Текст книги "Кровь боярина Кучки"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)

2

Серебряная июньская ночь уже накрыла и лес, и реку. Путешественники, занятые собой, не заметили исчезновения дня. А он в пору самого долгого солнцестояния и впрямь исчезал незаметно. Теперь оба глянули вверх.

– Звёздный хоровод! – восхитилась Улита.

– Небо открылось для смотрин, – поддержал её восхищение Род. – Зодии совершают беги небесные…

Он стал рассказывать о двенадцати созвездиях зодиака. Звездословцы нарекли их именами зодий, то есть животных: Овен, Лев, Скорпия, Коркин[16]  [16] КОРКИН – рак.


[Закрыть], Водолей… Каждому месяцу – своё.

– Вот ты, Улита, в каком месяце родилась? – спросил Род. – Мой месяц – березозоль. Значит, я Овен. А твой месяц?..

Улита взглянула на него с крайним неодобрением. И вместо ответа спросила:

– А Водолей – животное?

Род растерялся и не нашёл ответа.

– То-то! – назидательно изрекла она. – Все это кощуны. Греховные слова, шутовство и вздор. В «Послании к Филофею» сказано: о двенадцати зодиях и о злых или добрых часах рождения человека, то есть в которую звезду кто родился, – все это суть кощуны и басни. Понял? – И, не дождавшись ответа, приговорила: – Овен ты овен и есть.

Каюк почти неслышно скользил по свинцовой воде. Тяжело греблось вверх по течению. И ещё заботила мысль: где причалить? Никогда не ходил он на каюке выше тех сосен, в которых нашёл Улиту. А как войти с ней в Кучково, нарушив запрет Букала?

– Куда мы плывём? – прервал его мысли подозрительный вопрос.

– Я доставлю тебя домой, – пообещал Род.

– Кто об этом просил? – изумилась Улита.

– Это мой долг.

– Ты слышал: я не хочу… Не надо!.. Не смей! – молила и приказывала она.

Род продолжал грести, думая о своём.

– Мало ли что не хочешь…

Вдруг Улита – вот уж чего он не ожидал! – вскочила кошкой и, если бы Род мгновенно не ухватил её за ноги, бросилась бы в воду. Во всяком случае, таковы были её явные устремления. Потеряв опору, она плюхнулась на дно, едва не перевернув каюк. Просто чудом удалось выровнять мелкое, неостойчивое судно.

Улита бурно ревела, сжавшись в комок. Род всей душой пожалел её:

– Ну зачем ты так рюмишь?[17]  [17] РЮМИТЬ – лакать (слезные или плачевные сосуды древних славян именовались рюмками).


[Закрыть] Ну, успокойся. Разве я хотел тебе худа? А ведь утопла бы…

– Плаваю, как рыба, – выпалила она сквозь рыдания.

Каюк вертелся на одном месте. Улита утёрла слезы концами своего лепеста, села, выпрямившись, и, как истая боярышня, приказала:

– Поворачивай лодку вспять!

Род сразу повиновался, чтобы строптивица не повторила своего отчаянного поступка. Каюк, как лошадь в родное стойло, помчался вниз по течению. И это подсказало юноше трудное, но единственное решение. Не бросать же сумасбродку в лесу… Конечно, Букал не обрадуется чужой гостье, да к тому же Кучковой дочке. Придётся принять на себя его укоризны.

– Куда мы плывём? – опять засомневалась Улита.

– Домой, – сказал Род и тут же испуганно пояснил, встретившись с ней глазами: – Не к тебе, а ко мне.

– Где твой дом? – допрашивала она.

– На реке Быстрице да в подвязье[18]  [18] ПОДВЯЗЬЕ – местность, примыкающая к зарослям вяза.


[Закрыть] на глушице[19]  [19] ГЛУШИЦА – глухой, непроточный рукав реки.


[Закрыть].

На сей раз беглянка угомонилась и замолчала надолго.

Если днём бог Ярило обходил южный край земли, держа голову высоко и гордо, то в краткую июньскую ночь, не покидая планеты, прятал лик за окоёмом. Лишь белый нимб его зримо двигался северной стороной, пугая тьму.

Лодка ткнулась в низкий пойменный подберег. Оттащив каюк подалее от воды, Род подхватил на руки Улиту, чтобы не замочила дорогих башмаков.

– Планощь, – объявил он о наступлении полночи.

Девушка обвила его шею, как в сладкий миг, когда оба укрылись на дереве.

– Откуда знаешь, что сейчас планощь? А пладень как узнаешь? – ворковала она.

– Планощь – по звёздам, пладень – по солнцу, – робко пояснил он, опасаясь обвинения в новой кощуне.

Они поднялись на высокий коренной берег, взметнувший сосны к самому небу.

– Был бы ты познатней, – пошутила Улита, опускаясь на землю, – я бы стала твоей подружней.

– Очень уж злая ты, – простодушно ответил он на девичью шутку. – Лучше железо варить, чем со злою женою жить.

Она резко обернулась, но промолчала, только насупилась.

Род тут же пожалел о своих словах. Искал, как сгладить оплошку. Улита очень кстати помогла ему:

– Такое главоболие, мочи нет! – остановилась она, прижав ладони к вискам.

– Это от голода, – догадался Род. – Ты весь день не ела! – и полез в свою торбу, – Сейчас достану естьё…

Улита, видимо, ещё и не думала сменить гнев на милость.

– Хочешь показать свою доброту? – неприязненно отступила она, – Ты слишком добр для мужа, а я для подружии слишком зла. Вот и ешь один!

И бросилась в чащу. Род, сокрушаясь, что беглянка много натерпелась за день и теперь не в себе, поспешил вслед за ней. Бегуньей боярышня оказалась изрядной. Только у большой поляны удалось её настичь. Да и на поляну она выскочила первая.

– Смотри! – внезапно вскинула руку девушка.

Он взглянул по направлению её пальца и увидел в дальнем конце поляны розовый цвет, будто солнце сквозь ночь ясный взгляд уронило на этот маленький кусочек земли. Все краски вокруг пригашены, все будто синей кисеёй покрыто, лишь у самого края – розовая прореха в кисее…

Род озарённо воскликнул:

– Разрыв-трава!

И тут же в голову пришло, что нынче необычная планощь. Это полночь в канун Ивана Купалы. И оба они так счастливо попали на заветное место! Прежде тысячу раз этой поляной ходил. Посветлу и потемну. В голову не могло прийти, что вон в том дальнем углу, в подвязье… как раз и может быть… Он ринулся на розовый цвет, срывая рубаху на бегу, оставляя по пути долгари, чтобы взять волшебную разрыв-траву босым и полунагим, иначе в руки не дастся.

Улита камешком из пращи пролетела мимо, тоже без рубашки и босиком.

Оба, прянув на землю, упоительно запустили пальцы в призрачное растение. А трава-прыгун, травка – не-тронь-меня так и норовила ускользнуть из-под рук.

– Скорей, скорей! – зашептала девушка. – Разрыв-трава держит цвет не долее, чем успеешь «Отче наш», «Богородицу» и «Верую» прочитать.

Род не слышал об «Отче наш», «Богородице» и «Верую», но спешил, тоже зная о краткой жизни сказочного цветка.

Цвет погас внезапно. Счастливцы успели! Улита стояла, сладостно прижимая свежее зелье к обнажённой груди, сама как молочно-восковой цветок. Род смущённо отводил от неё глаза, бережно держа в ладони колкую травку.

– Замки и запоры от разрыв-травы распадаются, клады даются, – возбуждённо шептала Улита.

– Если в кузницу её бросить, кузнец не сможет работать, – припомнил Род.

Соединив свою добычу, укутав её в лепест с Улитиной головы, оба оделись и перевели дух.

– Дальше нас ждёт непутьма[20]  [20] НЕПУТЬМА – отсутствие дорог.


[Закрыть], – вздохнул Род. – Понесу тебя в заболотье. Я нитечку знаю. Буду твоим ношатаем…

– Ты сильный, – доверчиво вымолвила Улита. – Нынче испытала, какой ты сильный.

– Букал называет богатырём, – не утерпев, похвалился Род.

– Кто такой Букал?

– Там увидишь…

Уже привычно он подхватил на руки свою найдёну и погрузил непромокаемые долгари в густую на вид, страшную темной неподвижностью воду.

Болото встретило их лягушачьим полногласием. Чем дальше, тем становилось тише. Только пузыри взбулькивали то там, то сям, словно болотная утроба дышала, почмокивая во сне многочисленными губами.

– Род, мне страшно, – прижалась к его груди Улита.

– Ничего. Ты доверься. Я нитечку знаю.

Двигался он неспоро, хотя уверенно. Впереди, на востоке, нимб над макушкой бога Ярила стал наливаться огнём.

– А вдруг все это нам померещилось? – закрыла глаза Улита.

– Что померещилось?

– Разрыв-трава, розовый цвет…

Род не ответил. Он видел перед собой край болота, подступившего к подберезью, и согбенную длинную фигуру Букала, опершегося о суковатый посох.

– Идёт детинец, несёт гостинец, – гулко сказал старик.

3

Миг только глянули друг на друга Улита и старик – сплошь в морщинах. Улита – с насторожённостью волчонка, исподлобья, старик – с беркутовой цепкостью. У неё коса соломенная полурасплелась, у него – седые космы на глазах и на плечах. Улита молча уронила голову на грудь. Старик вскинул кулаки к лицу, глухо произнёс:

– Принёс голубу на свою погубу!

Отвернулся, зашагал первый. И, как бы подчёркивая страшные слова, заходил на нём длинный, вздувшийся на спине емурлак малинового сукна, обычно защищающий от дождя, а нынче, в ведреный день, видимо, служивший вторую службу: в этой одежде волхв совершал жертвоприношения. Род понял: моление было о нём, чтобы возвратился живым, невредимым.

Улита нехорошо покрутила пальцем у виска и спросила:

– Кто это?

Род вздохнул:

– Это и есть Букал.

Молча шли они за малиновым пятном, колеблющемся в серебре рассвета. Роду хотелось рассказать об испытанной Букаловой прозорливости, да не вовремя показалось заводить речь об этом.

А вот и лесная росчисть, Букалово новцо[21]  [21] НОВЦО – расчищенный из-под леса участок.


[Закрыть]. А посреди него – келья, сложенная из пластья[22]  [22] ПЛАСТЬЁ – тесаные бревна из горбылей.


[Закрыть]. Дверь распахнута. Чернота внутри. А из дверного верха вьющимся чубом – седой дым.

– Богомил Соловей затопил очаг, – пояснил Род своей спутнице.

Когда входил в избу, поддыменье[23]  [23] ПОДДЫМЕНЬЕ – пора топки печи в курной избе, когда она наполняется дымом.


[Закрыть] уже прошло. Огонь ярко пылал, освещая убогую обстановку – полати, скоблёный стол, лавки, поставцы для посуды.

– Дышать трудно, горло жжёт, – пожаловалась Улита.

– Не претерпев дымной горечи, тепла не увидишь, – откликнулся Букал.

У очага стоял маленький кряжистый человечек, весь лысый, лишь от висков седая каёмка. В правой руке он держал кочергу, левой сжимал клинышек бороды. Чёрное полукафтанье и блестящие сапоги выглядели щегольски в лесной глухомани. Впившись в Улиту щёлками глаз, он повёл рукой в красный угол:

– Милости просим, Улита Стефановна!

– Откуда ты меня знаешь? – отшатнулась девушка. – Я тебя не знаю.

Ведалец засмеялся заливистым певческим тенором.

– Мы для тебя – дресва[24]  [24] ДРЕСВА – крупный песок, каменная крошка.


[Закрыть] дорожная, а ты для нас – гостья именитая, сама боярышня Куцковна!

Он говорил как истый новгородец: вместо «ч» произносил «ц» и наоборот. Его выговор, видимо, развеселил Улиту.

– А, так ты в Красных сёлах бывал! – засмеялась она. – А я подумала, вправду ведалец… Должно быть, купец?

– Новгорочкий купеч Богомил Соловей, – гордо назвался обладатель приятного тенора. – Только в Красных сёлах отродясь не бывал. В Тьмутаракани бывал, в половечкую Шарукань попадал, даже в Цудь Заволочку меня заносило. А вот в Куцкове быть не сподобился. Хотел было мимо проехать…

– Ты, Соловей, гостью баснями не корми, – резко перебил хлопочущий у стола Букал. – Она как из дому сбежала, ещё крошки не держала во рту.

– Да откуда вам обоим все ведомо? – допытывалась Улита, усаживаясь за стол. Знала, что Род неотлучно был рядом и не мог старикам о ней рассказать.

Застолье оказалось скудным. Хозяин выставил миску посконной каши из жмыха, оставшегося после выбивки конопляного масла. Как ни была голодна боярышня, она лишь единожды погрузила в это хлёбово свою гостевую ложку, в отличие от других – расписную. Букалом это было замечено.

– Холщовая рубашка – не нагота, посконная каша – не голод, – наставительно молвил он.

Зато после каши, которую гостья не жаловала, выставил блинчатый каравай, а к нему по глиняной кружке кислощей[25]  [25] КИСЛОЩИ – прохладительный напиток из ячменного солода и пшеничной муки.


[Закрыть].

– Нам, старцам, каравай на сыворотке, а вам, отроку с отроковицей, – молочный, в масле да в меду…

– Люблю кислощи! – пел тенором Соловей, отхлёбывая из кружки. – На нашей уличе Людогощей знатный кислошник Цкунка Исаев! Я ему в месяч рубль даю, чтобы мне кислощи приносил исправно.

– А Родислав сказал, – обратилась Улита к Соловью, – что ты изрядный видок, далеко в будущее заглядываешь.

Богомил, смутясь, не поторопился с ответом. За него ответил Букал:

– Я хоть и не далеко гляжу, близкое твоё предреку…

Улита резво устремила на него любопытный взор.

– Почивать ты скоро пойдёшь, – возвестил Букал. – Я на повети медвежью шкуру постлал. Дышится там легко, сено молодое, душистое… Пусть приснятся тебе батюшка, боярин Степан, да братец Яким. Небось сбились с ног, свою ненагляду ищучи.

Все встали из-за стола. Улита поискала глазами икону и не нашла. Привычно перекрестилась в пустой красный угол.

Выйдя на зады избы, где была лестница на поветь, гостья внезапно остановила взгляд на лесной опушке.

– Кто это там?

В подберезье чернел саженный кузнец, казавшийся ещё выше оттого, что стоял на широком пне. Правой рукой он поднимал молот, в левой держал железную полосу. Перед ним была чёрная наковальня с обгоревшими костями.

– Это наш бог Сварог, – смущённо пояснил Род, – Покровитель ремесла…

– А почему кости на наковальне? – испуганно недоумевала Улита.

– Это каменный жертвенник. Букал на рассвете ягнёнка на нём заклал, чтобы я вернулся подобру-поздорову.

Улита – чего уж он никак не мог ожидать – заплакала.

– Опять ты рюмишь! – расстроился Род.

– Как же мне не рюмить? – всхлипывала она. – Я попала в вертеп язычников!

Он помог девушке взобраться по лестнице на поветь.

– Не уходи, – попросила Улита. – Я побоюсь заснуть близко от чёрного кузнеца.

Пришлось присесть рядом. Она крепко держала его руку, уже прикрыв глаза. Златовласая овечка на бурой медвежьей шкуре…

– Ты должен креститься, – сонно вымолвила Улита. – Иначе какой меж нами посяг? Не сможешь стать моим мужем…

Когда она глубоко заснула, Род осторожно спустился с повети. Старики сидели за столом. Он развернул Улитин лепест с волшебным зельем.

– Вот… в самую планощь оба разом нашли…

Букал мудрым глазом определил:

– Разрыв-трава!

Богомил восторженно восклицал:

– Она!.. Она!..

– Скажи, всем ли приносит счастье разрыв-трава? – задумавшись, обратился к нему Букал.

– Цего не знаю, того не знаю, – отнекнулся Соловей.

– Будем оба просить Сварога, чтобы ей и ему помог, – сказал один старый волхв другому.

Юноша залез на полати и крепко заснул…

Низкое солнце окрасило багрянцем оконный пузырь, когда Род проснулся. Тихий разговор внизу у стола слышался на полатях явственно.

– Цто теперь станешь делать? – спрашивал Богомил.

– Поменяю своё обиталище, – ответил Букал, – Расчищу новцо за Куньим мхом, все туда перенесу. Мужики из Олешья помогут. Улита, как пить дать, отцу расскажет о нас. Сама кметей[26]  [26] КМЕТИ – воины, дружинники.


[Закрыть] не приведёт. Да они без неё начнут рыскать, не возрадуешься. Суздальский князь больно крут к нашей вере. Боярин ему потрафит. Хотя не терпит Кучка варяжскую кровь пришлого Мономашича, не желает быть его подданцем, а и пращурову веру не жалует. Ишь Кучковна какая истая христианка!

– Меняются времена! – вздохнул Соловей, – Предок его Вятко, как и древний вождь вятицей Ходота, верен был нашим исконным богам. А потомок Стефан Иваныц – поди ж ты! – гонит нас, аки лев. А ведь и он, и его Улита, как и ты с Родиславом, – вятици!

– Родислав не вятич, – вставил Букал.

– Ах, прости, из памяти вон, – спохватился Богомил, – Родинька не твой, он мой земляцёк. Хо-хо-хо…

Юноша вздрогнул и не поверил ушам. Вот так поворот разговора! Всегда считал себя как сын Букала природным вятичем, и вот поди ж ты! Решив, что неправильно понял сказанное и при случае разъяснит недоразумение, Род спустился с полатей.

Букал посмотрел на него сочувственно. Соловей тяжело вздохнул.

– Молили мы бога Сварога, чтобы беда, которую ты нашёл и принёс, покинула тебя, – мрачно сказал Букал, – Сварог наши мольбы отверг. Жертвенные кости сказали, что беда хотя и уйдёт, да не минет. Ты сам устремишься к ней на терзанья и муки. И умрёшь страшной, позорной смертью.

Род невозмутимо выслушал это чёрное пророчество. В хижине воцарилась вязкая тишина.

– Что мне вам сказать, и тебе, отец, и тебе, учитель? – наконец поднял голову юноша. – В таких случаях народ говорит одно: чему быть, того не миновать.

– Помозибо на добром слове, – поблагодарила она стариков по-христиански. Хотя им ближе было не современное «помози, Бог» («помозибо») или «спаси Бог» («спасибо»), а древнее «благодарствую».

Девушка задержалась глазами на мрачном Роде.

– Ты плохо спал…

– Круцина его гнетёт, – пояснил Соловей. – Завтра расставаться со своей ладой…

Улита, сразу закаменев лицом, подозрительно оглядела стариков и с вызовом обратилась к юноше:

– Как тебе это любится? Совет старейшин все за нас решил!

Букал поднялся из-за стола, отечески улыбаясь, подошёл к гостье.

– Волга тычет наполдни, Двина – на полунощье. Каждый идёт своею дорогой, милая. Завтра Богомил Соловей едет через Красные села в Новгород. У него с тобою попутье.

Улита выскочила из избы и побежала к болоту. Богомил с несвойственной его возрасту прытью заторопился следом.

– Отчаянная!– покачал головой Букал. – Да… толку-то!

– Почему ты сказал Соловью, будто я не вятич? – не выдержал Род.

– Ты не вятич, – повторил Букал, – Вот гостью проводим, все тебе открою. Пришла пора. Потерпи. Не тот час. Трудный долгий разговор.

Богомил привёл притихшую Улиту. Род вышел к ним. С болота потянуло вечерней сыростью. Старик юркнул в Букалову келью к теплу. Девушка опустилась на бревно у пустого кострища. Род присел рядом.

– Завтра вернусь домой, – сообщила она. – По батюшке стосковалась да и по братцу тоже.

– Как Соловей уговорил тебя? – полюбопытствовал Род.

– Он и не уговаривал, – поникла Улита, словно укрощённый огонь. – Он только погладил по голове. Просто я затосковала по дому. Вдруг как-то сразу… – Она задумалась.

– Так ведь дома мачеха! – вырвалось у юноши. И тут же он внутренне казнил себя за эти слова. Сколько сил приложили мудрые волхвы, дабы образумить беглянку, а он… как предатель! И в то же время представил: завтра лесная найдёна исчезнет из его жизни, перестанут наполнять его волненьем и трепетом исходящие от неё токи. Из себялюбия задал он бередящий вопрос. Она же отозвалась спокойно:

– Знаешь, что мне новгородский волхв на обратном пути предрёк? Он, оказывается, сегодня гадал на камнях. Узнал, что через три года я избавлюсь от мачехи. Только прибавил: очень тяжким будет для меня избавление. Лучше б не избавляться. Ну да я все беды перетерплю, лишь бы не было в нашей семье этой злицы.

Солнце удалилось в белую Заболотную хмарь и тлело в ней угольком в пепле.

– Завтра ждите неведрия[27]  [27] НЕВЕДРИЕ – ненастье.


[Закрыть], – сказал Букал, глядя на закат.

Они с Соловьём вышли из кельи и стояли рядком, такие внешне не схожие, – низкий с высоким, косматый с плешивым… А внутренне – как из одного воска отлитые в одной форме.

– Улита Стефановна! Родислав! – позвал Соловей. – Пожалуйте-ка сюда!

В избе на чистом столе темнела в развёрнутом Улитином лепесте разрыв-трава.

– Волшебное зелье ждёт вашего извола[28]  [28] ИЗВОЛ – желание, волеизъявление.


[Закрыть], – загадочно вымолвил Богомил. – Что загадаете найти? Серебро, дорогие каменья, рыбий зуб? Любой клад откроется. Надобно лишь задумать и заговорённое зелье выпить.

Счастливцы долго молчали. Волхвы пытливо поглядывали на них.

– Богатства не ищу, – твёрдо сказал Род. – Клад может скрываться и в земле, и здесь, – он постучал себя по лбу. – Пусть клад мне здесь и откроется.

– И тут? – подсказал Букал, приложив руку к сердцу. – Тут прячется не только любовь – иные сокровища, что пропадают втуне у многих смертных.

Род порывисто обнял самого близкого себе человека.

– Ты прав, отец.

– А цто нам доць боярская скажет? – прищурился Богомил.

Улита, видимо, ощущала себя участницей весёлого представления. В ночь под Ивана Купала в глухом лесу сказка, ставшая явью, взволновала её. Здесь же, в обычной курной избе за дощатым столом, где только что ели посконную кашу, велеречивые рассуждения о волшебной силе вялого пучка травы, лежащего на её лепесте, были просто смешны. Игра занимала девушку. Ишь как умно высказался Род! Ей хотелось не уступить. В гордо вскинутой головке, оттянутой тяжёлой косой, работали мысли, упражнённые киевским ученичеством.

– Родислав сказал верно, – повела она речь, как на уроке риторики, – клады могут скрывать не только земля, но и разум, и сердце. А я ещё прибавлю: судьба! Пусть судьба мне откроет клад. Хочу стать… – Она задумалась, как похлеще завершить игру. – Хочу стать великой княгиней!

В келье воцарилось безмолвие.

– Надобно развести огонь, – нарушил его Букал.

– Цто решила, то и решила, – хихикнул в маленькую бородку новгородский волхв.

Род вышел и вздул огонь на старом кострище, где они только что сидели на бревне с будущей великой княгиней. Богомил подвесил над жаром небольшой обоухий котёл. Скоро все четверо переместились к огню под звезды. Букал в утрешнем емурлаке стал чудодействовать над костром. Старательно разложил траву на некрашеном деревянном блюде. Потом руки его заработали быстро. Пучок за пучком кидалось зелье то в огонь…

– Разрыв-трава, в огне не сгори!

…то в кипящий котёл…

– Разрыв-трава, в кипятке не сварись!

Длинные сухие пальцы старика выхватывали пучки из костра и котла, сами не обжигались и не обваривались.

– Мужское сердце в пучину глядит… Женское чело под венцом горит… Разрыв-трава, одолей пучину… Разрыв-трава, поддержи венец… – заклинал он, бросая заговорённое зелье в бронзовую чашу с ключевой водой.

Вода в чаше зеленела и зеленела, доходя до яшмовой красоты. А старик тем временем что-то бормотал и бормотал все тише и тише. В конце концов слышалась какая-то невнятица. Потом он отряхнул ладони, пошёл мыть руки.

Богомил отцедил воду в чаше, разлил по кружкам. Вернувшийся Букал пошептал поочерёдно над каждой кружкой, не прикасаясь к ним, взглядывая то на Рода, то на Улиту.

– А теперь питье доведено доготова. Выпейте каждый своё до дна.

Род и Улита выпили.

– У-уй, горечь какая! – прослезилась боярышня.

Род не поморщился.

Букал ушёл в хижину.

– Пусть отдохнёт, муценик, – сказал Соловей. – Я пока приготовлю пиршество. А вы погуляйте.

Вчерашние путешественники пошли прочь от костра. Хмарь так быстро разрослась в небе, что ни звёзд, ни июньской светлоты на нём не осталось. Лишь север, как ни странно, стал самой яркой стороною света, не отдал туче свой серебряный пояс.

– К болоту не пойдём, – попросила Улита, – Там темь… К лесу тоже не пойдём, там кузнец… Постоим под этой ветлой. И укрой меня, я дрожу.

– Великая княгиня Улита Степановна, – задумчиво пробормотал Род.

Девушка тихо рассмеялась.

«И все между нами кончится», – хотел юноша продолжить, да лишь уста приоткрыл, сырой воздух заглотнул. Увидел, как в черноте над болотом белый туман сгущается, и не просто сгущается, встаёт сплошной простыней, а на простыне возникают цветные тени… все чётче, все зримее. Вот он увидел женщину на просторном богатом одре. Неухоженные слипшиеся волосы мокрой соломой размётаны по подушке. Слезы на больших одутловатых щеках. Чуть вздёрнутый нос заострился. Маленький треугольник губ чернеет, как кровля покосившейся кельи. Воспалённые зелёные глаза устремлены на него. Рука с указующим перстом тянется к нему… Род отшатнулся… и все исчезло. Надо же примерещиться такому!

– Пойдём скорее к костру, – потянул он Улиту.

Не заметив в нем перемены, она продолжала о своём:

– Хочу, чтобы сказка длилась сегодня как можно дольше. Мне видок Богомил пообещал заглянуть не на сто, а на триста лет вперёд. А если на пятьсот? – услаждал слух Рода мелодичный девичий лепет.

У костра – ни души. Старики хлопотали в избе у стола.

– Пиршество из двух перемен! – объявил Богомил, – Первая – каша с осетрёю головизною, вторая – лапша с перчем, – Увидел поскучневшее личико Улиты и добавил: – А на запивки взвар квасной с изюмом да с пшеном, – и блаженно заулыбался, приметив оживление гостьи.

– Ты обещал мне вдаль веков нынче заглянуть, – напомнила за едой Улита.

Букал неодобрительно покачал головой. Соловей смешно сдвинул брови (он хмурился редко), однако сказал:

– Обещанное надобно отдавать…

– Может, гостья пожалеет тебя, простит обещанное? – попытал почву хозяин кельи.

Улита заупрямилась:

– Нет, не прощу! Сделай милость, Соловей, ты же обещал. Я, наверно, никогда к взаправдашним волхвам больше не попаду. Завтра ведь уеду… Как такое упустить?

– Вдругожды не попадёшь, – твёрдо предрёк Букал.

– Глупьём пообещал, – пробормотал Богомил, – Ладно, выполню, цто будет в измогу.

Он полез на полати, достал из своего подголовка ларец, извлёк оттуда склянку и вышел из избы.

– Что у него в склянке? – полюбопытствовала Улита.

– Каменный порошок, – неохотно сказал Букал.

Улита поспешила за Богомилом на воздух, следом за ней – Род.

Букал вышел последним и предупредил:

– Не приближайтесь к нему, пока я не велю.

Соловей осторожно помалу сыпал порошок в костёр и окутывался странным сиреневым дымом.

– Кто бел-горюч камень-алатырь изгложет, тот мой заговор переможет, – уже не обычным своим тенором, а чужим глуховатым голосом без родного выговора произносил волхв. – Тридцать три ворона несут тридцать три камня, бросают в огонь на триста лет, высекают три тысячи искр, кинут камень, подымут пёрышко, сами молчат, камни вопиют…

– Что он говорит? – тормошила Улита длинный рукав Букалова емурлака.

Букал молчал.

– Соловей мару на себя вызывает, – шёпотом пояснил Род, – Как мара на него найдёт, начнёт будущее видеть…

Волхв стоял у костра, простирая руки к огню, дыша обволакивавшим его дымом, багрянея лицом…

Букал подал знак, и они приблизились.

– Красные села – белый град! – будто не земным, горним голосом закричал Соловей. – Каменный детинец, златоглавый собор… Из собора митрополит шествует… Обочь – сам великий князь в золотой порамнице и порфире[29]  [29] ПОРАМНИЦА, ПОРФИРА – царское наплечное украшение и пурпурная мантия.


[Закрыть]… Столица! Столица!..

– Наше Кучково – столица? – не веря своим ушам, вымолвила Улита. И вдруг закричала: – А через пятьсот лет? Через пятьсот лет?

– Бросают в огонь на полтысячи лет! – трудно выговорил Богомил с лицом красной меди.

– Род, уведи гостью, – попросил Букал.

Она отскочила от вежливого прикосновения юноши.

– Христиане передрались! Христиане передрались! – радостно возопил Соловей. – Сами своего попа ведут на костёр…

Улита мотала головой, непроизвольно покачиваясь. Должно быть, и до неё добирался сиреневый дым, обволакивавший волхва.

– А через осьмсот лет? – требовательно простонала она.

– Уведи гостью, Род! – приказал Букал.

Обхватив девушку, как столбик, Род понёс её к келье.

У огня тем временем слышался рокот Богомила:

– Бросают в огонь… на осьмсот лет!– Слова тяжкими жерновами выкатывались из гортани провидца.

Обернувшись, увидел Род его почерневшее лицо.

– Короба, короба! – отчаянно оповестил Соловей, – Везде ульями – громадные короба!.. Над ними… плашмя… ветряки вверх крылами летают…

– Вздор. Наваждение. Так далеко он не видит, – сожалеючи, изрекла в лицо Роду уносимая им Улита, во все глаза продолжавшая наблюдать за Соловьём.

А тот уже рухнул как подкошенный. Букал подхватил его и тоже тащил к избе.

Род у порога отпустил девушку и помог уложить новгородского волхва на полати.

– Уморила старика! – досадовал Букал. – Очи бы мои не видали…

Род натаскал на поветь волчьих шкур для себя и гостьи. И оба улеглись по разным углам.

– Не серчай, Родинька, – виновато попросила Улита. – Я и вправду у вас объюродела. Как вернусь домой, так и побегу на исповедь. Долго мне теперь свои языческие грехи отмаливать. А ещё помолюсь, чтоб скорее тебя увидеть да окрестить в истинную веру. Станешь ты моим суженым…

– Князь станет твоим суженым, будущая великая княгиня, – напомнил Род.

– А, глумы это все, – отмахнулась Улита, – игры да забавы…

Род в возражение хотел молвить слово, но она задышала уже ровно и спокойно… Счастливица!

…Сон слетел с него лишь при третьем пении петуха. Род выглянул с повети. Шёл дождь-сыпуха. Сиротливым показалось юноше пустое мокрое новцо.

А в избе было тепло, сухо, в очаге – ещё жар. Но гостей след простыл. Лишь седые Букаловы космы свешивались с полатей.

– Хотел тебя добудиться, да Богомил запретил. Пожалел.

Очень уж хладнокровно говорил Букал. Он-то попрощался с гостями. Род не простился. Грудь горела обидой. Боясь хоть намёком обнаружить строптивость перед отцом, юноша промолчал.

– Не кручинься, – досказал проницательный Букал. – Не простясь, поскорее встретишься. Такова примета.