Текст книги "Избранные произведения в 2-х томах. Том 2"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В восемнадцать лет раны заживают быстро. Феропонт Тимченко убедился в этом на собственном опыте. Правда, когда сняли швы и разрешили посмотреться в зеркало, он сначала испугался – красный рубец перечёркивал подбородок и левую щеку.
– Вы не беспокойтесь, – сказал доктор. – Шов косметический, месяца через два рубец побледнеет и станет незаметным. Если отрастите небольшую бородку, будет просто отлично…
Издевается, что ли, над ним этот доктор? Не похоже: голосом уставшего человека он даёт успокоительные советы многим своим пациентам, ему просто некогда шутить.
– Для немецкого студента прошлого столетия, – продолжал врач, – такой шрам был бы предметом гордости.
– Почему?
– В моде были дуэли на шпагах. Интересная деталь: перед поединком оружие подвергали дезинфекции, чтобы не загрязнить рану противника.
– Ну, мне некогда было думать о дезинфекции. – Феропонт усмехнулся. – Вы правы, шрам делает моё лицо по-настоящему значительным. А когда меня выпишут?
– Дня через три, всё прекрасно зарубцевалось.
– Спасибо большое и до свидания.
Когда Феропонт вышел в приёмный покой, Ганна Мстиславовна ожидала сына, придерживая на коленях его костюм.
– Отлично выглядишь, как настоящий мужчина: похудел немного, и этот шрам… Правда, ты всегда был человеком с ярко выраженной индивидуальностью, а теперь тем более.
– Понравился мой шрам?
– Во всяком случае, он тебя не портит. Может, даже наоборот.
– Как немецкого студента прошлого столетия? – Феропонт усмехнулся.
– Боже! – Ганна Мстиславовна умилённо всплеснула пухлыми руками. – И такого человека не принять в консерваторию!
– Они ещё поклонятся мне в ноги, а я подумаю, идти или нет, – ответил Феропонт. – Консерватория – это нечто устаревшее, вслушайся в слово: консерватория – консерватизм. Нет, я создан для другого. Вот мой инструктор Лука Лихобор, тот, пожалуй, был бы находкой для консерватории.
– Не вспоминай, ради всего святого не вспоминай его! – Ганна Мстиславовна в отчаянии замахала руками. – Этот злодей так и остался ненаказанным…
Вечером в просторной столовой, в которой старинный орехового дерева буфет с искусно вырезанными головами грозных львов сверкал хрусталём ваз и бокалов, состоялся разговор.
Сергей Денисович Тимченко, приехав поздно с работы, уставший, но обрадованный возвращением сына, обнял его и сказал:
– Ну, здравствуй, рыцарь, с выздоровлением тебя! – Он стиснул его плечи, прижал к груди и на минуту замер от нежности. А когда сели за стол, испытывая чувство облегчения от того, что всё страшное осталось позади и они снова вместе, Сергей Денисович спросил: – Что же будем делать дальше?
– Дальше? – Феропонт ручкой ножа рисовал на белоснежной скатерти какие-то замысловатые завитушки. – Дальше всё ясно. Меня пригласили в эстрадный ансамбль «Синие росы». Летом будем репетировать, а осенью начнём выступать… Я честно хотел стать рабочим, но вы сами видите, что из этого вышло.
– Никогда в жизни не пущу тебя больше на завод, – сказала Ганна Мстиславовна.
– Я и сам не пойду, хотя этот Лука Лихобор мне весьма симпатичен. И думается, не только мне…
– Кому же ещё? – заинтересованно спросил отец.
– Карманьоле. Они ко мне в больницу вместе приходили…
– Простая случайность, – вскользь бросила Г анна Мстиславовна. – Никогда не поверю…
– Может быть, и случайность. Во всяком случае, с заводом покончено раз и навсегда.
– А может, в армию? – осторожно спросил генерал.
– Ни в коем случае! – Ганна Мстиславовна снова ринулась в атаку, но на этот раз не так активно, как прежде. – У мальчика плоскостопие!
– Это не помешало бы играть в оркестре, – рассудительно заметил сын. – В армии – прекрасные музыкальные коллективы, и при папиных связях туда попасть было бы нетрудно. Но меня привлекает эстрадная музыка, современная, новая. Только в ней найдёт выражение мой талант… О дорогие мои предки, вы ещё не раз увидите имя Феропонта Тимченко, написанное огромными буквами на двухметровых афишах. Я вам это обещаю и ваших ожиданий не обману! А пока мне нужна практика, и потому я поступаю в ансамбль.
– Не скажу, что ты меня очень обрадовал. – Сергей Денисович не обнаружил большого энтузиазма от блестящей перспективы, которая, видимо, ждала его сына, но понимал, что Феропонт свою судьбу и на этот раз будет решать сам.
…Через неделю ансамбль «Синие росы» под руководством Геннадия Цыбули, плечистого пария с густой гривой каштановых волос, весёлыми цыганскими глазами, абсолютным слухом и потрясающей способностью сплачивать вокруг себя молодых людей, собрался на свою первую репетицию. Состоял коллектив из шести пареньков с одинаковыми биографиями: срезались на экзаменах в институты, а до армии не доросли. Ансамбль числился коллективом художественной самодеятельности клуба пищевых работников – всё было законно и надёжно оформлено.
Руководитель «Синих рос» Геннадий Цыбуля не был аферистом или халтурщиком.
Закончив с отличием музыкальное училище, он жаждал широкой деятельности и смелых экспериментов. Во время службы в армии организовал в полку эстрадный оркестр, получил премию на армейском самодеятельном фестивале и теперь, имея диплом, опыт и практику, мечтал создать ансамбль, который мог бы прославиться на весь Советский Союз.
В большой комнате клуба пищевиков, где сидели они, шестеро ребят, Цыбуля произнёс свою программную речь.
– Свобода в музыке – вот наше кредо, наш лозунг и наша вера! – Голос его звучал негромко, проникновенно, и убедительно. – Ничто не даёт таких возможностей для полёта творческой фантазии человека, как музыка. Она далека от однообразия повседневности, она поэтична и неуловима, противоречива и одновременно абсолютно точна, её высшая красота в свободе от мелочных пристрастий, эгоизма и материальной заинтересованности. Для музыки существует только один критерий – или она кому-то нравится и тогда имеет право на существование, или не нравится никому и тогда это не музыка.
Речь Феропонту понравилась. Идеи Цыбули начинали приобретать для него острый вкус.
– Где мы будем выступать? – спросил он.
– Везде, – ответил Геннадий. – Мы будем поистине народным ансамблем, где народ – там и мы.
– Даже в ресторанах? – послышался вопрос.
– А что, разве в ресторанах сидят не наши советские люди? – отрезал Геннадий. – Утёсов тоже выступал в ресторанах. И это не помешало ему стать всемирно известным артистом. Дело не в том, где мы будем выступать, а в том, как и что мы будем играть. И поэтому нам придётся поработать.
Феропонт Тимченко вскоре убедился, что работать Геннадий Цыбуля умеет. Ребят он подобрал музыкальных, способных, и ансамбль формировался, будто лепился из глины, – на глазах. Они играли всё – от карпатской коломийки до аргентинского танго, от «Черемшины» до гершвиновских рок-н-роллов – с вдохновением и азартом, свойственным даже не молодости, а скорее совсем ещё зелёной юности.
Только одна тучка немного затмевала их радужное существование – безденежье. Цыбуля получал в клубе весьма скромную зарплату, ребята вообще ничего не получали.
И вот, наконец, в клубе пищевиков состоялся первый концерт самодеятельного ансамбля «Синие росы». Парням сшили красные и оранжевые сорочки, синие джинсы, украшенные блестящими заклепочками, на шею повязали пёстрые платочки, для национального колорита накинули на плечи гуцульские киптари, взглянешь – глаза прищуришь: так всё ярко и пёстро.
Народу в клуб набилось полным-полно. Когда распахнулся занавес, все так и ахнули: настолько броско и вместе с тем пародийно выглядел ансамбль. Безвкусицы в этом не было, а чувствовалась откровенная весёлая пародия, и поэтому зрители сразу встретили «Синие росы» с симпатией. Геннадий Цыбуля и его ребята это почувствовали, и волна весёлого, радостного вдохновения подняла их, потом хлынула на зрителей, заставив тех азартно аплодировать, вызывать на «бис». Феропонт играл на своей электрогитаре свободно и легко, как настоящий мастер, её звуки, томные и грустные, напоминали печальный женский голос. Щёки Феропонта снова запушились золотистой бородкой. Но отращивать больше её он не стал. «Нужно, чтобы сквозь бороду был виден шрам, – посоветовал Геннадий Цыбуля, – ой придаёт твоему лицу значительность и напоминает о пережитых страданиях. Это впечатляет». Феропонт с ним охотно согласился.
После выступления, когда они в гримёрной снимали свои красные и оранжевые сорочки, к ним заглянул какой-то коренастый мужчина. На его широкоскулом, с узкими щёлочками плутоватых глаз лице выделялся большой, красноватый, в склеротических синих прожилках нос. Осмотрев ребят, мужчина нежно улыбнулся и сказал:
– Блестящее выступление. Поздравляю, поздравляю!
Потом, почтительно взяв Геннадия Цыбулю под локоток, вышел с ним из комнаты. Музыканты, ничего не понимая, молча переглянулись.
Цыбуля вернулся минут через десять и торжественно объявил:
– Ну, дорогие мои друзья, ученики и соратники, вот теперь-то и начинается наша настоящая слава. Этот симпатичный человек – директор ресторана «Пароход». Так вот, он предложил нам два-три раза в неделю выступать у него в ресторане. Не надо эмоций! Я предвижу вашу реакцию: сохрани боже, мы не станем ресторанным оркестром, который каждый день пиликает обязательную программу. Нет! Мы будем приветствовать молодожёнов! Мы сделаем день их свадьбы светлым, радостным днём, который они сохранят в трепетном сердце до конца дней своих! Разве это не прекрасно?
– А деньги будут? – спросил кто-то из парней.
– Будут! – уверенно ответил Цыбуля.
И действительно, деньги появились. Феропонт Тимченко где-то в глубине души чувствовал неловкость, когда отправлялся вечером в «Пароход», Нет, не такой представлялась ему музыкальная карьера…
Но чувство неловкости сразу забывалось, стоило только появиться в зале праздничной, торжественной и счастливо взволнованной паре – молодожёнам. Ансамбль встречал их мажорным маршем. Цыбуля говорил правду – никогда в жизни невеста не забудет этой минуты. Разве не прекрасно дарить людям счастье?
Однако чувство неловкости вскоре возвращалось. Каждый из музыкантов получал по двадцать рублей за вечер, сумму огромную, если сравнить её, скажем, с заработком ученика токаря.
Впрочем, какое это имеет значение для свободного музыканта Феропонта Тимченко? До лампочки ему теперь его ученичество и токарный станок.
Жизнь прекрасна, слава склоняет свою голову к его ногам, а в кармане после каждой свадьбы двадцать – двадцать пять рубликов.
А червячок, что сосёт и сосёт где-то под сердцем, скоро исчезнет, ведь именно теперь он, Феропонт, почувствовал настоящую свободу творчества, полёт фантазии – играют они, что хотят, на радость людям…
Так прошли, может, недели две-три, и как-то в субботу Геннадий Цыбуля по обыкновению привёл «Синие росы» в ресторан «Пароход». На этот раз выдавал замуж свою дочку, молоденькую и хорошенькую, какой-то деятель из крупного стройтреста, здоровенный детина с бычьей шеей и круглым, как арбуз, животом. И жених оказался хоть куда – известный стоматолог, правда, уже лысенький, лет под пятьдесят…
Посмотрев на молодых, Феропонт сказал:
– Ну и ну! Точно старый хрыч с картины «Неравный брак».
– Тише ты! – Геннадий Цыбуля метнул на него сердитый взгляд и, поспешно взмахнув руками, ударил по клавишам пианино. Феропонту ничего не оставалось, как включиться со своей гитарой в мелодию свадебного марша.
После марша тесть подошёл к ансамблю и сказал:
– Давайте договоримся, весь вечер вы будете играть только две песни: «Черемшину» и «Подмосковные вечера». Ничего другого. Ясно? Так хочет жених, и так хочу я!
– Ясно, – сказал Геннадий Цыбуля.
– Весь вечер одно и то же? – Феропонт удивился.
– Ты же слышал. Так хочет заказчик.
– А я не хочу! И потому так не будет! – возмутился Феропонт. – Я здесь не для того, чтобы выполнять приказы любого идиота. Я музыкант! Я даю концерт, а не отрабатываю аванс. Он мне своими рублями рта не заткнёт.
– Замолчи! – строго сказал Цыбуля. – Кто платят деньги, тот и заказывает музыку.
– Что? – не понял парень.
– Кто платит деньги, тот и заказывает музыку, – повторил Цыбуля.
Феропонт шагнул к скамеечке, взял лежавший на ней футляр, положил в него гитару и громко сказал:
– И это называется свободным творчеством? Можешь подавиться его деньгами и своей музыкой!
Слова громко прозвучали в тишине, возникшей после первого тоста, когда гости принялись за закуску. Все взгляды обратились к Феропонту. «Строительный» начальник из красного стал бурым, жених испугался, не хватил бы тестя инсульт, но всё обошлось благополучно: строитель выдержал.
А Феропонт задёрнул «молнию» на футляре, взял гитару и гордо вышел из ресторана. Значит, кто платит денежки, тот и заказывает музыку? Ничего не скажешь, логика железная, проверенная веками, но ему заказывать музыку не будут. Никто! Ещё не родился тот человек. Деньги? Их можно заработать и другим способом. В крайнем случае можно не работать вообще, Ганна Мстиславовна никогда не откажет своему единственному, горячо любимому сыну в какой-нибудь десятке. Это, конечно, так, но ведь чем дальше, тем неприятнее будет брать из материнских рук эти подачки…
«Подачки»? Ну и отыскал словечко! Скажем, временная помощь родителей своему драгоценному сыну. Лучше звучит? Нет. Подачка остаётся подачкой.
Деньги в ансамбле он зарабатывал честно. Их никто не смел назвать «чаевыми»: платили за работу. Так что? Может, попросить прощения у Геннадия Цыбули и безропотно исполнять желания любого красноносого заказчика?
Феропонт пришёл домой, и хотя настроение его было сложным, уверенность в правильности сделанного шага преобладала над всеми другими чувствами. Раскаяния в его сердце не было. Он музыкант и, конечно, найдёт лучшее применение своему таланту, нежели этот ресторанный оркестрик…
Непривычно беспокойные мысли и чувства поглотили его внимание, и потому Феропонт, покидая ресторан, забыл переодеться: натянул на плечи плащ – и хлопнул дверью. А дома вдруг увидел себя в зеркале во всей красе: джинсы, оранжевая сорочка, на шее синий платок да ещё гуцульская безрукавка – оперетта!
Мать, вышедшая в прихожую из спальни, чуть было не упала в обморок. Услышав её испуганный возглас, отец распахнул дверь кабинета, осмотрел сына с ног до головы, насмешливо спросил:
– Значит, правда, что ты играешь на свадьбах по ресторанам? Мне говорили… Да я не поверил. Думал, злые языки чего не наплетут. А теперь вижу…
– Можешь успокоиться. В ресторане я больше не играю, хотя играл и ничего позорного в том не вижу.
– Это, конечно, так, позорного нет, но и приятного мало. Отчего же не играешь? Выгнали из ансамбля «Синие росы»?
Отец, оказывается, знал куда больше, нежели думал Феропонт.
– Меня выгнали? – изумился сын. – Меня, лучшую электрогитару Киева?
– Да там, положим, после второй-то рюмки и лучшая гитара, и самая скверная звучат одинаково. – В голосе отца послышались насмешливые нотки.
– В ресторанах играли даже такие гении, как Иоганн Штраус! – воскликнул сын с негодованием. – Но это уже не имеет никакого значения. С «Синими росами» покончено. Я буду играть по своему желанию, а не по заказу. Одним словом, не беспокойся, репутация генерала Тимченко не пострадает от недостойного поведения его сына.
– За свою репутацию я не очень волнуюсь, – проговорил отец. – Меня больше интересует твоя судьба.
– Между прочим, меня она тоже интересует, – развязывая синий платок, будто снимая с шеи петлю, заметил сын. – Я подумаю.
– Когда что-нибудь надумаешь, скажи мне. Очень неприятно узнавать о твоём решении от чужих людей.
– Хорошо, скажу. Спокойной ночи.
– Ужинать не станешь? – спросила мать.
– Сыт по горло, сыт! – вдруг, не владея собой, крикнул Феропонт, сам удивляясь своей вспыльчивости, и уже спокойнее добавил: – Спасибо, мама, я там ужинал… на свадьбе…
Он вошёл в свою комнату, осторожно снял с себя джинсы, оранжевую кофту, словно боясь запачкаться, скомкал всё и сунул в угол под кресло. Ну, что ж, в жизни любого человека бывают бессонные ночи, когда возникает необходимость решить, как жить дальше. Эта ночь, по всему видно, будет именно такой. Безжалостно и жестоко проанализирует и оценит он каждый свой шаг…
Ему хотелось почувствовать тревогу, беспокойство, может, даже страх за своё будущее, но вместо этого редкостный покой наполнил его сердце. Больше того, радость и удовлетворение. У него хватило характера и воли послать ко всем чертям эти «Синие росы». Стыдиться ему нечего.
Это была последняя отчётливо мелькнувшая мысль, в следующее мгновение он уже спал. Спокойно, крепко, без сновидений. Утром, проснувшись, вспомнил вчерашнюю свадьбу, сначала усмехнулся, потом нахмурился. Что же всё-таки он будет делать? Чем теперь займётся? Время его не торопит, можно хоть всю зиму думать и решать. Можно, разумеется, но не нужно. Противно вот так сидеть дома, ожидая, пока мама даст десятку. Всё-таки что-то надо делать… Работать где-то. Может, организовать собственный ансамбль? Нет, он теперь знает цену всем этим ансамблям. Они хороши, когда у человека есть настоящая работа. Приятно музицировать в свободное время. Недаром говорят: делу – время, потехе – час. Может, пойти учиться? И не куда-нибудь, а снова на авиазавод? Мысль показалась смешной и нелепой. Придёт же такая глупость в голову!
Вспомнился Лука Лихобор, парень с высоким лбом, тяжело нависшим над синими глазами. В такой голове и мысли-то, скорее всего, тяжёлые, чугунные, медленно поворачиваются, как маховики. Нет, работяга Лихобор не учитель для интеллектуала Феропонта Тимченко.
Если поразмыслить спокойно, то Лихобор далеко не самый худший из твоих знакомых. И научиться у него кое-чему всё же можно было бы. Ты же сам видел, как тот работал – загляденье! Ритмичность, пластика, точность. Одним словом – мастерство. Так что же, может, тебе захотелось тоже стать мастером? Да вот только нужно решить…
В комнату вошла мать, всё ещё встревоженная, готовая к новым неожиданностям, а встретила заспанную улыбку сына и услышала:
– С добрым утром, мама.
Он не назвал её «главой матриархата», как обычно, и это до слёз растрогало Ганну Мстиславовну.
– С добрым утром, сынок.
О ресторане, «Синих росах», вчерашнем вечере, не сговариваясь, решили не вспоминать. Прошлое вычёркивалось из жизни. Оставалось только будущее.
– Завтракать будешь? Принести сюда?
– Нет, спасибо, я сейчас встану. Отец ещё дома? – И вдруг всё решив сразу, как всегда делал в жизни, он откинул одеяло, вскочил на ноги, ни с того ни с сего, смеясь, закружился с матерью по комнате и, посадив её в кресло, исчез в ванной.
– Гениальный ребёнок! – умилённо улыбаясь, сказала Ганна Мстиславовна.
Минут через пять, уже умытый, причёсанный, Феропонт постучал в дверь кабинета: генеральский покой в семье оберегался строго.
– Входи, – послышалось в ответ.
– Доброе утро!
За спиной сына появилась мать, и Феропонт, мгновение поколебавшись, великодушно предложил: – Проходи, мама.
Отец оторвал взгляд от диссертации какого-то военного инженера, посмотрел на сына. Выглядел Феропонт комично: коротенькая рыжеватая бородёнка, шрам через всю щеку, белёсые волосы, мокрые после душа, скоро высохнут, закудрявятся, и голова снова будет напоминать отцветший одуванчик. Но в тёмных глазах сына притаилась решимость, и неизвестно, какая неожиданность на этот раз ждёт генерала. Трудно в наше время быть отцом…
– Дорогие мои родители, – громко сказал сын, – я решил…
– …Из ансамбля «Синие росы» перейти в ансамбль «Зелёные звёзды». – Генерал ничего не хотел прощать.
– Нет. – Отцовская колкость не задела самолюбия Феропонта, и он продолжал: – Я снова иду работать в сорок первый цех авиазавода.
– С ума сошёл! – Ганна Мстиславовна в ужасе всплеснула руками, садясь в кресло. – Чуть было там не поплатился жизнью!
– И поделом дураку, – с каким-то явным удовольствием, мстя себе, сказал Феропонт.
– Согласись, признание, хоть и откровенное, но не самое приятное для отца, – грустно заметил генерал.
– Обиднее всего, что это сущая правда, – Феропонт удручённо покачал головой. – И поэтому, чтобы ваш сын не остался на всю жизнь дурнем, помогите ему в последний раз. Я хочу снова стать учеником токаря Луки Лихо-бора в сорок первом цехе…
– Ну, знаешь! – Генерал поднялся, отодвинул диссертацию, прошёлся по кабинету. – Я приложил немало усилий, чтобы его наказали, лишили премии и права иметь учеников, а сейчас ты хочешь, чтобы я просил прощения? Не много ли?
– Обещаю тебе – это моя последняя просьба. Выучусь на токаря, в анкете появится слово «рабочий». Если в будущем году снова срежусь на экзаменах, пойду в армию, потом вернусь на завод и только тогда уже буду поступать в институт. Как видите, хочу создать себе классическую биографию современного советского молодого человека. Тебе остаётся только позвонить директору авиазавода…
– Этого я не сделаю, – сказал генерал и повторил, подчёркивая своё решение: – Не сделаю. Я уже был у него однажды… На всю жизнь запомнил.
– Послушай, отец, – удивлённо сказал Феропонт, – у тебя портится характер. Капризы тебе не к лицу.
– Это не каприз, – по-прежнему спокойно сказал генерал, – а принцип.
– Жаль, – тоже спокойно заметил сын. – Тогда мне не остаётся ничего другого, как создать ансамбль. На этот раз под названием «Зелёные свиньи».
– О боже! – только и проговорила мать и, посмотрев умоляюще на генерала, добавила: – Тебе трудно позвонить?
– Трудно, – ответил генерал.
– Подождём немного. – Ганна Мстиславовна подошла к мужу, ласково дотронулась до его плеча. – Скоро хорошо не бывает. Мне думается, что Феропонт решил, хотя гениально просто, но немного неожиданно. Значит, нужно подождать, подумать… Не рубить с маху… А пока прошу к столу.
Завтракали они молча. Генерал сидел подчёркнуто прямо, глядя в тарелку, всем своим независимым видом утверждая неизменность решения… Мать тревожно поглядывала то на отца, то на сына, сосредоточенно смотревшего в окно.
Когда отец встал из-за стола и сказал обычное: «Будьте здоровы, вернусь поздно», – сын напомнил:
– Не забудь позвонить.
– Не надейся, – ответил генерал и вышел.
– Отчего он так упёрся? – спросил Феропонт, когда за отцом закрылась дверь.
– Подожди немного, всё будет хорошо, всё будет, как ты хочешь, – успокоила Феропонта мать. – Съешь лучше яблочко.
– Это можно, – смилостивился Феропонт.
– А если не он, то я позвоню от его имени, – сказала мать. – Людям надо помогать исправлять свои недостатки.
