОСКОМЫГА зубоскал.


[Закрыть] – покачивал головой Нечай, – Башка битком дурью утолочена.

– Ха! Сковородка! – не унимался Орлай. И тут же огорошил загадкою поядрёней: – С кончику залупись, красным девкам полюбись. А?

– Засад тебе в горло! – выругался Нечай.

– Да это ж орех! – выдал Орлай ответ на свою загадку. И вдруг застыл, вглядываясь вдаль.

Род невольно повёл глазами вслед и увидел парящего степного орла.

– Свой свояка узрит издалека? – шутливо поддразнил он Орлая.

– Я не стервятник! – обиделся добрый молодец. И тут же указал пальцем в небо: – Вон ещё один… вон ещё…

Род знал степных орлов, но плохо различал их. Стало быть, эти из тех могильников, жрущих стерво, которым обрекала его мстительная Текуса.

Уже все долгощельцы видели черных орлов. Мощные тяжёлые птицы стремились явно к одному месту и снижались неподалёку.

– Орлы мух не ловят. Должно быть, конь пал, – предположил Корза.

– Не слишком ли много на одного коня? – возразил Кузёмка. – Тут, должно быть, еда полакомее.

– А я вон на тот опупок подымусь. Оттуда – как на ладони! – И Орлай устремил скакуна к единственному взгорку в обозримой степи. На его макушке он застыл, как памятник.

Отряд тронулся дальше.

– Дого-о-онишь! – закричал в сторону опупка Нечай.

– Там челове-е-ек! – услышали долгощельцы ответ Орлая. И ещё более удивились его следующему сообщению: – Живо-о-ой!

– Откуда ведомо, что живой? – съехавшись с ним, спросил Нечай.

– Стервятники не жрут. Сторонкой расселись. Ждут, когда помрёт, – задыхался от скачки Орлай.

Отряд на рысях поспешил за ним.

На выгоревшей степной оскалине[246]  [246] ОСКАЛИНА – голое, ободранное место.


[Закрыть] лицом к небу лежал при полном вооружении воин с половецкой стрелой в стегне. Коня не было близ него. Все спешились, никто не опередил Рода, чтобы склониться над павшим.

Орлы расселись поодаль и нарочито глядели в сторону, лишь одним скошенным глазом выражая крайнее недовольство: ну чего эти бескрылые помешал» некстати?

Не обращая внимания на птиц. Род стал на колени перед лежащим и смущённо оглянулся на долгощельцев. Стыдно было, что птицы издали чуют в поверженном теле жизнь, а он, человек, не чует. Пальцы Рода сжали запястье воина, ощутив слабое биение крови.

– Дайте воды, – обратился он к спутникам.

Нечай поднёс глиняную баклажку.

Род взрезал ножом штаны над стегном подстреленного и сразу же убедился: жизнь – на острие конца. Яд уже господствовал в теле. И все же, не боясь причинить лишние страдания, лесной охотник ловким движением вынул стрелу из синюшной ноги, промыл рану. Воин не шелохнулся.

– Худо? – спросил Нечай.

– Хуже некуда, – сказал Род, – Помоги снять с него шишак и кольчугу с подлатником.

– Не шальная стрела, а прицельная, – отметил Нечай, глядя на незащищённое стегно.

– Отойдите все, – велел Род.

Наложив руки на чело раненого, он долго вглядывался в его лицо, спокойное, как у идола, старался представить себя Букалом, возвращающим к жизни задранного медведем охотника, и голосом волхва повелел:

Не было ни малейшего отклика.

– Очнись!.. Очнись! – требовал Род, напрягаясь до кончиков пальцев, касающихся тяжёлой, ещё тёплой головы.

Глаза обмершего открылись.

Род приник к его уху и явственно произнёс:

– Я еду к Святославу Ольговичу Северскому. Ты кто?

– Несмеян Лученцов, сын боярский, – почти беззвучно зашевелились губы. – Боярин Коснятко передаёт слова: «Князь! Думают о тебе. Хотят схватить…» Запоминай точно: «Князь! Думают о тебе. Хотят схватить… Когда они за тобой пришлют, то не езди… не езди к ним». Передай… государю… слова… Коснятки… Боярский перстень… у меня… за пазухой… Убил… неведомо кто… Умираю… Яд… уже… в груди…

Взгляд погас. Чело было ещё тёплым, а руки уже холодели… Род из-за пазухи убитого достал перстень и повторил услышанное: «Князь! Думают о тебе, хотят схватить. Когда они за тобой пришлют, то не езди к ним». Кто хочет схватить? Куда не ездить? Что за человек Коснятко? Всего этого он ещё не знал.

На печатке серебряного перстня удалось прочитан, две витиеватые буквицы – буки и земля. При чём тут Коснятко? А ведь именно так назвал своего господина несчастный Несмеян Лученцов.

Род поднялся, снял оставленный ему Чекманом шлем с чупруном. Следом обнажили головы долгощельцы и подошли.

Род показал им перстень:

– Боярский посольник к вашему князю.

– Заветные слова успел тебе передать? – спросил Вашковец.

Род кивнул.

Кузёмка Ортемов подвёл коня, тело перекинули через седло, приторочили, и отряд продолжил путь.

Солнце обозначило пладень, когда увидели на просёлке шагающего к большаку мерина, впряжённого в пару берёз. На их ветвях возвышался воз высушенного сена, стянутый бастриком, а на возу – мужик с понукальцем. Такой способ передвижения грузов Род видел и в северных деревнях, не богатых телегами.

– Мы уже, почитай, в подградии, – объявил Орлай, кивнув на гряду соломенных крыш впереди.

Подградье оказалось большим. Наособицу возвышались хоромы за высокими палями.

– Мелтеково? – уточнил Орлай у босоногой девчонки.

– Млитеково, – по-своему назвала она. И, увидев мёртвого на седле поводного коня, бросилась наутёк.

Род почувствовал в её страхе завтрашний день тихого пригородного села. Будто погибший Несмеян – первая жертва, предваряющая горы мертвецов, от которых стаями побегут ревущие мелтековские детишки.

Он пришпорил коня и прежде отряда миновал первую переспу[247]  [247] ПЕРЕСПА – городской вал.


[Закрыть], ещё без ворот и без городниц, с лёгким тыном на гребне. Видимо, не готовились северские новгородцы к осаде, а то и вовсе не ожидали её.

Знобко показалось северянину в южном городе. Не бревенчатые, а белёные избы посада напоминали чужую глинобитную Шарукань.

– Слышь! – поравнялся с ним Вашковец. – Не смею пытать тебя о заветных словах посольника. Их князю передашь. А мне подскажи: беда грозит нам от Давыдовичей черниговских?

– Если посольник оттуда, – значит, беда, – сказал Род.

– Откуда ж ещё? – посуровел Нечай.

Оба погрузились в раздумье. Долгощельский кузнец – о предстоящей беде, воспитанник Букала – о нынешнем своём волхвовании. Кончики пальцев ещё покалывало, словно он только что отнял их от чела умирающего. До сих пор ясно виделся взгляд карих глаз, через силу открывшихся его повелительной волей. Смерть отошла, будто он оттолкнул её. И тут же почувствовал пустоту, как живой сосуд, мощным движением выплеснувший из себя драгоценную влагу жизни. Впервые он ощутил такое. Вспомнил, как подставлял мальчишеское плечо Букалу по совершении им тайнодейства. Теперь сам, подобно волхву, обессилел, отогнав, но не прогнав смерть. Это вызвало страх: что с ним? вернётся ли сила? Она возвращалась медленно. Отняв руки от чела Несмеяна, он не смог поднять его тела, чтобы уложить на коня. Укладывали другие. До сих пор кружится голова… Припомнилось, как Букал брал, бывало, старческими пальцами то его запястье, то голые плечи, то виски, и внезапно уныние превращалось в веселье, страх оборачивался храбростью, хворь здоровьем. Букал тут же мыл руки и что-то тихо шептал, поминая имя Сварога. Род позабыл об этом. Оттого долго чувствовал тяготу во всем теле. Отныне и он станет мыть руки. А что шептать? Пораздумав, ведалец вспомнил выученные в Кучкове молитвы…

Вторая переспа была с воротами, деревянной стеной, заборолами, городницами. Ветхие, а все-таки укрепления.

– Черниговские ворота! – назвал сведущий Орлай.

– Где тут княжой дворец? – спросил Род.

– На воротах чердаки и гульбища прописаны краскою червленью, – ткнул Орлай пальцем вперёд. – В чердаках и гульбищах семьдесят восемь окошек.

У дворца всадники запрокинули головы.

– Большие затейники возводили эти хоромы, – заметил Род.

– Определю наших у дядьки, прибуду за вами, – пообещал Орлай.

Нечай Вашковец с поводным конём и страшной поклажей остался с Родом.

Долго объясняли стражникам, кого везут, показывали посольников перстень. Бородачи, уразумев, приказали ждать.

Явился вельможа в горлатной шапке[248]  [248] ГОРЛАТНАЯ ШАПКА – из тонкого меха шеи животного, высокая, прямая, с тульей, расширяющейся кверху.


[Закрыть], важно потрясая сивой радугой усов.

– Я боярин Пук, пестун княжеский. Кто таковы? Откуда? Чьё тело?

Понадобилось сызнова объяснять.

Нечай был отправлен с телом Несмеяна во внутренний двор, а Род проведён в хоромы.

Бояре и гриди[249]  [249] БОЯРЕ – старшая дружина, ГРИДИ – младшая.


[Закрыть] сновали по переходам. Пред важным Пуком все расступались. Вот и княжеские покои, устланные топкими, не нашенскими коврами. Сколько тут знати в золотных одеждах!

– Поклонись государю, – приказал Пук.

– А который же из них князь? – растерялся юноша.

Боярин истиха указал на большеголового кутыря[250]  [250] КУТЫРЬ – толстый человек.


[Закрыть].

– Вон тот. На нём опашень-мухоярец[251]  [251] МУХОЯР – хлопчатобумажная ткань с шерстяной или шелковой нитью.


[Закрыть], пуговицы хрустальны с жемчуги.

После приличествующих поклонов и здравствований Род кратко рассказал о себе, потом подал Святославу Ольговичу перстень и объявил:

– Посольник перед смертью успел передать заветные слова, кои мне надлежит произнести перед тобой, князь.

– Государь! – сердито подсказал на ухо юному неуку Пук.

– Мой государь Гюргий Владимирич Суздальский, – обернулся к подсказчику Род.

– Ох, выйдите все, – повелел густым липким голосом Святослав Ольгович.

Все чинно удалились, кроме мясистого бритого молчуна, изучавшего самозваного посольника мелкими глазками.

– Сын боярский Несмеян Лученцов, сражённый половецкой стрелой, перед смертью просил довести до тебя, своего государя, слова его господина боярина Коснятки, – начал своё посольство Род.

– И что мне передаёт Будимир Зарынич? – нетерпеливо осведомился князь Северский, называя боярина по имени, отчеству, объясняя тем самым буквицы на его серебряном перстне.

Род таинственным голосом произнёс заученное:

– «Князь! Думают о тебе, хотят схватить. Когда они за тобой пришлют, то не езди к ним».

– Слышишь ли, воевода? – Святослав Ольгович прищурил и без того узкие глаза.

– Слышу, да не верю, – пробурчал воевода Внезд, и мешки на его щеках задёргались.

– Оба Давыдовича невдавне сызнова целовали крест на согласье со мной, на поможье мне, – веско заговорил Святослав Ольгович. – Думаю, их крестоцелование несовратно.

Тут воевода вплотную подступил к Роду и мягко, проникновенно спросил:

– А не подослан ли ты киевским зыбёжником Изяславом? Сперва в Чернигов, потом сюда?

Кровь бросилась в лицо юноше. Он не нашёл подходящих слов.

– Ишь, рожа красная, хоть онучи суши, – подметил наблюдательный воевода.

Сомнительно взглянул на посольника и князь Святослав Ольгович.

– Государь, посольник из Чернигова!

– Вот настоящий посольник! – осклабился воевода.

– Постереги самозванца, – истиха велел ему князь, а в дверь крикнул: – Пусть войдёт!

Держа перед собой хоругвь черниговских князей с пластаным орлом, посол, припав на одно колено, произнёс здравицу. Князь ответил. Тем временем бояре сызнова вошли. Седобородый дьяк за налоем развернул свиток.

Посол заговорил торжественно, как бы устами одного из черниговских князей Владимира или Изяслава Давыдовичей:

– Ступай прочь из Новгорода-Северского в Путивль, а от брата Игоря отступись!

Тишина воцарилась гробовая. Нарушили её крики всеобщего негодования.

– Панкрат Писало, ты отразил сии предательские слова? – обратился князь к дьяку, – Теперь отрази мои. – И он ответил ещё торжественнее, ибо обладал более мощным голосом: – Не хочу ни волости, ничего другого, только отпустите мне брата!

Род был потрясён братней преданностью Святослава Ольговича. В теперешний страшный день, когда Игорь Ольгович, несчастный великий князь на час, преданный почти всеми, сидит в порубе где-то в Переяславле, на юге, за Киевом, брат его помышляет не о собственной княжщине[252]  [252] КНЯЖЩИНА – владения князя.


[Закрыть], не о жизни своей, то бишь накопленном добре, а лишь о свободе единоутробного страдальца. Не ожидал юноша такого самопожертвования от кутыря Святослава Ольговича.

Посол удалился со своим пластаным орлом. Глухо переговаривались бояре. Около Рода ещё некоторое время сопел воевода Внезд, потом бочком отодвинулся и исчез. Сам Святослав Ольгович, выговорив Давыдовичам горькие слова, ушёл во внутренний покой. Род стоял, озираясь, соображая, как поступить. Властная рука легла на его плечо. Обернулся – боярин Пук. Пальцем поманил за собой и провёл в ложню князя.

Святослав Ольгович лежал на низком широком ложе, застланном волчьими шкурами. Указав юноше на лавку против себя, он начал речь густым, тяжким голосом:

– Отовсюду предательство! Вчера Изяслав брату присягал, сегодня бросил его под спуд[253]  [253] ПОД СПУД – в заточение.


[Закрыть]. Вчера Давыдовичи в дружбе клялись, сегодня грозят войной. Как тут не захворать неверием? – Святослав Ольгович говорил как бы сам себе, лишь при последних словах обратился к Роду: – Не держи обиды. Сам князь перед тобой винится.

– Не достоит[254]  [254] ДОСТОИТ – надлежит.


[Закрыть] мне обижаться, – потупился юноша. И все же высказался впрямую: – Воевода твой скор на приговор.

– Это он вневеды[255]  [255] ВНЕВЕДЫ – по неведению.


[Закрыть], – махнул рукой князь и круто переменил беседу: – О себе расскажи потонку[256]  [256] ПОТОНКУ – подробно, детально.


[Закрыть].

Юноше показалось, что Святослав Ольгович вполуха слушает, занятый более своим будущим, нежели чужим прошлым. Род ошибался. Князь тут же обнаружил, что не был глух.

– Послужи мне, юный боярин, – попросил он, – Да поусерднее, нежели твой батюшка Мономашичу Гюргию служил.

Это был колкий намёк на неучастие Гюряты Роговича в битве у Ждановой горы. Родислав Гюрятич нашёл ответ:

– Не взыщи за прямоту, государь. Ты не которишься с Новгородом Великим. Я же супротив родной крови не воитель, как и мой батюшка.

Обращение «государь» как бы выражало согласие стать подцанцем Святослава Ольговича. Князь явно подметил это и завёл речь о главном:

– Нынче мне каждый пособник как Божий дар. Поратуем сообща за правое дело. Я милостью не оставлю. Ценю своих слуг не ниже себя. Вот о Коснятке ох как душа болит! Что с ним теперь? Оставлял его у союзников, очутился он у врагов.

Доброта нового господина настолько согрела намыкавшегося яшника, что, позабыв осторожность, он потянулся к перстню Коснятки, положенному князем на грядку[257]  [257] ГРЯДКА – полка над лавками вдоль стены.


[Закрыть] у своего изголовья.

– Дозволь, государь, сызнова взглянуть…