Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

КЛЮКА СУДЬБЫ

1

Дело, будто бы легко выполнимое сгоряча, со временем обрастало трудностями, утяжелялось. Когда прибыли под Новгород-Северский, атаман Дурной продумывал нападение на княгинин поезд. Ведь не оставят Улиту изнывать в Остерском Городце. Гюргий крепко сел в Киеве. Андрея отрядил в Пересопницу, чтоб послеживал за волынскими изгнанниками. Вестимо, жене надо ехать к мужу, пока тот и впрямь не завёл другиню – галичанку ли, половчанку. Лазутники донесли, что Яким Кучкович отправился к своему государю, а про Улиту и слуху нет. Тогда явилась мысль подсказать ей отбыть на леченье к границе Дикого Поля, где у половцев целебное место, прозванное Аршан. А уж по дороге-то, на безлюдье, бродницкая ватага не оплошает. И, сидя в Мелтекове в пахнущих смолою хоромах, отстроенных на пепелище бывшего загородного дворца несчастного Игоря Ольговича, Дурной помогал дорогому гостю мечтать о том, как ему сладко и безопасно будет с его любавой в благожелательной Затинной слободе на берегу реки Шалой под охраной надёжного Азгут-городка.

Дни шли за днями, и чем более тепло заменялось холодом, тем яснее охладевал атаман к задуманному. Засыл пролагатаев к остерской затворнице по тем или иным причинам откладывался. Занемог брюхом Фёдор Дурной, Род его излечил. Запил горькую их споспешник Фёдор Озяблый, Род и тут нашёл средство помочь беде. Но вот по изволу своего государя Святослава Ольговича атаман принял решение сменить веру. Поганый язычник втайне, он наконец-то решил стать явным христианином. Вот в этом тем более Род принял деятельное участие, наставлял и сердцем, и разумом, чтобы искренним, а не показным был подвиг Фёдоровой души. Проникновенные беседы их длились далеко за полночь. Оглашённый, повинуясь Родиславу Гюрятичу, в крещении Петру, приносил из Божьего храма книги, которые тот подолгу читал неграмотному. Фёдор благоговел перед учёностью друга, уговаривал стать своим крестным, уверял, что их встреча со Святославом Ольговичем, неизбежная при намечаемых торжествах, не принесёт Роду худа. Однако же не было у бывшего Ольговичева соратника никакого желания обнаруживать своё присутствие в Северском княжестве. Поэтому Род не пошёл на крестины, затворился в своей одрине и, думая горькую думу, сокрушался, что дотянул в бездействии до середины зимы – всё дела да случаи, отложки да отсрочки. А для Улиты близится время родов. Как её на сносях везти в дальние дали по горам, по долам? Вот и Фёдор Дурной откровенно испытал облегчение, убедив друга вновь повременить, и теперь надолго – пока узрит свет выношенное дитя и окрепнет для дальнего путешествия. А уж этого жди до полного тепла. Кстати, как уверял бродничий вожак, зима след кажет, а лето его таит. Род умом воспринимал эти доводы, сердцем – нет. Как пытливо ни вглядывался в глаза атамана, не видел в них Улитина избавителя. Не лихое нападение на княгинин поезд рисовалось его внутреннему предвидению, а лихая бойня, безнадёжная и кровавая, где поляжет атаманова голова с размозжённым шлемом. «Берегись булавы! – не уставал он остерегать Дурного. – Не встревай в жаркие схватки». Фёдор только отмахивался: «Булава – не булавка, да и от укола ржавой булавкой помереть можно». Все меньше понимали они друг друга. О смелом замысле похитить Улиту Фёдор уже давненько не вспоминал. Все более одиноко чувствовал себя Род наедине с тяжёлыми мыслями.

Вот топот содрогнул подклет, забуянили голоса, заскрипели ступени. Род позже ожидал хозяина дома. По крещении намечался пир в княжеском дворце. Значит, отпировались быстро. Гость в однодышку[423]  [423] В ОДНОДЫШКУ – на одном дыхании, одним духом.


[Закрыть] добежал до сеней, радуясь возвращению хозяина, спеша поздравить его. Внезапная оторопь остановила в дверях. Первым, кого увидел, был сам кутырь, Новгород-Северский князь Святослав Ольгович.

– Ррро-динь-ка! – заключил он Рода в объятья. – Стало быть, правду мне донесли, что ты скрываешься у Федьки-разбойника? А ты, Федорка, отрицал, а? Сдал бы я тебя сейчас в руки Пука, кабы не стал твоим крестным. Что скажешь?

Князь был изрядно пьян. Не трезвее выглядел и сам атаман, но лицо его становилось из красного бледным.

– Это мой погрех, государь, – признался обнаруженный затворник. – Я запрещал называть себя.

– Сызнова величаешь меня государем! – поднял палец кутырь. – А ведь не вернулся ко мне, даже Гюргию своему изменил. Так-то ты платишь за отеческий пригрев?

– Не знавал тебя в таком виде, князь, – переменил Род смирение на строгость. – А поведению моему есть причины. Здесь не время, не место их обсуждать.

– Ладно, – взял его за плечо кутырь и обратился к хозяину дома: – Где твой накрытый стол? Верно заметил мой бывший друг-ведалец: место и время не счёты сводить, а продолжить пир. Покажи, как ты тут разжился.

Стол в пиршественной палате и впрямь готов был принять хоть весь двор Ольговича вместе с малой дружиной. Виночерпии с блюдниками принялись за работу. Князь больше не обращал внимания на бывшего своего «друга-ведальца». Глеб Святославич миновал Рода со вскинутым подбородком, Внезд метнул косым взглядом, лишь боярин Пук сунул ватную длань с ласковым смешком:

– Нашего полку прибыло?

Атаман в челе стола, сидючи рядом с князем, опускал взор, встречаясь глазами с Родом: дескать, навязался кутырь на мою хлеб-соль, что поделаешь?

Странным показалось, что боярин Пук не по чину уселся рядом, даже обнял бывшего своего соратника. Бархатная петля объятий!

– Какое имя дали новокрещёному? – спросил Род, чтобы завязать разговор.

Важно потрясая сивой радугой усов, Пук ответил:

– Был Фёдор, остался Фёдором.

– Праздник – не война, – продолжил Род натянутую беседу. – Ишь как все веселы!

– Праздники-ватажники, будни-одиночки, – туманно возразил Пук.

Род пытливо всматривался в него:

– Что-то не понимаю тебя, боярин.

– Понимать – значит знать, – наставительно сказал Пук, – Стало быть, ты не ведаешь, что беглецу Изяславу угорский король Гейза прислал десять тысяч воев. А к ним супротивник Гюргия прибавил дружину старого дурака Вячеслава да черных клобуков, миновал Пересопницу и пошёл на Киев. Перед нами теперь задача: оборонять Гюргия или встречать Изяслава? Мой государь твоему не изменник, а вот как черниговские Давыдовичи решат, бабушка надвое сказала.

– Мой государь, твой государь… – в раздумье пробормотал Род, думая о своём.

Пук понял его по-своему:

– Стало быть, к нам вернёшься? Святослав Ольгович тебя приветит.

Род ничего не отвечал. Он позабыл про Пука, следил, как вбежавший бродник, челядинец Дурного, что-то истиха произнёс на ухо своему хозяину. Атаман коротко переговорил с Ольговичем. Сжавшееся сердце ведальца ощутило вдруг, что все последующее именно его коснётся. И, как всегда, сердце не ошиблось. Фёдор Дурной во всеуслышание объявил:

– Владимир Давидович, князь Черниговский, оказывает нам честь своим посещением!

– Хвала князю! Исполать! – воспрянули пьяные голоса.

Под эти радостные клики вошёл в палату пучеглазый человек, желчный, как волчий перец. Невольно вспомнился отзыв о нём покойного Нечая Вашковца: «Ласкает речами – затыкай уши, обнимает – уноси ноги». Князя сопровождал страшный жердяй, его неизменный тысяцкий Азарий Чудин, прозванный тем же Вашковцом «истым онагром».

– Удачно же я отыскал тебя, брат! – ласково обратился Владимир Давыдович к Святославу Ольговичу. – В городе не пирует, так за городом веселится. Я мигом сообразил! Хотя времечко не весёлое…

– Честь и место, брат! Честь и место! – повелительным взором освободил подле себя пространство северский властелин. – Может, и напоследок празднуем. Впереди – рать. Ты-то на чью сторону клонишь взор? – устраивал он у обширных своих телес сухонького Владимира.

– На твою, брате, на твою, – успокаивал тот.

– А я тебе, государь, и сейчас скажу, – встрял Азарий Чудин, ещё не севший за стол. – Не дело приставать нынче к Гюргию. Не единожды он союзников своих подставлял и теперь подставит.

Тут Святослав Ольгович вспылил:

– Ты подкуплен Изяславом, Азарий! Или не хочешь оставлять молодой жены?

Жердяй метнул в князя испепеляющий взор, а уста его вымолвили незлобивые слова:

– Молодые жены, княже, любят мужей вблизи, а не издали.

При этом тонкие, как тетива лука, губы его стали ещё тоньше. И за стол Азарий не сел, независимо прохаживался вокруг, отыскивая знакомцев.

Род сделал движение подняться из-за стола, тихомолком выйти.

Рыхлая рука Пука улеглась на его колено.

– Не бросай старого приятеля!

Род выдавил улыбку.

– Небось, боярин. В задец – не в поход, разлука недолгая.

Однако выйти он не успел.

– Ха! – воскликнул Азарий, обняв памятного своего врага. – Ещё один знакомец, да какой! – Он настойчиво повлёк обнятого к тому месту, где сидели князья. – Погляди, государь, кого я к тебе привёл! – обратился Чудин к Владимиру.

Поражённый нежданной встречей Давыдович даже вскочил из-за стола.

– Это… вот это да! – пролепетал он. – Божья воля, не иначе.

– Вражья воля, – поправил оторопевший кутырь. Он не забыл рассказ Рода о встрече его в черниговском застенке с Владимиром, потому от их нынешней встречи не ждал ничего хорошего.

Атаман Дурной тоже был в замешательстве. Ведь Род ему в приокском лесу со всей тонкостью поведал о своих злоключениях. Остальные пиршебники, не зная сути происходящего, с любопытством ждали дальнейшего.

– Твоя рученька моё горлышко помнит? – почти вплотную приблизил к Роду лицо Владимир.

Что было отвечать?

– Отложи нелюбье, – попросил двоюродного брата кутырь. – Кто старое помянет… Не порти пира.

– Что ты, любезный брат! Я пира не испорчу, – так же тихо ответил ему Давыдович. – Лишь прошу выдать мне головой одного из твоих людишек. Для взаимного удовольствия.

– Он не мой человек, – насупился Святослав Ольгович. – Этот боярич человек Гюргия.

– А сейчас-то твой! – проникновенно настаивал черниговский самовластец.

Род мог ринуться из палаты. И никакие хищные лапы истого онагра Азария не удержали бы его. Но он как заворожённый ждал решения Святослава, хотя уж ничего доброго не видел в его глазах.

Кутырь строптиво молчал.

– А я что тебе скажу, брат! – заговорщически склонился к нему Владимир Давыдович. – Я тебе скажу вот что: выдашь боярича – стану защищать Гюргия, а не выдашь – вместе с родным братцем Изяславом помогу его тёзке возвратить престол киевский. Братец мой так упрашивает, а я так колеблюсь!

Кутырь продолжал молчать.

– Думай же, брате, думай, – обволакивал тугодума шёпот ласкового злеца. – Отпусти, Чудин, нашего обидчика, – обратился Владимир к своему тысяцкому, – Срочно шли скорохода в Чернигов, скажи братцу: еду с ним вместе в пособ Изяславу Киевскому.

Кутырь тяжело поднялся.

– В страшный грех вводишь ты меня, брат. Бог тебе судья. Ин[424]  [424] ИН – ладно, пожалуй, изволь.


[Закрыть], быть по-твоему!

По знаку Ольговича Пук крикнул:

– Стража!

Вбежавшие кмети окружили Рода плотным кольцом.

– Поят ты князем Владимиром Давыдовичем Черниговским за все твоё воровство! – объявил Чудин.

Род и теперь мог бы сопротивляться, хотя вырваться из такого сонма врагов представлялось вели ким чудом. Даже не надеясь на чудо, могучий ученик Бессона Плешка предпочёл бы смерть страшным мукам, которые ждали его в Чернигове. Однако он не сделал никакого движения, лишь удивлённо взглянул на Северского князя и произнёс:

– Не верю ушам, Святослав Ольгович!

Кутырь, набычившись, отвернулся.

– Невозможное творится в твоём дому, атаман, – обратился Род к Фёдору Дурному.

– Не позорь моего дома, государь, – срывающимся голосом сказал Ольговичу Фёдор.

– Твой дом – мой дом, – в сердцах заметил Северский князь. – А мой уже опозорен, – прибавил он. – Опозорен ради великой цели!

– Не кручинься, брате, пируй! – повеселел Владимир Давыдович. – А нам пора и честь знать. Встретимся под стенами Киева!

Рода с железом на руках повели из палаты.

– Таков твой хлеб, Фёдор? – в последний раз обернулся он.

– Где хлеб, там и уголь, – отозвался за атамана Пук.

Дурной ушёл в тень, как в тот раз, когда по приговору Невзора уводили ведальца-смертника в поруб Азгут-городка. Род почувствовал себя в шкуре Якуши Медведчикова, обречённого стать ежом на ядрёной матице. Сила, где твоя власть? Дружба, где твоя верность?

В возке без окон в обществе вонючих охранышей на осклизлом от талой грязи полу было жёстко, тряско и душно.

Долго ли, коротко ли его везли? И вот пленник выведен в тот самый двор, откуда спасла его большая ветла, где в приземистой, пропахшей кровью избе пытали Коснятку. Его повлекли не в эту избу, а в другую, поменьше. Значит, бросят в поруб… Не бросили, оставили в тесной бревенчатой келейке с мелким волоковым оконцем под потолком. Здесь вскорости объявились перед ним Владимир Давыдович и Азарий Чудин.

– Редкостная удача – отомстить по всей воле! – сладко вымолвил князь.

– Мечтал я о такой мести, видя твою милость у этого оборотня в руках, – гудел тысяцкий.

– Молчишь? – обратился князь к заточеннику. – А ведь как говорил тогда! На пятое лето мне смерть предсказывал. Вот оно, уже близко пятое с тех пор лето. Нынче не я у тебя, а ты у меня в руках. Может, что иное предскажешь?

– А мне предрёк вечность адских мук, – припомнил Чудин. – Предскажи-ка мне райское блаженство, я тебя ножичком попрошу.

– Спрячь нож, Азарий, – приказал князь. – Не порть вязня. Я ему небывалую казнь измыслю.

– Перво-наперво ослепим, – размечтался тысяцкий. – Затем урежем язык, а после…

– Ох, это все набило оскомину, – отмахнулся худший из двух Давыдовичей. – Не спеши. Времени у нас вдосталь.

Князь вышел первый. Тысяцкий подошёл к лёжа чему узнику и в однодёржку[425]  [425] В ОДНОДЕРЖКУ – дернув один раз.


[Закрыть] вырвал из его головы добрый пук волос.

– Смастерю зоску[426]  [426] ЗОСКА – мальчишечья игра, когда свинец с меховым лопушком подбрасывают ногой.


[Закрыть] сыну, – осклабился истый онагр, запирая за собой дверь.

Род прикрыл глаза. Мысли и чувства покинули его.

2

Во сне узник увидел воду. Вернее сказать, не увидел, а ощутил вокруг себя очень много воды. Она побурливала, всплёскивала под его руками и ногами. По сладко-речному воздуху, а точнее, озёрному, даже пресно-морскому он мог представить, что великое озеро или пресное море разлеглось на огромном пространстве. А ему плыть да плыть – то на спине, то на боку, то рывками по-щучьи, со скоростью калёной стрелы, пущенной на короткий дострел. Страха от кромешной тьмы не было, но тяжесть… ох, какая тяжесть наваливалась, придавливала сильнее час от часу, грозила в конце-то концов упрятать его на дно. Вот тьма сгустилась, чутье подсказало: то ли стена, то ли скала, словом, неодолимая преграда впереди. Род непроизвольно нырнул поглубже, а когда выпростал из пучины голову за глотком воздуха, поразился ясному небу, яркому солнцу, многолюдному берегу, потому что город возвышался над ним. И знакомый город. Вон вздымается белая башня на земляном валу! Так и рвалось из груди торжественное приветствие: «Здравствуй на много лет, Господин мой Великий Новгород!» Странно только, что Волхов был необычно свободен от вёсельных и парусных судов. Голоса, пение слышались, но ругани, споров к ним не подмешивалось. «Выдибай, выдибай живее на берег!» – подбадривал себя Род. Вот он идёт по набережной, и никому нет дела до него, никто не обращает внимания на его промокшее платье. А оно, оказывается, вовсе не мокрое. Солнце ли, ветер ли высушили так быстро? Вот и торговая сторона – Чудинцева улица, Прусская, наконец, Людогощая. Конечно, он устремился в дом Богомила Соловья. Где же тут бесконечность съестных возов, дух мясных, рыбных, овощных рядов? Вот он открывает косящатое слюдяное оконце своей светёлки и не чует говяжьих, стерляжьих, луковых запахов. Он усаживается на сундук, на котором любил рассматривать узорный золотой змеец по чёрному глянцу. А на лавках те же ковры, вытканные феями и лебедями. Он протягивает руку к муравлёному кувшину на поставце и вдруг слышит:

– Не прикасайся!

Позади – маленький кряжистый человечек, весь лысый, лишь от висков седая каёмка. В левой руке – клинышек бороды, правая с повелительно вскинутым указательным пальцем. Все стало ясно оторопевшему гостю: это не наяву, это во сне он вспомнил безмятежную свою жизнь в Богомиловом доме.

– Не прикасайся здесь ни к чему, – повторил Соловей, – Руки твои не воспримут того, что воспринимают очи.

– А почему? – по-детски вопросил Род.

– А потому, – отечески улыбнулся Богомил, – что мой мир пока ещё не твой мир.

– Значит, верно Букал сказал, а Зыбата Нерядец подтвердил, что ты мёртв? – отшатнулся Род. – В это я никак не хотел поверить, пока сам сюда не приду.

– Теперь ты пришёл, – улыбнулся Богомил и, в свою очередь отступив, остерегающе выставил длани: – Только не приближайся, не притрагивайся ко мне.

– У тебя след на шее от вервия, – ужаснулся Род. – Стало быть, истину видел Букал: они тебя утопили?

– Вор-посадник Судила взъелся за мою прямоту, – опустил голову Богомил, – Достал меня по приезде из Суздальской земли. Натравил толпу. Народ – умница, толпа – дура! Сам христианский епископ Нифонт умолял граждан не бросать меня в Волхов. Руки мне приковали к шее. В таком виде и Перуну не выплыть.

Роду ещё хотелось о многом порасспросить волхва. Тот кивком указал ему на лавку, покрытую тканым ковром, велел отдохнуть после столь трудного пути.

Ученик, никогда не выходивший из воли учителя, лёг… Не почувствовал ни ковра, ни лавки, будто бы провалился в мягкое облако, замертво утонул в нем. И вот что странно: приснился дурной, неприятный сон. Он оказался в бревенчатой полутёмной каморе с волоковым оконцем под потолком. Здесь отвратительно пахло. Клацал запорами стражник, приносил миску тюри, требовал ночную посуду. Род несказанно обрадовался, когда оконце стало темнеть. Вместе с затворным днём кончился страшный сон. Он проснулся в воде, опять плыл и плыл… А вынырнул на Мосткве-реке, невдали от Букалова новца на знакомом месте.

Оставалось, как в детстве, дойти до дому. Нитечку через болото он знал назубок. Вот и Букалова келья. И костёр разожжён на привычной плешине. А нет Букала. У костра один Богомил.

– Пришёл? – обернулся он и стал сыпать в огонь каменный порошок, постепенно окутываясь сиреневым дымом. – Смотри! – велел волхв. – Что вижу, открою тебе потонку…

Род увидел древних людей на берегу великого озера.

– У прапраотца Иафера был правнук Скиф, – уже не обычным своим тенорком, а чужим глуховатым голосом произносил Соловей. – От Скифа произошли пять братьев-князей. Их имена Словен, Рус – самые храбрые и мудрейшие, – а также Болгар, Коман и Истер. Все они жили на берегах Чермного моря. В три тысячи девяносто девятом году от сотворения мира два брата, Словен и Рус, оставили древнее обиталище. Вместе со своими народами они ходили по странам вселенной, обозревали безмолвные пустыни, как орлы быстрокрылые. Четырнадцать лет искали земли по сердцу и, наконец, пришли к озеру Мойску. Здесь волхвование им открыло, что сие место должно стать их отечеством. Смотри, смотри! – Соловей как бы вырастал у костра, простирая руки к огню, дыша обволокшим его дымом, багрянея лицом.

Род увидел древний сосновый город на берегу реки: смолистые ребра стен, дощатые крылья крыш…

– Старший сын Скифа Словен поселился на реке Мутной, – продолжал Богомил. – Основал город Словенск и назвал реку Волховом, а приток её Волховцем по имени двух своих сыновей. Волхов был лютейшим из чародеев, принимал рыбий образ, скрывался в реке, топил и пожирал людей, не хотевших признавать его богом. Видишь?

– Вижу, – содрогнулся Род. – Вижу!

– Он жил в особенном городке у берега реки, – продолжал Соловей. Слова тяжкими жерновами выкатывались из гортани провидца. – Место это именовалось Перынью, и люди воздавали здесь Волхову божеские почести. По смерти его уверяли, что Волхов «сел в боги», но ты-то видишь, ты видишь…

– Я вижу, – слабым голосом отозвался Род, – Бесы утопили его в реке.

– А злочестивые люди, – продолжал Богомил, – справили по нем тризну, насыпали могилу для поклонения, которая со временем провалилась в ад.

– Я вижу иного мужа, ясноокого, светлоликого. – Род указал в костёр.

– Это брат чародея Волховец, – объяснил Богомил. – Именем сына его Жилотуга назван особый приток реки, в коем несчастный княжич впоследствии утонул. Этот приток – твой род. Жилотуг дал ему начало.

– Стало быть, я праправнук витязя Скифа? – спросил Род.

– Ты Жилотуг, потомок Скифа, – подтвердил Богомил. Он взмахнул рукавом, и сиреневый дым мгновенно был поглощён костром. – Теперь тебе ведомы твои корни, – отвернулся от костра волхв.

– А что стало с другим братом Словена – Русом? – полюбопытствовал Род, не в силах сразу оборвать волхвование.

– Он основал город Русу. Потомки его обогатились и прославились своим мечом, завладев всеми странами северными до Ледовитого моря и желтовидных вод. Станут они жить и за высокими каменными горами у беловидных и млечных рек, где ловят зверя дымку. Их ждут большие войны, и мир ужаснётся их храбрости. Но, – Богомил глянул вверх, – ночь растворяется. Время наше исчерпано. Погости ещё в своём мире.

Род медленно опустился на траву и не почуял земли, потому что сон тут же сковал его.

Во сне он видел ту же отвратительную камору с волоковым оконцем под потолком, того же грубого стражника, что являлся ему в урочный час. Однако пища, приносимая молчаливым тюремщиком, стала обильной и сытной.

К вящему своему огорчению, проснулся он сызнова в мрачной каморе. У жёсткого, ничем не застланного его одра возвышался Богомил Соловей.

– Вот и третья наша встреча. Земля – третья от солнца. Прими, сыне, мой отцовский дар – землю, – произносил волхв непонятные слова.

Род сел на тюремной лавке, хотел слёзно попросить взять его отсюда насовсем. А старик тем временем развернул в руках льняной лепест с бурой горсткой земли, склонился и зашептал над ним:

– Мать-земля, подай клад! Из тебя испечённому, в тебя уходящему. Родительская – благословенная, белая – свободная, холодная – с семи могил, спаси доброго от беды. Рыбе – вода, птице – воздух, человеку – земля. Дорасти, древо, от земли до неба, дотяни сучья до чёрной тучи, сблизь бездну и твердь водяным столпом. Смерти смерть от того столпа. Мать-землица, дай силу! – Завернув горсть земли в лепест, волхв подал узелок Роду: – Сбереги. Запомни. В страшный час повтори.

– Заговор? – удивился Род.

– Заговор, – подтвердил Богомил. – Видишь, как мы в однодумку молвили одно слово? Затем и встречался я с тобой трижды, что слову этому пришло время. Позорную казнь готовят тебе, а вот ей-то как раз не время. Погости ещё в своём мире.

– Я уже в твоём мире прижился, дорогой Богомил, – взмолился ученик Соловья. – Забери меня с собой. Здешний мир – дурной сон!

– Сон для тебя пока что не здесь, а там, – возразил учитель.

Род свободной рукой непроизвольно попытался ухватить его руку, но в пальцах ощутил пустой воздух. Богомил ответил той самой усмешкой, что неизменно оживляла его лицо всякий раз, когда ученик был не в силах решить задачу: эх ты, дескать, недотёпа! Видение, столь дорогое исстрадавшейся душе, растаяло на глазах.

Вот когда Род в самом деле проснулся. С горьким чувством разжал ладонь, которая ещё ощущала весомый дар волхва, так приятно приснившийся, и не поверил в своё пробуждение разжавший пальцы ученик Богомила: на ладони был узелок с землёй. Осторожно развернул, завернул, скрыл на груди.