Текст книги "Избранные произведения в 2-х томах. Том 2"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)
– А-а-а, – пропел Феропонт. – Этот мотивчик я слышу с детских лет: соцсоревнование, инициатива, сознательность…
– Ну, а в самом деле, разве не в почерке, не в стиле работы и мастерстве каждого рабочего заключается его индивидуальность? – спросил Лука.
– А тебе, как видно, здорово не хочется быть стандартным. – Феропонт снисходительно улыбнулся. – Ты всего лишь один из миллионов токарей страны, и все вы похожи друг на друга, как поршни в моторе.
– Нет, когда ты станешь токарем, то не будешь походить на меня.
– Что правда, то правда. К счастью, быть токарем, как тебе известно, я не собираюсь.
– Возможно, – спокойно согласился Лука.
– Тебе это безразлично?
– А ты хотел, чтобы я проливал горькие слёзы? Ну что ж, одним токарем на свете будет меньше. Зато ведь появится композитор.
Тень откровенной иронии послышалась в этих словах, и Феропонт насторожился. Держи ухо востро с этим Лукой Лихобором. Всё пока идёт как-то не так. Дома всё представлялось куда проще и легче.
– Смотри, смотри! – восторженно проговорил Лука, оборвав мысли Феропонта.
К самолёту, который стоял у начала длинной бетонной дорожки, подошли четверо в синих комбинезонах. Сдержанные, серьёзные, торжественные люди.
– Лётчики?
– Они.
По узенькой лесенке лётчики поднялись в самолёт, крепко прикрыли за собой овальные двери, и всё замерло на аэродроме.
– Почему так долго? – От нетерпения Феропонт переминался с ноги на ногу.
– Надевают парашюты. Первый испытательный полёт.
– Первый испытательный, – задумчиво повторил: юноша. – Звучит: первый испытательный полёт.
– Вот именно.
– И всё-таки дешёвая романтика, – спохватился Феропонт. – Ведь тысячу раз проверено и перепроверено. – Он снова входил в свою роль. – Я уверен, они посмеиваются над этими парашютами, просто выполняют инструкцию… А в самолёте – всё точно.
– Верно, – сказал Лука. – Люди ни в чём не ошиблись, но в исключительных случаях где-то ошибиться мог металл…
– Ну, так будет просто несчастный случай, не больше. Ты же не думаешь, шагая по улице, что тебе на голову с крыши свалится кирпич?
– События, которыми невозможно управлять разумом, счастливые они или нет, самые опасные, к твоему сведению.
– Ты, оказывается, философ.
– Просто я старше тебя на десять лет.
– Когда в споре не хватает аргументов, всегда ссылаются на перевес в возрасте.
– А мы с тобой, собственно говоря, и не спорили.
Левый пропеллер самолёта медленно, будто нехотя ожил, описал круг, затем на мгновение стал похож на человека, который испуганно замахал руками, и вдруг исчез, растворившись в сумасшедшей скорости вращения. Тогда шевельнулся, разгоняясь, правый. Самолёт стоял, как нетерпеливый конь, сдерживаемый невидимыми удилами, готовый к взлёту, к движению.
– Сейчас пилот попросит: «Разрешите взлёт», и руководитель полётов, он сидит вон там, в стеклянной башенке, ответит: «Взлёт разрешаю», – сказал Лука.
– На всё необходимо просить разрешение. Просто зло берёт, – искренне возмутился Феропонт.
– Да, в авиации дисциплина железная. Но ты ошибаешься, разрешение нужно далеко не на всё.
– Интересно, а на что же, например, не надо?
– Например, на то, чтобы полюбить девушку, или написать новую песню, или…
– Перевыполнить пятилетний план, – усмехнувшись, подсказал Феропонт.
– Да, – серьёзно согласился Лука. – На это тоже разрешения не требуется!
Самолёт двинулся с места, покатился по жёсткому бетону, потом его нос немного приподнялся, скорость придала силу крыльям, и они легко оторвали от бетонных плит тяжёлую машину.
– Хорошо взлетел, – вздохнул Лука. – Самолёт– это всё-таки красиво…
– Ты, оказывается, лирик.
– Нет. Я токарь. Пойдём, у меня сегодня много всяких дел.
– Каких? – Феропонту почему-то именно теперь не хотелось расставаться с Лукой.
– В техникум готовлюсь. И в завком нужно зайти…
– Государственная деятельность, – Тёмные глаза Феропонта насмешливо сощурились.
– Государственная не государственная, а пятьдесят две путёвки я сегодня. для нашего цеха получу. В Крым, на Кавказ, в дома отдыха, в санатории.
– Пятьдесят две?!
– А ты как думал? Профсоюз – сила. Ты когда-нибудь это почувствуешь.
– Выходит, не очень-то помогает твой высокий пост, в техникум идёшь, метишь дальше, в инженеры?
– Нет, просто в нашем цехе без технического образования трудновато. Плохо, когда не всё понимаешь. Самолёт – это впечатляет и волнует. Может, когда-то давным-давно наши предки умели летать… Инстинкт сказывается.
– Мои предки были обыкновенными обезьянами. И я от них недалеко ушёл, – сказал Феропонт, желая продолжить беседу. Но Лука не откликнулся на это приглашение. Не понял настроения Феропонта или не захотел понять?..
– Возможно, – проговорил он. – Счастливо тебе!
Повернулся и пошёл в завком, забыв о существовании похожего на одуванчик Феропонта Тимченко.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На следующее утро они снова встретились в цехе.
– Ну, что, опять мне прикажешь целый день сидеть на табуретке? – насмешливо спросил Феропонт.
– Подожди немного, сейчас закреплю заготовку, Тогда потолкуем, – будто готовясь к трудному разговору, ответил Лука.
Он ловко зажал кулачками патрона длинный, миллиметров в пятьсот валик, закрепил его, нажал кнопку – мотор сердито загудел, тогда Лука осторожно подвёл остро заточенный резец, измерил – всё в норме. Включил самоход. Пока резец пройдёт весь валик, снимет первую, черновую стружку, есть время поговорить.
– Вот теперь давай выясним отношения с твоей бородой.
В тёмных глазах Феропонта вспыхнули довольные искорки: наконец-то оказалась в центре внимания и его борода. Оглянулся и пожалел, что никто не слышит их разговора. А жаль! Кажется, он обещает быть весёлым…
В цехе никто уже не обращал внимания ни на причёску парня, ни на его бороду. Люди быстро привыкают ко всему: ну, есть в сорок первом цехе чудик, так что из этого? Борис Лавочка изредка поглядывает в их сторону, но, конечно, ничего не услышит: в цехе стоит размеренный и напряжённый гул сотен моторов.
– Твоя борода требует трансформации, – сказал Лука.
– Извини, но этот вопрос касается только лично меня, – высокомерно ответил парень.
– Конечно, за пределами цеха или на расстоянии нескольких метров от станка. Здесь же, у своего рабочего места, борода далеко не безопасна для твоей жизни. Если наклониться над суппортом, кулачок патрона, или заготовка, или винт хомутика зацепит её, и, как говорят, с приветом… Тогда уж будет не до шуток.
– Убьёт на месте. – Феропонт снисходительно усмехнулся.
– Может и покалечить, и ударить о станину или о суппорт, и убить, это же мотор, он не разбирает, по какому иностранному журналу ты оформлен… Тебе не приходилось заглядывать на текстильную фабрику?
– Когда-то в школе была экскурсия на Дарницкий комбинат искусственного волокна. Грандиозная штука!
– Ты заметил, что девушки-работницы прячут свои косы под платочки? А всё потому, чтобы волосы не попали в машину. С ней шутки плохи. История знает немало печальных случаев…
– Прости, но из-за твоих прихотей менять свой облик я не собираюсь. – В голосе ученика послышалось раздражение.
– Это не прихоть. Это техника безопасности, и я за неё полностью отвечаю. Случись несчастье, с меня же спросят. У тебя есть три возможности: во-первых, подстричь бороду, чтобы она не болталась этакой мочалкой.
– Ни за что на свете!
– Во-вторых, – Лука не обратил внимания на отчаянный возглас своего ученика, – заплести бороду в косичку и заправить её за воротник…
– Ты что, посмешище из меня хочешь сделать?
– И не думаю. В-третьих, можно пойти в медпункт, попросить бинтик и подвязать им бороду.
Лука взглянул на своего ученика. Лицо Феропонта, нежно-розовое, медленно наливалось краской, тёмные прищуренные глаза зло нацелились на наставника.
– Я здесь совсем не для того, чтобы надо мной издевались, – хрипло проговорил Феропонт. – Очень сожалею, но мне придётся попросить другого инструктора.
– Пожалуйста, однако и тот, другой повторит мои рекомендации.
Глядя на покрасневшее от возмущения лицо юноши, на его напряжённо стиснутые губы, Лука отметил, каких усилий стоило этому пареньку сдержаться, не выдать своей обиды.
– Послушай, наставник. – Феропонт не смотрел в глаза Лихобору. – Мне кажется, ты не такой уж болван, за какого себя выдаёшь. Сказочки твои о смертельной опасности, которые будто бы подстерегают меня, гроша ломаного не стоят!
Борис Лавочка, услышав громкий голос Феропонта, посмотрел в их сторону и, заинтересовавшись, выключил мотор.
– Нет, не сказочки. – Лука ответил спокойно, уверенно, никакая сила на свете не могла принудить его изменить своё решение. – К станку ты с такой бородой не подойдёшь!
– Хотел бы я взглянуть на того, кто меня не допустит к станку! – уже не владея собой, выкрикнул Феропонт. – Смотри!
И он мгновенно наклонился к кулачковому патрону… В ту же секунду раздался крик. Кулачок зацепил прядь бороды Феропонта, рванул, ударив лицом о суппорт, и, пока Лука выключал мотор, патрон успел ещё раз обернуться и грохнуть несчастного парня головой о станину…
Лука вырвал зажатую кулачком и патроном бороду Феропонта, подхватил его обмякшее тело. Кровь, сочившаяся из вырванного на подбородке куска кожи, заливала синевато-бледное лицо и, стекая по бороде, капала на серый бетонный пол.
– Неси его скорей в медпункт! – закричал Борис Лавочка. Пижон чёртов, бородой ему играться вздумалось!
– Носилки, носилки давай! – раздался в мгновенно возникшей тишине цеха чей-то испуганный голос.
Прижимая к груди большое, мёртво-тяжёлое тело Феропонга и не чувствуя его тяжести, Лука бежал к медпункту, сопровождаемый взволнованной толпой.
Молоденькая сестра в белом халате чуть сама не потеряла сознание, когда Лука Лихобор, распахнув ногой дверь, показался на пороге.
– Клади сюда! – Девушка преодолела испуг, бросилась к Феропонту, распростёртому на лежаке, покрытом белой простынёй, схватила запястье и сразу почувствовала слабое, но ровное биение пульса. Ещё ничего не потеряно, пока бьётся сердце.
– Живой, – сказала она и, схватив телефонную трубку, набрала две цифры, подождала секунду и тогда приказала категорично: – В сорок первый цех. Немедленно. Тяжёлая травма. – Положила трубку и уже авторитетно, чувствуя себя хозяйкой положения, распорядилась: – Товарищи, прошу всех выйти! Это несчастный случай, а не спектакль. Да, да, и вы тоже, – обратилась она к Луке,
– Он мой ученик, – глухо проговорил Лихобор.
– Хорошо же вы его обучили технике безопасности! – Сестричка стрельнула на Луку сердитыми глазами, набирая в шприц прозрачную жидкость. – Выйдите!
В комнатку торопливо вошли начальник цеха Гостев и мастер Горегляд.
– Ну что? Опасно? – Их взгляды остановились на бледном, осунувшемся лице Феропонта.
– Надеюсь, будет жить, – ответила сестра, – Простите, товарищи, вам тоже здесь делать нечего. Прошу выйти.
Лихобор, Горегляд и Гостев вышли из медпункта. Возле дверей, ожидая, толпились десятка два рабочих. Событие требовало немедленной и исчерпывающей информации. Гостев понимал это очень хорошо. Если не будет полной ясности, то половина рабочего дня уйдёт на разговоры и догадки. Поэтому он приказал:
– Товарищи, расходитесь по своим рабочим местам! Ничего особенного не случилось.
– Будет жить бородач?
– Будет. – Сам Гостев только что видел прозрачную бледность лица Феропонта, его беспомощно распростёртое тело и далеко не был уверен в этом, но голос прозвучал твёрдо. – Для жизни опасности нет.
От ворот цеха, отчаянно сигналя, промчалась санитарная машина, доктор спешно прошёл в медпункт. Вскоре пострадавшего вынесли из цеха на носилках, всунули вместе с носилками в открытую заднюю дверцу автомобиля, как сажают хлеб в печку; и тут же взвыла сирена тронувшейся машины.
– Зайдите ко мне, – сказал Гостев, обращаясь к Лихобору и Горегляду.
Плотно затворив за собой дверь кабинета, Гостев присел к столу и, взглянув на вошедших, жестом указал на стулья, приглашая сесть.
– Как же всё это случилось? Рассказывай.
Лука начал говорить, поглядывая в лицо Гостева, худое, потемневшее, на его сухие, плотно сжатые губы, не сулившие сейчас Луке ничего доброго.
– И ты, конечно, ни в чём не виноват? – спросил Гостев, когда Лука закончил рассказ.
– Почему же? Я и виноват. Не успел остановить.
– Поверить невозможно. – Гостев покачал головой. – Чтобы человек сунул свою собственную бороду в кулачковый патрон – уму непостижимо!
– Он ещё не человек, он мальчишка, – сказал Горегляд.
– Ты что, оправдываешь товарища Лихобора?
– Не собираюсь.
– И правильно делаешь! Позор! – Гостев вдруг словно взорвался. – Одному из лучших рабочих, и не какому-нибудь там рядовому станочнику, а председателю цехкома даём ученика, а. он вместо того, чтобы думать о будущем пополнении рабочего класса, суёт его бородой в кулачковый патрон! Ещё неизвестно, чем всё это закончится… Не пришлось бы нам произносить речей на кладбище.
Голос Гостева прозвучал сурово, а у Горегляда под усами мелькнула улыбка и тут же исчезла, спрятавшись в крепко сжатых губах.
– Я думаю так. – Гостев рубил рукою воздух, подчёркивая значительность своих слов. – Такой случай злостной невнимательности и расхлябанности не может остаться безнаказанным. Поэтому, во-первых, необходимо лишить токаря Лихобора права иметь учеников, во-вторых, лишить его премии и тринадцатой зарплаты, в-третьих, понизить Лихобора по тарифной сетке на один разряд, потому что он оказался недостойным высокого звания токаря высшего, шестого разряда, в-четвёртых, это моё решение довести до сведения всех рабочих цеха, и, в-пятых, просить партбюро рассмотреть вопрос о коммунисте Лихоборе со всеми вытекающими из этого выводами.
– В-шестых, повесить его при входе в цех вниз головой, чтобы другим неповадно было, – серьёзно сказал Горегляд.
– Ты со мной не согласен? – Гостев не понял иронии.
– Отчего же? Полностью согласен, только сначала хотелось бы разобраться во всей этой истории.
– В-седьмых, создать комиссию в составе моего заместителя, тебя и представителя отдела технической безопасности.
– Что касается меня, – сказал Лихобор, – то важным остаётся только одно – жизнь Феропонта. Как мне быть дальше, если он не выживет? Представить невозможно. А накажете меня или под суд отдадите – всё справедливо, заслужил. Поделом мне.
– И об этом подумаем, – проговорил Гостев, – ты прав. Выживет или нет – это главное.
И вдруг слова Горегляда о шестом пункте дошли До сознания начальника цеха, он взглянул на парторга с раздражением и сказал:
– А ирония некоторых товарищей в подобном трагическом случае просто неуместна и бестактна.
– Я этого не нахожу, – заметил Горегляд, – если мы, не разобравшись, на Лихобора обрушим все наказания, то повесить его вниз головой перед входом в цех было бы целесообразнее всего. Наглядная агитация, так сказать, для всех. Смотри и на ус наматывай. Не нарушай технику безопасности!
Гостев немного помолчал.
– Положение действительно весьма серьёзное, и тут, по-моему, не до шуток, – наконец сказал он. – И я тебя, Трофим Семёнович, просто не понимаю.
– Положим, сейчас и вправду не до шуток, но всё равно в любом случае нельзя терять чувство меры.
– Ты думаешь, я его потерял?
– Конечно. Через полчаса ты успокоишься и по-иному воспримешь мои слова. Единственное, по-моему, что сейчас нужно сделать, – это создать комиссию, пусть разберётся. Выводы будем делать потом.
– Да понимаешь ли ты, ни один человек у нас не погиб?! Ни один! И это за всё время существования нашего завода. – Гостев снова вскипел. – Мы первыми отличились, стали пионерами в этом деле…
– Ты прав. Случай серьёзный, неприятный, но тем внимательнее надо в нём разобраться…
– Я могу приступить к работе? – спросил Лука.
Гостев остановился. Может, и к работе не следовало бы допускать Лихобора? Взглянул на Горегляда, на его худое, продолговатое лицо, на тёмные, опущенные веки, резкие складки возле рта и горько подумал: нет, всё-таки нечуткий человек парторг. И сказал:
– Иди. Но к станку не притрагивайся, пока не придёт комиссия.
Лука повернулся и, не сказав ни слова, вышел. В цеховом буфете купил пачку сигарет, коробку спичек, закурил…
– Не мешает подумать, имеет ли право такой человек руководить цехкомом, – проговорил Гостев.
– Вот вам и пункт восьмой. – Горегляд развернул лежавшую на столе газету и, не прочитав ни строчки, снова аккуратно свернул. – Он член цехового партбюро, может, и оттуда его выведем? Как раз будет девять пунктов. Тогда никто нас не обвинит в бездеятельности.
Гостев сердито посмотрел на мастера: ничего не прочитаешь на его строгом, без улыбки лице. Где-то в глубине души начальник цеха понимал, что парторг, как всегда, прав, но опасение за свою репутацию, а также жалость к этому незнакомому, невинно пострадавшему парню не позволяли трезво взглянуть на себя со стороны, спокойно оценить собственные поступки. Гостев на минуту представил, как ему придётся докладывать об этом случае в директорском кабинете. И горестно воскликнул:
– А ведь он казался таким надёжным, этот Лука Лихобор!
– Он и остался надёжным, – ответил Горегляд – Главное, как сказал Лука, выживет или нет этот придурок.
Гостев поднял телефонную трубку, набрал номер больницы, спросил. Ничего утешительного, Феропонт Тимченко пока лежит без сознания. Если рентгеновский снимок покажет трещину в черепе, придётся делать операцию… Сложную операцию.
– Но жить будет? – настойчиво спросил Гостев.
– С уверенностью пока ничего сказать нельзя, – ответили в трубку. – Могут быть всякие неожиданности.
А в это время Лука Лихобор подошёл к своему станку, посмотрел на него с неприязнью. До сих пор ему казалось, что он, вот этот 1-К-62, его самый верный друг, а что оказалось на деле… В щёлочке между кулачком и корпусом виднелась прядь светлых волос.
– Ничего не трогай, – послышалось из-за плеча. Лука оглянулся и увидел Бориса Лавочку. – Ничего не трогай до прихода комиссии, – повторил Борис. – Я видел, как этот остолоп сам ткнул свою бороду в станок, правда, разговора вашего не слышал. Что ему взбрело в голову? Хотел убедиться, крепкая ли из его бородёнки получится пряжа?
– Не знаю, – хмуро ответил Лука. – Всё это не имеет значения. Главное, лишь бы жив был.
– Будет, – уверенно сказал Борис Лавочка. – Отлежится. Если сразу богу душу не отдал, то выживет, медицина теперь сильная.
Лука замер у станка, как окаменелый. Жиденькая, всего в несколько волосинок прядка, вырванная из белесой Феропонтовой бороды, приковала всё его внимание. Веяло от этих волосёнок наивной, детской беззащитностью, и сердце от этого разрывалось на части.
Попробовал восстановить в памяти все события, припомнить весь разговор, чтобы самому себе представить, в чём же он, собственно, виноват. Выходило, только в одном: не успел остановить парня, когда тот наклонился к патрону, не предугадал его намерения и заранее не выключил мотор. И всё-таки виноват. А раз виноват, значит, отвечай. И нечего сваливать на случайность. Ты наставник, учитель и потому должен был всё предвидеть.
Кто-то подошёл, остановился у станка, Лука даже не понял, кто именно. Подошедший что-то спросил, слова прозвучали отчётливо, только смысл их скользнул мимо сознания, мозг сверлила одна мысль: «Выживет или не выживет? Убийца я или не убийца?»
И хотя обвинить Луку в убийстве не пришло бы в голову даже самому придирчивому следователю, сам он назвал себя этим страшным, безжалостным словом.
Странно, но в цехе то здесь, то там вспыхивал смех. Рассказ о парнишке, который сунул свою бороду в станок, переходил из уст в уста, от одного участка к другому, вырвался за границы цеха, эхом отозвался где-то на ЛИСе[2]2
ЛИС – лётно-испытательная станция.
[Закрыть], заставил рассмеяться лётчиков на аэродроме.
Удивительное дело – случай драматичный, а все улыбаются. И даже открыто смеются. Всё-таки сложна, непонятна психика человека: в самой драматической ситуации он иногда способен увидеть смешное. Только Луке было не до смеха: пришла комиссия.
– Я всё видел и могу подтвердить. – Борис Лавочка подошёл к Горегляду. – Лука ни в чём не виноват. Этот дурень сам сунул бороду в патрон.
– Вы представляете, насколько несерьёзно звучат ваши слова? – проговорил инженер отдела техники безопасности Глущенко. – Он же не сумасшедший, чтобы так, ни с того ни с сего, ткнуть свою бороду или руку в патрон.
– Давайте сделаем так, – сказал Горегляд. – Ты, Лавочка, садись и напиши всё как было…
– Рассказывать – за милую душу, а писать – это работа не для меня. – Борис нахмурился.
– Хорошо, расскажи товарищу Глущенко, он запишет. А тем временем Лука расскажет мне, и я запишу. Потом сличим рассказы, и всё станет ясным. Больше никто, как это случилось, не видел?
– Я видел, – сказал фрезеровщик Савкин.
– С тобой поговорит заместитель начальника цеха.
– А милицию и настоящего следователя будут вызывать? – поинтересовался Лавочка.
Следователя? Смысл этого слова дошёл до сознания Луки Лихобора. Значит, его могут посадить в тюрьму? Ну что же, всё правильно, самое подходящее место для убийцы. Там ли, здесь ли, какая для него разница, где быть, Лишь бы жил этот смешной, как одуванчик, парнишка. Остальное всё образуется,
Часа через полтора на стол начальника цеха легли три листка – три рассказа, записанные членами комиссии. Они отличались друг от друга только деталями. Фрезеровщик Савкин засвидетельствовал, будто Феропонт дёрнул себя за бороду, как бы желая продемонстрировать её крепость, двое других об этой детали не упоминали. Но в основе все показания сводились к одному: ученик Тимченко сам наклонился к станку и попал бородой в кулачковый патрон. Лука попытался это объяснить тем, будто Феропонт хотел доказать, что опасность ему не угрожает.
– Сговорились, – сказал бдительный Глущенко. – Невероятный случай!
– И такое может быть, – задумчиво согласился Горегляд, вынимая из стола папку с чёрными тесёмками и убирая туда листки. – С выводами придётся подождать.
– Сговорились, – упрямо повторил Глущенко. – Не могли придумать что-нибудь поумнее. Ну кто поверит этой чепухе?
– Поверить трудно, – согласился Горегляд. – Особенно если об этом происшествии не рассказывают, а пишут коротенькую записку. Придётся подождать, когда придёт в себя Феропонт. Он один может сказать, правда это или враки.
– А если не опомнится?
– Будем надеяться на лучшее, – ответил Горегляд, двойным узлом затягивая тесёмки, словно опасаясь, не вырвалась бы на свободу спрятанная в папке беда.
В этот день Лука прямо с работы поехал в Октябрьскую больницу. Казалось, что там понадобится его помощь. Связных мыслей не было, они появлялись и исчезали, одна догоняя другую, перед глазами возникало по-детски круглое желтовато-бледное лицо Феропонта, ярко-красные капли крови, которые скатывались по пепельно-белёсой длинной бородёнке и падали на холодный пол. Широкие ворота, словно поджидая его, были распахнуты настежь. Корпуса прятались за пышными, тёмно-зелёными кронами высоких деревьев. Сколько страданий и смертей видели эти неказистые, старинные здания! Даже подумать страшно! На одном из них, приземистом, вросшем, как гриб, в землю, прикреплена беглая табличка, на ней чёрными буквами выведено: «Выдача трупов от 9 до 11 и от 17 до 19 часов». Смерть здесь никого не пугает и не удивляет.
Дежурная сестра встретила Луку благосклонно-вежливой улыбкой. В клинику приходит много народа – братьев и сестёр, матерей и отцов, и каждый из них согласен отдать самое дорогое, даже свою жизнь, чтобы победить смерть и спасти близкого человека.
– Феропонт Тимченко? – спросила сестра. – Да, здесь. Нет, ещё не пришёл в себя. Необходимость операции? Об этом будет известно завтра. Хотите остаться ждать? Пожалуйста, ждать можете, но в этом нет никакого смысла. Он вам брат? Друг? Ученик на заводе? Чужой? Отчего же так волнуетесь? Нет, ждать вам нечего, такое неопределённое положение может тянуться долго. Позвать врача? Оторвать его от работы? Он повторит то же, что сказала вам я. Кровь и все необходимые лекарства у нас есть. Простите, мне некогда, всего хорошего.
Лука снова вышел в сад, и объявление «Выдача трупов…» теперь показалось зловеще многозначительным и вывешенным специально для него.
Не думая, куда идёт, Лука пересёк двухпутное шоссе и остановился: перед ним возвышалось огромное стеклянное здание – Дворец спорта.
Высокие, закруглённые, чем-то напоминавшие очертания фантастически громадного самолёта, раскинулись перед Лукой трибуны стадиона. А вот и ворота – узорчатые, как кружево. Не подумаешь, что они чугунные. За ними широкий проезд для автомобилей – прямо к полю: здесь всегда во время соревнований, притаившись, ожидает машина с красными крестами, на всякий случай, а вдруг произойдёт несчастье. Всюду, куда ни посмотри, нужен красный крест.
Лука подошёл к парапету, который отделял трибуны от беговой дорожки, и увидел, что прямо навстречу ему летит – не бежит, а именно летит, стелясь по воздуху, Майола Саможук, вся разгорячённая, розовая, как утренняя заря.
Он хотел было окликнуть, позвать её, но девушка пробежала мимо, не остановившись, не заметив его, и встала как вкопанная перед высоким седым человеком. Лицо его показалось Луке знакомым.
Мужчина что-то сказал Майоле, объясняя, плавно провёл рукой по воздуху. Майола согласно кивнула и снова побежала по широкой беговой дорожке, на этот раз медленно, будто отдыхая. Потом постепенно темп бега возрастал, движения становились резкими, сильными, и она снова мчалась, как ветер, чтобы через несколько секунд опять перейти на размашистый, плавный бег.
«Тренер, – с опозданием понял Лука, – Василий Семёнович Загорный».
Впрочем, какое всё это имеет значение: и стадион, и Майола, и её тренер. И вообще, зачем ты здесь, Лука, на солнечном, празднично-зелёном стадионе, когда там, в хмурой и наверняка неуютной, холодной, как каземат, палате умирает Феропонт Тимченко? Нужно Немедленно что-то делать, действовать, а не сидеть вот так, сложа руки, на этой безлюдной трибуне и смотреть, как тренируется, отрабатывая каждое своё движение, Майола Саможук. Вот она снова остановилась перед тренером, внимательно выслушала какой-то совет, и снова неторопливый, спокойный бег, теперь уже просто как отдых, как радость ощущения своей силы, молодости, здоровья и мастерства, В этой работе, по всему видно, есть своя хорошо продуманная система, план, сложный и точный, как маршрутная карта при обработке деталей самолёта.
«Не очень точное сравнение, конечно, – подумал Лука, – там кусок бездушного металла, а здесь живой человек. И всё же в принципе не такое уже бессмысленное…»
Солнце клонилось к горизонту, округлая тень трибуны легла на поле стадиона, и всё это железобетонное сооружение снова напомнило Луке огромный самолёт. Странно, конечно, вроде бы нет ничего похожего. И всё-таки… Что ж, может, когда-нибудь появятся самолёты, способные перенести к тёплому морю сразу тысячи человек…
– Здравствуй. Ты что здесь делаешь? – послышался вдруг рядом девичий голос. – Пришёл посмотреть на мою тренировку?
– Нет у меня большей заботы! – хмуро ответил Лука, но девушка не обратила внимания на его тон.
– Жаль, что ты не видел соревнования в субботу, я довольно прилично бежала.
– Первое место заняла?
– Первое, и даже с рекордом.
– Поздравляю.
Девушка стояла перед ним, разгорячённая быстрым бегом, радостным ощущением своего молодого, здорового, сильного тела. Она была и в самом деле красива, эта Карманьола Саможук, но Лука ничего не замечал. Что хорошего могло быть на свете, если рядом умирал Феропонт Тимченко, глупый парнишка с длинной мочалкой-бородой, чужой человек, который для него, Луки Лихобора, вдруг стал близким. И чего ради стоит здесь Карманьола? Тренировка окончилась, время переодеваться, а она стоит и смотрит своими золотистыми внимательными глазами.
– Что с тобой? У тебя такое скорбное лицо…
– А ты не старайся заглядывать в чужую душу, – оборвал её Лука,
– По-моему, ты просто невежлив, – обиделась девушка.
– Прости, – примирительно сказал он, – но мне сейчас свет не мил. Понимаешь, ученика моего сегодня убило…
– Насмерть?
– Нет, жив ещё. В больнице лежит: сотрясение мозга. Не дай бог что-нибудь с черепом…
– Расскажи! – Девушка уже не просила, она требовала, приказывала.
Лука рассказал. И снова, в который раз, в памяти прозвучал последний разговор с Феропонтом, мелькнуло обиженное мальчишеское лицо и резанул по сердцу отчаянный крик… Лука вздрогнул.
– Мне никто не верит, хотя и свидетели есть, – глухо проговорил он. – В общем, конечно, трудно представить, чтобы кто-то сам, по собственной воле, сунул свою бороду в станок… Я ответственности не боюсь, семеро по лавкам у меня не плачут, если даже и посадят, одна голова не бедна, а бедна – так одна. Выживет ли он – вот что важно…
– Этого дурака зовут Феропонтом? – медленно проверяя собственную догадку, спросила Майола.
– А ты откуда знаешь? Знакома с ним?
– Двоюродный братец. Его отец и мой отец – братья по матери. Отцы у них разные. Одним словом, мы родственники.
И уже другим, деловым тоном приказала:
– Посиди немного. Я сейчас быстренько помоюсь, переоденусь, позвоню его отцу, Сергею Денисовичу, и мы всё узнаем. Сиди и жди! – И, не дожидаясь ответа, убежала,
«Странно, как тесен мир, – думал Лука. – Феропонт Тимченко – кузен этой славной, по-детски решительной Карманьолы. А мог быть и родным братом. Какая разница? Всё равно он сейчас умирает».
Лукой вновь овладело желание немедленной деятельности. Подумать только – помоется и переоденется! Все они такие, эти девчата! Нужно сломя голову мчаться к телефону, узнать, какие новости, может, что-то радостное, обнадёживающее. А тут сиди и жди. Нет, ничего хорошего не узнает Майола, это уже точно! Здорово трахнуло головой о суппорт этого бестолкового парня. Луке теперь казалось, будто он слышал хруст сломанной кости. Где уж тут выжить!
Майола появилась в коротком синем платьице, перехваченном в талии белым пояском, тяжёлая сумка, перекрещённая ремнями, оттягивала руку.
Взгляд Лихобора остановился на лице девушки, на её золотистых, теперь потемневших глазах. Полные, обычно улыбчивые губы были стиснуты горько и строго.
– Умер? – потерянно спросил Лука.
– Нет, но хорошего мало. Череп цел, это показал рентген, но сотрясение мозга тяжёлое. Ещё неизвестно, нет ли кровоизлияния, и врачи не уверены, не вызовет ли это паралича, если даже Феропонт останется в живых. Все это мне рассказала его мама, как ни странно, она не закатывает истерики, хотя состояние её понять можно.
– Ты думаешь, она говорила неправду?
– Чистую правду. Но каждая мать всегда преувеличивает опасность. Это я сейчас такая спокойная и рассудительная, а когда у меня будет сын, тоже, наверное, закричу дурным голосом…
