Текст книги "Избранные произведения в 2-х томах. Том 2"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)
Оно было совсем молодым, с горбатым гасконским носом, внимательными умными глазами, увеличенными сильными стёклами очков, с впалыми щеками и резко выступающим подбородком – отчего выбритый капитан казался бородатым. Он, конечно, не капитан, в армии, может быть, имел чин никак не выше лейтенанта, если, конечно, он вообще там служил. Впрочем, капитан не капитан, разве это имело сейчас значение, лишь бы умело командовал. Торопиться с выводами нечего. Война быстро выявляет характеры и способности людей, безошибочно определяет им настоящую цену.
– Я рад видеть вас, – продолжал Габриэль, – рад, что в нашем районе появился такой сильный отряд. Мне нравится его название – «Сталинград». Вы уже четвёртый отряд, который выбрал себе это название. И, конечно, не случайно. Я пришёл сюда не для того, чтобы поделиться с вами добрыми чувствами или произвести на вас приятное впечатление. Мы встретились, чтобы работать. Перед нами сейчас стоят серьёзные задачи, о которых, наверное, уже говорил ваш командир камрад Колосов. И главнейшая из них – сделать так, чтобы возможно меньше немецких эшелонов с танками, войсками и боеприпасами прорвалось к Нормандии, где сейчас, сию минуту, на берег Франции высаживаются дивизии Первой французской армии генерала де Голля. Здесь, на шахте, оставаться нельзя – в случае нападения возможностей для обороны почти никаких. Вас прихлопнут, как в мышеловке. Наши товарищи перевезут вас в лес возле села Турвиль. Оно контролируется нами, расположено в семи километрах от Террана, а Терран, хоть и небольшой городок, всё же узел шоссейных и железных дорог. Это сейчас важнее всего. В лес под Турвиль мы переходим не для обороны, а для активных действий. Теперь пусть обороняются боши, а наступать будем мы. Да здравствует победа! Да здравствует Сталинград!
И все, кто был в шахте, дружно и радостно повторили: «Да здравствует победа! Да здравствует Сталинград!»
– Много ли партизан во Франции? – полюбопытствовал Мунтян, когда прекратились возгласы.
– Вполне достаточно для того, чтобы не давать бошам ни минуты покоя. А так же для того, чтобы лишить их возможности перебросить подкрепление в Нормандию. Существует общий план действий, и в этом плане ваш отряд занимает определённое место. Я уверен, «Сталинград-четыре» с честью оправдает своё название.
– А что конкретно мы будем делать завтра? Может, нужно что-то подорвать? – не унимался Кикоть.
– Сейчас объясню. Посветите, товарищи, вот сюда, на карту, – попросил капитан Габриэль, развёртывая перед собой большой лист хрустящей бумаги…
Всё дальнейшее произошло так, как решили на совещании командиров: с наступлением ночи группа Шамрая очутилась в небольшой рощице, километрах в пятнадцати от Террана, возле железнодорожного полотна, которое пролегало в неглубокой, поросшей травой балочке, прорытой в пологом взгорье. Это место Шамрай выбрал потому, что оно даже на первый взгляд казалось меньше всего пригодным для диверсии и наверняка немецкое командование его оставило без особого внимания. Возле входов в туннели, на мостах и виадуках – всюду появились часовые в серо-чёрных касках, – о решающей роли военных коммуникаций в немецком генеральном штабе знали отлично.
Франция – страна, переплетённая густой паутиной железных дорог. Один взрыв мало что давал, выходил из строя один участок дороги, и только. Движение же поездов не прекращалось – всегда можно найти объезд. Поэтому, чтобы совершить настоящую диверсию, нужно было взорвать железнодорожные ветки на разных, причём важных, участках с таким расчётом, чтобы, создав пробки, вызвать хаос на соседних железнодорожных магистралях.
Операцию спланировали именно так. Если даже не возникнет особого беспорядка или паники, то, во всяком случае, нормальное движение поездов приостановится на несколько дней. А это самое главное.
Одно удручало Шамрая – не было у них настоящего сапёрного снаряжения. Ничего, придётся обойтись и обычным шахтёрским: круглыми цилиндрическими зарядами тола, индукционной электромашиной. Об автоматических детонаторах нечего и мечтать. Где их сейчас возьмёшь? А было бы неплохо: заложи под рельсы мину, отойди в сторонку и жди, пока под тяжестью электровоза прогнётся шпала, щёлкнет пружина, проснётся гремучая ртуть и оживёт динамит, тол или тротил… А вместо всего этого – лежи с индукционной машинкой в лесочке, на опушке, совсем неподалёку от полотна и дожидайся, когда приблизится поезд.
Французские партизаны за время войны не раз пускали под откос немецкие эшелоны. И потому гитлеровцы почти приостановили по ночам движение на железных дорогах. Но теперь, когда в Нормандии гремел бой, а Терран был забит вагонами, хочешь не хочешь, а приходится ехать и ночью. Ничего другого немцам не оставалось. Партизанская разведка донесла – на станцию Терран прибыли два эшелона с танками. Вот один-то из них и должен был напороться на мину Шамрая. Его группа под рельсы заложила приличный заряд. Не только электровоз – целый домище перевернёт вверх тормашками. Детонаторы продублированы: подведёт один – сработает другой. Кажется, всё предусмотрено.
В такие минуты душу Шамрая охватывал удивительный покой. Ты лежишь, ждёшь приближения поезда с танками и гитлеровцами, под рельсами надёжный сильный заряд, над головой глубокая звёздная ночь, а на сердце покой и тишина, потому что рядом с тобой любимая.
Да, теперь Жаклин всегда была рядом с Шамраем. Она раздобыла большую зелёную сумку с красным крестом и заявила, что домой не пойдёт ни в коем случае. В отряде будут раненые. Она умеет делать перевязки. Колосов разрешил: конечно, раненые в отряде будут.
Шамрай и Жаклин лежали, спрятавшись за толстый ствол старого дуба. И Шамраю почему-то вспомнилась та минута, когда он впервые очутился в бельгийском лесу и услышал, прячась за деревьями, песню Гали и Нины.
Галю недавно пришлось увидеть. Но уже, к сожалению, не ту Галю…
А сейчас над Францией тишина. Небо, будто купол в соборе, украшенный неестественно яркими звёздами. И Шамраю кажется, что такая же торжественная тишина разлилась над всей землёй. Словно в эти минуты и не льётся кровь на плацдарме под Вислой, не грохочут пушки у Ла-Манша. Всё охватил и подавил в округе безграничный простор тихой короткой июньской ночи.
Прошлогодние сухие листья пахнут терпкой дубовой и осиновой корой, горьковатой прелью. Шамрай молчит, насторожённо прислушиваясь и боясь пропустить отдалённый перестук колёс эшелона на стыках рельсов. Может, именно в эту минуту за пятнадцать километров отсюда, в Терране, без сигналов тихо тронулся с места гружённый тяжёлыми танками состав…
Но молчат ребята, которые стоят на сигнальных постах. Совиным криком должны они предупредить о приближении поезда. А что, если заснут, прозевают?
Нет, никто из бойцов отряда «Сталинград» не спит в эту первую для многих из них партизанскую ночь. Жаклин тихо, едва заметно провела ладонью по руке Романа. Он поймал её пальцы, стиснул. Так и лежат они, Жаклин и Шамрай, рядом, рука в руке, и даже не могут думать друг о друге, о своей трудной любви и далеко не ясном будущем; все чувства поглотило тревожное ожидание.
А что, если немцы пронюхали и передумали пускать по этому перегону свои эшелоны?
Не беда. Доберёмся до них тогда на другом участке.
Когда оглянешься, то видно, как далеко, на выходе из балочки, горит зелёный огонёк. Путь свободен, рельсы исправлены, сигнализация работает, – чего же ждут немцы?
– Ты знаешь, – тихо сказал Шамрай, – у меня сейчас такое чувство, будто я вижу всю землю, знаю о происходящем во всех странах. А в центре – мы с тобой и заряд тола под стальными рельсами. Вот слышно, очень далеко, за Уралом, на Магнитогорском заводе, сталевар ударил ломиком в летку мартена. Слышишь, как шипит, разбрызгивая огненные брызги, бежит по жёлобу жидкая сталь. Из неё сделают броню для танка. Он придёт в Берлин, я вижу его путь. А вот совсем близко, рядом с нами, кузнец Клод Жерве перековал мои кандалы на острые шипы. Их раскидают по шоссе, и немецкие машины долго будут стоять с проколотыми шинами. Прислушайся, это друзья Якоба Шильда снова спустились в глубокую шахту «Моргенштерн», проверили, хорошо ли спрятан памятник Ленину и не пронюхали ли о нём гитлеровцы. А в Турине, на севере Италии, забастовали рабочие заводов Фиат, они отказались ремонтировать немецкие танки, подбитые в Молдавии и в Польше. Видишь, погас огонёк – это в Америке, где-то возле Питсбурга, мастер поставил последнюю точку электросварки на крыле самолёта. Через месяц машина прилетит в Англию, а потом сбросит бомбы на Берлин. Понимаешь, я слышу, как рабочие всей земли куют нашу победу, трудятся для того, чтобы задушить фашизм. Они стоят у мартенов, спускаются в шахты. Они садятся в танки или в самолёты, но от этого не перестают быть рабочими – солью земли. Просто меняется их рабочее место, вот и всё. У нас есть лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»…
– У нас он тоже есть, – сказала Жаклин.
– Я знаю. Он один для всех. И я раньше, не знаю почему, не придавал ему особого значения. Просто обыкновенные, хорошо знакомые с детства, примелькавшиеся слова над заголовком газеты. И вдруг оказалось, что эго не просто слова, – в них заложена огромная, неодолимая сила. В какую бы переделку я ни попадал, где бы ни пытались меня уничтожить, всегда рядом оказывался друг – рабочий… Именно потому я и выжил… И я хочу жить так, чтобы быть достойным этих людей, понимаешь? Ведь они, ни на минуту не задумывались, рисковали за меня своей жизнью. Даже ты…
– Мы с тобой исключение.
– Нет, мы не исключение. Теперь я должен жить так, чтобы мне не стыдно было перед своими друзьями: и Якобом Шильдом, и Клодом Жерве, и папой Морисом, и той женщиной, которую расстреляли под Парижем, и… перед тобой.
Жаклин, коротко вздохнув, прижалась щекой к плечу Шамрая.
– Почему ты об этом подумал? – спросила она.
– Потому, что мы сейчас свободны и впервые за долгие годы можем выбрать себе путь в жизни. Так вот, нужно выбрать самый правильный путь. Он, конечно, не будет лёгким…
– Разве ты его не выбрал?
– Я его выбрал уже давно, но именно теперь нужно точно определять каждый свой шаг.
В ночной тишине медленно нарастал далёкий, похожий на жужжание шмеля гул.
– Слышишь? – Пальцы Жаклин стиснули сильнее руку Шамрая. – Это поезд?
– Не знаю. Спокойно. Внимание!
Эти слова Шамрай говорил не Жаклин, а себе самому, так трудно было оставаться спокойным и сосредоточенным.
«Угу-угу!» – крикнула сова в дремучей лесной тишине. Теперь сердитое жужжание шмеля стало отчётливее.
Шамрай медленным, осторожным движением отодвинул руку Жаклин. Сел, поставил рядом индукционную машину. Чтобы грохнул взрыв, нужно опустить и поднять рычажок…
«Угу-угу!» – снова донеслось издалека. Сигнальный пост вторично о чём-то предупреждал. О чём? Гул приближался, усиливаясь, – однообразный, напряжённый.
Жаклин вдруг вскочила.
– Куда ты? Ложись!
Она, не обращая внимания на его команду, исчезла, словно растворилась в темноте.
«Не может накрыть взрыв, ударить обломками вагона или куском рельса», – с ужасом подумал Шамрай. Однако ничего не успел предпринять. Всё его внимание сосредоточилось на том, чтобы не пропустить один-разъединственный миг, необходимый для того, чтобы опустить и поднять рычажок. Вот уже мчится по рельсам эшелон, вот уже видно слепящую фару электровоза…
Потом, когда они вспоминали этот момент, Шамрай не мог понять, как сквозь гул проводов и перестук колёс приближающегося поезда он услышал слабый крик Жаклин:
– Стой! Не поезд! Не поезд!
Рука застыла на рычаге. Одинокий электровоз промчался через балку и исчез за поворотом, сверкнув красным сигналом. «Они пустили контрольный электровоз, проверяя безопасность пути, – подумал Шамрай. – Хорошо, что Жаклин…»
Ведь она находится где-то совсем близко от полотна. Вслед за электровозом пойдёт эшелон, ударит взрыв, и тогда… Шамрая будто кипятком ошпарило.
– Жаклин! – крикнул он во весь голос.
– Я останусь здесь, – голосом Жаклин ответила тревожная темнота.
– Немедленно иди сюда! Мне нужна твоя помощь, крикнул Роман, другого способа вернуть Жаклин он не мог придумать.
Через мгновение послышались осторожные шаги.
– С тобой что-нибудь случилось?
– Со мной ничего. Могло случиться с тобой. Даже здесь, далеко от железнодорожного полотна, не безопасно находиться, когда рванёт взрыв.
– Ты обманул меня. Я пойду, – рассердилась Жаклин.
– Никуда ты не пойдёшь, – Шамрай резко ударил ребром ладони ей под колена, сбил на землю. – Поняла? Война – не детские игрушки.
– Я не привыкла, чтобы так со мной обращались! Что за манера! – обиженно, но уже покоряясь, ответила Жаклин.
«Угу-угу»! – снова послышалось издали.
– Вот видишь, – проговорил с укором Шамрай. – Из-за твоих выдумок чуть было не прозевали настоящий эшелон.
– Вижу: у нас начинается нормальная семейная жизнь, – Жаклин улыбнулась. – Мы уже ссоримся.
Теперь гул эшелона надвигался на них, грохочущий и неотвратимый, как грозный вал. Шёл длинный состав, и даже здесь, на расстоянии почти двухсот метров от колеи, было слышно, как гудят и прогибаются под его тяжестью рельсы.
«Иди, иди, – думал Шамрай. – Электровоз проскочил и с ближайшей станции сообщили: «Путь свободен». Тебе, фашист, кажется, что всё на свете можно безнаказанно попирать, топтать своими погаными ногами, Сейчас увидишь, как больно кусается она, земля Франции, какие острые и беспощадные у неё зубы».
– Вот он, идёт… – Жаклин беспомощным, детским движением, ища защиты, прижалась к Шамраю. – Там всё исправно? – И она кивнула в сторону железнодорожного полотна.
– Там всё исправно, – ответил лейтенант. – Выдержка, выдержка…
Прожектор электровоза ярко осветил колею, сверкающие рельсы, реденький лесок вокруг, поросшую травой высокую насыпь. До мины всего каких-нибудь пятьдесят метров, тридцать, двадцать…
Шамрай опустил и поднял рычажок.
И сразу подумал – машинка не сработала; не дала искры, мина не взорвалась, и вся операция провалилась. В такой миг минута делится не на секунды, а на тысячные доли секунд, и каждая частичка – огромный отрезок жизни.
Белый, ослепительный огонь вдруг вспыхнул перед электровозом и сразу что-то глухо ударило. Огромная машина поднялась на дыбы, и, как меч, разрезал тьму острый сверкающий луч прожектора и тут же потонул в непроглядной темноте. Только стоял грохот, скрежет тяжёлых вагонов, которые со страшной, всё сокрушающей и рвущей силой лезли, словно в драке, друг на друга, опрокидывались, сплющивались. И тогда ударил ещё один взрыв – это, видимо, врезался в искалеченную, горящую и страшную груду металла, досок вагон со взрывчаткой… Разорвав в клочья темноту, вспыхнуло пламя, мгновенно осветив всё: и разбитые, опрокинутые платформы, и беспомощные громадные туши искалеченных танков, и груды изломанных, горящих вагонов, и изогнутые, задранные вверх концы обрубленных рельсов. Горячая волна взрыва пронеслась над головой партизан, обожгла, как ножом срезав верхушки дубов.
– Господи, что было бы, останься я возле колеи, – прошептала Жаклин.
Шамрай хотел что-то сказать и не смог.
От железнодорожного полотна доносились крики раненых, стрельба и взрывы, может, рвались снаряды, патроны. Ночь с её мирной спасительной тишиной, ласковыми звёздами и нежными запахами исчезла. Огромное зарево пожара зло и весело заплясало над опасливо замершим лесом.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Страстное желание партизан поймать и повесить майора Лаузе, осталось неосуществлённым – комендант города скрылся. И разведку, кажется, провели основательную, и операцию организовали искусно, но когда партизаны ворвались в комендатуру Террана, кабинет коменданта оказался пустым. Было похоже, что пташка только что вылетела из своего гнезда. По всему видно, что майор, почувствовав горящую под его ногами землю, вовремя «отступил на заранее подготовленные позиции».
Во всяком случае, город Терран с его заброшенным лагерем, комендатурой и гестапо оказалася в полной власти партизанского отряда «Сталинград». Комендатуру и новое здание гестапо сожгли, перебили десятка два фашистов, захватили немало оружия и продовольствия. Шум подняли немаленький, и, когда собрались было отходить в лес, появился капитан Габриэль. Приехал он на мотоцикле вместе с Робером Коше. В своих роговых очках, как показалось Шамраю, он больше походил на студента, нежели на офицера. Карие глаза его радостно сияли. К мэрии, где расположился со своим штабом Колосов, он подошёл такой весёлый, будто Терран был освобождён от фашистов на веки вечные и отступать отсюда уже не было надобности.
Он был весёлый и потому, что союзники успели укрепиться и расширить свой плацдарм. Французский генерал Леклерк, командир танковой дивизии, начал свой поход на Париж.
Габриэль и Робер прошли в кабинет мэра Террана, там встретили Колосова и Шамрая. Они сидели вчетвером. Шамрай достал из буфета высокие хрустальные бокалы, Робер принёс бутылку вина.
– Давно мы не видали такого, – взглянув на яркую этикетку, с видом знатока сказал Габриэль.
Золотое вино лилось в бокалы, тонкие грани которых, будто вырезанные из прозрачного топаза, таинственно мерцали. В кабинет через распахнутые окна свободно врывались горячие лучи августовского солнца. Терран испуганно притаился, ещё не веря в свою судьбу, не ведая, как сложится завтрашний день, будет ли он мирным или на голову города снова обрушится бой. Жители, чтобы не напороться на шальные пули, предусмотрительно попрятались в своих домах.
– Ну, поздравляю с первой настоящей победой, – сказал Габриэль, поднимая свой бокал. – За здоровье бойцов отряда «Сталинград-четыре», за его успехи.
Колосов и Шамрай чокнулись бокалами. Стекло пропело мелодично и звонко.
– У нас это не принято, – сказал Робер, – но мне нравится. Красиво.
Теперь они чокнулись вчетвером: в кабинете мэра словно провели по нежным струнам хорошо настроенных цимбал.
– Волшебное вино, – сказал Габриэль, – просто чудо, спасибо, Робер.
Он отодвинул бутылку и бокалы, вынул из сумки карту, развернул на столе. Одна дорога на карте была обозначена глубоко врезавшейся в бумагу красной полосой – видно, кто-то, сильно нажимая, решительно провёл по карте тонко отточенным карандашом. От побережья до Парижа. Другая – севернее, через Терран, в обход столицы. Красные фигурные скобки виднелись уже не на берегу Ла-Манша, а в глубине зелёного массива карты. Колосов впился глазами в хорошо понятные и знакомые обозначения.
– Немало уже прошли, – сказал он.
– Однако до Парижа ещё далеко, а до Берлина ещё дальше, – в тон ему заметил Габриэль.
– Пройдём потихоньку, – проговорил Шамрай.
– Нельзя потихоньку! – воскликнул капитан. – Париж не может ждать. Боши уничтожат его! Мы обесславим себя на весь мир, если допустим это. Нам будет стыдно посмотреть в глаза женщинам и детям, если не спасём столицы! Она – сердце Франции, её душа, её гордость.
– Хорошо. – сказал Колосов. – Я с тобой согласен. Командование хочет, чтобы отряд «Сталинград» немедленно двинулся на Париж? Пожалуйста. Мы охотно сделаем это вместе с другими вашими отрядами. Освободить столицу нам не по силам, но панику поднимем на всю Европу! Как пить дать. Можешь в этом не сомневаться…
Габриэль посмотрел на Колосова, изучая его сквозь толстые стёкла очков, заметив тень усмешки, мелькнувшей в зрачках русского капитана, сказал:
– Я высоко ценю твоё хорошее настроение и твой юмор, но от отряда «Сталинград» командование хочет другого. Терран – узел шоссейных и железнодорожных путей и через него должны пройти на Париж союзники и части армии де Голля. По данным разведки, гитлеровцы намерены превратить город в крепкий оборонительный пункт. Если Леклерку придётся брать укреплённый Терран, он задержится здесь долго: И боши тогда успеют уничтожить Париж. Если же танки Леклерка пройдут Терран, не останавливаясь, столица будет почти окружена, путь к сердцу Франции станет свободным для французов.
– На Терран наступает дивизия Леклерка? – спросил Колосов.
– Нет, Леклерк идёт прямо на Париж, но всё равно в нашем представлении всеми танками союзников командует он, и когда продвигаются союзники, мы, французы, говорим: «Идёт Леклерк!»
– Разумно, – проговорил Колосов, не отрывая взгляда от карты. – Разумно, но нереально. В нашем отряде меньше сотни бойцов, нет тяжёлого оружия. Если мы займём оборону в Терране, один гитлеровский полк сомнёт нас за два-три часа.
– Прямо скажем, неважное у тебя мнение о нашем командовании. В том-то и дело, что ни одного свободного полка у бошей нет. Вечером сюда прибудут два отряда французов. Немного тяжёлого оружия тоже достанем… Даже две полковые пушки…
– И снаряды к ним?
– По десять штук. Вместе с вашим отрядом Терран будут оборонять около пятисот бойцов. Это уже кое-что…
– Да, это уже что-то значит, – задумчиво сказал Колосов, по-прежнему не отрывая взгляда от карты. – Итак, нам нужно продержаться до вечера?
– Да.
– Кто командует соединением?
– За всю операцию отвечаю я, – ответил Габриэль.
– Хорошо, – согласился Колосов. – Откровенно говоря, малыми силами, какими располагаем мы, легче и удобнее маневрировать, а не держать оборону. Но здесь, видно, выбора нет.
– Да, здесь выбора нет.
– Джапаридзе! – громко крикнул Колосов, и сразу в приоткрытую дверь просунулась чернявая голова грузина, сверкнули его яркие глаза. – Знакомьтесь, начальник штаба отряда «Сталинград»… Командир объединённого партизанского отряда капитан Габриэль.
– Очень приятно, – поклонился капитан.
– Я в восторге, – ответил по-французски Джапаридзе.
– Посмотри-ка, начальник штаба, – Колосов улыбнулся, показывая на карте обстановку. – Вот здесь, здесь и здесь нужно выставить заставы и укрепиться…
– Мы остаёмся в Терране? – удивился Джапаридзе.
– Да, остаёмся в Терране. К вечеру подойдут французские товарищи. Немцы хотят превратить Терран в свой укреплённый узел, наша задача – этого не допустить.
– Всё ясно, – сказал начальник штаба. – Сейчас отдам приказ.
Шамрай вышел на балкон мэрии. Со второго этажа дома, который стоял на равнине между отлогими возвышенностями, был виден почти весь город. Тихий Терран, будто ласковый котёнок, нежился в лучах горячего солнца. Замерли листья на деревьях садов. Безлюдны улицы. Прикрыты ставни домов, как прищуренные глаза: глубоко спрятались, а все хорошо видят.
Необыкновенно торжественное, приподнятое чувство овладело лейтенантом. Терран был первым городом, который он освобождал от фашистов. И даже очень хорошо, просто отлично, что отдан приказ держаться здесь, потому что уйти отсюда – это труднее, нежели собственными руками вырвать из груди сердце.
На площади появились партизаны. Они тащили огромную тачку, нагруженную толовыми шашками.
– В подвале дома за церковью будет центральный склад боеприпасов, – крикнул снизу Кикоть.
Роман Шамрай посмотрел на тихий город, на синее, словно из яркого металла отлитое небо, и в его воображении встал образ Жаклин, нарисованный в этой прозрачной синеве золотыми солнечными лучами, как всегда, улыбающийся и почему-то немного грустный.
Где она сейчас? Наверное, думает о будущем бое и раненых, о медицинской помощи, которая скоро, очень скоро им понадобится. Не такая натура у Жаклин, чтобы сидеть сложа руки.
Лицо Жаклин, нарисованное солнцем и синим небом, не исчезало. И страшно было подумать, что ветер может развеять его.
– Шамрай! – донеслось из кабинета.
Пришлось попрощаться с Жаклин. Теперь Терран уже не напоминал ему ленивого котёнка, разомлевшего на солнце. Он весь застыл в ожидании больших перемен. Обманчива, лукава эта сонная тишина.
В кабинете мэра народу поприбавилось. Появился Морис Дюрвиль, свежий, старательно выбритый. Воротник белой сорочки расстёгнут на одну пуговицу, открывает сильную загорелую шею, рукава, засученные по локоть, – руки, крепкие, будто выкованные из железа. Даже седина, кажется, исчезла из волос, так помолодел Морис Дюрвиль, почувствовав бодрящее дыхание первой, пусть ещё не очень значительной победы.
– Я могу собрать шесть-семь десятков рабочих, – сказал Дюрвиль. – Они готовы к обороне, но не имеют оружия…
– Вот видишь, Колосов, – сказал Габриэль, – нас будет больше, нежели мы предполагали…
– Людей, которые готовы умереть за Францию, много, – ответил сухо Колосов. – А вот солдат…
– Ты пессимист. – Габриэль засмеялся. – Вечером получим оружие.
– Силами отряда «Сталинград» мы сможем продержаться здесь до утра. Но, имей в виду, не больше. Я реалист.
– За глаза хватит. Папа Морис, собирайте своих рабочих, подумаем, как их вооружить.
– Шамрай, – сказал Колосов, – до прибытия французских товарищей наш командный пункт остаётся здесь. Проверь, пожалуйста, посты.
Вместе с Морисом Дюрвилем вышел и Роман из кабинета мэра.
– Где Жаклин? – нетерпеливо спросил он.
– В лазарете. Собрала врачей Террана. Странно, но все согласились работать. Ждут раненых.
– Раненые, к сожалению, будут… И убитые тоже. – Они стояли на площади, залитой полуденным солнцем. На восточной окраине вдруг послышалась стрельба и тут же стихла.
– Уже началось, – проговорил Дюрвиль.
– Нет ещё, – возразил Шамрай. – Это, видно, кто-то случайно нарвался на нашу заставу. Бой начнётся, когда они поймут, что мы собираемся защищать город… Если увидите Жаклин, скажите ей, пожалуйста, что я скоро, очень скоро её найду. Вот только взгляну, как поживают наши ребята на заставах.
Несколько тяжёлых, эхом отозвавшихся взрывов прогремело где-то возле вокзала.
– Что это? – тревожно спросил Дюрвиль.
– Взорвали стрелки на станции, – пояснил Шамрай. – Чтобы боши не прорвались на бронепоезде.
Ветер тревоги, близкой опасности пронёсся над городом, и, как ни странно было, ни перестрелка, ни взрывы на станции не испугали партизан, а наоборот, словно приободрили. Казалось, всем было отрадно сознавать, что в эти томительные минуты ожидания боя есть смелые люди – командиры, которые действуют и, главное, – осмысленно действуют. Не просто ждут боя, но готовятся к нему.
Уже не задерживаясь, Шамрай направился на восточную окраину, где боевая группа сержанта Васькина окапывалась, перерезав магистральное шоссе. Основные действия, скорей всего, развернутся сегодня вечером или завтра утром. Немцы пока уверены, что отряд, ворвавшись в Терран, немедленно покинет его, понимая всю бессмысленность сопротивления.
И вот – на тебе! Не оставили партизаны город, попробуй, проберись-ка теперь через Терран. Потому, как видно, придётся развёртывать для боя части, чтобы выкурить партизан, тратить силы, время, вместо того чтобы спешить на фронт. Но в этой задержке, короткой и не совсем приятной, есть что-то и хорошее – всё-таки партизаны никуда теперь не денутся, их можно будет прихлопнуть, как в мышеловке, и немцам будет легче дышать во Франции. А задержка эта пустячная. Фронтовая часть пройдёт, сделав своё дело, а сапёры пусть останутся, укрепят очищенный от партизан город. Эти расчёты гитлеровского командования Шамрай смог прочитать так, словно они были написаны на ясном синем небе. Ничего не скажешь, всё правильно в этих предположениях. Кроме одного – партизан так легко уничтожить не удастся. Ребята из группы Васькина поработали немало. Глубокие окопы уже выкопаны по обе стороны от шоссе. В каменной стене крайнего сада появилась пулемётная амбразура. Шоссе перегородила настоящая баррикада из поваленных деревьев – танку не пройти.
Правильно говорят: «Война – это минуты стремительного боя и дни, недели, месяцы изнурительной, тяжкой работы перед ним, – подумал Шамрай. – Жаль, нет у ребят чуть больше времени, чтобы укрепиться по-настоящему».
– С кем шёл бой? – спросил он Васькина,
– Две машины шли по шоссе, к городу прорывались. На разведку не похоже.
– Выставили боевое охранение?
– Конечно. Что там, в городе-то, слышно?
– Французские товарищи и оружие прибудут вечером.
– Я так думаю, – сказал Васькин, худощавый, высокий, пожилой, с точки зрения Шамрая, человек, лет под сорок, которого он приметил ещё в лагере. – Пока они там очухаются, пройдёт часа два. Пока будут решать, что делать, пока с начальством свяжутся, ещё, глядишь, часа два проволынят. Настоящий-то бой, пожалуй, только завтра начнётся.
– Твоими бы устами да мёд пить, – заметил Шамрай.
– Товарищ Васькин, – к командиру подбежал наблюдатель. – На шоссе разведка, три мотоцикла и броневик.
– Вот видишь, – Шамрай усмехнулся.
– Вижу. Сейчас мы их встретим. – Лицо Васькина потемнело, чёрные, близко посаженные глаза под нахмуренными тёмными бровями сошлись ещё ближе. – Ребята, всем не стрелять, огневых средств не обнаруживать. Они ткнутся и отойдут, я их хорошо знаю.
Огневых средств было всего два пулемёта, но в комендатуре удалось захватить порядочно гранат, зелёных, тяжёлых, с деревянными ручками. Прекрасное это оружие для боя в городе.
Откуда-то из кустов, что росли неподалёку от шоссе, раздался свист.
– Подходят, – сказал Васькин. – Давай в окоп.
Они спрыгнули в окоп, вырытый в жёлтой сырой глине, приготовили автоматы. Бронированная машина показала из-за поворота свою широкую прямоугольную морду.
– Восемьсот метров, – вздохнул Васькин. – Жаль, нет пушки! Хоть небольшую бы.
– Ты артиллерист?
– А как же, – гордо ответил Васькин.
Вражеская разведка приближалась. Метров за двести хорошо видимый броневик на высоких жёстких колёсах остановился, из верхнего люка показалась голова человека с биноклем. Подойти ближе разведка не осмеливалась. Броневик повернулся, потом медленно поехал по шоссе и пропал за поворотом в зелёной груде кустов.
– Стерва, – сказал Васькин. – Знает, что нет у нас пушки.
– Вечером будет, – утешил его Шамрай. – Французы обещали.
– Из обещаний не выстрелишь.
– Да вроде они не обманывали нас. Странно, – вслух подумал Шамрай, – отчего такая нерешительность у немецких разведчиков.
– Оттого, что они помнят Сталинград, – ответил Васькин.
– Весьма отдалённая связь…
– Зато точная, – командир группы показал в улыбке большие жёлтые зубы.
– Ну ладно, до вечера, может, и не будет настоящего боя, – сказал Шамрай, вылезая из окопа, – обо всех новостях будем сообщать. Счастливо!
Сквозь густое жаркое солнце, сквозь зелень садов Террана он прошёл к площади и застыл, поражённый: возле мэрии стояла полковая пушка, рядом с ней зарядный ящик со снарядами. Буланые тощие лошади, запряжённые в передок, лениво помахивали хвостами.
– Ну как там? – встретил Шамрая в штабе вопросом Габриэль.
– Разведка была. Неглубокая.
– Они со всех сторон посылают вот такие неглубокие разведки, – сказал Колосов. – Откуда собираются атаковать, неясно. Наша линия обороны что ржавая консервная банка, ткни посильнее – и дырка. Для того чтобы успеть вовремя её заткнуть, мы создали резервную группу. Пятнадцать бойцов. Командиром назначаем тебя, Роман…
