Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

3

На этот раз кони мчались на юг в сторону прямо противную той, что сулила Роду свободу. Тугоркан, окружённый свитой, тащился далеко позади в кожаной колымаге, прижав лодыги к кошме. Итларь с Родом борзо опередили хана.

– Что ты думаешь о моём отце? – спросил ханич, когда они остались в степи одни.

– Чтобы узнать человека, мне нужно в его глаза заглянуть, – отвечал пленник. – Живу у вас больше года, а видел твоего отца дважды. Единожды в ханской веже, будучи посланным Беренди. А вдругожды под открытым небом, когда показывал ему нового коня, своего объездка[203]  [203] ОБЪЕЗДОК – только что объезженный конь.


[Закрыть]. Оба раза видел не глаза – щёлки.

Итларь тяжело вздохнул и переменил разговор:

– Шарукань – большой город, можно сказать, столица кыпчаков. Вот перебредём Дон, встретим две речки – Уру-Сал и Кара-Сал. При их слиянии – Шарукань.

– Знаю, – перебил Род. – Новгородский волхв, мой учитель, был в Шарукани. Он рассказывал: этот город давным-давно основал хан Осень.

– Верно! – подхватил ханич. – А знаешь, их было два брата, два половецких великих мужа – Гергень и Осень. Оба назвали своих сыновей Аепами. Дочь одного Аепы взял в жены ваш суздальский князь Гюргий, а дочь другого Аепы – черниговский князь Святослав Ольгович, брат нынешнего великого князя Киевского.

Род с интересом оборотился к ханичу:

– Я об этом вневедоме.

– Так было сделано, – продолжал Итларь, – чтобы половецкое царство Дешт-и-Кыпчак никогда не воевало с Русью. Но не прошло двух лет, как Шарукань пала под ударом могучего Мономаха. А сын его Гюргий, женатый на дочке Аепы, к этому удару приложил руку.

– О том походе мне ведомо, – придержал коня Род, дабы поравняться с ханичем. – Иное для меня внове: Мономашич с Ольговичем – родственники!

– Женаты на двоюродных сестрах, – уточнил ханич. И добавил: – В Киеве перед моим отъездом выстоплеты говаривали: смоленский князь Ростислав женил сына своего Рюрика на дочке хана Белука. Да что там! Родной брат Гюргия женат на моей племяннице у русских князей половчанки нынче в любви!

– А у ваших князей? – усмехнулся Род. – Твой отец женился на русской. А князь половецкий Сан-туз, к кому мы едем на хурултай?

– Нет, князь Сантуз взял жену из Великих Булгар, – почему-то просветлел лицом ханич.

– Вижу, ты очень радуешься, едучи в Шарукань. Неужто так любишь праздники? – спросил Род.

– Степные люди охочи до праздников, – прищурился в сторону своего нукера повеселевший Итларь. – Однако открою тебе по-дружески: не праздник манит меня.

– Не праздник? – удивлённо откликнулся Род.

– Очень хочется повидать Текусу, – мечтательно произнёс Итларь.

– Что за птица – Текуса? – полюбопытствовал Род.

– О! – воскликнул Итларь. – Верно ты сказал: она птица. Юная степная орлица! Дочка князя Сантуза. Маленькая правительница большого половецкого царства.

– Дочка?.. Правительница?.. – не понял Род.

– Видишь ли, – смутился Итларь. – Отец сказывал, жена-булгарка крутила слабым Сантузом, как пряха веретеном. А позапрошлой весной на тонком донском льду её каптан[204]  [204] КАПТАН – зимний крытый возок.


[Закрыть] провалился. Ханшу из воды извлекли, да не смогли извлечь из лап смерти. Так застудилась! С тех пор Текуса заняла её место рядом с отцом. На всех пирах сидит с ним, во всех думах участвует, словно зрелый муж. Старейшины, малая дружина очень недовольны. От предков такой нелепоты не было в Диком Поле.

– Такого не стерпели бы и наши вельможи, – вставил Род.

– Шаруканцы терпят пока, – засмеялся ханич. И тут же помрачнел: – Боюсь, измыслят беду. Правда, Текуса очень умна. Выучена в Великих Булгарах у исламских начётчиков и арабских мудрецов. Её советы мудры. Да ведь великий ум слаб без великой хитрости.

– Выдадут замуж в чужую страну и избавятся от докуки, – предположил Род.

– Нет, нет! – запротестовал ханич. – Мне лишь единожды случилось говорить с ней. Прошлым летом на таком же, как нынешний, хурултае. Текуса сетовала, что царство Дешт-и-Кыпчак поделено на многие орды под началом независимых ханов. Власть Сантуза меньше, чем киевского Всеволода. Это плохо. Мечта Текусы – подчинить все орды сильной Шарукани. Разве она уедет от своей мечты? Мне страшно за неё.

– Женись на ней, княжна станет вдвое сильнее, – посоветовал Род.

Ханич грустно покачал головой:

– Текуса хочет сама указать избранника. Кому разрешит засылать сватов, тот станет её мужем.

– Ну и бой-девка! – прищёлкнул языком Род.

Они остановились перед пологим спуском, за которым серебрился харалужный ятаган Дона.

Знатоки указали брод.

Конские копыта на мелководье распугивали табуны рыбной молоди.

После недолгой скачки забурело на окоёме пылевое облако над половецкой столицей. Невысокий земляной вал ощетинился слабым тыном из тонких палей.

– Такую крепость взять – что рукой махнуть, – усмехнулся Род.

– Южные города не крепости, – объяснил Итларь. – Их не защищают, а легко отдают, исчезая в степи. Потом налетают, как суховей, выживая врага. Жизнь налаживается сызнова.

За земляным валом беспорядочно кучились вежи, далее тянулись подобием улиц саманные мазанки за плетнями. На площади высился двухэтажный кирпичный дом за глинобитной стеной. Бессчётные пароконные арбы с кладью щедро унавоживали город и нещадно пылили. То и дело из-за плетня стрелял в путников любопытный девичий глаз, а мужская половина детворы выскакивала на проезжую часть с казаргами в руках. Обладатели этих маленьких луков со сдвоенной тетивой тоже стреляли в насупленных чужаков, только не глазами, а глиняными пульками, не всегда безобидными. И рассчитывались за озорство пунцовыми шрамами от арапников на худых загорелых спинах.

Крики арбишников, скрип колёс, конский топот, ругань ханской обережи, взвизги мальчишек – все перемешивалось в утомляющий уши городской гул.

Посланный вперёд Кза с небольшим отрядом сообщил, вернувшись, что дворец пуст, а князь ждёт гостей на ристалище, далеко в степи.

– Там и ночлег, и пища, – сообщил Роду ханич.

С облегчением вырвались из Шарукани на свежий степной воздух. И снова – скачка.

Солнце, сбавив накал, потеряло слепящий ореол, раздулось, побагровело и сгинуло за краем земли. Ночь нахлынула с востока и уронила звезды на землю.

– Вон! – указал ханич на эти звезды, – Несметные костры хурултая!

4

Тогдашний червец[205]  [205] ЧЕРВЕЦ – июнь.


[Закрыть] забыл о дождях. Необоримое вёдро душным железным шлемом накрыло Дикое Поле. В пожухлых травах – ни капли сока. Река Сал далеко, а редкие бочажки словно вылизаны незримым алкающим зверем. К людскому скопищу хурултая едва успевали подвозить воду в дубовых бочках.

Широкий ступенчатый помост предназначался князю, знати и высоким гостям. Чёрная масса располагалась по обоим его краям на земле. Род и Итларь сидели не в нижних, а скорее в средних рядах. Трёхстенный шатёр княжеской семьи белел ещё выше.

– Смотри, смотри! – дёргал ханич Рода за рукав, – Только истиха, не очень-то оборачиваясь. Вон князь Сантуз, а рядом… рядом несравненная Текуса!

Среди многих лиц под шатром Род отличил одного из половцев в малиновой япанче[206]  [206] ЯПАНЧА – длинное верхнее платье без рукавов.


[Закрыть]. Это, видимо, и был князь. Обочь застыла, как восточный божок, женская фигурка под цветастым чехлом. В такой многоликости, при слепящем солнце, да ещё поглядывая вполглаза, разве рассмотришь красавицу?

– Досточтимые каназы[207]  [207] КАНАЗ – князь.


[Закрыть], возьмите меня в соседи! – Над ними склонился высокий осанистый сын Востока в чёрном терлике[208]  [208] ТЕРЛИК – кафтан до пят с короткими рукавами, приталенный, с застежкой на груди.


[Закрыть] и черевьей[209]  [209] ЧЕРЕВЬЯ ШАПКА – шапка из подбрюшного меха.


[Закрыть] шапке.

– А, Чекман! Честь и место! – пригласил Итларь и пояснил Роду: – Это старый мой знакомец, сын берендейского князя Кондувдея Чекман, непременный гость наших хурултаев.

– Послушай, дорогой, – присел Чекман рядом с Родом, когда все сдвинулись потеснее. – Тебя я тут в первый раз вижу. Как же так?

– Всего год как я в плену, – начал было Род.

Итларь перебил:

– Слушай больше этого глумотворца[210]  [210] ГЛУМОТВОРЕЦ – артист, скоморох.


[Закрыть]. Он мой друг.

– Значит, в дружеском плену, а? – потрепал Рода по плечу красавец берендей.

А ристалище было в разгаре. На сей раз лихие объездчики показывали удивительную сноровку. По гулкой степи табунщики прогоняли перед зрителями диких скакунов. У крючники намечали жертвы и заарканивали свободных в рабство. С каждой новой удачей тысячи горл оглашали знойный воздух единодушным криком: «Ай-ё!»

– Вон, вон она! Узнаешь, Чекман? – тянул палец в сторону табуна Итларь.

Следя за его указкой, Род отличил игренюю кобылицу, рыжую, как заря, с белесоватыми гривой и хвостом, летящую над лишаями ночных кострищ.

– Узнаешь Катаношу?

– Ай, дорогой! Как её не узнать? С прошлого хурултая не поддалась никому. Имя уже имеет, а всадника – нет.

– Сегодня сам Ченегрепа будет её ловить. Он уж не проарканится!

Итларь с Чекманом от волнения переговаривались по-русски. А Род следил за норовистой прелестницей и её злым гением, задублённым жизнью матерым половцем, нацеливающим укрюк. Вот она дёрнулась, эта бедная Катаноша, забилась в петле – то вздыбится, то осядет… Табун пронёсся, она – ни с места. Вот её взнуздывает молниеносный Ченегрепа – и она уже под ним, своим повелителем.

Что произошло? Что-то взметнулось очень высоко. Комета с хвостом? Красная комета с белёсым хвостом!

– Ай-ё! – испуганно ахнула степь.

Катаноши нет, а Ченегрепа лежит на земле пластом.

К нему бегут… Над ним возятся… Его уносят с глаз долой… В общем шуме не слышно голосов глашатаев.

– Убит!.. Ченегрепа убит! – плывёт известие по рядам.

– Фу-ух! – переводит дух Чекман. – Четверть века живу, такого не видел.

– Она туда убежала, – ткнул Итларь пальцем на восток. – Слышишь? Говорят, нет больше на неё охотников. После Ченегрепы отважных нет.

– А праздник продолжается, как ни в чем не бывало, – вздохнул Чекман, – Вон гляди, шашлык из людей на деревянном шампуре, – он указал поджаристую ленту голых человеческих тел, соревнующихся в перетягивании палки. Чуть перетянули, и – куча на кучу!

Страшная судьба Ченегрепы стала забываться за иными ристаниями. Борцы, хватая друг друга за кушаки, катались в навозных травах. Ловкачи, сменяя один другого, лезли на высокое дышло, впивались в него ладонями и ступнями, чтобы достать привязанную к верхушке пару сафьяновых сапог.

– Кза, сбегай к ятке[211]  [211] ЯТКА – прилавок под навесом.


[Закрыть], купи холодного яурта попить, – попросил Итларь.

– А скажи, – обратился к нему Род, – ваш хурултай – только зрелище?

– Что ты! – удивился ханич. – Накануне в хурулах приносят жертвы богам. Видел в Шарукани хурулы – наши половецкие храмы? – Тут он почему-то зарделся как маков цвет и договорил смущённо: – Я праздники наши очень люблю. Это у меня в печёнках.

– К нам позовник из княжеского шатра, – насторожился Чекман.

Подошедший половец склонился перед ними.

– Сын боярина Жилотуга, делай милость, ходи за мной, – не слишком уверенно произнёс он по-русски.

Под удивлённые взоры соседей, сам не менее удивясь, Род поднялся со своего места. И вот он уже одолел крутой узкий проход, вступил под сень трёхстенного шатра, увидел князя в малиновой япанче, с блюдом сухого винограда на коленях, а рядом – княжну под цветастым чехлом со стебельками волос на лбу, скрученных словно из гривной косицы[212]  [212] ГРИВНАЯ КОСИЦА – отборный волос из конских грив.


[Закрыть], а с другого боку – знакомый непроницаемый лик Тугоркана, обритого по маковку, с облитыми кумысом усами, с защуренными глазками, которые, однако, все видят.

– Здрав будь, половецкий князь! – поясно поклонился Род. – Здрава будь, княжна.

Ему не ответили. Сантуз подслеповато вглядывался в него, заложив изюм за щеку.

– Ты, русский боярич, был у Тугоркана объездчиком? – спросил наконец Сантуз.

– Приходилось объезжать коней, – наклонил голову Род. – Был табунщиком.

– По-нашему хорошо говоришь, – ещё более округлил лунообразный лик князь, – Велю тебе сейчас изловить игренюю кобылицу.

Это было как удар грома.

– Не поставь во грех, князь, вряд ли я изловчусь такую кобылицу поймать, – как можно учтивее молвил Род.

Говоря это, он спрашивал себя: кто указал на него Сантузу и с какой целью? Сам половецкий властитель выглядел невинным искателем развлечений. Ясно было, что перед тем он и понятия не имел о пленнике Тугоркана. Неужели отец Итларя вознамерился одним махом покончить с приставаниями сына и коварно погубить яшника? Нет, даже непроницаемое лицо его выдавало недовольство происходящим. Тем более непричастна ко всему этому Текуса. Они видятся впервые. И тут из-за княжеского плеча проглянула шакалья образина хана Кунуя. Он был весьма доволен.

– Выполнишь что велю – завтра домой поедешь. Суздальскому Гюрге отвесишь ба-альшой поклон, – улыбнулся князь.

– Боюсь не совладать, – чистосердечно признался Род.

– Тогда последнюю в твоей жизни пиалушку арзи получишь в награду, – по-прежнему улыбался князь.

– Хмельного не пью, – понурился пленник.

– Значит, первую и последнюю, – уточнил Сантуз.

Текусы с ненавистью глянули на хана Кунуя. Тот заметно поёжился.

– Ах, я перехвалил его, – попытался злыга дать задний ход.

– Посмотрим, посмотрим, – плотоядно кинул в рот очередную изюмину князь.

– Я прошу… – вновь вмешалась Текуса. Мелодичный голосок её зазвучал неприятно, как перетянутая струна.

– Юная мудрость достучится ли до мудрейшей старости? – утробно пробормотал Тугоркан, не размыкая маленьких глаз.

Сантуз замахал руками:

– Сегодня праздник. Не надо спрашивать мудрость. Уместнее легкомыслие. Вот и меня посетила блажь: хочу, чтобы этот юноша… Напомни-ка твоё имя, – обратился он к пленнику.

– Родислав Гюрятич Жилотуг.

– Покороче.

– Род.

– Я хочу… Ну просто желаю, чтобы Род поймал кобылицу. Поймал и смирил. Дайте ему укрюк. Найдите самого вихревого коня.

Тугоркан отвернулся. Княжна потупилась. В глазах хана Кунуя прыгали бесенята. Княжеская обережь готова была пуститься в поиски. Род остановил воинов:

– Не нужен конь. Не нужен укрюк.

Все воззрились на него с удивлением. Даже Тугоркан. Даже княжна.

– Как? – подскочил Сантуз. – Пешим? Голыми руками? Ты глумишься над нами?

– Пусть дадут мне кожаное ведро с ключевой водой, – велел Род.

…И вот уже далеко позади бараньи ароматы, кибиточный скрип и весь тысячегорлый хурултай. Род идёт по ржавым лишайникам, и слепящее солнце плещется в его кожаном ведре. До чего же воздух горяч! Даже молодое крепкое сердце требовательно стучит о грудную клетку, жаждет нескольких глотков свежести. Бок земли, по которому движется он букашкой, пахнет и смотрится опалённым вепрем. Дурно лесовику в степи. Ни тени, ни ручейка. Даже горла сусличьих нор усохли, осыпались, словно нежилые. Ни одна тварь не укусит, не попадётся на глаза – такое пекло! И страх охватывает, что он – единственное ещё не сгибшее существо в этом необозримом пространстве.

Нет, не единственное. Далеко в гнедом мареве движется ещё одна точка. Вот они сходятся медленно-медленно – кобылица и юноша, свободная и раб. Она ищет капли влаги в старческих трещинах земли. Он несёт эту влагу. Он для неё не страшен. Сторожкий глаз ухватил: он не вооружён арканом. Просто встретились в голом раскалённом пространстве человек и животное. Им нет друг до друга дела. Он приостановился. Она даже не отбежала. Стоят, каждый занятый своим, на расстоянии дострела стрелы. Вот он поставил ведро и присел отдохнуть в сторонке. От ведра далеко пахнет влагой. Ноздри Катаноши дрожат. Она ржёт и делает шаг к ведру. Род смотрит на неё приветлива. Он не враг, не табунщик, не укрючник. Он водонос. Катаноша истиха приближается к ведру. Белёсая чёлка над вопрошающими глазами, белёсая грива с отмётом, а вся сама – как раскалённый сосуд. Ей дела нет до водоноса. Но он встаёт. Шагнул раз, другой. Ведь она приближается к его ведру. Уже почти у ведра Катаноша и Род долго всматриваются друг в друга. «Разреши мне попить?» – «А ты меня не боишься?» – «Я в степи всех людей боюсь. Сейчас жажда сильнее страха. Что тебе нужно от меня?» – «Подойти и подружиться с тобой». – «Люди и кони – не друзья, а господа и рабы». Человек улыбается и подходит ближе… Она уже у ведра, а он в двух шагах. Она уже пьёт, а он берет в руку поводья уздечки. Но теперь её ничем не оторвёшь от воды. Катаноша пьёт жадно и громко. Род гладит её холку другой рукой. Потная кожа кобылицы дрожит. «Не мешай! Дай допить!» Воду всасывают распалённые губы уже с самого дна. Маленькое ведро!

Неожидан и ловок прыжок седока. Непривычная ноша не тяжела, просто неприятна, как всякая ноша. Любые ухищрения хороши, лишь бы её стряхнуть.

Род прилип к Катаноше руками и ногами, всем туловищем. Они вместе летали ввысь, в стороны, уносились неведомо куда, бессмысленно кидались назад. Род стал диким конём и скакал без смысла, без удержу, отбивая чечётку на земной груди копытами Катаноши.

Вся женская выдумка была пущена в ход и не вернула Катаноше свободу. На помощь пришло коварство. Когда кобылица нежданно прянула оземь, чтоб покататься на спине и раздавить наглого обманщика, Род успел вовремя соскочить, но не отпустил поводьев. Она рванулась и впервые почувствовала его необыкновенную силу…

Он увидел вдали заросли ханьги, учуял, что как раз за ними Уру-Сал и Кара-Сал слились в одну реку Сал, которая вдоволь напоит его с Катаношей. Водком он повёл кобылицу к большой реке, и они напились.

Чуть поодаль от берега жила лучезарная жёлтая лилия-кувшинка. Лепестки её так и просились в руки. Пришлось согнать с них шмеля и взять себе этот символ жизни.

Уже выкупанная, Катаноша понюхала на берегу мокрого своего господина и позволила оседлать себя. Так свободная впала в рабство, а невольник обрёл свободу.

Солнце, сидя на земле, смотрело с одной стороны, а тысячи зрителей с другой, когда всадник на игреней кобыле промчался полем половецкого хурултая. Солнце побагровело и вжалось в землю, восторгу зрителей не было конца. Вот Катаноша передана в Чужие руки, а Род взошёл по крутому проходу в княжеский шатёр.

– Ты свободен, отчаянный суздалец, ты свободен! – в исступлении бил себя по ляжкам Сантуз.

– Все так, все так, – едва кивнул Тугоркан на вопрошающий взгляд своего невольника.

Хан Кунуй исчез.

Текуса молча приняла дар победителя – большую жёлтую лилию. Лишь угольковые глаза впились в юношу, скрывая изо всех сил таившиеся в глубине их чувства. Должно быть, она радовалась его успеху.

– Прошу, побудь с нами до конца хурултая, русский боярич… боярич, – Сантуз трудно вспомнил незнакомое имя, – Род?

Освобождённый пленник наклонил голову.

На оставленном месте в средних рядах Род нашёл Чекмана. Куда запропастились Итларь и Кза?

– Фу-ух! – встретил его княжич. – Один день знаю тебя, дорогой, а моё сердце по твоей милости стало калекой. Как ты обратал эту дикую стрекозу?

– После расскажу. Где Итларь?

– Он так переживал! Побелел как смерть. Себя проклял, отца винил. Полбурдюка яурта ему споили, не помогло. Кза увёл его. Пропал праздник для Итларя.

Берендей говорил быстро, пылко, сам изведённый беспокойством до крайности.

– С виду ты в порядке. Ноги, руки целы? – продолжал он волноваться. – Что себе отшиб?

– Задницу отшиб хуже некуда, – запросто признался Род.

Оба тут же спустились к ятке, и обретший свободу раб напился яурта, что называется, от пуза, чтобы внутри просвежело.

У входа в гостевую вежу Итларя они увидели ханича на брошенном конском седле – локти в коленях, лицо в ладонях. Когда русский боярич отнял его руки от лица, Итларь бросился с объятиями:

– Ты жив?

Род за все время плена в первый раз рассмеялся.

– Не столь важно, что жив. Важней, что свободен!

– Послушай, почему сразу мне не сказал? – возмутился Чекман.

– Хотел сразу сказать вам обоим. Сантуз объявил мне свободу, Тугоркан подтвердил. Я волен немедля отсюда ускакать. Согласился остаться до конца праздника.

5

Говорят, на пиру смерть красна. Недолгое время спустя Род сокрушался: почему не умер на том пиру? В шумные же часы застолья радовался жизни как никогда.

Во внутреннем дворике великолепного по сравнению с окружающими мазанками княжеского жилья были разостланы тяжёлые узорчатые ковры. Избранные гости образовали пирующий круг. Сверху их услаждало небо, синее без задоринки, а в центре круга – писк[213]  [213] ПИСК – музыка.


[Закрыть] и плясота. Пискатели играли на пипелах и дудках, плясовицы то рассыпались луговым многоцветьем, то сплетались в венки.

– Ты полюбуйся, дорогой, – восхищался Чекман. – Тела – как червонные струи!

– Для меня это внове, – признался Род. – Я к игрищам непривычен.

Пирники следили, чтобы гости оделялись яствами без промешки, чтобы каждый пивец пил, когда и сколько желал.

– Что это? – удивился русский боярич.

– Это дулма, – пояснил Итларь, – рубленая баранина в виноградном листе.

Род обнаружил: опять его мушерма[214]  [214] МУШЕРМА – сосуд для питья с носком и ручкой.


[Закрыть] полна черкасским вином. Кто и когда подлил? Ах, вот как поступают здешние виночерпии! Недопитое выливают, наполняя мушерму свежей влагой веселья.

Места у троих друзей оказались почётные. По одну сторону князя Сантуза восседали воевода Алтунопа и подколенные ханы – Тугоркан, Кунуй, далее – незнакомые. По другую, как всегда, – мудрая дщерь Текуса, а за ней – счастливый Итларь, а затем – Род с Чекманом.

– Ах, ханская рыба! – восхитился Чекман, отведав новую перемену яств.

– В наших северных реках такая не водится, – вздохнул Род.

– Это кумжа, – пояснил Итларь. – Её ещё называют форелью.

– А я-то подумал: какой-нибудь хан её у себя в прудах разводит, – смутился Род.

– Ханская значит вкусная, – смеялся Итларь.

– Пах, пах, какие изюминки! – наслаждался плясовицами Чекман. – Не девы – гусли танцуют, а? Взгляни, дорогой, как поют стебли ног, как дышат лепестки рук!

– Мне это зрелище в диковину, – откликнулся Род.

Глаза его смотрели перед собой, а уши настропалились вбок, в сторону Итларя и Текусы, завязавших непростую беседу. С чего оживлённое лицо княжны вдруг закаменело, а ханич стал похож на сливу? О чём они? Тяжело разобраться в половецкой речи при таком гвалте. Сантуз надрывно хохотал. А подколенники его, усевшиеся – зады к пяткам, увеселяли своего князя.

– Ай, ханские яблоки! – уже переходил Чекман к фруктам.

Такие яблоки Роду были неведомы: белые, крупные, сладкие. Он привык к кучковским наливным яблочкам или к кислой леснице от лесной дикой яблони. А не ответил на восхищение берендейского княжича потому, что вслушивался в тихий дрожащий голос половецкого ханича. И своим тонким слухом распознал самую трудную для Итларя речь:

– Солнце жизни моей, княжна, разреши засылать сватов!

Текуса отвечала довольно громко:

– Год назад тебе говорила и сегодня скажу: ценю твою любовь, а ещё выше ценю твою дружбу. Докажи, что ты самый преданный друг, – передай своему соседу, этому русскому, пусть зашлёт сватов.

– А… а… – заикался бедный Итларь. – А у него невеста на реке Оке, русская боярышня.

Отзвук металла послышался в звучном голосе Текусы:

– От тебя мне нужны не слова, а дела. Стань сватом у этого бывшего раба. Завтра же. Слышишь? Завтра же!

Текуса отвернулась к отцу и заговорила с ним. Итларь уронил голову на грудь. Рода в несусветную жару охватил озноб. Мысли, перед тем праздничные, счастливые, испуганно сбились в кучу, как овцы в волчьем кольце. Один Чекман радовался тароватому пиршеству, бесшабашной музыке, извивающимся девичьим телам.

– Вай, вай! Что с вами? – наконец обратил он внимание на друзей.

– Всему настаёт предел. Вот и нам пора, – первым поднялся Род.

Солнце было уже за глинобитной стеной. Поредел круг пирующих. Испарились невесомые плясовицы. Лишь пискатели ещё лезли в уши диким своим искусством. Сантуз сам проводил к выходу нескольких именитых гостей. Род успел на возвратном пути перехватить его и склонился, прижимая ладонь к груди.

– Князь! Праздник завершён. Дозволь отблагодарить твою милость всем сердцем и отправиться восвояси.

Сантуз значительно поднял палец:

– Завтра, завтра, сын мой. Жду тебя с важными речами, приятными моему отцовскому сердцу.

Юноша едва успел рот раскрыть, князь уже отошёл.

Не имея сил отыскать в толпе Итларя с Чекманом, несчастный вольноотпущенник пошёл в гостевую вежу, где жил с недавним своим хозяином.

Итларь уже лежал на кошме, закинув руки за голову и прикрыв глаза.

Род присел к нему, дотянулся до вздрогнувшей его руки:

– Нынешней ночью я должен бежать, мой друг.

Ханич произнёс едва слышно:

– Текуса пронзила ножом моё сердце. Ты стал её избранником.

Род перевёл дух и ответил:

– Извини, друг. Тебе не полюбится это слышать. Я не хочу в жены твою Текусу. И не потому, что она половчанка, а я славянин. Не оттого, что я недавний язычник, нынешний христианин, а она мусульманка. Тут три другие причины: я поглянулся ей ненароком, она мне – нет, и ещё – она «солнце жизни» моего друга, а друзей я и в любви не предам. В моей жизни – ты знаешь – светит иное солнце. Вот главная причина – Улита!

Благодарные глаза Итларя опять прикрылись:

– Улита далеко, а Текуса рядом.

– Оттого и хочу бежать, – сказал Род.

– Ты уже бежал, помнишь? – поморщился Итларь.

Род закусил губу и задумался. Потом резко рассёк ладонью воздух:

– Уж лучше смерть!

Итларь сел, крепко взял бывшего своего нукера за плечо:

– Не теряй головы, а? Русские говорят: утро вечера мудренее. Завтра поутру сядешь с князем на ковре и почтительно договоришься. Не надо только аркаться[215]  [215] АРКАТЬСЯ – ругаться.


[Закрыть]. Сантуз не глуп. По крайности объяснишься с Текусой. Однако будь осторожен: лицо и сердце у неё разные.