Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

4

Вресень[30]  [30] ВРЕСЕНЬ – сентябрь.


[Закрыть] Род с Букалом встретили в новой келье. Два месяца ушло на перезахоронение их тайного обиталища. Мужики из Олешья таскали пластьё на плечах, чтобы не колеить леса, не торить просек. Сосновые бревна были ещё крепки, и хижину собрали почти без подмена. Потемневший от времени деревянный Сварог на расчищенном новце занял подобающее место. Лучший ягнёнок был заклан на его жертвеннике, дабы оберег покровитель своих отшельников от нежданных гостей.

Наконец мужики ушли. Род остался наедине с Букал ом. Оба отдыхали на новых полатях от двухмесячных трудов, освещаемые жаром очага.

– Богомил, должно быть, уже вот так же отдыхает в новгородских хоромах на своей Людогощей улице после дальнего пути, – предположил Род.

Букал, не ответив, спустился с полатей, зажёг светец на столе, и в келье запахло изгарью[31]  [31] ИЗГАРЬ – то, что остается после выгорания масла.


[Закрыть].

– Сойди ко мне, Родислав, – велел он.

Род, не ведая причины такой торжественности, сошёл к столу.

Подёрнулся пеплом жар в очаге. В избяном полумраке только лица их выделялись, окрашенные светцом.

– А Улиту прочат за великого князя, – с напускной шутливостью продолжил Род.

Морщины на Букаловом лице потеснились в стороны, обнажая старческую улыбку.

– Не хитри. Кучковна занозой в тебе сидит. С глаз долой и из сердца вон – тут не скажешь. А великой княгиней станет она, да нескоро.

Букал замолчал, устремив выцветшие глаза к источающему каменный жар очагу. Потом повернулся к Роду сухим лицом, погрузил вихрастое седое чело в узловатые пальцы.

– Что же до Соловья… Не отдыхает он в своём терему на Людогощей улице. Отдыхает он на дне Волхова с камнем на ногах.

Род впервые не поверил волхву. Показалось, что старик бредит.

– Верь не верь, – продолжал Букал. – А я видел: сбросили его с моста, как Перуна полтораста лет назад сбрасывали. Тогда люди кричали своему богу: «Выдибай! Выдибай!..» И он выплыл. А княжьи кмети привязали ему камень к ногам, и бог утонул.

– Нет, – тряхнул головою Род. – Не могу поверить в Богомилову гибель. Знаю, ты многое видел верно. А на этот раз не неволь, не верю.

– Вижу я человеческие судьбы, – ещё ниже опустил голову Букал. – И тебе своё видение с разрыв– травой передал. Прости, тяжкий это клад. Хотя должен кому-то передать. Кроме тебя, некому. Все чужие судьбы можешь знать, только не свою.

Род смотрел на волхва с испугом.

– Зачем? Зачем же ты сделал это?

Букал встал, обошёл стол, возложил тяжёлые руки на голову дрожащего юноши.

– Говорю, стар я стал. Не могу этот клад унести с собой. – И поскольку Род молчал, старик присел рядом, обнял его, тихо продолжал говорить: – А не веришь – не верь. Не надо неволить в вере. Вера – потаённое чувство, никому не подвластное. Когда тебя и на свете не было, я, как калика перехожая, совершил странствие в Киев. Вздумалось глянуть на чудеса Ярославовой столицы.

– Ярославовой? – переспросил Род. – Ярослав княжил лет этак сто назад!

– Значит, мне сто лет. – И морщины на Букаловом лице вновь потеснились. – Дело не в летах, а в событиях. Между Киевом и Берестовом встретил я пещерного жителя. Гурий Мудрой его прозывали. Вот уж вправду мудрой! Отшельник, как и я, но христианин. Когда расстались, во мне созрело сомнение: а не разумнее ли верить в единого Бога, нежели во многих? Один князь – государство живёт в доволе, много князей, как у нас, – ссоры да которы и всем погуба. Едва моим погрузником не стал этот Гурий Мудрой.

– Кем? – не понял Род.

– Ну, едва не крестил меня погружением в воду, как принято у христиан. Настолько я проникся его мыслями. Однако сам же он велел: «Не торопись. Укрепись!» Вернулся в Ростов Великий, а там как начали обращать в греческую веру мечом да костром! И ушёл я, строптивый, в муромские леса. Не терплю насилья. Сам обрёк себя измёту[32]  [32] ИЗМЁТ – изгнание.


[Закрыть]. А когда и в ту дебрь добрались князья, пришлось в здешних местах спасаться. Одичал. Жизнь – хуже волчьей. У волков семьи есть.

– Разве мы с тобой – не семья, отец? – спросил Род.

Букал не ответил. Принёс из подклети чёрствого житного квасу[33]  [33] ЧЁРСТВЫЙ КВАС – кислый (в противоположность сладкому).


[Закрыть], разлил по кружкам.

– Я все гадаю, отчего Богомил погиб. Думаю, не за веру. У них там, в Новгороде, вечная подирушка между княжеской стороной и боярством.

Род, так и не поверивший в последнее Букалово прозрение, повторил:

– Разве мы с тобой – не семья, отец?

Букал потерял волю над собой, закричал страдальчески:

– Я тебе не отец! Люблю пуще сына. Но я тебе не отец!

Род поднялся. Встали друг перед другом старость и юность. Одного роста. Похожие, как два ясеня. Только один сухой, другой свежий.

– Как же так? – слишком уж спокойно спросил Род, – Кто же мой отец?

– Твой отец новгородский боярин Гюрята Рогович из рода Жилотугов. Когда эти земли были ещё собственностью Господина Великого Новгорода, вече пожаловало одного из своих лучших людей вотчиной в здешних местах. Часть Красных сел построена Жилотугом. Сущёво стало его родовым селом. Род Жилотугов пресёкся бы, если б не ты. Ночные тати вырезали семью Гюряты. Нянька Офимка скрылась с тобой в лес. Тут я её и встретил. Сам допрежь в Красные села носа не совал. Как воздвиг терем на Боровицком холме Суздальский князь Гюргий, мне так очень опасно стало. В мещёрском Олешье жила Офимкина мать, известная травница. Через неё с девкой связывался. Узнал, что неведомые люди пытали её о твоей судьбе. Сказала, умер без материнского молока. А я выкормил тебя овечьим. Настрого велела Офимка скрывать, что ты жив. Вот и скрывал до поры. Теперь пора наступила, сам распоряжайся своей судьбой.

Род молча смотрел на старика. Или опять не верил, или не находил слов.

Букал ушёл в дальний угол, открыл свой жреческий ларь, до коего чужого прикосновения не допускал, принёс тряпицу, бережно развернул на столе, протянул Роду ладанку на серебряной цепке. Род в неверных пальцах раскрыл её, увидел маленький кипарисовый крестик и перстень-печатку. На перстне различались две буквицы – глаголь и рцы. Юноша догадался: «Гюрята Рогович».

– Кто же эти ночные тати, что порешили моих родных?

Букал развёл руками.

– Не ведомо. Ни мне, ни самой Офимке. Хотя она передавала через мать, что с Суздальским князем у Гюряты несогласица вышла.

– Кто ж завладел батюшкиной вотчиной?

– Гюргий пожаловал её Кучке. Как слышно, Кучка теперь и владеет… – вздохнул Букал.

Род более ни о чём не спрашивал.

В тот вечер он против обыкновения не пошёл с волхвом на моляну к деревянному идолу Сварога. Старик молился один. Чего он просил у чёрного кузнеца?

Спозаранку Род отправился к речке Паже проверить морды, что ставил на судака. Новая речка – новая рыба. Вместо судака щука в плетёнке мечется – ни взад, ни вперёд. На старом месте щук было меньше, там рыба водилась породистее. Род набил суму, спустил ноги с крутого берега, пусть на солнце погреются после остуденевшей воды.

Шорох, стрёкот, рыбьи всплески… Родные звуки после трёхлетнего тарахтенья колёс по бревенчатой новгородской мостовой, гуда колоколов, гомона толпы. Он представил себе бесконечность съестных возов на Людогощей улице вблизи рыбных, мясных, овощных рядов. Откроешь косящатое слюдяное оконце, и через твою верхнюю светёлку по всем горницам Богомилова жилья текут луковые, говяжьи, стерляжьи запахи. Нет ни леса, ни реки. Он снова в этих хоромах. Но оконце его разбито. Исчез древний Богомилов сундук, на котором любил он рассматривать золотой змеец[34]  [34] ЗМЕЕЦ – узор.


[Закрыть] по чёрному глянцу. Горницы пусты. Исчезли с широких лавок ковры, затканные феями и лебедями, муравлёная[35]  [35] МУРАВЛЕНЫЙ – покрытый глазурью.


[Закрыть] посуда с поставцов. Чужие люди гуляют по переходам. Крадёжники! Нет хозяина. Все успели унести. Не единожды побывали. Не иначе, это бесхозный дом.

Род тряхнул головой, подхватил торбу с бьющейся рыбой, споро зашагал к новому Букалову убежищу.

– Отец, дозволь взять каюк. Хочу побывать в Сущёве.

– Все так, все так, – закивал седыми космами Букал. – Каюк-то бери. Новый выдолблю. Делом время скоротаю.

– Вот ещё! – возразил Род, – Я сберегу каюк. Узнаю все о своих родных и – обратно.

– Обратного хода тебе больше нет, Родислав, – излишне торжественно провозгласил Букал. – Ну да что ж – судьба!

До вечера он помогал своему питомцу приводить в порядок путевую одежду, готовил съестное в дорогу. Ночь беспокойно проворочался на полатях. А утром робко спросил:

– Разрешишь от беды уберечь?

Род знал его обычай, покорно присел на лавку. Волхв возложил руки на его чело.

– Заговариваю отрока Родислава, своего любезного молодца, от мужика-колдуна, от ворона-каркуна, от бабы-колдуньи, от сглаза старца и старицы, о сбережении в дороге крепко-накрепко, на всю жизнь. Кто с луга всю траву выщиплет и насытится, из реки воду выпьет и не взалкает, тот бы моё слово не превозмог, мой заговор не расторг. Кто из злых людей его обзорчит и опризорит, околдует и испрокудит, у того бы глаза изо лба выворотило в затылок, а моему любезному молодцу – путь и дороженька, доброе здоровье на разлуке всей.

Старик отряхнул ладони и вымыл руки.

– Ты так говоришь, будто навек со мною прощаешься, – расстроился Род.

– Навек не навек, а сердце подсказывает: прощаюсь! – неопределённо сказал Букал.

Род по-сыновнему крепко обнял старика:

– Все же чувствую – мы увидимся!

– Помоги, Сварог, – пробормотал волхв, когда юноша уже зашагал вглубь леса. Внезапно Букал побежал за ним. – Постой! Ещё чуть-чуть задержись, – Когда вновь сошлись, он велел: – Склони голову, – И едва слышно зашептал: – За дальними горами океан-море железное, на том море столб медный, на столбе пастух чугунный от земли до неба, от востока до запада завещает и заповедует своим детям – железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, свинцу, олову, серебру, золоту, каменьям, пращам и стрелам, борцам и кулачным бойцам: подите вы, железо, каменья и свинец, в сыру землю от отрока Родислава, а дерево – к берегу, а перья – в птицу, а птица – в небо, а клей – в рыбу, а рыба – в море, сокройтесь от отрока Родислава. И велит он топору, ножу, рогатине, кинжалу, пращам, стрелам, борцам и кулачным бойцам быть тихими, смирными. И велит не давать стреливать всякому ратоборцу из пращи, схватить у луков тетивы, бросить стрелы на землю. А будет тело отрока Родислава камнем и булатом, платье и шапка – кольчугой и шлемом. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень. А как под замком смычи крепки, так мои словеса крепки! – Выдохнув напряжение, волхв сказал: – Теперь все. Иди!

Род про себя отметил, что, провожая в Новгород, Букал от оружия его не заговаривал, только от беды. Теперь же будто на поле брани отправлял. И впервые холодно в груди стало, как у Аники-воина перед битвой с полчищами врагов.

Уже у самого подберезья Род обернулся. Хотя в голове держал мысль о скором возврате, сердце толкнуло бросить прощальный взгляд на Букалово новцо… Оно было пустым. Конечно, старик после заговора по своему обыкновению удалился мыть руки.

ДВОЕПУПИЕ.

1

О близости Красных сел свидетельствовало количество судов на реке. Оно резко возросло, когда лес на левом берегу исчез и остался лишь по правую руку, а слева потянулись бесконечные пойменные луга. Роду приходилось творить чудеса изворотливости, чтобы его скорлупочный каюк не попал под высокие борта парусной лойвы или спускавшихся вниз по течению длинных дощаников, гружёных насадов, коломенок, стругов.

А вот и справа вместо леса курные избы спрятались за глухими тынами, поднялись терема с высокими закоморами[36]  [36] ЗАКОМОРА – кровельное покрытие с дуговым очертанием.


[Закрыть], по дощатому настилу мужики катят берегом смоляные бочки, ведут в поводу ломовых коней с тяжкими возами, а вон и обрисованный Букалом Боровицкий холм обрывами спускается к реке. Острый конец вдаётся в неё многолюдным лабазным подолом и дубовым причалом. Над тесовыми и соломенными хребтами изб вознёс руку к небу бревенчатый христианский храм. А на Боровицком холме виднеется колокольня повыше. В Господине Великом Новгороде у волховского причала судов поболе, храмины повеличественнее. Однако и здешняя суета, как в потревоженном муравейнике, тоже полонит очи.

Род причалил к берегу, не доходя пристани. Нашёл местечко посвободней и потише и мёртвым узлом привязал свой каюк к прибрежной свае.

Выйдя на бережной настил, огляделся: куда направить стопы? В Сущёве травницу Офимку искать не след: по сведениям Букал а, она бежала оттуда после убийства семьи Гюряты да и не одно место переменила с тех пор.

И ещё важного не придумал Род: на кого оставить каюк? Не днём, так ночью уведут. Тут нужна надёжная сторожа. К кому обратиться? Сколько возьмут? А у него зашита в платье всего гривна кун[37]  [37] ГРИВНА, КУН, РЕЗАНЬ – Четверть гривны серебром; гривна – 25 кун или 50 резаней.


[Закрыть]. Хотя по новгородским ценам жеребца купить можно, а по здешним-то много ли?

– Впервой в наших палестинах? – прозвучал за спиной приятный мужской голос.

Род, оборотясь, увидел ничем особым не примечательного мужичка средних лет, одетого прилично, но просто. Скорее всего, торговец, не хозяин, а приказчик.

– Откуда же ты, такой симпатичный вьюнош?

– Издалека, – уклончиво сказал Род.

– Ну, видно, в твоём далёке подобного многолюдья не водится. А здесь чем не Вавилон? Вот тебя и ошеломило. И то сказать: гостей со всех волостей! Хвалынским морем везут товары персияне, аравийцы, даже индусы, Чермным морем – гречники[38]  [38] ГРЕЧНИКИ – греческие купцы.


[Закрыть]. Что с Волги попадает в нашу реку Мосткву…

– На Рязанщине её по-старому – Смородиной называют, – вставил Род.

– А у нас по-новому – Мостква! Гляди, мостков сколько! Малых и больших, постоянных и временных, – широко повёл рукой словоохотливый незнакомец. – Так вот от нас посуху, реками да Варяжским морем доходит товар до острова Готланда, до города Висби, там у наших свой храм и своя торговля.

– У наших, то есть у новгородцев? – прищурился Род.

Любитель прихвастнуть понимающе подмигнул.

– А ты, видать, бывалец!

– В Новгороде бывал, – сказал Род.

– Ну и здесь побывай, – гостеприимно распахнул руки незнакомец, будто все окрестности принадлежали ему.

Роду эта мешкотная болтовня стала в тягость. Он уж подумывал, как бы откланяться да идти своею дорогой, хотя дороги-то своей ещё и не знал. Не попытать ли всезнающего красносельца о здешних травницах да былицах-кудесницах? Решая, довериться ему или нет, он бросил взгляд на реку, и кровь прилила к груди.

– Каюк! – отчаянно возопил Род.

– Кому каюк? – спросил незнакомец.

– Мой каюк увели! Вон уже на середине реки… Это же мой каюк!

– Ах, паскуды! – искренне возмутился незнакомец. – Добро твоё там осталось?

Мужественный Род чуть не плакал от презрения к себе за нечаянное ротозейство.

– Да разве бы добро я оставил?

– А где же твоё добро?

– Что порт – все на мне, что кун – все в калите, – простосердечно признался Род.

– Ну тогда не беда, – успокоил знаток реки Мостквы, – Купишь новый каюк, отдашь гривну кун.

– У меня всего гривна кун, – опять-таки чистосердечно признался Род.

– В таком разе дозволь угостить тебя, – предложил незнакомец, – Вот сейчас поднимемся по улице Великой на площадь, там в харчевом ряду харчевни вдверяд стоят.

– Как звать-то тебя? – с отчаянья доверился ему Род.

– Я Дружинка Ильин, прозвищем Кисляк. А ты?

– Я Родислав Гюрятич, – Род впервые назвал своё непривычное истинное отчество с гордостью. Возможно, он был бы поосторожнее, ведь историю гибели Гюряты Роговича здесь многие могли знать. Да все мысли Рода занимала сейчас река, по которой зверобородый дневной тать угонял его каюк незнамо куда.

– О, Родислав Гюрятич! – восхищался между тем Дружинка Кисляк, – Весьма знатное имя! Полтора десятка лет тому, как правил у нас половиною Красных сел боярин Гюрята Рогович. Уж не родич ли твой?

– Отец! – не раздумывая, похвалился Род, все ещё скорбя об угнанном судне. Исчезновение каюка представлялось ему утерей единственной нити, связующей с Букаловым новцом. Людской мир – не лесной: гляди в оба! Однако, неприятности неприятностями, а следующие слова Дружинки заставили насторожиться.

– Вся семья Гюряты подверглась избою, – вслух размышлял Кисляк. – Стало быть, не вся? Каким же чудом ты спасся?

– Мал был. Не ведаю, – неохотно отозвался Род, все ещё переживая неудачу в свой первый день в Красных сёлах.

Они поднимались пыльной немощёной улицей. Её назвали Великой, видимо, не за длину, а за ширину. Площадь слышалась уже близко. За распахнутыми воротами во дворе мужики чинили телегу. Молодайки несли на коромыслах глиняные кувшины с водой и деревянные ведра.

Как-то странно Дружинка смотрел на Рода. Принял за самозванца? А, его дело. Много ли он знает о Гюряте Роговиче?

– Похож! – снова восхитился Кисляк. – Вот и усомнись, что сын!.. Нет, похож!

– Значит, ты лицезрел моего батюшку? – не поверил Род.

– Как тебя сейчас, – осклабился Дружинка.

– Кто его убил? Ночные тати? Крадёжники? – стал напрямую допрашивать Род. Этот с неба свалившийся первый встречный полюбился ему: ведь он знал отца!

– Тати? – усмехнулся Дружинка. – Разговоры были, что тати. Да разве шайка крадёжников взяла бы такой оплот, как боярская усадьба в Сущёве? Тут целый отряд нагрянул. Поговаривают: не княжеских ли кметей рук дело? Как не поверить? Меж князем Гюргием и боярином Гюрятой было немирье.

– А что ты ещё знаешь? – затаил дыхание Род.

На площади дымились костры, скворчали жаровни, котлы источали пар, желтели дубовыми боками в плетёных обручах куфы[39]  [39] КУФА – бочка.


[Закрыть], откуда длинными резными черпаками извлекалась тягучая патока.

– Патока с имбирём! Кружку просим, семь берём!..

Рядом продавец блинов поливал горячий круг маслом из глиняной бутыли и тонким слоем распределял по нему опару.

– Лей, кубышка! Поливай, кубышка! Не жалей хозяйского добришка!..

Дружинку прежде всего потянуло к квасному ряду. Он жадно опорожнил полжбана и сладостно перевёл дух.

– Любишь квасок! – отметил Род.

– Ох, люблю! И житный, и медвяный, и яблочный, и яшный. Пил бы, да живота мало. И сладкий, и чёрствый… – Дружинка махнул рукой и кинул ещё две векши на мокрый прилавок. – Не зря Кисляком прозвали, – признался он, снова выпив и решительно отойдя. – Как стал я квасом почаще рот полоскать и ежесубботне грудь попаривать – поверишь ли? – дышу гораздо свободнее.

– А ты меня в Сущёво сопроводишь? – спросил Род.

– Хы, – все ещё всматривался в него Дружинка. – Нет, а ведь как похож! И каким образом уцелел? Расскажи-ка…

– Не знаю, что рассказать, – опасаясь назвать Букала, вёл щекотливый разговор Род. – Оказался в муромских лесах. Добрые люди вырастили, поставили на ноги…

С холма по площади под стать вечерней заре полился малиновый перезвон. Его тут же поддержала колокольня у пристани.

– Вечерня кончилась, – отметил Кисляк. – Внизу – у Николы Мокрого, на площади – у Пятницы… Большой праздник завтра!

– Какой праздник? – полюбопытствовал Род.

– Как это ты не знаешь? – изумился Кисляк. – А Вздвиженье? Неужто не знаешь?

Род смутился. Ведь он и в самом деле не знал. Чем объяснить?

За спиной рыночные торговцы наперебой предлагали птичий товар: голубь и курица – 9 кун, утка, гусь, журавль или лебедь – по 30 резаней. Кисляк ко всему приценивался.

– Хочешь к празднику гуся купить? – спросил Род.

– Гуся в Рождество едят. Неужто не знаешь? – ещё более изумился Дружинка. – А во Вздвиженье… Ты скажи-ка мне вот что…

«Сейчас спросит, какой веры», – догадался Род. Сам-то ишь как истово перекрестился, заслышав звон. По новгородскому опыту Роду было известно: нетерпимы к «поганым язычникам» те христиане, что любят напоказ выставлять свою набожность.

– А почему такая большая глота[40]  [40] ГЛОТА – толпа.


[Закрыть] собралась перед храмом? – перебил он Дружинку, чтобы сменить разговор.

– Выход боярского семейства любят смотреть, – пояснил Кисляк. – Давай-ка и мы притиснемся ближе. – И он ловко заработал локтями.

Когда боярская челядь стала осаживать толпу перед выходом господина, Рода оттёрли от Дружинки и он потерял его из виду. Решил, что отыщет после, сосредоточил внимание на распахнутых церковных дверях.

– Ежели Гюргий на Боровицком холме, Кучка молится в своей церкви на Чистых прудах, – отмечала навалившаяся на плечо Рода розоволикая баба в цветастом повое, – а ежели князя нет, ездит показаться народу к Пятнице. Знай наших!

– Двоевластие, как двоепупие, – уродство, и только, – откликнулся мужик позади неё.

Толпа разом колыхнулась. На паперть вышел боярин Кучка. Род понял это по богатой одежде.

– Опашень-то на Степане Иваныче, как на князе, весь зол от, с низаным кружевом и нашивкою! – восхитилась только что судачившая возле Родова плеча баба.

Внимание юноши больше привлекало лицо боярина, нежели наряд. Густой волос не по возрасту сед. Скулы так выпирают, будто глаза кулаки показывают. Улыбка в редкой бороде – яркогубым рассветом в сквозном березняке. Боярин кланялся по сторонам, приветствуя народ.

Следом за ним выступала черноглазая смуглая красавица. Не в здешнем вкусе была её излишне сочная красота, как южный приторный плод, и навязчиво бросалась в глаза. Портил её ястребиный тяжёлый взор.

Похвалу круглолицей соседки Рода заслужил яркий летник боярыни:

– Гляди-ка, жёлтая камка, а прошвы на ней – аксамит багрян! Ай да Амелфа Тимофевна!

Род вдруг так и просиял. Последней из боярской семьи в сопровождении двух девушек вышла его Улита. Не сразу её и узнаешь! Девичий повенец на закатном солнце смотрится короной. Платье, как и на мачехе, из кармазиновой камки ярко-красного цвета. Лицо надменное, как в тот первый миг, когда она глянула на него в лесу, вскочив в облике русалки с полёглого бревна. Его уж не отпугнёт Улитина надменность. Он впился глазами в боярышню и вновь, как на Букаловой повети рядом с ней, ощутил своё счастье. Улита бесстрастно оглядывала толпу, пока их взоры не встретились. Внезапно она всем телом подалась вперёд, пристально всмотрелась, закусив нижнюю губу, потом степенно приблизилась к отцу и что-то истиха произнесла, лёгким кивком указав на стоящего невдалеке Рода. Боярин обратился к свите. К нему с удивительной лёгкостью подскочил грузный пучеглазый здоровяк и тоже глянул в толпу. Все это длилось мгновения, в течение коих к паперти подоспела белая на подбор шестерня. Она и увезла боярскую семью в сопровождении конной обережи.

Род стал искать Дружинку в редеющей толпе. Крепкая рука легла ему на плечо. За спиной стоял один из челядинцев боярина, которого он только что видел в оцеплении перед толпой.

– Пойдём, парень.

– Куда? – спросил Род.

– Куда велено, – был краткий ответ.

Ещё несколько вооружённых людей обступили его. Подвели осёдланного коня. Дружинка как в воду канул.

Пришлось повиноваться.

Конная группа, миновав несколько улиц, поскакала по торной дороге бором, потом полем, только что опроставшимся от сжатой ржи. Сверкнул багряными красками обрамлённый вётлами длинный пруд. А за ним – высокие хоромы, увенчанные красными, как опрокинутые сердца, закоморами, опоясанные крытыми гульбищами, окружённые сосновыми службами под тесовыми кровлями, погребами-медушами, голубницами со стайками птиц. Подъезжавшие всадники застали ещё боярскую шестерню, остановившуюся у распахнутых ворот. Прибывшая из церкви досточтимая семья прошла пешком через двор, к крыльцу не подкатывала, ибо, как позже узнал Род, это почиталось неприличным.