Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)

Вадим Петрович Полуян
Кровь боярина Кучки

Книга первая. КРИК ФИЛИНА

ПРЕДДВЕРИЕ.

В лето от сотворения мира 6652-е, а от Рождества Христова в 1144 году киевляне увидели, как три солнца засияли над ними, три столпа поднялись к небу от земли, а ещё выше дугой встал месяц. Страшно сделалось очевидцам от такой красоты. И их можно было понять. Жизнь держалась непрочно, как изба на мёрзлом болоте. Держава, собранная варягами из покорённых славянских племён, вот-вот готова была распасться. То, что объединил Вещий Олег, чадолюбивый Владимир Красное Солнышко разделил между сыновьями. Нужды правящего рода возобладали над интересами страны. И дом Рюриковичей, и Киевская Русь от этого проиграли. Закон о престолонаследии, согласно которому великокняжеский стол по смерти правителя переходил не к старшему сыну, а к следующему по старшинству брату, перессорил и братьев, и дядей, и племянников. Набухающие злом распри стали решаться не на ковре, то есть путём переговоров, а на поле брани. Последним блеском сверкнула Киевская держава при Ярославе Мудром. Но, сумев собрать государство в одних руках, он повторил ошибку родителя, вновь по кускам роздал собранное, ублажая властолюбивых детей. Удельная обособленность восторжествовала сызнова. Дядья с племянниками, как гарпии, дрались за лакомые куски – кому сегодня достался постный, тот завтра алкал урвать пожирнее. Владетели стали временщиками в своих уделах. Пирамида Рюрикова дома шаталась. Очередная смена хозяина в Киеве влекла перемену власти в южном Переяславле, Владимире Волынском, Турове и других поместных столицах. Перемены эти были непродолжительны. Необузданные аппетиты росли, исполчались дружины, осаждались города, грабились села. Призываемые на бойню хлебопашцы с конями не успевали хозяйство поставить на ноги. Но голодали-то не князья, а народ. «Мир стоит до рати, а рать до мира», – беспечно приговаривали многочисленные вожди, привыкшие не трудиться, а воевать. Привычка эта была пострашнее засухи. Ещё недавно в Новгородчине осьминка ржи стоила гривну, люди ели липовый лист, берёзовую кору, мох и солому, родители отдавали детей проезжим купцам, на улицах не успевали убирать трупы. Десяти лет не хватило новгородцам в себя прийти, а уж земной владыка суровостью превзошёл небесного. Дотянулся обиженный долгорукий Гюргий, взял Торжок – и перестал поступать хлеб из Суздаля. Цены скакнули вверх. За что ж князь такое нелюбье наложил на своих соседей? Новгород отказал в княжении сыну Гюргия Ростиславу. Хотя и выбрало его вече, когда новгородцам удалось вернуть свою демократию, отвоевать отчее право самим избирать посадников, тысяцких, старост, даже епископа с князем, да все это туманом развеялось перед силою власть предержащих. Опять в златоверхом Киеве перемены! Всеволод Ольгович Черниговский рассудил, что Мономашичи не по праву захватили великокняжеский стол. Его дед старше их деда. Значит, надо вопиющую несправедливость исправить. И без лишних разговоров великий князь, Мономахов сын Вячеслав, изгоняется из столицы удельным Всеволодом Ольговичем. Совсем иная ветвь Рюрикова дома воцаряется наверху. Отростки этой ветви тянутся в ключевые города, в том числе и в Великий Новгород. Вот у новгородцев и главоболие: что выбрать – голод или войну? Выпроводить Гюргиева сына – голод, не принять Всеволодова отпрыска – война. Бог помог избежать того и другого. После длительных препирательств стал княжить в Новгороде Святополк, Гюргию племянник, Всеволоду шурин. Однако надолго ли этот «мир до рати»? Мономашичи затаились, не ответив на внезапный удар Ольговичей. Другой племянник Гюргия – Изяслав даже «стал ездить около великого князя» – похитителя власти, целовал крест его брату Игорю Ольговичу как наследнику великокняжеского стола. Глубоко спрятал свои тайные мысли младший Мономашич. А мысли-то были, как булыжник, просты: вернуть Мономахову роду великое княжение тем же способом, каким оно было отнято, то есть силой. Если дядья опростоволосились, племянник им нос утрёт. И утёр Изяслав Мстиславич, внук Владимира Мономаха, утёр – но какой ценой! Все княжества содрогнулись вскоре от такой цены. Не потом, а кровью запахло на славянских землях. О недолгом правлении Владимира Мономаха взбаламученные люди вспоминали как о золотой поре. Умел внук Ярослава Мудрого держать родичей в узде. Всего-то десятилетие минуло, как выпала эта узда из крепкой руки, и какой занялся разор! Жизнь человеческая стала дешевле векши[1]  [1] Пояснения старых слов даны постранично и повторены в конце книги. (Прим. автора.) ВЕКША – мелкая кожаная монета.


[Закрыть], хотя свеча стоила одну векшу. За два года до Всеволодовой кончины пыль надвигающейся бури уже вызывала в людских гортанях першение. Вот почему знамение, увиденное киевлянами, многих повергло в ужас. В церквах священнослужители успокаивали народ, а в лесах волхвы предрекали тьмы тысяч смертей. Вот уж полтора века невозбранно воздвигались христианские храмы в Киевской Руси, в Новгороде Великом, на землях кривичей, вятичей, а капища с идолами все глубже прятались в дебрь. Но для необозримых лесоболотистых пространств полутора веков мало. Греческая вера хотя и входила в силу, однако пращуровская ещё тлела незатоптанным костром. Потому проповеди священников о небесном знамении чаще всего бледнели перед пророчествами волхвов. Рассуждая о трёх столпах, трёх солнцах и серповидном месяце над ними, простолюдины чесали в космах и теребили бороды: не к добру!

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЦА

ГЕОРГИЙ (ЮРИЙ, ГЮРГИЙ) ВЛАДИМИРОВИЧ (прозвищем ДОЛГОРУКИЙ) – пятый по старшинству сын Владимира Мономаха, князь Ростово-Суздальский; род. в 1090 г., с 1155 г. – великий князь Киевский, ум. в 1157г.

Его сыновья:

РОСТИСЛАВ (ум. в 1151 г.)

ИВАН (ум. в 1147 г.)

АНДРЕЙ (прозвищем БОГОЛЮБСКИЙ) – князь Владимирский, с 1169 г. – великий князь; убит в 1174 г.

МИХАИЛ – великий князь с 1174г. ум. в 1176 г.

ГЛЕБ (ум. в 1171 г.)

ВЯЧЕСЛАВ ВЛАДИМИРОВИЧ – князь Туровский, старший брат Юрия Долгорукого; ум. в 1154 г.

ИЗЯСЛАВ МСТИСЛАВИЧ – внук Владимира Мономаха, племянник Юрия Долгорукого, с 1146 г. – великий князь Киевский; ум. в 1154 г.

МСТИСЛАВ ИЗЯСЛАВИЧ – сын Изяслава Мстиславича, с 1167 по 1169 г. – великий князь Киевский; ум. в 1170 г.

РОСТИСЛАВ-МИХАИЛ МСТИСЛАВИЧ – брат Изяслава Мстиславича, с 1154 по 1155 и с 1159 по 1167 г. – великий князь Киевский

ИГОРЬ ОЛЬГОВИЧ – в 1146 г. – великий князь Киевский; убит в 1147 г.

СВЯТОСЛАВ ОЛЬГОВИЧ – брат Игоря Ольговича, князь Новгород-Северский; ум. в 1164 г.

ОЛЕГ СВЯТОСЛАВИЧ – сын Святослава Ольговича, первым браком был женат на дочери Юрия Долгорукого, князь Новгород-Северский; ум. в 1180 г.

СВЯТОСЛАВ ВСЕВОЛОДОВИЧ – племянник Святослава Ольговича; ум. в 1194 г.

ВЛАДИМИР ДАВИДОВИЧ – князь Черниговский; погиб в 1151 г.

ИЗЯСЛАВ ДАВИДОВИЧ – брат Владимира Давидовича, с 1157 г. – великий князь Киевский; убит в 1161 г.

ВЛАДИМИР СВЯТОСЛАВИЧ – муромский изгой, затем князь Рязанский; ум. в 1161 г:

ИВАН РОСТИСЛАВИЧ (прозвищем БЕРЛАДНИК) – галицкий изгой; отравлен в 1161 г.

ГЛЕБ АНДРЕЕВИЧ – младший сын великого князя Андрея Георгиевича Боголюбского; ум. на 20-м году жизни.

ДМИТРИЙ ЖИРОСЛАВИЧ,

АНДРЕЙ ЛАЗАРЕВИЧ КОСНЯТКО – бояре князя Святослава Ольговича.

ГРОМИЛО – воевода князя Георгия Владимировича Долгорукого.

ШВАРН – воевода князей Изяслава Мстиславича, затем Изяслава Давидовича.

АЗАРИЙ ЧУДИН – тысяцкий князя Владимира Давидовича.

МИХАИЛ (МИХАЛЬ) – боярин князя Владимира Мстиславича.

ГЕОРГИЙ СИМОНОВИЧ (ШИМОНОВИЧ) – ростовский тысяцкий.

СЕВЕНЧ – сын половецкого князя Боняка.

ЖИРОСЛАВ – воевода половецкий.

ФЁДОР (ФЕОДОРЕЦ) – епископ ростовский АНАНИЯ – игумен Федоровского монастыря в Киеве КЛИМЕНТ – митрополит киевский.

ЛАЗАРЬ – киевский тысяцкий.

РАГУЙЛО ДОБРЫНИН – тысяцкий князя Владимира Мстиславича.

УЛЕБ – боярин великого князя Изяслава Мстиславича.

КУЧКА СТЕПАН ИВАНОВИЧ – боярин московский.

УЛИТА – дочь боярина Кучки.

ЯКИМ – сын боярина Кучки.

ПЕТР – зять Якима Кучковича.

АНБАЛ, ЯСИН, ЕФРЕМ, МОИЗОВИЧ, КУЗЬМА, КЫЯНИН, ПРОКОПИЙ МИХН – Приближенные великого князя Андрея Георгиевича Боголюбского

КОНДУВДЕЙ – князь черных клобуков.

АБУ ХАМИД ал-ГАРАНТИ – испано-арабский путешественник (1080-1169 гг.)

РАЗРЫВ-ТРАВА

1

Впервые охота не задалась. Три года городской жизни дали о себе знать. Мало того что кожа на лице понежнела и лесной гнус, прежде непривязчивый, теперь обнаглел. Главное – перестали быть послушными стрелы. Колчан почти пуст, но и заплечная охотничья сума пуста. Стыдно без удачи возвращаться домой, в Букалову келью[2]  [2] КЕЛЬЯ – здесь: бедная одинокая хижина.


[Закрыть]. Юный охотник вытянул непромокаемые долгари[3]  [3] ДОЛГАРИ – болотные сапоги с высокими голенищами.


[Закрыть] из топкой кабаньей тропы и поднялся на крутой берег. Как раз на расстоянии одного дострела[4]  [4] ДОСТРЕЛ – дальность полета пущенной из лука стрелы как единица расстояния.


[Закрыть] у речной заводи журавль целился клювом в самую беспечную из лягушек. «Журавль не каша, еда не наша», – отвернулся охотник. Судя по солнцу, был пятнадцатый час[5]  [5] ПЯТНАДЦАТЫЙ ЧАС – дня в конце июня – примерно семь часов вечера, т.к. счёт дневного времени вёлся от восхода солнца, а ночного – после заката.


[Закрыть]. И хотя дно лесное уже в сумраке, вершины ещё светлы. Зазевавшийся тетерев может дождаться меткой стрелы до наступления ночи. И юноша углубился в чащу.

Вдруг он застыл как вкопанный. То, что из-за ветвей увидел на тесной приречной поляне, не очень-то удивило. На палом бревне в греющих лучах солнца, пропуская сквозь пальцы длинные льняные волосы, сидела нагая русалка. На маленьких грудях, на округлых бёдрах блестели капли. Видимо, она только что из воды. Жителю леса таких дочерей водяного доводилось встречать не однажды. И голых, и волосатых, как лешие. Но леших он не боялся, они без докуки не тронут. А эти подобия человеческих женщин, обитательницы рек, озёр и болот, так и бегут с подманом. Опасны их завывающие хороводы, весёлые по-звериному глумы[6]  [6] ГЛУМЫ – игры, забавы.


[Закрыть]. Говорят, хоронятся они от людей. Но третьегодняшним летом, как увидели, что он в лесу один-одинёшенек да возрастом ещё не вышел, окружили, едва ноги унёс от хохочущих щекотуний.

На сей раз русалка, кажется, без подружек. Опасность невелика. Но юноша поторопился уйти подобру-поздорову. Сделал вроде бы осторожный шаг, а гнилая ветка под дол гарем – хрясь! Нагая шутовка обернулась, вскочила, резко скрестила ладошки ниже живота. Русалка так никогда не сделает, у той кет стыда. И взгляд не русалочий, не стеклянно-звериный, а по-человечески внятный: в нем испуг и надменность. Так, выскочив оснежиться из бани, глянет на неуместного челядинца голая госпожа. И в чертах лица русалочьей дикости нет, в них породистость, как в огранённом алмазе.

Непонятна была охотнику такая встреча в лесу: уж слишком далеко от жилья. И все-таки юношу обратили бы в бегство невиданные женские прелести, не сделай он сразу открытия: да она девчонка! Тут уж ясно: случилась беда, уходить нельзя.

– Чего глядишь? Голую не видал? – осадил его сочный и властный голос.

Он отступил вниз, к реке, и узрел на прибрежном кусту пёстрый лепест[7]  [7] ЛЕПЕСТ – лоскут, повязка, женский головной убор.


[Закрыть] тонкого сукна, рядом досыхали вышитая сорочка, юбка-понёва. На камне грелись серебристые башмачки нежной кожи. Такое украшение женских ножек видел он в имполах[8]  [8] ИМПОЛА – крытая торговая улица.


[Закрыть] Господина Великого Новгорода в красных рядах.

Осторожно взяв чужую одежду, он взошёл на поляну, готовый услужить нечаянной диве. Она тем временем собирала бесконечные волосы в косу шёлковой соломы. Серьги-одвоенки, прежде скрытые волосами, теперь брызнули ему в глаза каменьями-голубцами в каждой из двух подвесок. Невсамделишная русалка при серьгах не обрадовалась его возвращению.

– Опять ты, окаянный? – И вырвала свою одежду. – Отвернулся хотя бы…

Он спешно покорился, уплывая взглядом по изумрудной реке.

– А я ведь тебя за русалку принял.

– А я тебя за лешего, – уязвила она.

Не скорый на обиду, он миролюбиво заметил:

– Вот и обменялись любезностями.

– Что ж ты спиной стоишь? – не переставала она сердиться, – Не много же от тебя чести!

Он робко обернулся и едва перевёл дыхание.

– Хороша!.. Откуда ты здесь взялась?

Она смотрела чистейшей воды глазами, отражающими и лес, и реку.

– А ты откуда здесь взялся? Я в Красных сёлах похожего замарая не видела.

В течение истекших грех лет ему, новоуку[9]  [9] НОВОУК – недавно начавший обучение.


[Закрыть], а потом грамотею, в Новгороде доводилось из любопытства бывать на Неревском конце[10]  [10] КОНЕЦ – древний Новгород делился на несколько частей, которые назывались концами.


[Закрыть], где кедровыми шишками громоздились друг на друга боярские терема, а красавицы с няньками, с мамками, как на ложках играя, проносились по бревенчатой мостовой в расписных повозках. Он не смел глаз на них поднять. Иное дело теперь, у себя в лесу. В лице этой заплутавшей девчонки из Красных сел он находил смешные черты, которые делали её проще, ставили на одну с ним доску. Губки – домиком, носик – уточкой, щеки опрокинутыми блюдцами прикрывают скулы.

– Не бывал я в твоих Красных сёлах, – без смущенья заявил он.

И тут же впервые задал себе вопрос: почему за всю его пятнадцатилетнюю жизнь с непререкаемой отеческой строгостью Букал, не желавший брать его ещё дитём с собой в Красные села, впоследствии запретил ему появляться там. Даже старому другу, новгородскому волхву Богомилу Соловью, которому на три года отдал юношу в обучение, строго-настрого запретил проезжать на Новгород и обратно Старо-Русской дорогой, что вела мимо Красных сел, приказал сделать крюк. Странный это был запрет, который Букал объяснить отказывался.

– Где же ты бывал? – спросила между тем девушка.

– В Новгороде Великом.

Она посмотрела так недоверчиво, что он, ожидая трудных расспросов, поспешил переменить разговор.

– Сколько я с тобой говорю, а имени твоего не знаю.

– Улита меня зовут, – вскинула она подбородок с ямочкой. – Улита! Запомни.

– У-ли-та, – медленно повторил он. – А я… я Род.

– Род? – не поняла она.

– Род, то есть Родислав.

– А порекло?[11]  [11] ПОРЕКЛО – второе имя.


[Закрыть]

Род смущённо потупился:

– Не крещён.

– Ха, презренный язычник! – возмутилась она. – И потому в лесу прячешься?

– Не прячусь, просто живу в лесу, – пробормотал он.

– В Красные села боишься нос показать – значит, прячешься, – очень просто объяснила она.

– А вот и не боюсь, – примирительно улыбнулся Род, – Сейчас отведу тебя домой. Ведь ты заблудилась. – И он взял её за руку.

– Не тронь мою руку, смерд! – приказала Улита и спорхнула с крутояра к самой воде, как будто у реки искала скорой заступы.

Род, следуя за ней, больше удивился, чем рассердился.

– Ты очень важная птица, да?

Девушка, хотя и была много ниже ростом, гордо глянула снизу вверх.

– Я дочь боярина Кучки!

Род слышал о таком, знал, что село Кучково да и все Красные села – его владения. Но решил не ударить лицом в грязь перед боярышней.

– А вот я сейчас проверю, боярская ли ты дочь.

Вынул из колчана стрелу, начертал на приречном песке: «Род + Улита=любовь». Она вырвала у него стрелу, изобразила свой ответ: «Поди прочь».

– По христианским книгам училась, – заметил он некоторую несхожесть в написании букв.

– Иной учится от книг, а иной от плутыг, – озорно прищурилась Улита.

– Ну-у, – усмехаясь, протянул Род, – мой учитель Богомил Соловей, новгородский волхв, не плутыга. Он и в Царьграде живал, и в Висби на Готланде у варяжских купцов. Все, что было и будет, ему ведомо.

Улита презрительно хмыкнула.

– Что было, всем учёным людям ведомо, а что будет, никто не знает.

– Он знает, – настаивал Род.

– Да-а? – Заядлая девчонка засверкала глазами. – А он тебе говорил, что будет… что будет… ну хотя бы через сто лет?

уничтожительная война. Легионы тысяч врага нападут на нас. Те, кто в живых останется, попадут в ярмо и вызволятся весьма не скоро.

– Ну и ведалец! – возмутилась Улита, – Матушка Ксения, у которой я обучалась в киевском монастыре, ничего подобного не говаривала. Любопытным она твердила: только Бог знает будущее!

– Не хотела тебя расстраивать, – догадался Род. И переменил разговор: – Никогда не был в Киеве. С Новгородом бы его сравнить.

Улита устремила мечтательный взгляд к багряному пиршеству заходящего солнца.

– Киев-град на красе стоит! – Но тут же тряхнула головой: – А наше Кучково мне всех городов милее.

– Вот и отведу тебя сейчас в ваше Кучково, – обрадовался предлогу Род.

Они поднялись на крутояр, на поляну. Улита неожиданно опустилась на палое бревно, на котором изначально сидела.

– Не пойду домой. Оставь меня здесь.

– Да ты что, объюродела? – стал терять терпение Род.

Улита долго молча смотрела на него, потом тихо сказала:

– Чтоб не считал меня сумасшедшей, я, так и быть, объясню: с мачехой у меня немирье. В нелюбках держим друг друга. Вчера решила: нет больше моей мочи, нет! Батюшка на её стороне. Братец мне не верит. А она всех, всех обманывает! Такая от неё зледь! И вижу её насквозь. И знаю: не будет мне никакой избавы. Ой как не люблю ягоды собирать, а пошла сегодня с домочадцами в лес. Такого задала стрекача! Остановилась, когда все крики затихли. Брела незнамо куда. В зыбель[12]  [12] ЗЫБЕЛЬ – топкое место.


[Закрыть] попала. Хорошо, до куста дотянулась. Выбралась, мокрая, склизкая, и вправду русалка. Вот отмылась в реке, обсушилась на солнышке…

– Что же теперь с тобой делать? – вслух раздумывал Род.

– Иди, добрый юноша, своею дорогой, – со вздохом вымолвила Улита, – Я же отсюда никуда не пойду. Место красивое, мне здесь любо. Решила сгинуть в лесу – и погибну от голода. Вот уже день ничего не ем…

Род мигом извлёк из охотничьей торбы окорёнок сала с краюхой хлеба.

– Поешь.

Улита жадно поглядела и отвернулась.

– Убери с глаз долой. И уйди.

Юноша тяжело вздохнул.

– Ночь-то как в лесу одна проведёшь?

– Пусть меня звери съедят, – не дрогнула Улита. И вдруг призналась: – Только одного я очень боюсь: а если василиски прилетят?

– Кто? – переспросил Род.

– Нянька рассказывала: на втором от восхода солнца острове живут василиски. Лица и волосы у них девичьи, от пупов змеиные хоботы, а за спинами огромные крылья.

– Басни, – успокоил Род.

А сам вскинул палец, навострил слух, бросился на тропу, прянул ухом к земле…

Улита рывком поднялась с бревна. На Рода с мольбой смотрели большие зелёные глаза.

– Не бойся, – поднялся он, – Это не василиски. Просто услышал, два всадника лесной тропой скачут. Кто знает, худые или добрые люди. Надо поберечься на всякий случай.

Он ловко и хорошо укрыл в зелени снятые долгари и охотничьи принадлежности, метко приглядел дерево с пышной кроной, с толстым сучком пониже. Не успела Улита опомниться, Род принял её под мышку левой рукой, как кудовичок ржи, а правой ухватился, подпрыгнув, за нижний сук и, впиваясь босыми ступнями в ствол, вознёсся со своей ношей в густоту кроны.

Прочно устроившись в лапах дерева, он посадил девушку на колени и вынужден был прижать к себе. Наливная девичья щека ненароком коснулась его губ. От такого прикосновения у юноши, лишь издали наблюдавшего женский пол, перехватило дыхание.

– Лазаешь, аки пардус, – похвалила Улита.

Спокойствие, с каким это было сказано, успокоило и его. Будучи с Богомилом в гостях у новгородского купца, он видел на широкой лавке барсову шкуру, и теперешнее сравнение польстило ему.

– Ты меня не боишься? – попытался пошутить Род.

Улита, отстранясь, рассмеялась ему в лицо.

– А чего бояться? Ты же меня не подевичишь на дереве?

– Болтаешь, как девка-дуравка, – сразу же рассердился Род. – Мне ли тебя девичьей чести лишать? Дите неразумное.

– Это я дите? – взбунтовалась в его объятьях Улита. – Голоус недоспелый! Мне уж тринадцать минуло.

Род готов был расхохотаться.

– О! Заневестилась! А и на землю спустимся, я на тебя посяга[13]  [13] ПОСЯГ – интимная связь, супружеские отношения.


[Закрыть] не допущу. Я ведь – презренный смерд, ты – боярышня.

Топот копыт и грубая речь раздались внизу.

– Замри и молчи, – велел Род.

Тринадцатилетняя невеста покорно замерла в его объятьях, а молчать не смогла.

– Знаю, что ты не смерд, – обжёг его ухо горячий шёпот, – только кто ты, пока не знаю.

Двое всадников, вооружённых, как княжьи отроки перед боем, остановились под деревом.

– Где эта лярва[14]  [14] ЛЯРВА – маска, образина.


[Закрыть] Бараксак? – пропищал один из них. – Попади он мне в руки, всю бы змиевину с гада содрал.

– Прочесали лес вдолжки и вширки, а проклятым булгарином и не пахнет, – отозвался скрипучий голос.

– Не ропщи, Лухман[15]  [15] ЛУХМАН – простоватый, нерасторопный.


[Закрыть], – приказал писклявый. – Раз атаману ведомо, что Бараксак где-то тут, стало быть, ищи.

– Уж к Невзору лучше возвращаться мёртвым, чем пустым, – ворчал тот, что прозвищем Лухман. – Да ведь ночь входит в лес. Ночью одни совы видят.

– Доберёмся до Красных сел, – понужнул коня спутник Лухмана. – Нутром чую: он где-то там.

Едва топот стих, Род соскользнул на нижнюю ветвь, пересадил к себе Улиту и таким образом стал спускаться вниз. Став на землю, протянул руки.

– Падай на меня. Не страшись.

Она, неловко примерившись, качнула головой. Потом вцепилась в ветку, спустила ноги и, повиснув, зажмурилась.

– Ой!.. – Оказавшись на земле в объятиях Рода, забилась пойманной птицей: – Отпусти немедля!

Тут-то его власть и окончилась. Так спешно отпустил, что девушка едва устояла на ногах.

– Кто это? – выдохнула она.

– Бродники, – нахмурился Род.

– Бродники? – не поняла Улита.

– Ну, крадёжники из бродячей шайки. Кого-то скрадывают в лесу.

Он вступился в долгари, закинул лук за спину, повесил колчан на правый бок, подхватил охотничью торбу и деловито велел:

– Идём. У меня под береговым тальником каюк спрятан. Отплывём без промешки. Они могут воротиться.

Долблёный однодеревый вятский каюк едва вместил Рода и Улиту.

– Этих бродников я больше, чем посинильцев, боюсь, – призналась покорная своему избавителю беглянка.

– Каких ещё посинильцев? – поинтересовался Род.

– Ну, мертвяков-утопленников, – удивилась его незнанию девушка, – Посинильцы ходят ночами по речным берегам… Что так смотришь?.. А говоришь, лесной житель!

Род мотнул головой, оттолкнулся единственным веслом, и река ласково замурлыкала под кормой.