Текст книги "Избранные произведения в 2-х томах. Том 2"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 46 страниц)

– Откуда я знаю. Ушла и исчезла. Нам больше не звонили, значит, всё уладилось…

– А теперь – расскажу я, что было дальше, – медленно заговорил Лука. – Вечером она вместе со своим мужем приехала к папе и маме на Пушкинскую. Ужинали и даже пили шампанское. Они очень быстро умеют успокоить своих родителей, эти девчата. Потом её муж получил в подарок американский свитер, как она сама сказала, ещё летом купленный в Америке для этой цели.

– О, она всё предвидела! – воскликнул Феропонт. – Лукавое порождение дьявола – эти женщины… – И вдруг остановился, поражённый догадкой, взглянул и, не решаясь поверить, не допуская такой возможности, спросил: – А ты откуда знаешь? – И, тут же поняв, затряс головой, как от острой зубной боли. – Это ты её сразил?

– Я, – ответил Лука. – Приглашаю на свадьбу.

Феропонт прошёлся от станка к станку, не зная, что сказать. Негодование и возмущение, восторг и ревность переполнили его душу. Потом, вплотную подойдя к Лихобору, остановился и сказал:

– Предал ты нашу дружбу.

– Почему предал? – Лука удивился. – Мы с тобой друзья навеки. Больше того, теперь родственники…

– Нет, не та будет дружба, – горько проговорил Феропонт. И Лука вдруг почувствовал, что рядом с ним стоит уже не юный парнишка, а почти взрослый мужчина. – Не та будет дружба. Ну и гори ты синим огнём и ясным пламенем вместе со своей Майолой! А ко мне больше не подходи. Не люблю предателей!

Он выкрикнул последние слова и поспешил отойти к своему станку, чтобы никто не увидел его несчастных глаз. Мир скверный и жестокий, нет в нём настоящий верных людей: стоило только Майоле поманить пальчиком, и железный Лука Лихобор изменил дружбе.

Дня три Феропонт ходил хмурый, как грозовая туча. Дома о новости промолчал, почему-то показалось обидным, что, выбирая между любовью и настоящей мужской дружбой, Лука выбрал любовь.

А на четвёртый день; в конце смены, Лука подошёл к Феропонту и сказал:

– Хватит разыгрывать капризную барышню. Друзья мы с тобой были, друзьями и остались. Пойдём посмотрим, как взлетит новый самолёт.

– Не пойду я с тобой, – сказал Феропонт. – И что ты нашёл в этой голенастой Майоле?

– Ты прав, ничего особенного в ней нет, просто она самая красивая женщина в Киеве, и я её безумно люблю.

– Женщина? – Феропонт словно споткнулся.

– Конечно. Моя жена. И брось переживать, вытирай станок и пошли на аэродром…

– Она тебя быстренько отучит командовать, – не удержался и съязвил Феропонт.

– Вот и отлично! – Лука счастливо улыбнулся.

О первом пробном полёте нового самолёта на заводе не объявляли. Через неделю будет торжественная церемония в присутствии высокого начальства, с речами и знамёнами, с приказом директора о поощрении лучших рабочих и инженеров. Сейчас намечался всего лишь пробный полёт, но слух о нём, расходясь концентрическими кругами, постепенно охватил все цеха, и йосле смены к аэродрому потянулись люди.

Лука и Феропонт несколько минут шли молча. Толпа, окружавшая их, становилась всё плотнее. Но Феропонт думал не о самолёте.

– А всё-таки ты молодец, – словно познав наконец какую-то очень спорную истину, объявил он.

– Это почему же? – Лука заинтересовался: подвигов за собой он не чувствовал.

– Да что Майолу на лету срезал. Вокруг неё столько женихов кружилось, а девчонки все тщеславны.

– Ты знаешь, мне показалось, она вышла за меня потому, что у неё не было выбора. Ни одного жениха около неё я не заметил, – вполне серьёзно сказал Лука.

– Просто влюбились друга в друга, как… как… – Он подыскивал сравнение, хотел сказать, как Ромео и Джульетта, но раздумал: получалось слишком банально и литературно. И промолчал.

– Желаю тебе так же влюбиться, – сказал Лука.

– Ну, знаешь, – Феропонт возмутился, – ещё не родилась такая девчонка, которая смогла бы меня охомутать…

– Нет, уже родилась. Ей сейчас лет десять, двенадцать. а может, и все четырнадцать… Смотри, вон он, наш красавец!

И в тот же миг Феропонт забыл и о Луке, и о Карманьоле, и о разбитой дружбе. Новый самолёт стоял в отдалении от выстроившихся в ряд старых ОК-24, но даже если бы он пристроился к ним, всё равно спутать, не заметить его было невозможно: казалось, именно под его крылом приоткрылась завеса времени и всем посчастливилось заглянуть в будущее.

На аэродром, конечно, никого не пускали, но вокруг собиралась толпа – молчаливые, взволнованно-торжественные люди. Это они сделали самолёт. Нет более гордого и значительного чувства, нежели сознание отлично выполненной работы.

Феропонт и сам не мог понять, откуда пришло к нему это ощущение всепокоряющей гордости. Казалось, от может сделать любую работу, всё ему по плечу: пассажирский самолёт – пожалуйста, вот он стоит перед вами. Космический корабль? И это можно. Хотел посмеяться над собой, над непривычной взволнованностью, и не смог. Крепко держат киль и стабилизаторы гайки, сработанные Лукой и Феропонтом, их руками. Феропонту хотелось крикнуть: «Люди, в этой машине есть и моя работа!» – но сдержался: каждый из его соседей, стоявших с ним плечом к плечу, мог сказать то же самое.

– Послушай, учитель, – Феропонт толкнул локтем Луку, – а если заточить резцы под острым углом, то канавки в наших гайках можно прорезать вдвое быстрее.

Лука посмотрел на своего ученика и согласно кивнул. На свет появился не только новый самолёт, но родилось нечто более значительное и важное… Ещё многое случится с Феропонтом, ещё будет он мудрствовать и оригинальничать, неизвестно, кем он станет: композитором, инженером или офицером, а может, и токарем высокой квалификации, – но человеком наверняка будет.

К самолёту подошли пилоты и исчезли за овальными дверцами, герметически плотно закрывшимися вслед за ними. В старых самолётах вертящиеся винты предупреждали о скором взлёте машины. Здесь же всё замерло, только медленно нарастал напряжённый гул могучих реактивных двигателей, и в какое-то мгновение самолёт неохотно, лениво двинулся с места, потом, быстро набирая скорость, сопровождаемую оглушительным рёвом турбин, стрелой вонзился в ясную синеву неба.

Люди стоят молча, не кричат «ура», не аплодируют, в этом сосредоточенном молчании – проявление наибольшей торжественности. Они ждут посадки самолёта, чтобы ещё раз взглянуть на свою осуществлённую мечту, попрощаться с нею и приняться за новую…

Он появился далеко-далеко, сначала как маленькая серебристая ласточка, потом, стремительно вырастая, приблизился, сопровождаемый оглушительным громом. Вот он над взлётно-посадочной полосой выпустил закрылки, коснулся твёрдыми шинами бетонной дорожки…

Семён Лихобор не согласился взять обложку журнала, заставив Луку вырубать из стены старый, изученный до мельчайшей чёрточки портрет Майолы.

– Между прочим, – ловко орудуя инструментом, сказал Лука, – это твоя невестка.

– Кто? – Старый Лихобор насторожился.

– Майола. Свадьба двадцать девятого мая. Раньше не получается – перегрузка во Дворце новобрачных.

– Значит, решился наконец? – Семён Лихобор торжествовал. – Давно бы так! А кто тебе говорил? Слушаться старших нужно! Понимаешь, как тебе теперь надо жить, чтобы быть достойным такой девушки…

– Может, именно так, как жил, – ответил Лука.

– Может, и так, – согласился отец и надолго замолчал, Любуясь, как умело сын орудует инструментами.

А когда инвалидов и их венда вынесли и погрузили в автобусы, чтобы ехать в новое здание, вдруг загорелись, вспыхнули, как свечи, старые бараки, которые совсем недавно гордо назывались корпусами. Кто их ушёл поджечь, не мог догадаться даже старший брандмейстер, приехавший к месту пожара во главе целой колонны красных, оглушительно ревущих машин.

Сначала он хотел дать команду распускать брандспойты и сбить пламя струями воды, потом махнул рукой.

– Эти гнилушки дешевле сжечь, чем разбирать. Здесь новый микрорайон будет, – сказал он. – Смотрите только, чтобы сосны не занялись…

Он проследил, пока бараки сгорели дотла, приказал залить пожарище, а потом сел в «Волгу» и помчался к себе по зелёной улице светофоров, сопровождаемый рёвом сирен и колонной ярко-красных мощных машин.

В новом доме инвалиды размещались шумно и весело, будто не только стены, а всё решительно менялось в их жизни. Семён Лихобор велел прибить в своей палате, такой светлой, что даже глазам больно, портрет Майолы и тогда сказал:

– Ну вот, теперь я дома.

В День Победы Майола привела свою пионерскую дружину, Валька Несвятой возглавлял колонну молодых рабочих, пришли ученики из соседних школ. Явился и Горегляд, и где-то в толпе поблёскивали стёкла очков директора авиазавода.

– Приверни, крепче приверни! – командовал старый Лихобор. – Смотри, этот орден ниже «Звезды» оказался и погоны перекосились. Зеркало мне дай…

– Что ты волнуешься, отец? – успокаивал сын.

– Оттого и волнуюсь, что мы должны выглядеть, как положено солдатам. Пояс на одну дырочку потуже затяни. Вот так. Хорошо. Теперь вези меня к людям.

Зал нового Дворца был выстроен своеобразно: против большого амфитеатра – сцена, тоже амфитеатром. На сцене и в зале – удобные кресла для инвалидов.

В тот день в президиуме при всех орденах и медалях, в новых армейских кителях с золотыми погонами, сидели пятьдесят ветеранов. К ним вышла пионерка лет десяти и, волнуясь, сказала звонким, срывающимся голоском:

– Товарищи, для встречи с героями Великой Отечественной войны знамёна пионерских дружин внести!

Феропонт, стоя рядом с Лукой, тихо, чтобы не слышала Майола, сказал:

– Учитель, ты, может, будешь смеяться, но я, кажется, сейчас заплачу!

Колыхнулись и замерли над сценой знамёна. Лука сжал руку Майолы, будто хотел защитить свою подругу в этом, ещё не окончившемся бою, где и до сих пор, через тридцать лет после победы, падают солдаты.

1973