Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

– Петрок Малой? – несмело подсказал ошеломлённый слушатель.

– Петрок, Петрок, – согласно закивал Владимир, – Не помню уж, малой или большой, а истинно Петрок.

– Так я-то тут при чём? – пытался глубже вникнуть Род.

Голубоглазый юноша вдохнул всей грудью, чтобы, не переводя духа, изложить самое главное.

– Ты тут при том, любезный Родислав, что этот злонамеренный Петрок укрылся в Киев, свершив страшное кровавое деяние. Он по преступному изволу Кучки подверг избою всю семью боярина Гюряты, что правил половиной Красных сел. Ты, значит, один спасся, коль сейчас воистину назвался Жилотугом.

Род отстранился от Владимира:

– Не веришь?

– Не верил, не рассказывал бы, – успокоил муромчанин, – Такое рассказать опасно даже нынче. У Кучки и его приспешника руки и кровавы, и длинны. Микула Дядкозич, услышав от Петрока о его татьбе, бежал из Киева аж в Муром. Было отчего бежать! Он вскорости заметил, что за ним охотятся головники. Стало быть, убийца, проболтавшись другу во чмуру, решил избавиться от будущего оглагольника[286]  [286] ОГЛАГОЛЬНИК – обвинитель.


[Закрыть]. Твой нынешний рассказ поверг меня в смятение. Как вспомню Дядковича… Вот злоключений твоих тайные причины! Постерегись Петрока с Кучкой, коли опять проляжет путь чрез их осиное гнездо.

– О чём шушукаетесь? – подсел Берладник.

– Так, о суздальских делишках растабарываем, – понурился Владимир Святославич, – Мы почти что земляки.

– Всякая птичка свои песенки поёт, – хохотнул Галицкий изгой. – А вот несут медок…

И началось приятельское тесное застолье.

– Ты почему не жалуешь фиал[287]  [287] ФИАЛ – чаша, кубок.


[Закрыть] с боярским мёдом? – зашумел Иван Берладник, придвигая Роду чуть пригубленный напиток. – Ах, мало искушён в питье? Ну и ловыга![288]  [288] ЛОВЫГА – плут.


[Закрыть] Намного ль младше-то меня? Ах, восемнадцатый годок! Не верю, да и баста! Такой детина! Да ведь в тебя вместятся два вот этаких Владимира! – обнял он друга по несчастью.

– Оставь, – высвобождался светлоокий юноша, заметно начавший хмелеть. – Скажи-ка лучше, – перевёл он разговор в иное русло, – исполнит Святослав Ольгович обещание? Он мне в удел Посемье обещал.

– А мне обещал Курск! – вскричал Берладник. – А тебе что обещал? – спросил он Рода.

– Села по Рахне, – неохотно отвечал обезземеленный Гюрятич.

– Ну так вот что я скажу, – пристукнул кулаком Берладник, – Ольгович – лгач. Все это лжецкие ухватки. Чтоб заманить, он горы обещает, заманит и покажет кукиш. Да и что у него есть? Вот-вот последнего лишится. Ну как ни обмануть троих изгоев? Мы беззащитные – два князя да боярин. У нас нет жизни. Палец покажи, и мы готовы выядрёниваться, лезть из кожи вон. Не токмо что во вражий стан, в Чернигов, – к черту в ад!

Род покраснел.

– Не на меня ли твой намёк?

– А что, горит на воре шапка? – перекосил лицо Берладник. – Я, как узнал о твоём подвиге, ещё тебя не зная, подавился со смеху. Нет, я бы не выстарывался так. Села по Рахне! Рахна-то не нынче завтра со всеми сёлами окажется в руках Давыдовичей.

– Как решит судьба, – отрезал Род, видя, что Берладник распаляется все более.

– Судьба тут ни при чём, – встрял, осмелев, Владимир, очервленевший лицом от выпитых фиалов, – Был ты в Чернигове и что увидел? Строй и готовность к рати? А у нас – развал, все вразнотык…

– А воевода-то кто? Внезд! – скрипнули зубы у Ивана Ростиславича.

– Ругать легко, наладить трудно, – сказал Род.

– Да кто тебе позволит тут что-либо налаживать? – прищурился Берладник. – Бояре с отроками хапают что под руками, а володетель раздувает щеки.

– Я верю Северскому князю, – сказал Род.

– Верь, верь! Не видишь? Северский князь холопствует пред Суздальским за ради сохраненья оттопырившей карманы жизни, – шумел Берладник. – А я ни перед кем холопствовать не нанимался.

– А для чего ты нанимался? – не стерпел Род.

Иван Ростиславич приосанился для гордого ответа:

– В честном бою жизнь себе добыть!

– Послушайте-ка, братья! – Уступающий Берладнику в летах Владимир вовсе разомлел от каверзного мёда. – Я что вам поведаю потиху! Наш Святославка возмечтал оженить своего недоросля Олега на Гюрькиной дщери Олиславе. Во куда метит!

– Да отчего ж не метить? – удивился Род. – Их положенье вроде равное…

– А оттого, – надрывно перебил Владимир, – что Олислава краше солнца красного, а наш непря[289]  [289] НЕПРЯ – лентяй, неумеха.


[Закрыть] Олег как ляпуном[290]  [290] ЛЯПУН – плохой мастер.


[Закрыть] из чурки тёсанный.

Тут Берладник молвил предостерегающе:

– Не говори при холопьей онуче, онуча онуче скажет!

Род резко встал:

– Ты оскорбил меня безвинно, князь Иван. В иной час я бы ответил по достою. Теперь ты пьян, а во чмуру дурён. С такими нет у меня дел. – Повернулся и ушёл.

Ещё не отдалившись от корчмы, услышал за спиною прежде приятный, ставший хриплым голос муромчанина Владимира:

– Род, остановись!..

Не стал и останавливаться, хотя с Владимиром поговорить хотелось, да, видимо, пока не случай.

У Олуферя долгощельцы отвечеряли и отдыхали. Хозяин – на полатях, хозяйка – на печи, а постояльцы – на скамьях рядком. Они впились глазами в парня, что расселся за столом почётным гостем.

Приходу Рода все обрадовались.

– К тебе, Гюрятич, – пояснил Корза Рабой. – Не объявляет, кто таков. Оружие изъято.

– Крутой народец, – кисло засмеялся парень. – А ты есть Родислав Гюрятич? Тогда изыдем вон, поговорим потиху.

Вышли во двор.

– Привет тебе, боярин, от Нечая Вашковца. А я Первуха Шестопёр, его соратник.

Род сразу вспомнил.

– Большая рать идёт к вам из Чернигова. Ух, сеча будет! Оба Давыдовича, следом сын великокняжеский Мстислав с переяславскою дружиной и берендеями. Воистый[291]  [291] ВОИСТЫЙ – любящий повоевать.


[Закрыть] князь! Однако Всеволодич наш уехал с государем Изяславом в Киев. И без того ратников легион тысяч[292]  [292] ЛЕГИОН ТЫСЯЧ – бесчисленное множество.


[Закрыть].

– Пойдём, Первуша, во дворец, – заторопился Род, – Предстанешь перед нашим государем.

Но у дворца как было не вспомнить грустные слова голубоглазого Владимира: «Был ты в Чернигове и что увидел? Строй, готовность к рати? А у нас – развал, все вразнотык». И впрямь! В колеблющемся свете факелов колеблющиеся фигуры. Бояре шастают в обнимку с пасынками. Охраныши и те навеселе. Пир в честь приезда Гюргиева сына завершился мерзостным развалом. Шапошный разбор то там, то сям готов был обернуться кулачными разборками.

С трудом дозвались Пука. Боярин выглядел трезвей других.

– Куда ты подевался, Род? – обнял он юношу. – Куда запропастился? Государь чуть голову с меня не снял. Он гостю о тебе все уши прожужжал. Вынь да по ложь, хочет тебя видеть Иван Гюргич.

Еле-еле Роду удалось доступно втолковать вельможе о Первухе Шестопёре.

– Где твой посольник? – оперся Пук о плечо Рода.

– Ждёт на крыльце.

Род, не добившись толку, рванулся в княжеский покой. Куда там! Пук всей тушей преградил путь:

– Испытай плеч со стариком!

И смех и грех! Пришлось уйти.

А Пук ещё догнал и на прощание поведал шёпотом:

– Богданко Омельянов лазутничал в пользу Давыдовичей. Под пыткою признался, окаянный. Уже лежит в сырой земле. Крутенек князь с такими пролагатаями.

Ошеломлённый Род, выйдя на крыльцо, взял под руку Первуху:

– Далече ли от города черниговская рать?

– Я обогнал её на одно поприще, – ответил друг Нечая. – Раным-рано послезавтра ждите у городской переспы.

Вернулись к Олуферю, потиху улеглись, оберегая общий сон.

Утром, побывав у князя, Первуха ускакал в Киев через Курские ворота. Крюк большой, да лишь бы не попасться на глаза черниговцам.

Шёл снег…

А от Черниговских ворот ползла на город туча, брюхатая бураном.

8

В большой палате натопили жарко. Из-за редкой топки пахло дымом, как в курной избе. Пыльная слюда в оконницах лениво пропускала свет. Однако и в поддыменье, почти впотьмах дружинники соборовали рьяно. Тон задавал воистый воевода Внезд. «Чья бы корова мычала!» – внутренне досадовал Род, справедливо считая этого болтуна виновником гибели Коснятки. Сам он скромно сидел в сторонке, по незначительности своей почти не участвуя в соборе.

– Сойдёмся с врагами лицом к лицу, не станем отсиживаться за стенами, – витийствовал воевода.

– Я не так мыслю, – тихо сказал Иван Гюргич Суздальский. Его скуластое лицо, менее половецкое, чем у Андрея, осветилось смущённой улыбкой. – Я среди вас новик, здешнего положенья не ведаю, но скажу: ежели засада[293]  [293] ЗАСАДА – гарнизон крепости (а также скрытое войско).


[Закрыть] крепка и припасов довольно, не разумнее ли отсидеться, покуда не подоспеет мой отец? И град сохраним, и воинство. А выйдем за стены на авось – все потеряем враз. На нас время трудится, на них – сила.

– А я бы поставил военное счастье на кон! – пылко вскочил ещё не старый боярин Андрей Лазоревич.

– И я! И я! – ухарски взмахнул кулаком боярин Дмитрий Жирославич.

Оба похожи, как близнецы: русые бороды лопатой, русые волосы в два крыла. Оба, что называется, в теле да ещё преисполнены боевого духа.

– Мы тут не костари, не в зернь играем, – вежливо улыбнулся Иван Гюргич.

– Не взыщи за мою погрубину, княже, – вновь выставился Внезд. – Сдаётся мне, преизлиха ты робок не по летам.

Иван вспыхнул, но смолчал.

За него отозвался другой Иван, изгой галицкий, Берладник.

– Дело не в робости, а в уме, – коротко бросил он.

Род даже удивился: вчера был завистником суздальцу, сегодня пособник.

Обмякший в главном кресле кутырь, как бы очнувшись от тяжких дум, поднял голову.

– Не защитит Господь града, не защитит ни стража, ни ограда, – звучно вымолвил Ольгович. И приговорил: – Не свариться[294]  [294] СВАРИТЬСЯ – ссориться (от СВАРА – ссора).


[Закрыть] нам надобно в сей грозный час, а соглашаться. Ты, гость моего сердца, Иван Гюргич, защищай со своей дружиной Курские ворота. А вы, бояре, Дмитрий Жирославич, Андрей Лазоревич, коли рвётесь в бой, идите из Черниговских ворот и покажите ад Давыдовичам.

Оба боярина от оказанной чести нетерпеливо заёрзали на скамьях.

– И тебя, Родислав Гюрятич, с долгощельцами твоими придаю в пособ сим храбрым боярам.

Роду бы молча склонить голову, но он вынудил себя встать.

– Не меня ты предаёшь, государь, – играя словами, заметил юноша, – Ты этим приказом предаёшь часть воинства своего. А оно и без того бедно. Ты не внемлешь разумным речам Ивана Ростиславича и Ивана Гюргича, тебе ближе показная прыть Внезда, шаткого на язык. Что же касается двух почтенных бояр, – Род тяжело вздохнул, – смерть-косариха так и глядит на меня из их воистых очей. Она уж там поселилась. И не мне с моими долгощельскими паличниками, вооружёнными скудным ослопьем[295]  [295] ОСЛОПЬЕ – колья, дубины, палки.


[Закрыть], спасти их от этой смерти. – Род опустился на скамью и сотворил в думной палате жуткую тишину.

– Дерзок ты, дерзок, – глухо выдавил из себя Святослав Ольгович. – Кабы не заслуги твои в Чернигове да и прежде, не простил бы я такой дерзости. А приказ мой все же исполни. И бояр моих не стращай смертью-косарихой, провидец! А ты, Внезд, – повысил князь голос, глянув на воеводу, – поройся в своих закромах, окольчужь да вооружи долгощельских воинов влепоту. – И Ольгович поднялся: – Ступайте с Богом!

В сенях крепкая рука легла на плечо Рода. Перед ним был Иван Берладник.

– Не взыщи, боярин, за вчерашнее. Каюсь и казнюсь.

Юношу тронуло нежданное покаяние. Он снял с плеча руку князя и крепко сжал:

– Кто старое помянет…

– О-ой-ой! – засопротивлялся Берладник и затряс высвобожденной рукой. – Ты, однако, не токмо духом, а и плотью преизлиха силен. Значит, друзья до гроба!

К Роду подошёл отрок с обритыми по-старинному головой и бородой, с отрощенными вислыми усами и чубом. Щап![296]  [296] ЩАП – щеголь.


[Закрыть] Роду уже приходилось слышать, что бритье бород и голов, отращивание усов и чубов под древнего князя Святослава Игоревича стало на Руси щегольством.

– Боярин Родислав, – обратился щап. – Тебя князь Иван Гюргич Суздальский благоволит пригласить в свою одрину. Я готов сопроводить.

– Познакомьтесь влепоту, – сказал Берладник и примолвил, указав на щапа: – княжич Олег, государя нашего сынок.

Род чуть склонил голову. Олег вскинул подбородок. Так и пошли, не очень-то приглянувшиеся друг другу.

Иванова одрина соседствовала с покоем Святослава Ольговича. Олег прошёл к отцу, Род – к земляку. Князь сидел за накрытым трапезным столом. При входе Рода встал ему навстречу:

– Здрав будь, земляк!

– И ты здрав будь, княже!

Невысокий Иван снизу вверх поглядывал на Рода, чуть прищурившись. Ну вылитый половец!

– А давай не будем чиниться, – крепко обнял он Гюрятича. – Мне в ваших Красных сёлах у батюшки на Мосткве-реке не довелось быть ни разу. Однако слышал твою повесть. Андрей сказывал, что ты Кучкович Пётр, что будто тебя похитили бродники. А ныне из уст Ольговича узнаю совсем иное. Да не изволишь ли откушать вместе? Побеседовать нам есть о чём. Я, коли на откровенность, влюбился в тебя нынче.

Сели и после первой чарки, от которой юноша не посмел отказываться, князь предложил:

– Давай меж собою запросто: Иван, Родислав…

– Род, – подсказал Гюрятич.

– Тем лучше! Род!.. А ведь меня батюшка едва не женил на твоей сестрёнке Улите, любезный Род. Я её и в глаза не видел, да и она меня. Андрей сказывал: раскрасавица! Сам ума лишился из-за неё. А теперь, как хворая его подружия ушла из жизни, он ежедень летит в Кучково. Да вот не повезло ему. Изяслав, киевский захватчик, как узнал, что отец двинулся Ольговичу в пособ, сговорил друга своего Ростислава Ярославича Рязанского напасть на нашу Суздальскую землю. Пришлось батюшке ворочаться с полпути, а Андрею, бросив все домашние дела, спешно выходить на рать с рязанцем. То-то для него была налога![297]  [297] НАЛОГА – тягость, осложнение.


[Закрыть] Хотя я знаю, что твоя сестра Улита братнюю любовь не жалует, а о посяге с ним и слышать не желает, как прежде о моём заглазном сватовстве.

Род понял, почему в мечтах своих он неизменно видит ненаглядную Кучковну плачущей.

– Она мне не сестра, – тихо молвил он. – Она… она…

Иван прервал сочувственно:

– Теперь я понимаю. Когда узнал от Северского князя твою повесть, все обернулось по-иному. А сейчас гляжу я на тебя и вижу: хоть не сестра тебе Кучковна, ближе, много ближе сестриного её место в твоём сердце. Или я не прав?

Зардевшись, Род потупился.

– Пусть мне не до конца известна смерть твоих родных, – продолжил князь, – в одном уверен: неспроста надумал Кучка усыновить тебя. Как понимаю, не такой он мягкосердый. Или измыслил очень хитрый ход касательно твоей боярской жизни. Или надумал помешать тебе с Улитой…

– Надумал смертный грех загладить, – подсказал Род. – Ведь его люди извели моих отца и мать. Узнал доподлинно. Да жаль, что поздно.

– В жизни нет ничего позднего, – нахмурился Иван. – Лишь после смерти накажут грешника не люди, токмо Бог. Но Кучка ещё жив. Закончится усобица, вернёмся в Суздаль, расставим грешные поступки по праведным местам…

Рано пожаловал зимний повечер. Внесли в одрину свешник о шести огнях. А новоявленные приятели длили свою беседу, почти забыв о питиях и яствах.

– В дни мира, – размечтался Гюргич, – прибудем с тобой к батюшке в Москов. Так названы им села по Мосткве-реке. Повенчаем вас с Улитой, отберём у Кучки твою жизнь, накажем всех злодеев… А Андрейке я велю забыть о той, которая его не любит. Негоже силой в сердце лезть! Я хоть его постарше, а ещё холост. Недосуг! С вражьей жутью ведаюсь, не с женской красотой.

Род поднялся первым:

– Прости, Иван. Утрудил тебя беседою сверх меры.

– Перестань, – встал Гюргич, – Оба отдохнём сейчас, ведь спозаранку – бой, – Приобняв Рода, он чуть откинулся, не отпуская его плеч, и робко молвил: – Говорят, ты ведалец?

– Кто говорит? – насторожился Род.

– Да Святослав Ольгович как-то к слову…

– Мне ведь ты худого не предскажешь? – полушутливо спросил князь.

Род хотел от просьбы увернуться и не совладал с собой. Слишком многое в своей судьбе теперь он связывал с судьбой князя Ивана. Подвёл его поближе к свешнику, заглянул в глаза.

– Что? – дрогнул князь.

– Нет. Ничего. Я ничего не вижу, – потупился упавший духом ведалец.

– Устал ты нынче, – посочувствовал Иван, – А то и выпитое зелье затуманило волшебный взор.

Род поспешил проститься.

Покидая князя, он плакал не глазами, а душой. До чего тяжко бремя ведальца! До чего черно и жалко бытие людское! Путь недолог, смерть же косариха так и жаждет стать на полпути. Лучше бы не находить разрыв-траву, не получать наследства от волхва. Человек живёт надеждами, а дар предвидения обрывает их, как призрачную пряжу. Нет, не вернутся Род с Иваном в град Москов. А без Ивана, без единственной опоры в жизни, как обойтись? Проклятая смерть-косариха! Род кожей ощутил, как она ждёт за городской переспой, за запорами Черниговских ворот, за деревянными гнилыми стенами в щелястых неисправных заборолах, за городницами. Ждёт, кровопийца!

– Опять Апрось во сне привиделась не попригожу, – пожаловался Орлай у Олуферьевых ворот. Его пошатывало. Должно быть, чмыркнул от тоски по дому. Могильным холодом повеяло от грустного Орлая.

– Иди в избу, – приказал Род. – Проспись. Ведь спозаранку – бой!

В избе у Олуферя ложились с курами. Масло деревянное подорожало. В усобицу свои продукты дороги, а привозные и подавно.

9

Лишь во сне можно было вдоволь нагуляться по родным приокским лесам. Вдруг не раненный волком вепрь закричал, не одолевший соперника изюбр вострубил, зазвучали трубы и бубны. В безлюдном-то лесу! За десятки поприщ от жилья! Что это, охота? Должно быть, большая княжеская охота. Род впервые слышал её сполошные звуки, то ли пугающие, то ли торжественные. Он продолжал их слышать, открыв глаза, уже сидя и озираясь на голбце.

– Погудку бьют! – метался по избе заполошенный Олуферь.

Вчера ещё только и разговору было что о сигнале к битве, а ударил сигнал, и все всполошились.

Полуумылись, полунасытились. Дождались остальных долгощельцев у Олуферьевых ворот и – к городским Черниговским воротам. Род чувствовал себя на Катаноше бывалым воином, окольчуженным, вооружённым. Паличники его на рабочих мужицких конях выглядели ватагой, а не военным отрядом. Вот-вот преобразятся и они. К сборному месту, должно быть, уже подоспел воз с оружейниками от воеводы Внезда. Да, вон он, у самых ступенек на стену, к заборолам. А в распахнутые ворота валом валила густая толпа. Над нею дым застил небо. Запах гари полонил ноздри. Дышать не сладко!

– Горит подградие, – сказал Олуферь.

– Опять свою Апрось дурно видел во сне, – тосковал ехавший рядом Орлай.

Вой детей, причитания баб заглушали его слова.

– Всю жизнь копили, в узелочках уносят, – отметил Корза Рябой, глядя на беглецов, ищущих спасения в городских стенах.

На возу оказались лишь копья и сулицы[298]  [298] СУЛИЦА – короткое метательное копье.


[Закрыть]. Ни мечей, ни шлемов, ни лат, ни щитов…

– Все, что в наличии, – пояснил оружейник. – Воевода прислал остатнее.

Род был вне себя. А кому пожалуешься? Времени нет укорить виновного, поискать заступы.

Вон подоспели со своими дружинниками вчерашние храбрецы Дмитрий Жирославич с Андреем Лазоревичем.

– Взгляните на этот воз! – указал им Род. – Что, нам с одними копьями идти в бой?

– Ну, миленький, ты же во как окольчужен, вооружён! – поднял большой палец Андрей Лазоревич.

– Во мне ли дело? – взъярился Род. Однако тут же осёкся – по виду бояр он понял, что меньше всего сейчас они думают о его долгощельцах.

Мы будем как бы челом полчного ряда, – втолковывал Дмитрий Жирославич. – Ты, юноша, со своими крестьянами составишь как бы левое крыло нам в помогу. Во-он тот удалец с другими крестьянами станет как бы правым крылом. Досачиваешься? Главный удар берём на себя. А вы сдерживайте черниговцев, чтоб не обошли нас. И хорошо, что прислали копья. И лучше в пешем строю. С копьями-то да без кольчуг лучше пешими. А мы, навершные, ка-ак зададим им жару! – И замолодцевал боярин на караковом жеребце.

Род велел Олуферю отвесть коней. Сердце осиротело без Катаноши.

– Не берёшь копье? – спросил он Орлая, – Решил оставаться дубинником?

– У меня дубина уразная![299]  [299] УРАЗ – удар, поражение; УРАЗНАЯ – ушибистая.


[Закрыть] – через силу усмехнулся Орлай.

Рядом Корза Рябой, изображая бывальца, объяснял деревенщине Кузёмке Ортемову:

– Давыдовичи начнут оточение крепости[300]  [300] ОТОЧЕНИЕ КРЕПОСТИ – обложение её со всех сторон.


[Закрыть]. Попробуют взять копьём[301]  [301] ВЗЯТЬ КОПЬЁМ – взять приступом.


[Закрыть]. – Он не слыхал только что прозвучавшего наказа Дмитрия Жирославича и продолжал воодушевлённо: – Сделают примёт[302]  [302] СДЕЛАТЬ ПРИМЁТ – обложить горючим деревом стены.


[Закрыть], чтобы поджечь стены, или подступят под вежами[303]  [303] ВЕЖИ – жилища кочевников, а также башни или передвижные крепостные сооружения.


[Закрыть], начнут бить таранами, пороками. А на них сверху – камни, стрелы, копья…

– Где только ты повидал такое? – удивился Кузёмка.

– Под Вщижем был, – гордо изрёк Корза.

– Не молодцуйся, – осёк Орлай, – Здесь, как под Вщижем, не будет. Бояре порешили биться за стенами.

– Да они объюродели! – возмутился Корза. – За стенами нам погуба!

Орлай обратился к Роду:

– Впервой, боярин?

Пришлось признаться:

– В одиночку дрался, в полках не ходил.

Главенство над долгощельцами как-то само собой перешло к Орлаю. Эх, нет Нечая Вашковца! Тот возглавил бы их на славу.

Поглядывая на приунывшего Рода, Орлай из последних сил озорно прищурился:

– Не тужи, боярин, отгадай загадку: что под понкою поколыхивает?

Кузёмка с Корзой хохотнули по-мужицки.

– Срамцы! – пристыдил Орлай. – Эго вода подо льдом.

Последние беглецы втекли в распахнутые ворота. Из-за переспы сквозь дымовую завесу начало выползать длинное чудище, тысяченогое, тысячеиглое… Враг!

– Как мы уроем[304]  [304] УРОЕМ – с криком «ура».


[Закрыть] выскочим, вы – за нами! – приказал подъехавший Дмитрий Жирославич.

Чудище приближалось с пугающим диким звуком.

– Они тоже урим[305]  [305] УРИМ КРИЧАТЬ – кричать «ура».


[Закрыть] кричат, – задрожал Кузёмка Ортемов.

– Не «тоже», а первее нас, – поправил Орлай. – Да не жмись в себя, гляди соколом!

– Не успеешь ополохнуться[306]  [306] ОПОЛОХНУТЬСЯ – испугаться.


[Закрыть], как взорлишь в небо, – добавил Корза Рябой.

– Это ты о душе? – по-детски расширил глаза Кузёмка.

– Будет лясничать! – приказал Орлай и уважительно обратился к Роду: – Ну, боярин, пора?

Дружинники Жирославича и Лазоревича уже неслись на своих конях в лоб врагу.

Род решительно снял кольчугу и шлем, отдал их со щитом и мечом Олуферю.

– Ты что? Ты что? – испугался Орлай.

– Как вы, так и я. – Род достал со дна воза две сулицы. Быстро обняв по очереди Кузёмку, Корзу, Орлая, он каждому сказал: – Прости, брат.

– Не на чем, – смутился Орлай, подозрительно глянув на странного чужака боярина.

Раздумывать над поступками Рода ему было недосуг. Правое крыло ополчения уже побежало вслед за конной дружиной. По знаку Орлая поторопилось и левое. Однако пеший конному не товарищ. Род видел, как щетинистая лента врага будто вогнулась внутрь, приняв в свою сердцевину небольшую дружину удалых северских бояр. Вражеская гуща обтекла эту отчаянную дружину снаружи, полностью вобрала в себя и, оборвав боевой крик, молча занялась рубкой.

А пехотинцы ещё бежали, оголтело вопя, разделяясь на крылья. Поскольку чело полчного ряда было уже откушено, струя черниговских конников бросилась между крыльев, окончательно разделяя северских ополченцев. Город располагался выше подградия, потому для Рода, бегущего от городской стены, вся картина была словно на ладони. Догнав Орлая, он закричал ему в ухо:

– Погляди на стрежень![307]  [307] СТРЕЖЕНЬ – середина.


[Закрыть]

Орлай принялся собирать долгощельцев, чтобы в центре сражения противостать врагу. Вот пешие уж на дострел от конных. Род вовремя углядел страшное приготовление всадников.

– Ложи-и-и-ись! – завопил он во все горло.

Легли те, что услыхали и поняли. Туча стрел, посланная черниговцами, скосила остальных. Те, кто лёг, тут же поднялись и ответили на тучу стрел тучей копий. Ближние цепи всадников поредели.

Род тоже освободился от своих сулиц, остался безоружный, если не считать охотничьего ножа за поясом.

Издали вражий строй представлялся густым, а когда сошлись, оказалось просторно между конями и всадниками. «Теперь отбарывайся, как знаешь!» – мелькнула мысль. Богатырским приёмом Бессона Плешка он первого же всадника вырвал из седла и отбросил на несколько шагов, где его добили. Но силы были слишком неравны.

Род, окружённый врагами, быстро заметил, что их мечи не касаются его тела и копья навостряются мимо. «Заговор на оружие!» – вспомнил он тихое волхвование Букала перед путём-дорогой: «А велит он топору, ножу, рогатине, кинжалу, пращам, стрелам, борцам и кулачным бойцам быть тихими, смирными. А велит не давать стреливать всякому ратоборцу из пращи, схватить у луков тетивы, бросить стрелы на землю. А будет тело отрока Родислава камнем и булатом, платье и шапка – кольчугой и шлемом. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень…»

– Заговорённый, гнусина!..[308]  [308] ГНУСИНА – гадина.


[Закрыть] Да что он, заговорённый, что ли? – слышалось отовсюду.

Оружием его не могли убить. Но и он, безоружный, никого не убивал. Лишь сбрасывал всадников с коней. На земле их убивали другие…

Род волчком крутился между ржущими конскими мордами, разномастными хвостатыми крупами. Всадники изрыгали в него проклятия, кони ржали над ним. Сколько движений в миг должен сделать ученик Бессона Плешка? Род превзошёл все свои достижения на уроках. А ведь Бессон хвалил его…

Между тем времени истекло, как крови. Искоса оглянувшись, Род увидел вблизи городские Черниговские ворота. Стало быть, он как рак пятился назад. И все пешие отступали. Немудрено. Пеших почти не осталось. А ворота открыты. Кто защитит их? Некому защитить!

«Приборолись плеча!» – вспомнил Род слова Бессона Плешка.

Конская харя озубатилась ему в лицо. Костистая конская грудь кованым пороком наддала в плечо. Не было в Букаловом заговоре ни слова о боевых конях. Об оружии, борцах и кулачных бойцах… все верно! Но кони, кони! Стенобитный таран ударил в богатырскую стать. Притомившийся ученик Бессона обмишулился на какой-то миг. И упал…

Вдруг – о чудо!.. Костоломы-копыта не доконали его. Конь отпрыгнул в сторону. Уже без всадника…

Род, шатаясь, поднялся. Увидел иных коней и иных людей.

– Ай-ё! – издал он кыпчакский крик.

– Катаноша! Катаноша!.. Яшник-урус! – загомонили окружившие его половцы, воскрешая памятное событие хурултая под Шаруканью.

Некоторые спешились. Род очутился в крепких объятьях.

– Кза! – сразу узнал он маленького шустрого оруженосца Итларя.

– Ай, какая встреча! – чумазо улыбался тот, ощупывая бывшего пленника забрызганными кровью руками, – Ты цел?

– Цел-невредим! – похвалился Род. – А где же Итларь?

Если тут Кза, значит, и Итларь где-то рядом.

– Пойдём, пойдём! – потянул юный степной приятель назад, в пустеющее поле боя, похожее на стол после пиршества с неприглядными остатками яств. Одной рукой он вёл своего коня, другой пытался поддерживать Рода.

Мимо пронесли изрубленные тела Дмитрия Жирославича и Андрея Лазоревича. Вечная память безрассудным боярам!

Орлай лежал навзничь с окровавленной грудью рядом с очервленевшей[309]  [309] ОЧЕРВЛЕНИТЬСЯ – окровавиться.


[Закрыть] головой Кузёмки Ортемова. А где Корза Рябой? А вон и он, Корза. Без рук. Неживой. Истёк кровью.

Род замер над долгощельцами. Здесь все они сошлись с черниговской конницей. Здесь же вскоре и полегли. Он, не сдерживаясь, стонал, ползая по земле от трупа к трупу.

– Друзья? – сочувственно спросил Кза.

– Более чем друзья, – сказал Род, поднимаясь на коленях. – Соратники!

– Князь Сантуз послал нас в помощь вашему князю, – объяснил Кза на своём языке. – Пойдём. Мёртвых не оживишь. Они там! – указал он на небо, – И ты был на волоске. Но остался здесь. Пойдём дальше жить.

Отряды половцев шли к воротам, а от ворот одиночками шли горожане, собиратели павших. Олуферь подъехал на розвальнях, издали заприметив Рода.

– Горе-то, горе-то! За что наказал Господь? – причитал он, укладывая трупы на сани.

– Вон он! – указал Кза.

Род увидел Итларя. Тот ехал верхом, полотнянобледный, даже не глядел вокруг. Двое навершных бок о бок его поддерживали. Род быстро подошёл, принял ханича с коня на руки. И вот уж Итларь на санях рядом с трупами.

– Умер? – в ужасе отпрянул Кза.

– Дай чистый плат и жгут, – велел Род Олуферю. – У кого вода есть?

Кто-то подал баклажку. Достав охотничий нож, Род проделал то же, что с Несмеяном Лученцом в степи: разрезал штанину, промыл рану, остановил жгутом кровь.

– Ногу так ему порубили, аж кость оскалилась, – сочувственно молвил Олуферь.

Поехали в город. Половцы охраняли сани со своим ханичем. Роду дали чужого коня. Кза благодарно держался около и захлёбывался словами:

– Наши… по-половецки… всегда так делают… Издали пустили тучу стрел. Те разбежались. А один сумасшедший убитый вдруг как вскочит, как рубанёт мечом по ноге моего господина и опять упал мёртвый. Веришь или нет?

– Что он тебе клекочет? По-ихнему ведаешь? – обернулся возница Олуферь.

– Дома толмачить стану, – пообещал Род. – Молодильная трава есть у тебя в запасе?

– Какая-такая? У меня много есть…

– Ну, гусиная плоть, нарубашень, что ли, у вас называется?

– Утробышень, – подсказал Олуферь. – Как же, как же! А кровь заговаривать ты, видать, обучен…

Дом Олуферя-лабазника под причитания его подружии Маврицы превратился одновременно и в скудельницу, и в лазарет. Тем же вечером схоронили Орлая и Кузёмку с Корзой. Тем же вечером очнулся Итларь и, увидев над собой лицо Рода, улыбнулся:

– Знал, что тебя тут встречу. Сердце не обмануло. Неволею шёл в поход, а с охотой. Сантуз приказал отцу. Месть Текусы!

– Неужто хоть вот настолько, – сложил пальцы в щепотку Род, – ты ей не люб?

Итларь тяжело вздохнул:

– У нас в Диком Поле не верят в победу Северского князя. А Сантуз принял серебро от Огура Огарыша. Мы обречены смерти.

– Зато мы рядом! – Род крепко сжал руку друга.

– Хорошо, – грустно вымолвил Итларь, – Только хан Кунуй тоже рядом.

– Кунуй… обречён смерти? – не верил Род.

– Он крадёжник, – усмехнулся Итларь. – Ухватил и – ищи-свищи! Его правило: ради крадвы хоть в омут головой!

Вскоре ослабевший Итларь уже спал. Род ещё долго припоминал над ним все подходящие Букаловы заклинания. Потом вымыл руки, истово читая молитвы.