Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

10

Он очнулся в сумрачной одрине с широким ложем. Пригорюнившаяся Онтонья сидела на краю в его ногах. Окна были черны. В углу единственный светильник давал слишком мало света.

– Сбыслава, Сбышечка, – по-братски нежно позвал он.

Застывшая в раздумье полонянка встрепенулась.

– Очнулся, Славушка? – Она взяла со столика фиал. – Испей-ка…

– Что это? – подозрительно вгляделся он в белую жидкость.

Что лежит между желудком и кровью, – пояснила Бака. – Не бойся, так названо в Коране молоко. Помогает при отравлении алоэ и смолой в курильницах.

Род передёрнулся при мысли об угощениях Текусы, отогнул ворот рубахи, увидел тонкий шрам на груди слева.

– Погляди, что со мной сделала пиявица!

В его руках рубаха треснула и разошлась, грудь обнажилась широко.

– О, зубы Сарагури на твоей груди! – вскрикнула Онтонья. – Ведьма! Взгляни, что делает со мною и другими девами, – Она, словно перед подругой, обнажила девичью грудь в кровоподтёках. – А то возьмёт шалыгу[454]  [454] ШАЛЫГА – плеть, кнут.


[Закрыть] и… – Он увидел бок в синюшных полосах – не девушки, а зебры.

Пришла на память Ольда-варяжка. Её мучил изверг-атаман. Между Текусой и Невзором Род не находил ничего общего.

– Твоя мучительница от несчастья бесится, – сказал он Баке. – Представь, она до сих пор дева, невольная жена больного старика.

– Я тоже дева, – резко молвила Онтонья, – не кусаюсь, не дерусь… – Закрыв лицо руками, она продолжила сквозь всхлипы: – Срамного ничего не делаю.

Род приподнялся на одре, закутался в верблюжье одеяло и тихо произнёс:

– Дни грешницы Текусы сочтены. Да что там дни, часы!

Онтонья отёрла слезы, глянула испуганно:

– Откуда знаешь? – Род не ответил. Девушка подсела ближе, заговорила горячо: – Я хулю её, кляну, а ведь она мне жизнь спасла, когда вся Шарукань горела, детей бросали в пламя, над девами и жёнами насильничали прямо на земле средь бела дня прилюдно… Сама же, грешным делом, думаю порой: уж лучше тамошняя смерть, чем здешние страдания. И все же нынче мне мою мучительницу жаль.

– Мне тоже её жалко, – вздохнул Род. – Кого винить, что наши токи несогласные: мои её влекут, её же меня отталкивают. Надо бежать. Как? Надоумь, Онтонья.

Бака грустно покачала головой:

– Ты ничего не ведаешь. Нынче повечер гонец примчался из Этали, единственного города кукразов. Бедняжку Сарагурь едва привели в чувства. Оба вы, как мёртвые, лежали на подушках. Проклятый алойный дым вас уморил. Она велела отнести тебя сюда под мой призор, сама в крытых носилках поспешила во дворец. Хакану Чаушнару совсем худо. Того гляди, помрёт. А смерть его – нам всем погибель. Мои подружки Куль и Илека изошли слезами. Со смертью хакана-мужа первой жене его, прекрасной Сарагурь, грозит сожженье вместе с ним, а нам, её служанкам, заклание.

– О Господи! – воскликнул Род. – Что с ним случилось? Чем болен?

– Старостью, – поникла Бака, – За девяносто лет ему. Нет силы дольше жить.

В одрине воцарилось долгое молчание.

Девушка покопошилась в недрах своего платья и извлекла маленький предмет.

– Возьми-ка перстень. Был зашит в твоей одежде.

– О, милая! – обрадовался Род. – Вот помозибо! Вот благодарствую! Это перстень моего отца. – Но тут же он помрачнел: – Ты знаешь, на моей груди нет материнского креста. Маленький такой из кипарисового дерева. Входил с царицей трапезничать, крест был, сейчас щупаю – нету.

Онтонья развела руками.

– Когда укладывала тебя на одре, ни цепки, ни гайтана на твоей шее не было. Постой, – вдруг вспомнила она, – из кулака у Сарагури, я видела, свисала тонкая серебряная цепка.

– Текуса, стало быть, к тому ж воровка! – простонал Род.

– Не огорчайся, – успокоила Онтонья. – Взяла как амулет на память. Не отдаст – я у неё выкраду. Конечно, коли будем живы.

Род попросил:

– Принеси одеться. Постараюсь, чтобы все остались живы. Поставлю на ноги хакана. Как к нему добраться?

– Ты? – удивилась девушка. – Не хвастайся, безумец! Тут старейшие жрецы бессильны, а ты… Уж опочинься[455]  [455] ОПОЧИНУТЬСЯ – лечь спать.


[Закрыть] лучше.

Род послушно лёг, однако произнёс:

– Утром называла ведальцем, теперь не веришь. Меня тревожит страшная судьба в твоих очах. Сварог свидетель, я хотел помочь.

Онтонья молча вышла. Принесла одежду.

– Облачайся. Попытаюсь провести тебя к царице.

Род встрепенулся:

– Поверила?

Сбыслава развела руками:

– Бежать с острова нельзя. Окажешься удачливым – спасёмся. Вылжешь – погибнешь с нами.

– А ведь я в Колтеске был, когда тебя украли, – как сестрой залюбовался ею Род.

Бака внезапно бросилась ему на грудь и разрыдалась.

– Домой хочу-у-у-у!

Он успокаивающе гладил её голову.

Царицына служанка резко вышла. За дверью зазвучал её высокий голос:

– Белендшер! Ануширван!

Вскоре кыпчак-охраныш заглянул в одрину и, увидев, что Род вполне опрянулся, любезно пригласил:

– Носилки ждут!

Для Баки носилок не было. Род попусту настаивал, что сам пойдёт пешком, а девушку должны нести. Она велела не перечить: целитель может быть доставлен только скрытно, в большой тайне. Носильщиками были кыпчак, которого здесь звали Белендшером, и кукраз Ануширван, что первый столкнулся с Родом при морском купании. Закрытые носилки покачивались яликом на воздушных волнах. Порою ветер приотдёргивал завесу, и несомый видел сначала редколесье, посинённое луной, затем бескрышные и безоконные дома из глины с плотно закрытыми дверьми. Унылый город! Площади и царского дворца не удалось увидеть – ветер стих.

Носилки замерли. Послышалось кукразское кудахтанье, и строгий голос Баки ответствовал на том же языке. Носилки тронулись в дальнейший путь. Он был недолог. Рода выпустили в сводчатой палате из кирпича. Факел в руке кукраза освещал красные стены.

– Сюда, – велела Бака, открывая дверь.

Лестница вела наверх.

Из носильщиков Ануширван и Белендшер вновь стали охранышами, плотно шли бок о бок. Бака исчезла во внутренних покоях, приказав ждать. Изрядно времени прошло, пока она явилась и повелела Роду следовать за ней.

В тесном покое пахло благовониями. При двух светильниках приняла гостя царица Сарагурь в темных шёлковых одеждах. Лицо искажено страхом. Ничего общего с Текусой. Краше в гроб кладут.

– Ты… простишься со мной все-таки? – как бы не веря себе, произнесла она. – Бака, оставь нас, – Когда девушка вышла, она упала ему в ноги. – Ро-о-од, прости за все!

Он её поднял как пушинку.

– Не впадай в страх, царица. Стой крепче на ногах. – Он возложил руки на её чело.

Текуса вздрогнула всем телом и отпрянула:

– Что это? Весь страх пропал. Волоски молний из твоих ладоней пронзили мою голову.

– Доверь мне умирающего старика, Текуса, – попросил Род.

Она сложила руки, как правоверная в молитве.

– О тяжкий грех на мою душу! Я чуть не уничтожила, преступно обольщала, мучила великого шамана. И ты меня не покарал!

– За что ж тебя карать? – участливо прервал Текусу Род, – Тобою двигала любовь ну и… отчаянье. Не ведала ведь, что творила.

– Нет, ведала. А этой ночью ужаснулась. Ты сквозь годы прозрел мою судьбу… Костер! Он дышит на меня. Его огонь уже во мне. – Текуса закрыла лицо руками, – Нет спасения!

Род бережно коснулся её дрожащих плеч.

– Спасенье, может быть, и есть. Я попытаюсь. Сперва верни мой крест.

Текуса, высвободившись, отбежала в тёмный угол, порылась в головах одра, где до его прихода бодрствовала в ночи.

– Возьми свой христианский талисман. Ещё раз прости безумную воровку.

Он принял материнскую реликвию, надел.

– Теперь веди.

– Нет. – Текуса стала перед дверью, растопырив руки. – Там злой надим[456]  [456] НАДИМ – приближённый царя.


[Закрыть]. В нем вместо сердца бьётся клубок змей. Не вылечишь царя, погибнешь. Великий жрец Хамлидш уже лишился жизни. Бессильны оказались его чары. Чаушнар даже не разомкнул очей. Я лучше тут с тобой прощусь. Как тебя спасти? Ума не приложу. Дворец уже моя тюрьма. Проклятый Семендер!

Взяв её за руки, Род молвил не без гнева:

– Мы теряем время!

За дверьми одрины ждала Онтонья. Втроём пошли по переходам. Вот половина царицына сменилась половиной царской, потому что Сарагурь и её спутников не сразу пропустила стража.

– Царица во дворце уже почти не властвует, – шепнула Бака.

В большой палате на высоком ложе, вспененном обильем покрывал, не видно было умирающего. Один светильник в изголовье едва разгонял тьму. Чуть-чуть поодаль в железном кресле сидел масластый длиннолицый кукраз, свесив смоляные космы. Он в терпеливом ожидании смотрел на ложе. Взгляд на вошедших был тяжёл.

– Вот Семендер, – шепнула Бака.

Надим с царицей говорили неприязненно. Почти что властелин в конце концов взмахнул рукой и отвернулся.

– Он в тебя не верит, – шепнула Бака. – Он обещает тебе смерть.

Целитель подошёл к одру.

– Прибавьте свету, – попросил Род по-кыпчакски.

Внесли второй светильник.

На ложе в пене покрывал желтели мощи. Жизнь в них едва теплилась. Род отыскал невесомую костлявую руку, потом нащупал другую.

– Выйдите все!

Вышла только Бака.

– Надим не хочет покидать царя. Я тоже не покину, – твёрдо вымолвила Сарагурь.

– Отойдите от одра подальше, – велел Род.

Главный царедворец и царица отошли.

Смертный холод из обтянутых пергаментом костей проникал в тело целителя сквозь пальцы, державшие почти безжизненные кисти долгожителя. Пришлось великой волей призвать всю внутреннюю теплоту, чтобы противостоять этому холоду. Почуяв свою победу, Род огласил ложню страшным голосом:

– Призываю тебя, могучий Од![457]  [457] ОД – невесомое вещество, сила, магнетизм.


[Закрыть] Взываю к тебе, великан Од иль! Пусть сила силу нудит. Пусть сила под пнём клубом бьётся. Красные муравьи, кровавые капли! Под магнитовым камнем сила магнитова… – Род понимал, что иссохшее дерево, лежащее перед ним, вот-вот будет сломлено смертью. Хоть бы чудом удалось влить в него свежие соки, размягчить старую древесину, вернуть ей упругость. Гибкое легко гнётся, да трудно ломится. Руки волхва-целителя плавно передвигались с седого черепа к утлой груди, с острых плеч к мягким запястьям, голос звучал внушительнее: – Через силу и конь не прянет, я пряну! Огонь силу взял, я отдам! Слабейший из сильнейших сильнее сильнейшего из слабейших. Чья сила, того и воля. Беру под силки! Пусть в больного сила войдёт, пот в пот, кровь в кровь. Нивка, нивка, возьми мою силку! Я мощный, дюжий, крепкий, здоровый, властный… Могу! Могу!

Чаушнар разжал веки, мутно глянул в глаза творящего заклинания, сухие пальцы нетерпеливо перебирали покровы ложа.

– У комаришка – силишка, у цыплёнка – силёнка, – кричал тем временем Род. – У меня, великанища, – силища! Сила по силе, осилишь. Сила не под силу, осядешь…

Царь сел на своём одре.

Из угла рокотнул затравленный рык Семендера. Из другого угла – горличий вскрик Сарагури.

– Вся сила в накале! – неистово возглашал целитель. – Куй, пока кипит, куй, пока кипит!.. Размогшийся, возмогай!

– Подайте халат! – властно пропищал царь.

Что за шум тут поднялся! Едва державшийся на ногах Род ещё видел затуманенным взором, как Чаушнар в солнечном халате выпущенным из заточения скакуном бегал по одрине, плюхнулся в железное кресло, где только что сидел Семендер, вновь вскочил, что-то резко приказывал, на кого-то крикливо гневался…

Бака? Нет, нет, И лека выводила целителя из царской опочивальни. И едва вывела, подошёл Белендшер:

– Позволь отереть пот с твоего лица, господин…

Влажное потирало закрыло уста и ноздри. Род непроизвольно вдохнул эту терпкую влажность. Миг… и явь уступила место глубочайшему сну.

11

Княжеский поезд мчался по дресвяной дороге сквозь болотные топи, лесные дебри через Новгород-Северский в землю вятичей и далее в суздальские края. В наглухо закрытой карети о двух занавешенных слюдяных оконцах сидели в мягких подушках колени в колени лицо к лицу Улита с Лиляной.

– Не борозди горючими слезами свои наливные щёчки, государыня моя милая, – советовала Лиляна. – Все в руках Божиих.

– Молилась нощно и денно, – размазывала по лицу горе Улита душистым кружевным лепестом. – Бог грешницу не слышит. Тиран ревнивый, половецкая образина, предательски отдал в рабство источник жизни моего сердца, опору моей души…

– Гюргий едва не проклял сына, когда Андрей покинул его, – несколько изменила стезю беседы Лиляна, – Уцепился за свой Остерский Городец, как тонущий за травинку. Победители ждут, когда побитый унесёт ноги, а тот юлит лисичкой со скалочкой. Каково Андрею плавать в позоре? Разумно настропалился к дому.

– Разу-у-умно! – простонала Улита. – Теперь я до гробовой доски не увижу своего света. На юге, на границе Дикой Степи, он все-таки был ближе, а на севере…

– Вспомни, как он в Москов к тебе из дальних далей снегом на голову упал, – жарко зашептала Лиляна, – ещё при жизни твоего батюшки, царство ему небесное.

– Слушай, слушай, – в свою очередь зашептала княгиня своей наперстнице, – Андрей-то перед самым отъездом угадай, о чём завёл со мной речь будто бы ненароком? О монастыре!

– Вевея, подколодная змея, ловко же проползла в последнюю твою тайну, – тяжело вздохнула Лиляна, – Это я о придумке с Агапитом-лечцом.

– Детей после этого отобрал, Граню и Гюрю, – вновь залилась слезами княгиня. – Сказывают, галичанку проклятую тщетно звал во Владимир. Разлучница пока затаилась в Галиче.

– Что же Яким проглотил язык? – рассердилась Лиляна.

– Тише! – насторожилась Улита. – Возатай может услышать. Всюду теперь за мной уши да глаза. А Яким себя бережёт для крайности. Ведь Андрей источает молнии. Будущее может стать страшней нынешнего.

Женщины замолчали. Род, находясь вплотную, сколько желал, прикасался к ним, они этого не чувствовали.

– Потерпи, лебёдушка Улита, – обняла Лиляна госпожу-подругу. – Грянет счастье, принесёт судьба жисточку твоего с юга к северу…

– Нет, – княгиня высвободилась, ненастно потемнев лицом. – Сердце-вещун без обиняков твердит: странные чужие люди унесут свет мой на юг, на юг и дальше на юг в дальние незнаемые страны. И не увижу света моего я больше никогда. Разве что на самом склоне жизни он осветит меня чуть-чуть…

Раненный таким провидением, Род выскользнул из мира движущегося княжого поезда и с превеликой тяжестью вновь ощутил свои телесные вериги.

Открыл глаза, увидел Белендшера.

– Проснулся, господин? – спросил бритоголовый половец. – Ай, как хорошо!

– Зачем ты усыпил меня своей вонючей тряпкой? – рассердился Род.

Все члены его ныли от непреодолимой слабости.

– Царица приказала усыпить тебя и тайно принести сюда, – виновато опустил голову кыпчак. – Надиму Семендеру очень не понравилось, что ты отнял у Смерти царскую особу Чаушнара. Опасность велика. Сейчас царица ищет место, где тебя скрыть.

Сиделка Белендшер принёс большую миску мадиры[458]  [458] МАДИРА – суп из кислого молока.


[Закрыть]:

– Немножко подкрепись.

Род после омовения и одеванья полюбопытствовал за трапезой:

– Скажи, почему вы с Ануширваном обриты наголо? Из-за жары?

– Жара тут ни при чём, – ответил Белендшер. – В стране кукразов волосы достойны украшать лишь головы господ. Я – раб.

– А почему царица, царь, его надим сидят в железных креслах?

– Железо говорит о твёрдой власти. Оружие – о силе…

– Вестимо, – согласился Род. – А почему Ануширван, и ты, и даже сам надим такие краснокожие?

– Ха, – усмехнулся Белендшер. – Смешной обычай у кукразов: мужчины обладают красной кожей. Натираются червеницей[459]  [459] ЧЕРВЕНИЦА – красильное растение.


[Закрыть], и только.

Рода радовало, что снотворное не оставило по пробуждении дурного действия, влило как будто даже бодрость. Иначе он был бы более расслаблен, передав львиную долю своей силы Чаушнару.

– Чем ты так быстро усыпил меня, а, Белендшер?

– Бандж, – отвечал кыпчак. – Снадобье из листьев индийской конопли и белены. Сильное снотворное.

Его используют… Постой-ка, господин, мы не одни в доме! – Он взял свой креноватый нож и вышел из одрины.

Род слышал лёгкий стук, как будто ветром колыхнуло ставню. Он знал: на окнах дома висели деревянные решётки ставень. Он был уверен: Белендшер вот-вот вернётся. Тишина все длилась… Вдруг – громкий разговор… Он уловил несколько кукразских слов, уже знакомых: кубба[460]  [460] КУББА – дом.


[Закрыть], бабунди[461]  [461] БАБУНДИ – название.


[Закрыть], хисме[462]  [462] ХИСМЕ – имя.


[Закрыть]… Никакого смысла не открыли эти выуженные из непонятной речи отдельные слова. Их прервал голос Белендшера по-кыпчакски:

– Шакал-предатель!

Род поспешил на шум. И опоздал. Раздался истошный крик. Что-то упало…

В большой палате с железным креслом, где в первый день он принят был Текусой, горел у входа один светильник. На полу лежал Ануширван. Белая ковровая дорожка из овечьей шерсти под ним краснела на глазах… Над павшим возвышался Белендшер, уже отбросивший свой нож.

– О Боже! – воскликнул Род по-русски. – Ты что… ты почему его убил?

Белендшер, мутно глядя на вошедшего, молчал. Он не уразумел вопроса. Род заметил, что половчин слегка покачивается. И вот он рухнул, как поверженный кумир. Род бросился к нему, рванул халат. На животе зияла косая рана, из неё струились внутренности.

– Друг, – прохрипел несчастный по-кыпчакски. – Чаушнара нет. После твоих чар… он, как сайгак, побегал и упал. Испустил дух. Царица в лапах Семендера… Надим велит тебя убить. Прислал Ануширвана… Я помешал… Беги! Сюда придут… На площади у ашханы араб Абу Хамид… спасёт… Он… только он… О, тьма!

Белендшер вытянулся и застыл навеки.

Род подошёл к окну, выбил оконницу со ставней. В палату хлынул ранний синий свет. Светильник стал почти не виден. Утренняя свежесть вытеснила кровавый запах. Род вышел в сад, обвёл тоскливым взором чужие, незнакомые деревья. У глиняной куфы с остатками зелёной дождевницы увидел заступ. Под деревом с оскомными плодами, похожими то ли на вишню, то ли на сливу, вырыл яму. Два трупа рядышком легли в могилу. Род не вернулся в дом, а вышел на дорогу.

Сельга скоро кончилась. Колючая сухая степь внушала Роду: мы чужие! Вот мазанки подградья. Чужесть, пыль, как в Шарукани. А народ уже бежит спросонок. Краснотелые мужчины в грубых одеждах из портяной[463]  [463] ПОРТЯНАЯ – грубая, пеньковая, посконая.


[Закрыть] ткани, с топорами, креноватыми ножами и мечами у поясов. Женщины, укутанные в бисерные понки – одна рука свободна, – с бронзовыми, медными коробочками и ножами на груди. Род усвоил одно слово на кукразском языке.

– Куда? – остановил он двух бегущих.

– Майдан, майдан, – ответили они.

Понял, что на площадь.

И в самом деле площадь гудела, как киевское вече в день убийства Игоря Ольговича.

Перед глазами Рода колыхалась зелёная чалма. Её владелец повысматривал в толпе кого-то и оглянулся. Смуглое округлое лицо с большими черными глазами, с ухоженной черно-серебряной бородкой. Глаза при виде Рода оживились.

– Клянусь Аллахом, ты русич, – произнёс он чисто по-славянски, мягким, сладким голосом. – Ты хочешь посмотреть на погребение?

По выговору обладатель дорогой чалмы живал, скорее всего, в Суздале, нежели в Киеве.

– Бывал в моих краях, мудрейший? – спросил Род.

– Ростов, Владимир, Ярославль, – охотно перечислил путешественник. – Будь на то воля всевышнего Аллаха, посетил бы Новгород Великий, но… Что ж мы тут увидим? Взойдём на кровлю вот этой ашханы, – указал он на ближайший белокирпичный дом. И Род при этом вспомнил Белендшера, говорившего об ашхане на площади.

– Араб, тебя зовут Абу Хамид? – на всякий случай спросил он.

Вот я перед тобой, – ответил незнакомец. – Абу Хамид ал-Гаранти к твоим услугам. Араб я иберийский[464]  [464] ИБЕРИЯ – древнее название Испании.


[Закрыть], родом из Гранады. Ты о такой земле не ведаешь?

Соль в Киеве, я слышал, иберийская, – припомнил Род. – Ещё вкушал у князя иберийские ветры, пирожки такие сладкие.

Абу Хамид невольно улыбнулся:

– Где тебе хорошо знать мою страну? Один Аллах все знает лучше всех, ибо он самый мудрый, самый могущественный и щедрый, самый снисходительный и милосердный.

Тем временем хозяин ашханы открыл им вход наверх. Они взошли на кровлю.

Перед белокирпичной двухпрясельной[465]  [465] ДВУХПРЯСЕЛЬНЫЙ – двухэтажный.


[Закрыть] громадою дворца сияли позолотой два широкоплечие болвана. Между ними на четырёх столбах высилась ладья с маленьким срубом у кормы. Посреди ладьи старуха в чёрном устилала стёгаными покрывалами, подушками из греческой парчи широкую скамью.

– Ядшудш, Мадшудш, – сказал араб, указывая на болванов. – Ангел Смерти, – кивнул он в сторону старухи.

По сторонам стояли два помоста. На одном сидели девять человек в белых одеждах.

– Девять судей Эталя, столицы всех кукразов, – пояснил Абу Хамид.

О другом помосте с затейливой хороминкой из свежего пластья он не сказал пока ни слова.

Уныло зазвучали длинные сопелки в устах гудцов. С дворцового крыльца стало спускаться шествие. В центре его над головами плыли высокие носилки. На них лежал вчерашний возвращенник к столь недолгой жизни. Он был в блестящих сапогах, в парчовом подпоясанном кафтане с золотыми пуговицами, в собольей шапке. Его подняли на ладью и положили на стёганое покрывало, обрамив подушками. К одру покойного принесли мёд, плоды, травы благовонные, хлеб, мясо, лук. Оружие – налучье, колчан со стрелами и обоюдоострый меч – сложили в изголовье. Тут же внесли собаку, раскроили надвое и бросили в ладью, ввели по паре коней, коров и, изрубив мечами, оставили в ладье. В придачу к ним зарезали петуха с курицей.

– Призываю Аллаха и его ангелов в свидетели, я на такое варварство взираю, как и ты, впервые, – обратился к Роду Абу Хамид. – Конечно, пересказывали мне весь этот обряд кукразов не единожды, а вот воочию узреть не доводилось.

– Вон, вон! – перебил Род. – Куда они пошли?

Он углядел, когда Текуса отделилась от процессии и поднялась на тот, второй помост с затейливой хороминкой. След в след за ней шёл Семендер. Они вошли в чертог.

– Ах, – сморщился араб, – дикий обряд совокупления. Сейчас преемник Чаушнара возляжет с овдовевшею царицей и скажет: «Если б ты не сделала сего, то кто бы посетил тебя?»

– Чего… сего? – не справился с дыханьем Род.

– Ну, перед тем её же спрашивали: «Хочешь умереть с ним?» То есть с мужем. Она сказала: «Да!» Вестимо, против воли.

– О, Сарагурь! – вырвалось из самой души Рода.

Он с горечью подумал, что Семендер дождался своего.

– Бедняжка Сарагурь надеялась на твою помощь, – прямо в ухо прожурчал Абу Хамид, – Ты чародей! Однако не рассчитал по молодости: слишком много влил своей силы в немощное тело сразу. Старик просто не выдержал…

Между тем поникшая Текуса и довольный Семендер сошли с помоста. Царицу подвели к чему-то сделанному наподобие колодезного сруба. Она стала на руки мужчин и заглянула в сруб. Старуха Ангел Смерти подошла и трубно вопросила по-кукразски. Тут же перевёл Абу Хамид:

– Что видишь?

Надтреснутым металлом прозвучал ответ Текусы:

– Вижу здесь отца и мать свою.

Её спустили с рук и снова подняли. Опять тот же вопрос. Она ответила:

– Теперь я вижу всех своих умерших родственников.

Её спустили и подняли в третий раз.

– О! – мучительно воскликнула она. – Там господин мой. Он сидит в раю, прекрасном и цветущем. С ним мужи и юноши. Он призывает: пустите меня к нему.

Вот возвели царицу на ладью. С ней вместе взошли Куль, Бака и Илека. Ангел Смерти сопровождала их. Вот Сарагурь сняла с себя запястье и отдала старухе. Сняв кольца с ног, она вручила их своим прислужницам.

– Теперь девицы, её служанки, стали дочерьми Ангела Смерти, – пояснил араб.

Шестеро мужчин, взошедших на ладью, звеня щитами, палицами, подали царице чашку меду. Она выпила. Абу Хамид сказал:

– Напиток – знак прощания со всеми её милыми.

Старуха торопила Сарагурь допить мёд, толкала к срубу на корме.

Тем временем мужчины, выхватив ножи, зарезали Илеку, Баку, Куль и уложили в ногах умершего царя.

Род крепко сомкнул вежды, закрыл уши, чтобы не видеть, не слышать этого.

– Страдалица царица не хочет входить в предсмертный свой покой, – передавал Абу Хамид. – Она всунула голову меж срубом и ладьёй.

Род открыл глаза. Старуха схватила за голову обречённую, втолкнула в сруб и вошла с нею. Тут мужчины оглушительно забили палицами в щиты, как и барабаны. Однако крик Текусы превзошёл гром палиц.

Рода трясло как в лихоманке.

– Ужель старуха её убьёт?

– Нет, – покачал чалмой Абу Хамид. – Бедняжка Сарагурь кричит в предчувствии ужасного, что с нею сотворят сейчас.

Все шестеро мужчин поочерёдно побывали в срубе…

– Для чего? – не догадался Род.

– О варварство! – Араб прижал к груди ладони, – Эти шестеро вслед за надимом продолжили чудовищный обряд совокупления.

В конце концов царицу вынесли из сруба и положи ли возле мёртвого царя. Двое взяли её руки, двое схватили ноги. Старуха Ангел Смерти надела ей петлю на шею и подала верёвку двум оставшимся мужчинам.

– Сейчас её убьют, потом сожгут, – сказал араб.

Род устремился к краю плоской кровли:

– Я должен помешать!

– Клянусь Аллахом, ты не помешаешь, – держал его Абу Хамид за край одежды.

Род легко вырвался. Им овладело безумное стремленье спрыгнуть с крыши на головы толпы, продраться сквозь неё к страшной ладье, отнять жертву у зверей и разметать костёр. Толпа ревела.

– Ух-ух-ух-у-у-ух! – победно перекрыл её совиный клич лесовика.

Кое-чьи головы глянули вверх. За спиной Рода прозвучал голос:

– Не гаси чужого костра!

Заповедь Букала! Доподлинно, ну слово в слово, как по волшебному наитию, её воспроизвёл Абу Хамид.

Род замер, покорившись, у края кровли. Он видел, как старуха, выхватив широкий нож, вонзила его в бок Текусы и выдернула, как в это время мужские руки тянули вервие, как обнажённый Семендер взял в одну руку полено, зажёг его, пошёл задом к ладье, держась другой рукой за тайные уды, и быстро воспламенил хворост под ладьёй… Ангела Смерти с её помощниками уже не было вверху. Все девятеро судей, сбежав с помоста, начали кидать в костёр горящие отрубки. И вот все запылало – ладья, сруб, тело Чаушнара и царицы и все, бывшее в ладье. Дул ветер, пламя расширялось…

Абу Хамид затормошил своего нового знакомца:

– Хозяин ашханы сказал: люди Семендера идут сюда… тебя убить. Должно быть, ты был узнан на краю кровли кем-то из толпы. Во имя Аллаха поторопимся! Идём!

«Спасёт… он… только он», – вспомнилось предсмертное хрипенье Белендшера. Род не сопротивлялся, быстро ведомый за руку.

– Ты знал, араб, царицына кыпчака, что звали Белендшером? – спросил он.

– Клянусь Аллахом, я не знал такого, – мотал чалмой ал-Гаранти. – Бедняжка Сарагурь по смерти Чаушнара дала мне о тебе подробнейшие наставления. Тебя искали мои люди. А кто этот кыпчак? Друг, враг?

Род не ответил. Его мысли всецело занимал заве! Букала. Ужель вся жизнь так тонко предопределена? Зачем тогда искусство волхвования? Чтоб только знать или суметь предотвратить? Жестокая судьба жестокой Сарагури! Но Бака, Сбышечка, Онтонья! Душа и сердце – воск и мёд!..

У ашханы араба с его спутником и верными людьми вдруг окружили слуги Семендера. Завязалась драка. Один из семендеровцев пробился к Роду и Абу Хамиду. Араб закрыл глаза, переменясь в лице. Нет, креноватый нож стремился не к нему, а к горлу Рода. Из сжатого запястья пылкого убийцы хлынула кровь, как сок из стебля кукурузы. Вторым приёмом Род поднял ревущего и выбросил из плотного кольца абухамидовых телохранителей. Ошеломлённые кукразы отошли. Они послали за подмогой. Толпа лишь наблюдала, не вмешивалась. Видимо, народ Эталя, не очень-то радел о Семендере.

Рода и его спасителя-араба быстро понесли к берегу в роскошном паланкине.

– Ты сильный человек! – сказал ал-Гаранти.

Род не ответил.

– Я слышал, что кукразы едят крупное жёлтое зерно, неведомое в здешнем мире, – продолжал араб, надеясь отвлечь спутника от только что увиденного, – Они зовут его кукруза. Кука, или кика, – белояровая пшеница, руза – русская. При чём тут белояровая? Почему русская? У вас ведь таких зёрен нет. Ну а себя зовут кукразами. Странный народ! После набега на Шарукань опомнившиеся кыпчаки вытеснили его на острова. Я думаю, недолговечна судьба кукразов.

Род продолжал молчать, оцепенев. Лишь когда взошли на лойву с зелёными косыми парусами и головой дракона на носу, он подозрительно спросил:

– Куда меня везёшь?

– Подальше от опасностей, клянусь Аллахом, – пробормотал Абу Хамид.

– Мне нужно в землю вятичей. Владимир, Ярославль, Ростов, – называл Род знакомые арабу города.

Ал-Гаранти поспешно закивал чалмой: дескать, туда, туда. Однако на сей раз Аллахом не поклялся.

Они сидели в деревянной келье у кормы. Служитель внёс еду. Хозяин угощал спасённого гостя и развлекал беседой:

– Я удивлю тебя: Булгар – дорогой город, а товары на базаре ой как дёшевы! Взял горностаевую шубу за бесценок. Правда, шуба лёгкая, мех более для красоты, чем для тепла. В Индии её цена до тысячи динаров, в Марокко двести пятьдесят, а тут… Да ты меня не слушаешь?

Сухие губы Рода, ещё не тронувшего ароматных яств, шептали одно имя в трёх звучаниях:

– Сбыслава… Онтонья… Бака…

– Не вспоминай о виденном, – сложил ладони Абу Хамид, – Наслаждайся продолженьем жизни, что даровал Аллах. Ты знаешь, – перебил он сам себя, – меня в Булгаре привлекали не товары. Мне захотелось воочию узреть необычно краткий день в холодное время года и необычно краткую ночь в жаркое. Я был у реки Камы. Надел три шубы, одна подбита мехом. На ноги – обувь шерстяную, поверх неё – холщовую, а ещё сверху – бургали, из конской кожи сапоги, внизу на волчьей шкуре. Я умывался у огня тёплой водой, и она тут же замерзала. Я выдирал из бороды льдинки, а то, что тычет из носу, замерзало на усах. Из-за множества одежд я был не в состоянии залезть в телегу без колёс с высокими бортами, спутники меня подсаживали… Ты не слушаешь?

– Когда мы минем Волгу, войдём в Оку? – сгорал от нетерпенья Род.

– Итиль, Ока, чужая, ведомая даль, – кивал чалмой Абу Хамид, – Я достиг Йуры[466]  [466] ЙУРА – Югра, земля по обоим склонам Северного Урала и в низовьях Оби.


[Закрыть], страны дикого народа. Солнце там летом не заходит сорок дней, а зимой ночь столь же длинна. Их купцы несут товар в условленное место и кладут каждый своё отдельно. Поставив знак, уходят. Вернувшись, обнаруживаю! рядом тот товар, который нужен их стране. Берут, если согласны, а нет – уносят свой. Обману не бывает. И войн йугурты не ведут. Нет у них животных, ни вьючных и ни верховых. Лес, всюду лес, где много мёда и соболей, коих они едят. Дорог у них не сыщешь, всюду снег. Для путешествия они обстругивают длинные доски – верхний конец приподнят, а посередине место, чтоб ставить ногу, привязывая её ремнями. От обеих досок – длинный ремень, как конские поводья. Его держат в левой руке, а в правой палку в человечий рост. Внизу у этой палки нечто вроде шара из ткани, туго набиваемого шерстью. Шар – в человечью голову, но лёгкий. Упершись палкой в снег, отталкиваются позади и быстро двигаются по снегу. Если б не такие доски, там бы не пройти. Снег там вроде песка, не слёживается совсем…

Далее Род ничего не слышал.

Ему казалось, он тут же открыл глаза. Так только казалось. В пузырчатом оконце кельи была тьма. На колеблющемся прибранном столе горел и колебался светец в широкой чаше с маслом. Род проснулся на жёстком травяном матрасе. Напротив на одре храпел Абу Хамид. Они взошли на лойву в полдень, значит, Род спал долго. Спал без сновидений, как мертвец. Вскочив, он выбежал на палубу. Закинул голову. Серебряная гривна луны лежала на дне неба. В первый миг насторожило, что не увидел берегов. Значит, лойва продолжала идти морем, не проникла в Танаис, чтобы после на катках достичь Итили – Волги. В следующий миг в душе его подняло бурю расположенье звёзд. Арабы-моряки в чалмах не обращали на него внимания. Опрометью ворвавшись в келью, он растолкал Абу Хамида.