Текст книги "Избранные произведения в 2-х томах. Том 2"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)
– Смешно, как вы могли подумать такое?
– Я уже извинилась. Не волнуйтесь. Сотрясение мозга – вещь не шуточная, и врачи говорят, что вы в сорочке родились, так легко отделались.
Внизу, у дверей, под густым, осенним золотом тронутым каштаном, сидела Майола и читала книгу. Лука подошёл, сел рядом, заглянул – английская. Подгоняет язык Майола… Скоро лететь в Америку.
– Поговорили? – спросила девушка.
– Поговорили. Почему у вас с ним так? Не хочешь рассказывать?
– Всё очень просто и нелепо. Издавна считалось в семье, правда, без особых на то оснований, что Феро-понт гений, а в газетах стали писать обо мне. Но, думаю, в недалёком будущем наступит мир и покой. Слава скоро проходит, а моя особенно. Ну, сколько я смогу бегать? Три, четыре года. Это ещё хорошо, если четыре. Понимаешь, как важно относиться критически к жизни вообще, а к своей особенно. Не преувеличивая и не преуменьшая своих возможностей. У каждого человека есть свои сильные и слабые стороны. Меня этой премудрости, как ни странно, научили алмазы… Так вот, в первую очередь человек должен знать свои возможности, а потом уж научиться их развивать и использовать. Только тогда приходит настоящий успех. Ты заметил, в наш век нет гениальных учёных, которые одновременно были бы и гениальными художниками, ну, например, как Леонардо или Ломоносов? Нет их! Произошло разделение труда и науки, жизни человеческой не хватает, чтобы овладеть высотами, скажем, и химии и оптики. Мне природа определила быть спортсменкой, значит, нужно делать это отлично, по первому классу. Года через два-три надо найти смелость сказать себе: «Остановись! Состязаясь с молодыми и проигрывая им, ты рискуешь стать смешной», – и с беговой дорожки пересесть на студенческую скамью. Работать я, наверное, буду в области искусственных алмазов или твёрдых сплавов, но конкретно ещё ничего не решила.
Лука слушал внимательно, с интересом, будто увидел девушку с совершенно незнакомой и неожиданной стороны. Нравится ему или нет это открытие, сразу понять трудно, но, как анализирует свою жизнь Карманьола Саможук, слушать интересно.
– Нужно развивать, отрабатывать наиболее сильную сторону своих возможностей, – продолжала девушка. – На данном этапе это спорт. Я люблю его и не хочу ухолить с дорожки, и потому попробую отодвинуть горькую минуту. Пойдём. В пять тренировка.
– Ты действительно поедешь в Америку?
Наверное, да, если, конечно, ничего не случится сверх ожидания. Будем бежать эстафету: четыре по сто метров.
– А на простую стометровку есть более сильные?
– Конечно. В Союзе я, может, где-то четвёртая, ну, от силы третья… Тебя очень удивил мой откровенный разговор?
– Это разговор не только со мной, – сказал Лука.
– А с кем же ещё?
– С Феропонтом, с собой наконец…
На них надвигалась высокая бетонно-стеклянная крыша зимнего Дворца спорта. Вираж трибун стадиона возник перед глазами.
– Неужели и правда в твоей жизни всё так математически точно рассчитано? – будто разговаривая с собой, тихо спросил Лука.
– Раньше мне тоже так казалось, и я даже гордилась этим: вот, мол, посмотрите, какая я собранная, организованная… А сейчас… Сейчас всё летит к чертям, и о своём будущем я знаю весьма немного. Хотя нет, знаю всё-таки. Человек живёт так, как сам себе прикажет.
– Ну, к сожалению, это далеко не всегда удаётся.
– Да, не всегда. Но я буду жить именно так, как хочу, – подчёркивая каждое слово, с вызовом, будто кто-то оспаривал её право, сказала Майола.
– Разумеется, – согласился Лука.
– Почему ты со всем так легко соглашаешься? – Голос Майолы дрожал от сдерживаемого волнения.
– Нет, не всегда.
– Феропонт прав в одном: ты действительно какой-то несгибаемый, будто в броню одетый, не поддающийся тревогам и волнениям житейским. Всё от тебя отскакивает, как от стенки горох. Вот тебе же безразлично, что рядом с тобой идёт девушка, которая недурна собой, неглупа да к тому же ещё более или менее известна…
– Это ты о ком?
Майола внимательно взглянула на Луку – уж не насмехается ли он над ней, не прикидывается ли этаким невинным простачком, но, не заметив в спокойных глазах Луки и намёка на издёвку, вдруг взорвалась:
– О себе, о Карманьоле Саможук, говорю я! – выкрикнула она, и обида послышалась в её звонком голосе. – Мы два месяца знакомы, а ты мне доброго слова не сказал. Кто я тебе – девушка или парень…
– Майола, – Лука даже остановился. – Прости ради бога… И не сердись на меня… Это верно, не умею я говорить комплименты девушкам, не получается… И вообще, разве я кавалер? Ты только оглянись, какие парни вокруг тебя вьются. Каждый из них за одну твою улыбку полжизни готов отдать… А что ты девушка, а не парень, так это я хорошо знаю… И не просто девушка, а самая лучшая из лучших…
– Клещами из тебя приходится каждое слово тащить. Не старайся, не очень-то мне это нужно… А разговор этот всерьёз не принимай, это меня Феропонт разозлил… Давай-ка сумку. Всего хорошего!
Майола взяла свою сумку и, размахивая ею, направилась в раздевалку. Вдруг остановилась и, оглянувшись, крикнула:
– Лука! У меня просьба. Собрание у тебя завтра?
– Завтра, пропади оно пропадом…
– Позвони мне! Я хочу знать, чем оно закончится.
– Хорошо, позвоню, – согласился Лука и, не оглядываясь, вышел из внутреннего, встроенного в корпус трибун двора стадиона, по глубоким ступеням поднялся под самый бетонный козырёк, присел в уголочке, закурил и стал смотреть на раскинувшийся перед глазами бирюзовый бархат спортивного поля.
Вскоре он заметил, что взгляды всех, кто был на стадионе, обратились в одну сторону. Ну ясно, обычная история – Карманьола Саможук вышла на тренировку. Тут же к ней бросились трое, а может, и четверо парней, в каких-то немыслимо модных куртках, один даже с фотоаппаратом, что-то записывают, смеются, шутят, и в самом деле налетели, как мухи на мёд. Ну и пускай себе вьются, Что и говорить, у Майолы богатый выбор, найдёт себе жениха, через несколько лет бросит спорт, пойдёт в институт, будет счастливой. Да, хороша Маша, да не наша… Вот так, брат Лука.
На поле стадиона появился Василий Семёнович Загорный. Махнул рукой, приказав своим подопечным строиться, внимательно оглядел всех шестерых спортсменок, строгий, предельно требовательный: провести матч с американками – не фунт изюма съесть, хочешь не хочешь, станешь серьёзным.
В тот вечер Лука впервые в жизни увидел, словно на собственной шкуре испытал, что такое тренировка спортсменов высшего разряда. Сам он больше всего на свете ценил и уважал труд, способность человека работать даже тогда, когда кажется, что у тебя нет сил, что ты исчерпал их до последней капли. На самом деле всегда есть запасец, просто он припрятан до поры до времени. Вот и найди в себе эти последние силы и брось их в самую решительную минуту соревнования.
Всё-таки, пожалуй, жестоко заставлять так работать тоненьких, нежных и с виду слабеньких девчат. Ну, разве могут они выдержать такую нагрузку? Сам Лука, наверное, давно бы ноги протянул, пробеги он хоть половину дистанции Майолы. Столько стартов взять! Столько раз согнуться, потом, разогнувшись сильной пружиной, пулей выстрелить себя на беговую дорожку. И ещё раз, и ещё, и ещё… Нет. Этому, видно, не будет конца. И всё только для того, чтобы на будущих соревнованиях преодолеть сто метров на сотую долю секунды быстрее своей соперницы и передать подруге эстафетную палочку.
Беспокойство о завтрашнем собрании сменилось восхищением, преклонением перед самоотверженной работой девчат. Лука видел, как Загорный заставлял спортсменок отрабатывать каждое движение, каждый шаг, подчиняя всё это своей сложной и мудрой системе. И в сердце Луки зародилось чувство гордости за Майолу, за её умение и силу воли. Девушка заслуживала глубокого уважения, и именно это он скажет ей, когда они встретятся. Всё-таки интересно знать, отчего это ты сам-то, Лука Лихобор, прохлаждаешься, любуясь, как работают другие? Что у тебя, дела нет? Лука поднялся: на беговой дорожке так же стремительно, как и полтора часа назад, бежала лёгкая стайка девушек – тренировка продолжалась, и он, никем не замеченный, вышел со стадиона.
Почему-то вдруг сбилась с широкого, размашистого шага Майола Саможук, тренер немедленно это заметил и спросил:
– Что случилось?
– Ничего, Василий Семёнович, просто оступилась.
– А ну, ещё разочков с десяток пробеги рывками, постепенно ускоряя шаг. Начали!
Майола пробежала.
– Что-то я здесь не всё понял… – озабоченно проговорил тренер.
– Да и понимать нечего, оступилась, и всё тут. – Майола была уверена, что говорит правду, в конце концов какое ей дело, что Лихобор ушёл со стадиона!
…На другой день Лука пришёл в цех, всё ещё переполненный чувством, которое он испытал на стадионе, – глубоким уважением и восхищением перед настоящей самоотверженной работой. Бывают в жизни минуты, часы, даже целые дни, когда всё у человека ладится, будто бы делается само собой, всё слушается его и подчиняется. Именно такое состояние было в это утро у Луки Лихобора. Станок будто понял настроение своего хозяина, стал и сильнее, и точнее, и умнее. Стружка, как живая, шипела под резцом, завиваясь синей спиралью. Легко покорялась капризная, ещё не закалённая сталь, из которой Лука, казалось, играючи, просто и легко вырезал сложную тягу системы управления шасси. Все окружавшее его – соседние станки, товарищи, весь цех словно куда-то отдалились, стушевались, а на белом свете остался только он, Лука, его верный станок да ещё прежде никогда не ощущавшееся им с такой силой ликующее чувство увлечения работой. Готова деталь! Давай другую, третью. Не хочется ни оглянуться, ни закурить. И вообще, почему он снова начал курить! Ага, это в день, когда произошёл несчастный случай. Сигареты он, конечно, выкинет, силы воли хватит… И вообще, много чести, чтобы из-за какого-то смешного и нагловатого парнишки Феропонта Тимченко кто-то трепал себе нервы и тем более начинал курить.
Половина смены пролетела незаметно, подошёл Горегляд, пересчитал детали, удивлённо покачал головой, ещё пересчитал.
– Здорово даёшь, – с уважением сказал он.
– А что мне ещё остаётся? – весело ответил Лихобор.
– Ещё можно было бы о собрании подумать.
– Вы пришли, чтобы специально напомнить об этом?
– Нет, конечно. Просто мне нравится твоё настроение. Что-нибудь хорошее случилось?
Луке очень хотелось рассказать, как вчера он любовался тренировкой, вернее, вдохновенной работой Майолы Саможук, и поэтому восторженное чувство не покидает его весь сегодняшний день. Но вряд ли старый Горегляд понял бы этот восторг, скорей превратно истолковал бы, и потому Лихобор ограничился коротким:
– Ничего особо выдающегося не произошло. Просто хорошее настроение.
– Перед собранием? Имей в виду: оно будет серьёзным, это собрание… Может быть, хочешь закурить?
– Спасибо, я не курю.
Что там ни говори, а Лука Лихобор откровенно счастлив, и старого Горегляда трудно провести – стреляный воробей.
– Ты что, может, опять влюбился? – спросил он.
В глазах Лихобора застыло такое удивление, более того, сомнение в здравом рассудке Горегляда, что мастер сконфуженно проговорил:
– Глупости, конечно. Ты уж прости… Но о собрании всё-таки подумай.
– Я думаю.
Короткий перерыв, и снова за работу. Приятно чувствовать своё мастерство, опыт, силу. Смешной этот Горегляд. Не мог пооригинальнее придумать: «Уж не влюбился ли?» Нет, любовь теперь не властна над Лукой, выучила, на всю жизнь выучила его Оксана. Прежде одно воспоминание о ней охватывало жарким полымем, но страсти утихли. Спокойно и редко вспоминает свою бывшую возлюбленную Лука. Даже когда почувствует запах её духов в своём холостяцком жилье, то и это не производит большого впечатления. Изменилось что-то в душе…
А этот Горегляд, смех да и только! «Не влюбился ли ты?» В кого? Уж не в Майолу ли Саможук? Ничего не скажешь, хорошая девушка, только довольно странно было бы в неё влюбиться. Не для него она создана. А девушка славная! Жаль, не встретил он Майолу лет пять назад, когда ему было двадцать три. Подожди, подожди. ведь тогда ей ещё и пятнадцати не было. Господи, да ты старый, Лука Лихобор!.. А Горегляд демонстрирует знание психологии своих подчинённых, спрашивает: «Уж не влюбился ли ты?» Луке не до любви, не успеет оглянуться, как на пенсию пора. Подумал так и засмеялся от ощущения своей молодой силы, упругости и ловкости крупного и ладного тела. Всё. Конец смены. Собрание будет трудным, но Лука выдержит. До собрания осталось не более часа. Долго томиться, пытаясь представить своё будущее, не придётся.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В красном уголке, вмещавшем человек триста, было полным-полно народу. На таких общих собраниях председательствовал обычно Лука Лихобор, но сейчас занимать своё председательское место вряд ли уместно, и потому он остановился у стены, опершись о неё спиною. Смотреть ни на кого не хотелось, слушать слова сочувствия – тем более. Вот так он и стоял, потупив глаза, желая только одного – чтобы быстрей всё кончилось, пока не растратилось, не погасло тёплое чувство восхищения Майолой, которое согревало его душу весь этот долгий день.
Очевидно, собрание вести будет его заместитель. Да, так оно и есть, Иван Долбонос подошёл к столу, и хотя чувствовал он себя несколько скованно и смущённо, виду не подавал и держался молодцом. Неторопливо оглядел обращённые к нему лица, отыскал глазами Лихобора и, постучав костяшками пальцев по столу, сказал:
– Начинаем профсоюзное собрание, товарищи.
Сказал и сразу осёкся: из угла, где сидел Валька Несвятой со своими комсомольцами, послышалось:
– Есть вопрос. Почему председатель цехкома не ведёт собрание?
– Потому что разбирается его персональное дело.
– Товарищи! – К столу подошёл Горегляд. – Думаю, что будет правильно, если вести это собрание мы поручим заместителю предцехкома товарищу Долбонóсу.
– Долбóносу, – поправил ударение Иван.
– Товарищу Долбóносу, – не скрывая своего раздражения, поправился Горегляд, искоса взглянув на слесаря: собрание начиналось несерьёзно. – Кто за это предложение? Абсолютное большинство.
– Итак, – проговорил довольный Иван Долбонос, публично узаконивший греческое произношение своей фамилии, – профсоюзное собрание сорок первого цеха объявляю открытым. На повестке дня два вопроса: итоги работы за июль месяц и персональное дело Луки Лихобора. Товарищ Гостев, прошу вас!
Начальник цеха свободно, со знанием дела, оперировал цифрами. Точные данные о работе каждого участка, процент перевыполнения плана по деталям и валу, рост производительности труда, трудовая дисциплина, план работы на следующий месяц.
– Мы имели все основания быть на первом месте в межцеховом соревновании, – сказал в заключение Гостев, – если бы не оплошность, допущенная Лукой Лихобором. Поэтому сейчас сумма премий снизилась почти на сорок процентов. Первого места в соревновании нам теперь долго не видать. Вот к чему приводит безответственное отношение к обязанностям инструктора и небрежность в соблюдении техники безопасности. У меня всё.
– Есть вопрос. Жив тот бородач?
– Потерпевший Тимченко пока ещё в больнице, но жизнь его вне опасности.
– Когда завод переходит на выпуск нового самолёта?
– Планируется на весенние месяцы.
– Есть ещё вопросы? – спросил Долбонос. – Нет? Спасибо, товарищ Гостев. Переходим ко второму вопросу – персональное дело Луки Лихобора. Слово имеет инженер по технике безопасности Василий Иванович Глущенко.
Лука почувствовал, как под его ногами твёрдый бетонный пол будто бы вдруг размяк, стоять стало трудно, пришлось плотнее прислониться к стене.
– Может, попросим нашего героя к столу? – спросил Гостев.
– А чего же, пусть выйдет, поглядим на него в полный рост, – басом выкрикнул Лавочка.
– Пускай выйдет, – послышался ещё чей-то голос.
– Товарищ Лихобор, прошу к столу, – попросил Долбонос.
Первый шаг оказался самым трудным. «Как хорошо, что этого позорища не видит Майола», – подумал Лихобор, сам удивляясь, почему появилась именно эта мысль. Ватные ноги переставали слушаться, они погружались в пол, как в горячую густую смолу.
– Держись, не тушуйся! – раздался бодрый дружеский голос откуда-то из середины зала, и странно, вдруг прибавилось силы. Лука другими глазами глянул на утомлённых работой, пропахших машинным маслом и потом, одетых в лёгкие рабочие спецовки людей. Он знал здесь каждого, и все знали его. Чего же ему бояться? Ответственности? Да, он виноват и готов ответить за свой проступок.
Лука свободно сделал последние десять шагов и остановился возле стола. Посмотрел на Гостева. Начальник цеха, нахмурив брови, отвёл глаза: даже глядеть не хочет на Луку Лихобора. Ещё бы! Все так старались, а теперь им только улыбнулось честно заработанное первое место, и виноват в этом он, Лука Лихобор. Есть отчего сердиться…
– Садись. – Долбонос указал на стул. – Прошу, товарищ Глущенко.
– В связи с тем, что оратор я не очень-то выдающийся, – начал инженер, – для удобства прошу разрешения зачитать акт комиссии, а вы сами сделайте выводы.
– Сделаем, – охотно отозвался спокойный бас откуда-то слева от Лихобора.
Горегляд посмотрел в ту сторону. Не нравилось, ох, как не нравилось ему настроение собрания. Какую угодно неожиданность могут преподнести эти иронически улыбающиеся ребята…
– Акт! – по-ученически чётко объявил Глущенко и начал читать.
Читал он не спеша, осветил обстоятельства появления в цехе Феропонта Тимченко, потом монотонно, как дьячок над покойником, перечислил членов комиссии, назвал фамилию и адрес пострадавшего, чуть повысил голос:
– Пострадавший Тимченко приблизил свою бороду длиною в двести восемьдесят три миллиметра…
– Двести восемьдесят три миллиметра? Ого! – переспросил кто-то и весело рассмеялся.
– Товарищи, прошу внимания, – строго сказал Долбонос. – Пожалуйста, товарищ Глущенко.
– …приблизил бороду длиною… – снова начал Глущенко.
– Ха-ха-ха! – не выдержал на этот раз кто-то из сидевших возле окна.
– …приблизил бороду… – повторил смущённый инженер.
И вдруг голос его потонул в громком хохоте. Красный уголок смеялся: уже не сдерживаясь, открыто, весело и беззаботно, словно радуясь тому, что есть повод для веселья. И драму как ветром сдуло: была – и нету.
– Товарищи! Товарищи! – крикнул Долбонос, но голос его затерялся в весёлом гомоне.
– Товарищи! – Гостев безуспешно пытался утихомирить зал.
Горегляд молча смотрел на смеющихся людей, понимая, как трудно смирить вырвавшуюся из-под контроля стихию.
Лука Лихобор понурил голову, боясь поднять взгляд.
– Товарищ Глущенко, пожалуйста, ваши выводы, – спохватился Долбонос.
Расстроенный инженер принялся искать свои очки, сунул руку в один карман, в другой, потом, нечаянно обнаружив их на своём месте, окончательно смутился и вновь повторил:
– …приблизил свою бороду к…
Смех, взорвавшись, как бомба, снова потряс стены красного уголка, и Горегляду показалось, что с потолка посыпалась штукатурка.
– Давай, Глущенко! – легко покрывая смех всего зала, раздался всё тот же мощный басовитый голос. – Посмеялись, ребята, и хватит.
Инженер, торопясь, дочитал акт.
– Какие предложения администрации? – спросил Венька Назаров.
– Лишить премии, права иметь учеников, обсудить вопрос на собрании и объявить выговор.
– Кто просит слова? – спросил Долбонос.
– Я, – прозвучал знакомый бас, и к столу вышел Евдоким Бородай, высокий, седой фрезеровщик с третьего участка. В заводской газете не раз писали о династии Бородаев. Отец Евдокима работал здесь ещё при царизме слесарем в военном авиаремонтном парке и был знаком с самим Нестеровым, автором «мёртвой петли», лётчиком, первым в истории войн пошедшим на таран. Самолёт для Нестерова ремонтировал отец Евдокима – Филипп Бородай, в семейном альбоме сохранилась фотография: Бородай и Нестеров стоят возле лёгкого, похожего на большую фанерную этажерку биплана. Евдоким Бородай был вторым поколением династии, третье – Александр Бородай, который работал здесь же, начальником семнадцатого цеха, четвёртое – Володька Бородай, ученик клепальщика в восьмом цехе, пятого поколения ещё не было, но никто не сомневался, что скоро появится и оно – таким ловким и бравым сердцеедом был этот Володька!
– Я прошу слова, – веско сказал Евдоким и припечатал своей тяжёлой ладонью стол президиума, – хватит смеяться, вы, лоботрясы! Повеселились и довольно. О Луке Лихоборе речь пойдёт. Виноват он? Виноват. Если тебе ученика дают, неважно какого – с бородой или с косами – всё равно, будь бдительным. Молодо-зелено, неопытный ещё. Всякое может случиться. Первым делом обеспечь ученику полную безопасность.
– Я не успел, – сказал Лука.
– Должен был успеть. Твой Феропонт молодой ещё, издали видно, что глупый. Эта злосчастная борода и есть вывеска его дурости. Значит, должен был всё предвидеть. Правильно, ребята?
– Верно, – дружно отозвался красный уголок.
– Я тоже эту рыжую мочалку видел, но об опасности и не подумал. А должен был подумать. Я так скажу: ничего мы Лихобору записывать не будем. Посмотрите, вот он стоит, видно же по всему, доходит ему эта наука до сердца. Записывать не станем, но скажем и ему, и Гостеву, и Горегляду, и каждый себе пусть скажет: если уж взялся воспитывать молодое поколение рабочего класса, не забывай об ответственности.
– Не будет он, этот Феропонт, рабочим! – крикнул Венька Назаров.
– А это ещё неизвестно. Допустим, однако, что ты прав, всё равно, не он, так другой придёт. Обо всех надо думать. Я закончил.
– Кто ещё хочет выступить? – спросил председатель.
– Разрешите мне. – Борис Лавочка пробрался к столу президиума. – Ни в чём Лихобор не виноват. А начальнику цеха нужно сказать откровенно: пусть хорошенько смотрит, кого в цех принимает. Нам без премии сидеть не великая радость. Я согласен с Бородаем, ничего не будем записывать Лихобору.
– Так что же, по-твоему, благодарность ему объявить? – спросил Гостев.
– Нет, благодарить, конечно, не за что, – со своего места поднялся Валька Несвятой. – Премии мы лишились, а выводы нужно сделать правильные. Учеников ещё много будет всяких – и с бородами, и с гривами. И потому начальнику цеха верно заметили – пусть знает, что и он в ответе.
– А интересно, Феропонт – комсомолец? – хитро прищурясь, спросил Гостев.
– А какое это имеет значение? – Несвятой не смутился. – От того, что он не комсомолец, с нас ответственность не снимается. Я предлагаю закончить собрание, но объявлять выговор Луке не стоит, он и так этот случай долго не забудет.
– Будут другие предложения, товарищи? – вяло спросил Долбонос, которому почему-то вдруг разонравилось быть председателем.
– Одну минуточку, – перебил его Гостев. – Как вы думаете, – он окинул внимательным взглядом зал, – после этого случая может товарищ Лихобор оставаться председателем цехкома?
– А как вы думаете, товарищ Гостев, после этого случая вы имеете право оставаться начальником цеха? – спросил Валька Несвятой.
– Этот вопрос решит дирекция.
– А о Лихоборе мы сами решим! – крикнул Борис Лавочка. – Не было у нас профорга лучше его, и всё тут!
Луке Лихобору стало почему-то неприятно, что именно Борис Лавочка горячо встал на его защиту, вспомнилась Степанида, вчерашний разговор в вечерних сумерках, иссечённых тревожными отсветами фонарей.
– А может, прав товарищ Гостев? – спросил Лука.
– Не прав, – послышалось с разных концов зала.
– Будем голосовать, товарищи? – Долбонос точно выполнял свои обязанности председателя.
– Нет, не будем! Это искусственно созданная проблема, по сути дела, её нет, – категорично заявил Валька Несвятой, снискав этим неприязнь начальника цеха.
– Итак, с повесткой дня мы закруглились, – подытожил Долбонос. – Может, у кого-нибудь есть объявления?
– Есть! – громко крикнула белокурая девушка, наладчица станков с программным управлением, и покраснела, как маков цвет, – В субботу культпоход в театр Франко на комедию «Фараоны», желающих прошу записываться у меня.
– Ясно. Какие ещё будут объявления? Нет? Собрание считаю закрытым. – Долбонос сел и вытер платком вспотевший, как после тяжёлой работы, лоб. – Пропади всё пропадом! Руководить таким собранием – легче вагон соли разгрузить.
– А мне понравилось, – возразил Горегляд.
– Что понравилось? Хиханьки да хаханьки? Серьёзный вопрос превратили в комедию, – недовольно проворчал Гостев.
– Нет, не превратили. Смеяться грешно лишь на кладбище, а это собрание было прекрасной школой. И не только для Лихобора, а и для нас с вами, товарищ начальник цеха. Если, конечно, об этом хорошенько поразмыслить и сделать правильные выводы.
– Простите, но выводы придётся сделать не только мне, но и вам, уважаемый товарищ парторг. Они смеялись над нами.
– В основном, конечно, над этим дурацким случаем с бородой, а главное – от радости, что всё окончилось благополучно. Но вы правы: смеялись и над нами. Мы с вами руководители и за всё в ответе.
– Не собираюсь отвечать за чьи-то бороды, будь они трижды неладны! – вскипел Гостев.
– Ничего не поделаешь, придётся, – сказал Горегляд и, хитровато прищурив глаза, спросил: – Может, повесим объявление, что бородатым в цех вход строго воспрещён?
– Неуместные шуточки, – отрезал начальник цеха и, недовольный всем на свете: собранием, Гореглядом, Лихобором, Валькой Несвятым, собой, наконец, вышел из красного уголка.
Парторг окинул взглядом опустевший зал. Интересно, куда подевался Лука Лихобор – как сквозь землю провалился, а надо бы с ним потолковать немного, успокоить парня. Хотя чего же его успокаивать, когда весь цех за него встал горой? Переживёт.
Горегляд не заметил, как ушёл Лихобор, а Борис Лавочка не прозевал. Поймал его у выхода из цеха, по-заговорщицки взял под руку, сочувственно заглянул в глаза.
– Здорово Гостева поддели, в аккурат под седьмое ребро. – Он довольно усмехнулся. – Смотри, какой умный стал, командовать на собрании вздумал. Ему, понимаешь ли, виднее, кому быть нашим профоргом. Только не на тех напал, мы сами с усами, рабочий класс – сила!
– Сила, – устало согласился Лука. Всё напряжение тех минут, когда в его ушах страшной обидой звенел неудержимый, раскатистый смех, сказалось только теперь. Тело его словно обмякло, отяжелело, да и мысли стали какие-то неповоротливые, ленивые, полусонные.
– Что-то ты как варёный? Переживаешь? Мы же за тебя стеной поднялись, неужто не заметил? Вес как один.
– Заметил.
– Слабак ты на поверку… Ничего, это дело мы вмиг поправим, поддержим тебя, в душу жизнь вдохнём. – Лавочка повеселел, его карие глаза азартно заблестели. – Трояк есть? Возьмём поллитровочку…
– Нет, не возьмём, – медленно, делая ударение на каждом слове, сказал Лука. – Не возьмём!
– Так тебе же без глотка живительной влаги верная погибель.
– С тобой мы ещё поговорим об этой живительной влаге, – сказал Лука, освобождая свой локоть от цепкой, как клешня, руки Лавочки. – Где здесь поблизости телефон?
– Поллитровка тебе нужна, а не телефон! – раздражённо крикнул Лавочка.
– Ни мне, ни тебе, – по-прежнему твёрдо проговорил Лука. – Понял? – И, показав спину застывшему от изумления Борису, пошёл к жёлто-красной телефонной будке автомата, стоявшей возле проходной.
– Ну что? – встревоженно спросила Майола.
– Всё хорошо. Просто даже отлично. Ребята меня защитили, но несколько минут было таких, что не дай бог… Понимаешь, они смеялись…
– Понимаю. Очень хочется, чтобы ты рассказал…
– Ну, вспоминать эту историю не очень-то приятно. Как там его здоровье?
– Дней через десять выпишут из больницы. Большое спасибо, что позвонил… Волновалась я…
– Это тебе спасибо… Славная ты, Майола. До свидания, в субботу встретимся.
– А сегодня только понедельник. Ну, будь здоров. До субботы. И держись молодцом, не вешай носа, а то у тебя голос какой-то унылый.
– Реакция, наверное. Нервы…
– Ещё бы…
Вот будто бы и говорить не о чём, всё сказано, а трубку класть не хотелось.
– Ну, счастливо!
– До встречи, – весело ответила Майола. Послышались короткие гудки.
Лука улыбнулся, прижал к щеке тёплую трубку, потом бережно повесил её на крючок и, чувствуя, каким лёгким и сильным стало тело, вышел из будки.
Теперь жить по-старому он не имел права. До этого дня Лука не представлял, какая могучая сила стоит за его спиною, готовая в любую минуту защитить его от любой несправедливости. Сердцем он всегда чувствовал себя частицей этой силы, но разумом понял это только сейчас.
Как же нужно жить, чтобы действительно иметь право назвать себя товарищем, ну, скажем, такого человека, как Евдоким Бородай?
На эти вопросы нужно было немедленно дать ответ. На свете существуют только два человека, с которыми ему хотелось бы посоветоваться, – отец и Майола. Ну, отец – это понятно, а вот с какого времени советчицей стала Майола?
Он пришёл домой, привычно закрыл за собой дверь. Вопрос, появлялась ли здесь Оксана, почему-то уже не тревожил его. Быстрее в ванную, помыться, докрасна растереться жёстким полотенцем, чтобы окончательно прогнать противную, вялую тяжесть нервного перенапряжения. А теперь что-нибудь перекусить на скорую руку – и… Нужно продумать, как жить дальше. Вся страна планирует свою жизнь, почему же не может сделать это й Лука Лихобор? Однако рассчитать всё в своей жизни, кажется, непросто. Вот он, скажем, задумает в следующем году жениться. Ну и что? Пустой номер. Потому что это зависит не только от его желания, но ещё и от такого неуправляемого чувства, которое называется любовью. И обязательно – любовью двоих… Поэтому спланируем только реальное. Во-первых, поступить в техникум. Готовиться Лука уже начал, здесь всё ясно. Во-вторых, начинается работа над новым самолётом. Руководить подготовкой будут, конечно, Гостев и Горегляд, по и он, Лука, наверное, во многом сможет им помочь. Интересная будет работа… В-третьих, профсоюз. Почему Гостев хотел, чтобы его, Луку, сияли с председателей цехкома? Какая черта характера Лихобора ему пришлась не по душе? И об этом нужно подумать. Ребята дружно поднялись за него, значит, их доверие надо оправдать. Вот перед тобой, Лука, целая программа. Выполняй. И вновь почему-то вспомнилась Майола Саможук. Бежит она по дорожке стадиона, грудью разрезая воздух… От воспоминания о ней и о сегодняшнем счастливо закончившемся дне вздохнулось легко и сладко.
