Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

– Почему преступный? – возразил Род. – Наши князья уже не считают отнятие дедовских столов у сородичей преступлением.

– Владимирко – клятвопреступник! – поднял палец Яким.

– А разве не привычны наши князья преступать крестоцелование? – вздохнул Род.

– Владимирко хулил крест при этом! – повысил голос Яким. – Когда киевский боярин напомнил о его крестоцеловании, галицкий самовластец заявил: «А крестик-то ма-а-аленький!» В тот же день упал в церкви на повечерии – и душа из тела!

– Однако чем завершилась поимка Ивана? – напомнил Род.

Яким перевёл возбуждённый дух.

– Митрополит вступился перед Гюргием за беднягу.

– Жаль Берладника, – сказал Род. – Увезла его жена-гречанка в Солунь. Только отравители из Галича добрались и туда.

– По слухам, Иван умер от отравы, – кивнул Яким. – Тебе уже сказывали? – Не получив ответа, он продолжил: – А вот Изяслав Давыдыч не в пример Гюргию отказал Галицкому князю. Тот и его просил выдать Берладника. Не отдал! Напротив, силой оружия попытался достать для Ивана Галич. Через то лишился великокняжеского венца.

– Все ж таки он носил его! – оживился Род. – А ведь за много лет до того я видел его в этом венце.

– Опять во сне, братец? – усмехнулся Яким. Поскольку Род промолчал, он закончил рассказ о судьбе Давыдовича: – Вскорости опекун Ивана вновь стал великим князем и тут же погиб в битве с только что побеждёнными.

– Конный жердяй-варяг рассёк ему саблей голову, – подсказал Род. – Князья-соперники нашли его плавающим в крови. Он просил воды, ему дали вина…

– Погоди-ка, – отшатнулся Яким. – Ты был далеко за морем. Откуда такие тонкости можешь знать? С кем до меня встречался?

– С кем встречался, того там не было, – сказал Род. И кончил о Давыдовиче: – Разный был человек. А друг оказался верный.

– Что такое друг? – махнул рукой Яким. – Нынешний друг как солнышко: чистое небо, и друг с тобой, а чуть гроза – он уже за тучками.

– Быть настоящим другом – не разлучаться ни в добре, ни в зле, – уверенно сказал Род. – Ведомо ли тебе, как в захолустном городке, откуда Изяслав Давидович отлучился, оставив воеводой Берладника…

– Ты говоришь о неудачной осаде Выри? – подсказал Яким.

– Не знаю названия. Знаю только, – продолжил Род, – Иван спас подружию своего господина и всю его казну, вынудив Ольговича отойти. В тот раз Изяслав Давыдович был гоним и одинок.

– Не верю, что двадцать лет ты отсутствовал, – пробормотал Яким. – Однако на твоих же глазах, – встрепенулся он, – Берладник предательски бросил Святослава Ольговича, когда и тот был гоним и одинок.

– Ну, не из каждых двоих составляется пара друзей, мой милый, – назидательно сказал Род и выглянул в окно. – В детинец въехали! Хоромы-то высоки! Шапку потеряешь, на конёк глядючи. А дворец! Затейливее, чем Ольговичев в Новгороде-Северском.

– Дворец заселён, да не завершён, – указал Яким на леса по стенам с северной стороны.

– А чья это там хоромина так прилепилась ко дворцу? – обратил внимание Род на слишком близкую к лесам кровлю соседнего терема.

– Нынешний Андреев любимец Михн под государево крылышко прилепился, – объяснил Яким.

– Слишком жмёмся к сильнейшим, оттого и выгораем дотла, – поднялся Род, открывая дверцу карети, замершей у высоких резных ворот.

– Догадайся-ка, кто подружия Михна, – повёл гостя Кучкович по каменной мостовой своего двора. – Твоя старая знакомка.

– В жизнь не догадаюсь, – признался Род. – Не богат я знакомыми женска пола.

– Лилянку помнишь? – спросил Яким.

Род даже остановился.

– Лиляна нынче – боярыня?

– Волею государя, – подвёл его к крыльцу обладатель не менее лепых хором, чем у Михна. – В твоих свиданьях с сестрой Лилянку сочли пособницей. Андрей решил отдалить её незаметно. Прежде Михн вознамеривался взять княгинину девушку на любок, да не тут-то было. И вдруг вышел приказ: женись!

– Однако государь ваш – сваха искусная! – усмехнулся Род.

– Ещё какая искусная! – ввёл его в дом Яким. – Бедную Граниславушку, племянницу мою, свою дочь, выдал за князя Вщижского. А тот возьми да помри! Ой, как сестрица Улюшка убивалась на скоровертой[493]  [493] СКОРОВЕРТО – опрометчиво.


[Закрыть] свадьбе!

– У-у-уй! – несдержанно выкрикнул Род. – Злец Андрей! Зачем за старика выдал? Улите мстил?

Они уже взошли, стояли посреди сеней.

– Шш! – приставил палец к губам Яким, – Еванфия моя спит поблизости. Завтра познакомлю. Сейчас идём ко мне в ложню, никого не будя. Ляжешь на моем одре. А я – рядом. Лавка широкая!

– Испить бы перед сном, – облизнул губы Род.

– Испить можно, – засуетился Яким, – Да за напиток не обессудь. В моем поставце – не погреб. Выпьем по фиалу черкасского…

Иуньской ночью слюдяные окна были светлы, не потребовался светильник.

– Нет, не со зла порушил Андрей жизнь Гранюшки, – продолжил Яким, пригубливая вино. – Просто дурости нет пределу. Пригревал о ту пору гонимого Изяслава Давыдыча, тот замолвил словцо за родственничка, вот и скосил красавицу скороверт.

Род никак не мог успокоиться:

– Самовластец!

– Ещё какой! – подхватил Яким. – Епископа Леона Ростовского прогнал, возвернул и опять прогнал…

– За что? – удивился Род.

– Н-ну. – Яким не торопился с ответом. – Бирючи лгали, будто владыко священников разорял умножением храмов.

– Надо ж додуматься! – возмутился Род. – А взаправдашняя причина?

Кучкович перевёл дух.

– Не дозволял есть скоромное по господским дням[494]  [494] ГОСПОДСКИЕ ДНИ – церковные праздники.


[Закрыть], кои выпадут на среду и пяток, то есть на дни постные… Ты что? – Яким чуть приподнялся на локте.

Род хохотал.

– Шш! Еванфию разбудишь! Оксти[495]  [495] ОКСТИТЬ – осенить крестным знамением.


[Закрыть] уста! – требовал хозяин.

Род давил хохот в кулаке.

– Что с тобою, братец? Что за хохотва в тебя вселилась?

– Ой, поджилки надорвал, – справился в конце концов с собою Род. – Пир вспомнил в день своего крещения. Алчный князь Андрей сидел бок о бок. Вначале очи его алкали. Очами пожирал Улиту, сидевшую насупротив. Улита удалилась, уста стали алкать. Вина почти не пил. Все ел, и ел, и ел…

– Известно, государь мой – едок знатный, – успокоясь, уложил руки под головой Яким.

Оба замолчали, мысля каждый о своём…

– Какова участь первенца Улитина Георгия? – подал голос Род.

– Молодой Гюргий – князь в Великом Новгороде, – сообщил Яким. – Старшие сыны Андрея, пасынки Улитины, покинули сей мир до времени. Сегодня Гюргий – старший.

Минута жалевого[496]  [496] ЖАЛЕВОЙ – траурный.


[Закрыть] безмолвия сопроводила эти слова.

Род заговорил первый:

– Душа моя смущена. Будто не двадесять лет отсутствовал, а дваста. Представь, отрок князя Владимира, крестившего кыян, попадёт в наш день! Идёшь ли, едешь ли – нет знакомых лиц.

– Да, многих нет, – вздохнул Яким. – Ведь были, а теперь поди-ка сметь, скольких нет, – стал он загибать пальцы, – Святослав Ольгович Новгород-Северский почил в бозе. Ростислав Смоленский преставился. Владимира Святославича Рязанского, однополчанина твоего, тоже нет…

– Владимира? Рязанского? – не веря, переспросил Род. И горько вздохнул: – Так безвременно…

– …покинул этот злой мир, – заключил его мысль Яким. – И Глеб Гюргич, Андреев брат, неведомо отчего внезапно ушёл из жизни. Недавно предстал перед Богом сын Изяслава Киевского Мстислав следом за мачешичем своим Владимиром, что на твоих глазах пытался вызволить от убийц князя-схимника… Кого ещё позабыли?

– Самого Изяслава Киевского, – напомнил Род.

– Давно-о-о он улёгся в землю, – сызнова потянулся Яким к вину. – Умер, не побеждённый Гюргием. И, помнится, так некстати умер! Только взял в жены юницу кровей черкасских – бес ему в ребро! – и поди ж ты: тут как тут Смерть! Взмахнула косой, отсекла усладу…

Опять умолкли. Слюда в окнах порозовела. За сундуком, окованным бронзой, сверчок успокаивал усыпляющим стрёкотом. Вдруг Род явственно услышал иные звуки – глухие всхлипывания, приподнялся на одре.

– Ты чего, Якимушка?

– Как чего? Сестрица… не сегодня завтра… вслед за ними всеми… отойдёт…

Гость решительно подсел на лавку к хозяину.

– А я ведь двадцать лет назад украсть её хотел, укрыть в лесах, где княжья лапа не достанет.

Яким молчал. Потом задумчиво промолвил:

– Лучше бы украл.

Ведалец пытливо вглядывался в названого братца, испрокуженного счастьем.

– Ей монастырь грозил в ту пору, – тихо продолжал Яким.

– Я знаю, – кивнул Род.

Кучкович резко сел на лавке.

– Откуда ты все знаешь? Что ни скажи, все тебе ведомо. Умышленно передо мной глумишься? – Сейчас он походил на Гюргиева сына Ростислава, вытащенного отшельником из топи. На Родово всезнайство спасёныш поминутно откликался: «А ты как знаешь?», «А ты откуда знаешь?..».

– Не замышляй с друзьями смерти государю вашему Андрею, – строго велел Род.

– Ведаешь мысли? – прошипел Кучкович, изменясь лицом. – Стало быть, правду Уля сказывала о твоём учителе волхве Букале? Я ей не слишком верил… – Поскольку Род молчал, Яким продолжил: – Как не замыслить худа на всевластца, истязующего подданных? Ты только вникни! Что творится! – Яким махнул рукой. – Я ведь двадцать лет назад сестрицу от монастыря избавил своей тогдашней властью над Андреем. Он тогда меня любил. По моему совету покинул юг. Нарушил заповедь отца, стал властелином не в Киеве, а здесь. Отсюда начал собирать державу, разорванную родичами по кускам. Удалил братьев из отечества, чтобы не грызлись. Отменил уделы. Привёз афонскую икону Богоматери из Вышгорода. Построил на Нерли храм, город Боголюбов в честь неё. Сейчас святыня наша чудотворная, украшенная золотом и серебром, каменьями и жемчугом, освящает царство в Десятинной церкви во Владимире. И что же она зрит? – Яким перевёл дух и сменил голос с торжественного на жалостный. – Великокняжеская шапка вскружила голову Андрею. Он сбросил цепи с беса женолюбия, что в нем сидел. Пропала совесть! Стал делить ложе с галицкой княгиней Ольгой. Это при живой жене! Тут я уж бессилен. Я уж не в чести. Скорей в опале. Все повернулось вспять. Из греческой земли, из Заволочья вернулись братья. Сызнова в ходу уделы. Их делёж опять в разгаре. Испытанные, близкие Андрею люди отдалены. Приближены иные. Возьми хоть Михна. Ты его помнишь. Кто такой? Начальник конной обережи. А теперь большой посольник! Послал его Андрей к занявшим Киев Ростиславичам, чтоб выдали убийц, как он считал, изведших Глеба Гюргича. А Ростиславичи обрили Михна, словно торчина, и выдворили восвояси. Разве не позор?

Он растворил оконницу, чтоб утренняя свежесть вытеснила из ложни духоту.

– Такой позор достоин смеха, – сказал Род.

– Однако есть позор, достойный слез, – дрогнул голосом Яким. – Одиннадцать князей стянули по Андрееву изволу свои дружины к Киеву. Ведь от Андрея теперь зависят владетели смоленский, муромский, рязанский, полоцкий, волынский… Недосуг перечислять. Короче, Киев взяли. За всю его историю впервые не иноплеменниками, а своими Киев был взят на щит. И что там сотворили христиане? Три дня грабили не токмо что кыян, а церкви и монастыри. Уволокли из Десятинной, из святой Софии иконы, ризы, книги, даже – горько говорить! – колокола! А предводил новый любимец Борис Жидиславич. Разор и погарь нашёл в Киеве Андреев посаженник Глеб Гюргич. Ту же пустоту замыслил наш всевластец сотворить в Великом Новгороде, да Богоматерь не попустила. С позором отступил Жидиславич. А вскоре и под Киевом воевода попал в проруху. Понятно, кыяне после учинённого зла провозгласили от Андрея вольность. Он осерчал. Двадцать князей двинул на непокорных. К Жидиславичу присовокупил сына Гюргия. Кыяне заперлись в Вышгороде. Держались десять седмиц. Вдруг струсил Жидиславич. Узрел рать вдали. Думал, осаждённым помога. Бросился в Днепр со всеми силами. Из Вышгорода – вылазка. И… очервленел Днепр! Вот так-то! Ныне, как прежде, ссоры да которы. Святослав Всеволодам – смерть его не приберёт! – жжёт Новгород-Северскую область племянника своего Олега, сына Святослава Ольговича. А в Киеве что ни день – новый князь…

Род, отвлекаясь мыслями от тяжкого рассказа, думал о своём.

– Не слушает тебя Андрей? – спросил он невпопад.

– Меня? – скривил лицо Яким. – У него теперь иной постельничий, Прокопий. Юн, белолиц, как красная девица. Всем взял, кроме ума. А тиуны примучивают огнищан и смердов. Народ тает, терпит из последних сил.

– Мыслишь, вернётесь из опалы вы, народу будет легче? – спросил Род. – Вы не примучивали?

Кучкович прикусил губу, поник, потом сказал:

– Сытый легче голодного.

– Невелика утеха, – вздохнул Род, устраиваясь на своём одре, – Я все хотел спросить, – продолжил он смущённо, – какова судьба младенца, рождённого почти что двадцать лет назад?

Яким устало вытянулся на своей лавке, дышал сначала бурно, потом ровнее.

– Юного Глеба Андрей признавать не хочет. Твой сын! Ты с ним – две капли… После его рождения княгиня во дворце – как монахиня. А выросшему Глебу – ни подобающего места при государе, ни сыновнего удела. Ночует, днюет в обители Покровской близ Владимира. Мечтает о чине иноческом. – Род не откликнулся, не нашёл слов. Яким тоже умолк. Потом сердито проворчал: – Не велишь замышлять худа на Андрея? Сестра связала руки тем же повелением. Ах, если б не она, не сдерживал бы ненавистников Андреевых!

– Мне нынче же потребно повидать Улиту, – твёрдо заявил Род. – Затем и добирался издалека Варяжским морем, обтекая земли ляховицкую да политовскую.

– Ты нынче же её увидишь, – пообещал Яким. – Анбал тебя проводит, придворный ключник.

– Не по сердцу мне твои друзья, – признался Род.

– Иных не жду, – сухо изрёк Кучкович. – Сам сказывал: быть настоящим другом значит не разлучаться ни в добре, ни в зле. Эти мои друзья и во зле пойдут со мною рука об руку. – Минуту спустя он промолвил уже коснеющим языком: – Однако же вздремнём слегка. День только начинается. Он будет не из лёгких.

3

– Слушай, ты веришь мне? – вопросом на вопрос откликнулся Анбал, когда Род удивился, что они подходят ко дворцу с тыльной стороны.

– Легковерие свойственно нравам грубым,– возразил он Анбалу.– С меня достаточно твоей верной дружбы с Якимушкой.

– У-у-у-уй, как хорошо сказал! – усладно замотал голым черепом ключник. И больше не произнёс ни слова. Молча отпирал задние потайные калитки, черные входы не для посторонних, глухие двери неожиданных перемычек в многочисленных переходах. Тёмный лес, а не дворец! Анбал же, запустив пятерню под широкую рубаху навыпуск, гремел связкой ключей у пояса и сразу находил нужный.

Рода заботило, что Силка Держикрай стережёт его коня близко от главных ворот дворца. Через них ли уходить доведётся, чтоб ускакать не мешкая?

– Вевейка нас не подсмотрит? – истиха остерёг Род Анбала.

Тот лишь фыркнул презрительно.

Вот и верхние сени. Множество дверей.

– Когда выйдешь из государыниной одрины, во-о-он в ту ступай, – указал Анбал на самую дальнюю. – За ней подожду. Небось к болящей никто сейчас не войдёт: послеобеденный опочив!

И он приотворил среднюю, самую высокую, двустворчатую дверь.

В одрине было светло. Оконца выходили на юг. А Род ощутил себя ночью на Букаловом новце под ветлой. Показалось, будто невольно заглотнул сырой воздух. Увидел, как в черноте над болотом сгущается белый туман. И не просто сгущается, встаёт сплошной простыней. А на простыне возникают цветные тени… все чётче, все зримее. Он видит женщину на просторном богатом одре. Неухоженные слипшиеся волосы мокрой соломой размётаны по подушке. Предсмертная желтизна на больших одутловатых щеках. Чуть вздёрнутый нос заострился. Маленький треугольник губ чернеет, как кровля покосившейся кельи. Воспалённые зелёные глаза устремлены на вошедшего. Рука с указующим перстом потянулась к нему. Он приблизился.

Сейчас все исчезнет. Резвая юница, налитая цветом и соками, окажется рядом с ним под ветлой, позовёт: «Пойдём скорее к костру! Хочу, чтобы сказка длилась как можно дольше…» Но сказка давно кончилась. Грёза не исчезает. А он, не послушный судьбе и времени, упрямо любуется дорогим лицом: губки – домиком, носик – уточкой, щеки – опрокинутыми блюдцами, и все это – в озёрной зелени глаз, в солнечном золоте волос…

Он опустился на колени, не в мечтах, а наяву исцеловал драгоценный лик, чтоб ни одного нецелованного пятнышка не осталось. Две слезы выкатились из-под прикрытых Улитиных век. Он бережно отёр их губами.

– Опять ты рюмишь!

И едва прозвучал чуть слышный, будто отдалённый голос в ответ:

– Как мне не рюмить? Ведь ты пришёл!

– Я был далече, у сарацинов, в землях иберийских, – торопливо шептал он как исповедь, – А ты всегда была рядом…

– Не знаю… где… такие земли, – едва выговаривала она. – И ты… тоже… всегда был рядом.

Потом оба длили радость слов, созерцая друг друга.

– Дозволь осмотреть тебя, – несмело попросил Род. – Дозволь увидеть твою болезнь. Не в силах ли я исцелить её?

Она отрицательно дрогнула головой:

– Не надо… не надо тебе касаться изъянов плоти моей…

– Ты встанешь, сызнова будешь радостна и здорова, – убеждал он. – Ведь я вернулся!

Персты её стали спешно перебирать белые покровы на груди.

– Родинька, – позвала она, – приблизь руку…

Он вложил свои персты в её, она подтянула его руку к губам. Поцелуй почти не почувствовался.

– Более ничего не надо, – выдохнула Улита.

– Я не отдам тебя, – настаивал Род, – верну в этот мир…

– Сына возврати… в этот мир, – ласкала его взглядом Улита. – Сын… хочет надевать клобук…

– Помозибо тебе за сына, – целовал он ей руки. – Приложу все старания: хоть глазком гляну на него.

Улита прошептала что было сил:

– Посети Глебушку… Он все знает… он ждёт тебя.

– Мне Букал берестяную епистолию завещал, – с жаром принялся рассказывать Род. – Там такая заповедь: «Не желай жены, желай сына». Помозибо тебе за сына, Улюшка! А я – грешник! Желая его, я вою жизнь желал тебя, тебя и тебя… Проклятая разрыв– трава! – не сдержал он стона. – Всю жизнь нашу испрокудила!

– Бука-а-ал! – нежно вспомнила Улита, погружаясь в райское прошлое. – Разрыв-трава… – Её невесомая рука поискала и вновь нащупала его пальцы. – Вот и все… Нам пора с тобой…

– Я ещё приду, – горячо пообещал Род.

– Только не сюда, – откликнулась она. – Здесь опасно… – И чуть оттолкнула его руку. – Уходи… сюда могут взойти…

– Боже мой! – Род с трудом встал с колен.

Улита внятно произнесла:

– Помни мою любовь… Не задерживайся здесь… Приходи скорее… – И тут же закрыла, даже зажмурила глаза.

В дверях стоял истуканом великий князь.

– Дозволь пройти, Андрей Гюргич, – попросил Род.

Свидетель свидания послушно посторонился. Род пересёк сени, подошёл к указанной Анбалом двери, краем глаза заметил, как Андрей из раскрытой оконницы кивнул кому-то внизу, подал знак рукой. Чтоб не выдавать придворного ключника, Род сделал вид, будто заплутал в дверях. Андрей молча указал ему нужную. И он вышел.

Переход оказался длинен. Идущий не торопился. Знал: внизу не ждёт ничего доброго. Сообразив, где северная сторона дворца, он отворил дверь в первую же боковушу. Она была пуста. Стены уже побелены, но ещё не полностью уложен умельцами штучный наборный пол. В оконницы не вставлена слюда. Открыть их труда не составит. Он выбрался на неоперённые леса. Под ногами заколебались слеги изрядной длины. Высота-а-а! Глянуть вниз – дух займётся. Он глянул и не увидел обережи внизу. Должно быть, вся сгрудилась на юге, у главного выхода. Куда держать путь с этих поднебесных лесов?

А вот и кмети первыми муравьями проникли в узкий проход меж дворцом и домом вельможи Михна. Запрокинули головы, обнаружили его.

– Пройдите через хоромы, – велит внизу властный голос. – Достаньте его оттуда.

– Да не беги, не расшибай лоб! – кричал сквозь смех другой голос. – Никуда он теперь не денется.

Род заметил, что кровля Михна оказалась вровень с лесами, где он стоял. Вытянуть одну слегу из-под ног? Намерение здравое, да дело нелёгкое. Слеги длиннющие! Удержи попробуй, чтоб развернуть, перебросить на соседнюю кровлю. Да ещё укрепи сумей на покатом пластьё, коим крыт дом Михна.

Кмети с любопытством взирали снизу, как явный силач справлялся с трудной задачей.

Вот длинная слега легла над пропастью. Крики одобрения замерли, когда Род, держа равновесие растопыренными руками, двинулся по коварному своему мосту. «Ветвь! Голая лесная ветвь! – внушал он себе. – Круглая и крепкая. Дрожащая и надёжная. Тело, как в молодости, лёгкое, глаз – точный, движения – неторопливые. Спокойный, уверенный шаг… ещё шаг… – Он попытался настроить себя на беспечный лад. – Кмети внизу небось об заклад бьются из– за меня». Вот и кровля посольника Михна! А те, что были посланы для его поимки, уже вылезли на леса из той же боковуши через то же окно.

– Эй! Побереги-и-ись!

Род дёрнул край слеги, и она рухнула вниз на рассыпавшихся в страхе охранышей.

Орлу пришлось обратиться в ящерицу, чтобы переползти многоскатную кровлю. Вот и однодеревый жёлоб для водостока, накрытый доской, превратившей его в трубу. Выдержит ли?..

Когда висопляс[497]  [497] ВИСОПЛЯС – акробат.


[Закрыть] с окровавленными руками почуял ступнями землю, он увидел себя в раю. Яблони шумели над ним, звеня зелёными завязями. Цветы пьянили взор, услащали воздух. Резные качели вздымали ввысь дебелую нарумяненную госпожу, окружённую цветастой женской прислугой.

– Силы небесные! Ужель это ты, Родислав Гюрятич? – закричала она, всплескивая руками.

Качели остановились. Она сошла наземь. Трудно было в этой тучной боярыне узнать прежнюю Лиляну.

– Годы тебе нипочём, Родислав Гюрятич! – радуясь неожиданной встрече, улыбалась она. – Как встарь, по теремам лазаешь, разве что без когтей железных, – И побелела вдруг: – Да у тебя все руки в крови!

– Где выход? – хрипло спросил Род.

– Выход? Вон выход, – указала Лиляна на потайную калитку, скрытую в кустах, и повелела одной из девушек: – Отопри боярину!

– Боя-а-а-рину! – недоверчиво проворчала красавица в красном сарафане, отодвигая засов.

Должно быть, вид Рода не внушал уважения.

– Ух, спас Господь! – перевёл дух Силка, подводя коня.

– Как ты здесь оказался, кстати? – спросил Род уже на скаку.

– Вижу, кмети дом окружили, а ты в вышине оказываешь своё искусство, вот я и рассчитал, где нам свидеться, – легко объяснил расторопный слуга.

– Куда мы теперь? – обеспокоился Род, видя, что Силка не направляется за город.

– К Вятчанину. Он укроет.

Шишонка и в самом деле, с двух слов сообразив положение, увёл их в подклет, сдвинул кадь овса с крышки подпола, и изумлённый беглец узрел знакомый спуск в подземелье: та же лестница без второй ступеньки, тот же, но уже древний сруб, в коем по– прежнему недостаёт двух брёвен.

– Здесь… здесь… – в ужасе отшатнулся он.

Шишонка вздул фонарь и деловито молвил:

– Ты угадал, Найден. Здесь был терем Степана Кучки. Князь сжёг его. Я ж на боярском месте свой дом возвёл. Спрячем-ка тебя тут, а за полночь выведем под землёй к речке Рачке, а там оврагом за Мосткву-реку, и – черт не сыщет!

В подземной каморе, где Петрок с Кисляком пытали Офимку, было даже уютно. Стены обмазаны глиной, побелены, под ногами тканые половики.

– Я тут порой отдыхаю от излишних шумов, – сообщил Вятчанин. – Силка! – распорядился он. – Принеси господину рукомойный таз с потиральцем… Ишь как руки ободрал! – заголил он рукава Роду. – Сейчас мы все обработаем. Силка! – крикнул вдогонку, – Вели готовить естьё, а кому – не сказывай. Сам сюда принесёшь.

Вскоре и стол был накрыт. Не только естьё, но и питьё услаждало взор. Уютно в гробовой тишине при светильниках кушалось. Спокойно, оттого и уютно.

– Вот теперь и нальём за встречу, – распоряжался Шишонка.

– Не ведаешь, здесь ли боярин Короб Якун? – на всякий случай полюбопытствовал Род, надеясь в трудный час обрести ещё одного старого, доброго приятеля.

– Якун? Короб? – переспросил Шишонка. – Слыхивал о таком. Он Гюргию Владимиричу служил, а с Андреем Гюргичем вдрызг рассорился. Говорят, прозябает ныне у своего нового государя Михаила Гюргича. Тот был изгнан братом Андреем, потом вернулся, в усобицах потерял удел, приютился в Чернигове.

Заскрипела лестница. Из противоположной двери, через которую четверть века назад проник в этот погреб Петрок Малой, чтоб похитить детей казнённого им Степана Ивановича, вошёл не кто иной, как Яким.

– Уф! – перевёл он дух. – Так и знал, что ты здесь укрылся, несчастный братец. Великокняжьи обыщики за тобой рыщут по всей Москве. Не ровен час, наведаются к Вятчанину.

– Тут им не повезёт, – пробурчал Шишонка.

– Как Андрей некстати появился? – до сих пор недоумевал Род. – Опять нюхалка Вевейка?

– В Боголюбове оставили злицу, – мотнул головой Яким. – Сиделка из неё никудышная. – Он налил себе до краёв и потянулся к Роду, чтобы содвинуть кубки. – Кто мог предполагать, что Андрей не заснёт после обильных яств? Пладенный сон его не взял. Решил проведать умирающую. Неслучай, и только.

Со своим кубком приподнялся Род. И внезапно ощутил дрожь в коленях. Спешно поставил кубок, расплескав вино. Вышел из-за стола, торопясь к одру, и… не смог шагнуть. Испуганными глазами уставился на пол, сплошь покрытый слоем каких-то липких подвижных частиц. В воздухе замелькали цветные пятна. Стол заколыхался. Стены покрылись паутиной. Лица Шишонки и Якима то исчезали, то появлялись вновь…

Нечто похожее приключилось с ним в отрочестве в зимнем лесу, когда, проблукав три дня, он ни на миг не сомкнул очей, остерегаясь волков. Цветные пятна, исчезающие деревья… Хвала Сварогу, волхв Букал отыскал его лыжный след, приволок пестуна домой.

Теперь нет Букала. Теперь ему много хуже. Отнявшая ноги слабость не даёт устоять. Он пошатывался, как быльё на ветру. Сердце пронзила боль. Лютым хладом дохнула смерть. Вовсе не та, что ему пророчили.

– Не моя! Не моя! – шептал Род, рухнув на дощатое ложе, застланное кошмой.

Что же это, живое, все наполняющее, могучее, разом покинуло его, выдернутое насильно? И опустело тело, словно безъядерный орех.

Яким с Вятчаниным поначалу опешили, затем бросились к нему.

– Помилуй, братец! Что стряслось? – теребил Кучкович.

Шишонка, приподняв голову упавшего, прижимал к его устам ендову с вином.

– Выньте из груди нож, – просил Род.

Спасатели переглянулись: какой, где нож?

– Снимите с головы шлем. Он сдавил лоб, – просил явно уж бредивший больной.

– Шлем сняли, – делал ложные движения Яким, – нож извлекли…

Род сам понимал, что бредит, но ощущал нож в сердце, шишак на лбу и путался между бредом и явью. Только что Яким был один – и вот… два Якима. А в кишках возбуяние, как от несвежей пищи. Руки и ноги немы – не шевельнёшь!

Бестолково и бурно соборовали над ним Яким с Шишонкой, решая, что предпринять. Вот к их голосам примешался ещё один… Как подсказала память, голос Силки.

– Человек… именем Пётр… желает видеть тестя своего…

– Зятёк Пётр? Веди его скорее, – велит Яким.

И – последнее, что услышал Род. Пётр, зять Якима, произнёс страшные слова:

– Государыня наша великая княгиня Улита Степановна только что покинула земную юдоль!..