Текст книги "Избранные произведения в 2-х томах. Том 2"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 46 страниц)
– Венька Назаров.
– И окрестил тебя собачьим хвостом? Вот и начни с него, подбери к нему ключик. Парень, видно, смекалистый.
– Значит, и по-вашему, я – хвост собачий?
– Нет, это явное преувеличение. – Горегляд весело подмигнул Луке. – Ну что ж, разговор наш не забывай, а если помощь потребуется, приходи… – И вновь посмотрел на Луку пытливо, внимательно: – Что это тебя вдруг на общественную работу потянуло?
– Да так. Много свободного времени пропадает впустую. Осенью в техникум запишусь.
– А раньше-то чем ты его занимал, своё свободное время?
– Да всякой всячиной. К общественной работе это не имеет никакого отношения.
– Ну, бывай! Да, чуть не забыл… Скоро дадим тебе ученика. Будешь молодую смену рабочего класса воспитывать.
– Из армии пришёл?
– Нет, на экзаменах в институт срезался.
– Можете, конечно, давать, но что путное из этого выйдет?
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Для Карманьолы Петровны Саможук, попросту говоря, Майолы, а ещё проще Майки, институт твёрдых сплавов представлял собой образец далёкого будущего, волей волшебника перенесённого в современность. Всё, от ворот, которые не распахивались настежь, как ворота обычных заводов, а таинственно уходили под землю, пропуская машины, до производственной тайны изготовления искусственных алмазов, которую так ревностно охраняли операторы, – всё поражало её воображение и одновременно возвышало в собственных глазах.
В понедельник она, как всегда, сидела за своим столиком, монтируя очередную буровую алмазную коронку. На столе – ничего лишнего, чистота. Микроскоп, в который можно увидеть каждую грань кристалла. В пластмассовых мисочках ворохом насыпанные алмазы, похожие на серое, запылённое пшено. Несколько блестящих пинцетов и шпателей, которыми пользуются зубные врачи, замешивая цемент для пломбы. Прямо перед Майолой графитный кружок с круглой бороздкой, похожей на глубокую траншейку. Вот и все приспособления для монтажа алмазных буровых коронок, которые в сотни раз ускоряют буровые работы скромных нефтяников и прославленных в песнях и кинокартинах геологов.
Непонятен, таинствен алмаз. Если его отшлифовать – это самый красивый драгоценный камень. Каждый из крупных бриллиантов мира имеет своё имя и историю. Из-за них гибли люди и разгорались войны, ими расплачивались за жизнь гениев, они украшали короны королей и эфесы рыцарских шпаг. О них мечтали, сходя с ума, целые поколения политиков и авантюристов.
Самый твёрдый камень, способный обработать закалённую сталь, гранит, базальт, оказался разновидностью углерода, одного из распространеннейших в природе элементов. Строение кристалла определяет его состояние: то он обыкновенный уголь, которым растапливают самовары, то звонкий, остро сверкающий антрацит, то мягкий графит в школьном карандаше, то, наконец, благородный алмаз. Много столетий охотились за ним геологи, но в природе крупные алмазы встречаются так же редко, как гении среди людей.
А вот невзрачные алмазные осколки, не пригодные для украшений, или просто алмазная пыль, стали находкой для инженеров. Только алмазным инструментом можно с наивысшей точностью обработать твёрдую сталь, отшлифовать поверхность зеркала, да так, что в него и посмотреться-то будет страшно: неровной и бугристой покажется самая идеальная человеческая кожа.
Именно инженеры и заставили учёных думать, как превратить графит в алмаз.
Учёные работали много десятилетий, но тернистый путь исследований был усеян разочарованиями. Потом на помощь пришёл счастливый случай, к которому, естественно, привели бессонные ночи, поразительная точность расчётов и дерзость риска.
А дальше всё стало по-будничному простым. Берут кусок графита, кладут в камеру, заливают определённым раствором, потом – давление в сто тысяч атмосфер, температура две тысячи градусов, и всё: графит не выдерживает, структура его меняется, и в результате получается кристалл алмаза. Так алмазы, утрачивая таинственность, превращаются в обычное сырьё для производства. И уже сидит Майола Саможук за своим столиком, а перед нею в мисочке алмазы, отсортированные, одинаковые, чуть меньше миллиметра, самые подходящие для буровой коронки.
Люди ко всему быстро привыкают, даже к исключительному. Нечто подобное произошло и с искусственным алмазом. Поначалу все ахали да охали, радуясь его рождению, а потом стали лихорадочно думать, как бы посноровистее да побыстрее запрячь его в работу.
Но загадочность алмаза всё же не исчезла. Каждый маленький его кристалл по-прежнему имел свой строптивый характер, и постигнуть эти капризы было дано далеко не всякому. Поставь кристаллик правильно, и он разрежет твёрдый гранит, как нож масло. Поверни его чуть-чуть – и он не царапнет даже булыжник. Если посмотреть в микроскоп, то поразишься, как щедра творческая фантазия природа. Может, потому и нет примет, по которым легко было бы определить наиболее сильную грань алмаза. Её можно только почувствовать, уловить интуитивно, как делает это художник, кладя на полотно свой последний, завершающий картину штрих.
Кажется, в работе Майолы Саможук нет ничего сложного. Берёт пинцетом алмаз, внимательно рассматривает его, немного подумает, повернёт, ещё посмотрит и потом осторожно опускает алмаз в неглубокую траншейку графитного кружала. Так же вдумчиво и осторожно один за другим обрабатываются остальные кристаллы, и каждый требует, чтобы поняли, разгадали его сокровенную сущность, выявили его силу и спрятали слабость. Потом графитное кружало поместят в печь, где пылает не обычное, а водородное пламя. Медный порошок, которым заполняется графитная траншейка, расплавится, потом застынет и намертво закрепит алмазы на своих местах. Коронка готова. Она опустится в земные недра и долго будет прогрызать твёрдые породы, добираясь до древнейших, таинственных пластов нашей старой многострадальной планеты.
В тот день Майоле попалось несколько алмазов, будто созданных самой природой для украшения, – маленькие восьмигранники, октаэдры. Их выгоднее поместить рядом с кристаллами неправильной формы, и вместе они будут работать, как дружная бригада, где каждый рабочий отлично понимает другого. Если бы кристаллики увеличить в тысячу раз, какой бы великолепной бриллиантовой диадемой стала бы эта алмазная коронка! Что ж, придёт время, и люди научатся делать не только мелкие, технического значения алмазы, но и крупные бриллианты…
Майола поймала себя на мысли, что, работая, тихо напевает какой-то детский, полузабытый, нежный мотив. Что хорошего произошло в твоей жизни, Майола Саможук? С чего это ты вдруг распелась?
Не так-то легко ответить на эти вопросы. Иногда непонятно, почему у человека неожиданно возникает хорошее настроение. Конечно, если копнуть поглубже, причина отыщется… Почему же всё-таки ты запела? Вроде бы всё идёт по-старому…
Неправда, не всё. В субботу ты была в госпитале и видела несчастных, обездоленных людей – инвалидов войны.
Значит, ощущение своей собственной молодости и здоровья рядом с этим страданием пробудило в твоём сердце радость? Может, да, а может, и нет. Случилось что-то хорошее, очень хорошее!
Уж не встреча ли с этим высоким, тёмно-русым парнем, который по субботам приходит к своём отцу, изменила твоё настроение? Нет, ничем не поразил твоё воображение этот токарь с авиационного завода. Правда, запомнилось худощавое, с чуть запавшими щеками лицо, да ещё высокий, нависший над синими глазами лоб. Ничего, конечно, особенного. Сейчас на заводах много встретишь таких парней. И имя у этого рабочего смешное – Лука… Да и у тебя у самой имечко тоже не из лучших…
Мысли промелькнули, исчезли, снова появились. Хорошее настроение всё-таки связано с этим «апостолом Лукой». Столько лет каждую субботу ходит к отцу! Если на свете существует верность, то это именно она и есть. И хорошее настроение – от встречи с ней… Да, удостовериться в её существовании всегда радостно… Двенадцать часов, перерыв. Ого, сколько она успела сегодня сделать, а до вечера ещё далеко.
Надо заглянуть в комитет комсомола и в конце концов решить: вести пионеров в госпиталь инвалидов или это непомерно тяжкая нагрузка на детскую психику?
– Послушай, а вообще – кто придумал всю эту историю с инвалидами? – спросил Майолу член комитета комсомола института Слава Савчук. – Мы тут что-то перегнули… Кто тебе велел идти туда?
– Ты.
– Я? Странно. Не припомню. А! – вдруг радостно воскликнул он. – Это же нужно было отчитаться перед институтским бюро ветеранов войны, как мы ведём работу в подшефном госпитале. Только, честно говоря, я не так представлял себе шефскую работу. К решению этого вопроса следует подойти диалектически..» – Савчук недавно защитил кандидатскую диссертацию и потому теперь все вопросы любил обосновывать научно. – Да, – сказал он, – нужно посоветоваться в пединституте и с пионерским отделом ЦК комсомола. Чего доброго наломаем дров и нанесём непоправимый ущерб детской психике. Вообще-то там бывают пионеры?
– Вроде бывают, но точно не знаю…
– Вот видишь, не всё выяснено. Пойди и узнай… А может… может, какую-нибудь другую форму шефства найдём. Вот ты только рассказала, а у меня – мороз по коже. А дети? Зачем их туда водить? Их на радостных, счастливых примерах надо воспитывать. Мы строим светлое будущее.
– Не было бы этих людей, думали бы мы с тобой сейчас о светлом будущем, как же… – сурово проговорила Майола.
– Чёрт, и это правда, – Савчук словно споткнулся, поправил очки на коротком, в веснушках, носу, пятернёй пригладил длинные чёрные волосы, которым мог бы позавидовать не только простой поп, но даже знаменитый дьякон из Владимирского собора, и добавил: – Вот не было у бабы хлопот… Ты права, мы им обязаны всем нашим счастьем… Но всё-таки посоветуемся с педагогами…
– Для меня этот вопрос уже решён. Знаешь, Слава, на одну минуту представь себя на той короткой койке… только на одну минуту…
Савчук передёрнул плечами.
– Страшная вещь, – совсем тихо сказал он. – Ладно, думай и решай, только осторожно.
– Хорошо, – твёрдо сказала Майола. – Я решу. – Тряхнула своими тёмно-медными волнистыми волосами и вышла из комитета комсомола.
На дворе стояло горячее и душистое украинское лето, и весь огромный институт твёрдых сплавов сам казался чудесным бриллиантом в тёмно-зелёной оправе садов и парков.
Всё есть на этом свете: и вот такие светлые, солнечными лучами пронизанные институты, где человек вступает на высшую ступень своего бытия, и госпитали инвалидов, где он опускается до самого дна горя и страданий, будто возвращается в пекло войны.
После посещения комитета комсомола хорошее настроение не исчезло, а, наоборот, усилилось, как-то определилось.
И снова началась работа, умная, тонкая. Рядом сидят такие же молодые девушки, работают, изредка перебрасываясь словами. Это и есть современный рабочий класс. Поразительно, какие в нём произошли изменения за полстолетия. Раньше такую девушку с её образованием и мастерством считали бы чуть ли не инженером. Быстро меняются представления о человеке, его способностях и возможностях. То, что сегодня кажется чудесным, фантастически совершенным, лет через десяток может стать малоквалифицированной, «чёрной» работой. Но всё равно машина никогда не заменит поэта, композитора, какие бы программы ни задавались её электронной памяти, не сможет понять она и алмазную грань, не сумеет собрать вот такую, внешне простую коронку, в действительности представляющую собой настоящее произведение искусства.
Приятно сознавать, что у тебя умелые руки и в мастерство твоё настолько верят, что даже не контролируют. Майола подумала об этом и улыбнулась. А работу того токаря с авиазавода наверняка проверяет контролёр, да ещё и не один. Вот то-то… А впрочем, какое ей дело до этого парня, что она в нём нашла? Это он пусть о ней думает. Конечно, она не дурнушка. И лицо продолговатое, и глаза светло-карие, ребята на стадионе их частенько называют золотыми. А уж волосы… Ну, о волосах и говорить нечего, известно, что волосы – лучшее украшение девушки. Когда она идёт по улице, на неё засматриваются. И не потому, что у неё красивые ноги, просто многие знают Майолу в лицо. Ещё бы не знать известную спортсменку! На центральном стадионе имя её произносят с уважением. Вот так. И пусть не надеется этот «апостол Лука» на особое внимание к своей персоне. Найдутся поинтереснее ребята. Однако откуда она взяла, что он надеется? У него, наверное, и без неё забот полон рот. Тоже мне, красавица нашлась, Карманьола Саможук! А он и внимания-то не обратил на тебя. Встретились два человека и разошлись. Всего и дела-то. И не встретятся больше. У него своя дорога, у тебя – своя…
А почему же тогда мысли твои вьются вокруг этого парня? Или, может, не к парню, а к горю его устремляются они? Человек всегда живёт ожиданием счастья. И настоящее счастье приносит ему только работа. Да, именно работа. И если Майола на стадионе пробегает свою стометровку, как стрела, пущенная тугой тетивой, если показывает время, близкое к всесоюзному рекорду, то это не случай, а результат труда, напряжённого и порой тяжкого. Так она воспиталась, и к этому привыкла – любой, даже маленький успех достигается трудом и только трудом. Ну вот и конец смены. Помыть руки; повесить белоснежный халат в шкаф – и домой.
Майола вышла из высоких дверей подъезда и даже зажмурилась от восторга: таким красивым, сверкающим стёклами огромных окон, величественным и одновременно лёгким показался ей родной институт.
А на сердце почему-то всё-таки нет покоя. И весна, и солнце, и вроде бы всё хорошо, а беззаботной радости, как это было прежде, нет. И вновь в памяти встаёт этот Святошинский госпиталь. Кажется, ну какое ей дело до инвалидов, можно просто тряхнуть головой и отогнать неприятные мысли. Нет, не выйдет. Чувство такое, будто она виновата перед этими людьми.
Ну, ничего, Майола что-нибудь придумает, как помочь инвалидам. А сейчас домой, переодеться, немного отдохнуть и на стадион, сегодня день тренировки.
В большой коммунальной квартире Саможуки занимают две комнаты. Дом старый, потолки высокие, окна прорезаны в стенах метровой толщины, как бойницы в крепости, и потому в их квартире даже в золотой солнечный день всегда прозрачные сумерки. У Майолы нет своей комнаты, но в столовой отгороженный высокой пластмассовой ширмой её уголок: кровать, стол, а на стене вешалка. Кроме большого обеденного стола, в комнате почётное место занимает чертёжный столик – отец, инженер на «Арсенале», частенько берёт работу домой, подрабатывает вечерами.
– Есть хочешь? – спросила мать. Она ещё совсем молодая. Ей недавно исполнилось сорок лет.
– Конечно! Но немножко, сегодня тренировка.
– Тренировка, тренировка, тренировка, – повторила мать, и было непонятно, одобрительно или осуждающе относится она и к этому слову, и к спортивной славе своей дочери.
А слава, видно, и в самом деле была немалая. Вся стена в столовой увешана фотографиями мастера спорта Карманьолы Саможук. Вот она бежит, почти не касаясь земли острыми шипами спортивных туфель. Вот разрывает грудью тоненькую ленточку финиша, завоёвывая звание чемпионки олимпиады. Вот задорно улыбается со страницы спортивного журнала. Кажется, всё даётся ей легко, просто, и едва ли люди догадываются, какими суровым режимом и самодисциплиной достигается рекорд.
А посмотрели бы на Майолу, когда она с нечеловеческим усилием, черпая последние, где-то на самой глубине души спрятанные остатки сил, бросается к финишу, чтобы выиграть не десятую, а сотую долю секунды. Тогда лицо её искажено огромным напряжением. Вот такую фотографию хотела бы иметь у себя Майола Саможук. Не ослепительная улыбка, а именно эта гримаса последнего человеческого напряжения перед победой – подлинное лицо современного спорта.
– Замуж выйти не забудь! – частенько не то шутила, не то и вправду беспокоилась мать.
– Не забуду, – отвечала Майола. – Мне только двадцать.
– Оглянуться не успеешь, как тридцать стукнет.
– Ничего, успею. – Будущее не беспокоило девушку.
Отец, тот откровенно гордился славой дочери. Именно он украсил стену фотографиями и вырезками из газет и ревниво следил за успехами Майолы, не пропуская ни одного состязания на стадионе.
На поддержку отца всегда рассчитывала Майола, когда нужно было умиротворить мать… Самой острой темой семейных споров была проблема поступления в университет.
– Так на всю жизнь и останешься недоучкой, кто тебя замуж возьмёт, – недовольным голосом говорила мать.
– Я припоминаю случай, когда один инженер-недоучка женился на девице, которая срезалась на экзаменах в университет. – Отец не боялся гнева жены.
– Но ведь я поступила на следующий год! – Мать вздыхала, с упрёком посматривая на Майолу.
– А я поступлю через пять лет, – отвечала дочь. – Очень просто: мастер спорта и солидный производственный стаж. За мной университет делегацию пришлёт. Умолять будут! И потом, мама, не беспокойся: скоро пройдёт моя спортивная слава. Приди хоть раз на тренировку, посмотри, какая молодёжь растёт…
Сказано это было серьёзно и потому в устах юной Майолы прозвучало особенно комично. Отец и мать улыбнулись. Мир был восстановлен.
– И запомните на всякий случай. – Майола тряхнула волосами, в её глазах искрились смешинки. – В нашей семье я единственный представитель рабочего, последовательно революционного класса!
– Иди-ка лучше обедать, рабочий класс, – предложила мама.
…Майола любила первую минуту своего появления на стадионе, когда все взоры невольно обращались к ней, слышался шепоток: «Саможук, Саможук». Весёлая, довольная, она охотно отвечала на улыбки, на доброе слово: приятно сознавать, что тебя любят.
Переодевшись в лёгкий тренировочный костюм, Майола менялась не только внешне. Теперь для неё на всём свете существовал только один человек – тренер Василий Семёнович Загорный.
У него была целая группа девчат, мастеров спорта, и все они относились к Загорному с обожанием. Это он сумел разглядеть у своих учениц наиболее сильную сторону их таланта. И почти каждая девушка уже побывала на пьедестале почёта, когда в её честь на стадионе гремел гимн Родины, почувствовала вкус славы… Но у многих случались и горькие минуты, когда одна ошибка, одно неточное движение лишало победы, и тогда ясный солнечный день превращался в тёмную ночь. В такие минуты проверяется характер человека, и хорошо, когда рядом чувствуешь сильное плечо друга. Загорный был таким другом.
– Великолепно бежала, – сказал он однажды Майоле, хотя она тогда пересекла линию финиша последней.
– Смеётесь? – Глаза девушки вспыхнули золотыми искрами то ли от возхмущения, то ли солнце осветило в этот момент её лицо.
– Нет, вполне серьёзно, – спокойно, даже слегка лениво ответил Загорный. – Вот увидишь, что будет через два месяца.
– Ничего не будет. – Глаза Майолы теперь стали яр-ко-жёлтыми, как у рассерженной кошки. – Я бросаю спорт!
– Так просто? – Загорный провёл ладонью по густым, с сильной проседью волосам. – Сомневаюсь.
Что увидел он тогда в стремительных, но ещё неточных движениях девушки, которая заняла последнее место в соревнованиях? Какая никому не видимая грань её возможностей или характера вдруг открылась ему, сверкнув, как алмаз?
– Спорт надо бросать, – решительно повторила она.
– Возможно, – согласился Загорный, – Во вторник тренировка в шесть.
– Я не приду.
– Придёшь.
Она пришла, ненавидя и проклиная себя за слабость, бесхарактерность, мягкотелость. Увидев её, тренер и слова не сказал: всё шло, как и должно было быть,
Но лишь теперь Майола Саможук узнала, что такое настоящая работа, когда каждый мускул, каждая жилка, казалось, стонали от усталости. Иногда ей думалось, что Загорный просто издевается над ней: такими жёсткими были его требования.
Но проходило время, и Майола убеждалась, что движения её становятся упругими, мышцы крепнут, наливаясь силой, и земля теперь пружинит под ногами, словно подталкивая вперёд.
– Я не выдержу такого каторжного труда! – пожаловалась однажды Майола.
– Выдержишь, – спокойно ответил тренер. – Вот Жене Швачко этот комплекс действительно не под силу. А ты выдержишь.
Через два месяца Майола стала чемпионкой Киева. Она пробежала стометровку за одиннадцать и шесть десятых секунды. На глазах у всех Загорный обнял её, поцеловал в обе щеки, счастливую, взволнованную и от первого большого успеха, и от неожиданной ласки. Потом отвёл в сторону и, твёрдо выговаривая каждое слово, сказал:
– Ты могла бы пробежать быстрее на две десятых. На восьмидесятом метре было три неполноценных шага. Не шаги, а вафли. Разве это бег?
Она знала, что на какую-то частичку секунды позволила себе расслабиться, уже поверив в победу. Именно потому были вялыми эти три шага,
– Простите, Василий Семёнович, – виновато проговорила девушка и по-детски добавила: – Я больше не буду.
– Хорошо. – Загорный улыбнулся. – Иди, пей свою славу. Вообще-то бежала отлично, результат международного класса.
Со дня первой победы минуло два года. Не раз за это время ступала Майола на пьедестал почёта и в Киеве, и в Москве, и за рубежом.
В тот день Майола пришла на стадион, огляделась и недовольно сжала губы. Дорожку готовили для состязания, значит, придётся идти на тренировочное поле. Беды, конечно, нет никакой, но на центральном поле бегать веселее.
Она любила свой стадион, его пологие трибуны, глубокие, казалось, бездонные пещеры выходов, крутую Черепановую гору, нависшую над стадионом, словно высокий лоб, полный тяжких дум. «Как у того парня», – подумала Майола и в эту минуту увидела Луку Лихобора. Почему он здесь очутился? Что делает на стадионе?
Лука стоял возле невысокого деревянного барьерчика и внимательно смотрел, как на другом краю поля разминалась группа каких-то новичков.
Для полного счастья ей только и недоставало, чтобы этот долговязый парень ждал её у выхода со стадиона! Может, он и стихи пишет? Майолу этим не удивишь, нет ничего скучнее самодеятельных поэтов.
– Ты как тут оказался? – строго спросила она.
Лука удивлённо посмотрел на девушку. Майола поняла, что он не сразу узнал её, и это почему-то показалось обидным.
– Рад тебя видеть, Карманьола Робеспьеровна!
– Почему ты здесь?
– Понимаешь, – серьёзно проговорил Лихобор, но в голубизне его глаз плескалась улыбка, – я теперь стал большим начальством – председателем цехкома. Вот мы и организовали всякие кружки, поездки… В том числе запланировали создать небольшую группу будущих мировых чемпионов-легкоатлетов. Староста их слесарь Долбонос… Смешно? – Лука весело рассмеялся. – Он коренной украинец, а в фамилии почему-то изменил ударение и произносит её на греческий манер – Долбонос. А так парень хороший, только трепач. Говорил мне, что на стадион ходят сорок человек, а я насчитал всего двадцать три.
– И ради этого ты пришёл на стадион?
– А что в этом удивительного? Профсоюзная работа, если подходить к ней формально, ничего не стоит. А мне хочется, чтобы она была по-настоящему интересной.
– Не представляю…
– Я тоже не представлял, но если вложить в неё немного души…
– В профсоюзную работу?
– Знаешь, Карманьола Маратовна, – сказал Лука, – работа, которую ты делаешь, не вкладывая в неё душу, не работа, а неуважение к самому себе. Жить так, по-моему, неинтересно…
– Может, ты и дворникам посоветуешь то же самое?
– Конечно, Карманьола Жоресовна, – сказал Лука.
– Перестань уродовать моё имя!
– Разве я уродую? Просто мне оно нравится. – Карманьола! От него веет тревогой и революцией…
– Стихи пишешь?
– Чего нет, того нет. Бог не дал таланта, Карманьола Дантоновна.
– Оказывается, ты кое-что помнишь из Французской революции.
– В объёме программы средней школы и романов Гюго и Франса. Не больше.
– Ну хорошо, вкладывай свою душу во что хочешь, хоть в профсоюзную работу. – Майола помахивала спортивной сумкой, её золотистые глаза насмешливо щурились. – Для своей я постараюсь найти лучшее применение.
– И правильно сделаешь, – согласился Лука и этим окончательно разозлил Майолу. Он и вправду пришёл сюда проверять работу Долбоноса! Этому несчастному «греку», по всему видно, не удастся провести своего бдительного председателя.
– Кажется, тебя ждёт блестящая карьера, – сказала она. – А мне пора тренироваться.
– Хочешь стать чемпионкой?
– А я давно чемпионка. – Майола вспыхнула, глаза её потемнели. – Разве моё имя тебе ничего не говорит – Карманьола Саможук?
Лука помолчал, стараясь припомнить: вроде бы и в самом деле попадалось в газетах.
– Что-то читал, – сказал он.
– Что-то читал, – передразнила Майола. – Эх ты! Ну, будь здоров, апостол! – Девушка сделала шаг и снова остановилась, словно приросла к месту. – И ещё, – в голосе Майолы исчезла насмешка, глаза серьёзно и внимательно смотрели на Луку, – как ты думаешь, можно всё-таки привести в госпиталь пионеров?
– Ещё не решил. Думаю.
– Когда надумаешь, скажи.
– Обязательно скажу. Спасибо.
– За что?
– За то, что думаешь о тех, кто в госпитале.
– Майола! – прозвучал над стадионом басовитый голос.
– Зовут. Ну, пока!
Она выбежала на поле, встала в шеренгу группы мастеров. Началась тренировка. Майола поймала себя на том, что всё время краешком глаза посматривает на место около барьерчика, где стоял Лука Лихобор. Пробегая, внимательно присмотрелась к группе спортсменов авиазавода. Да, далеко ещё этим куцым до настоящих зайцев! Хотя кто знает? Майола сама убедилась, как за год-два вырастали чемпионы. Всё зависит от способностей и тренера, а тренер у авиазаводцев хороший. Здесь видно твёрдую руку Луки Лихобора. А что это за тип с высокой чёрной шевелюрой подошёл к нему? Может, Иван Долбонос, который перекрестил себя в «грека Долбоноса»? И придёт же такое в голову…
Ещё один круг по стадиону… Куда же делся Лука? Неужели ушёл, даже не попрощавшись, не помахав рукой? А ты думала, он будет ждать, пока ты закончишь тренировку, чтобы встретить тебя у выхода со стадиона? Хочешь, чтобы он тебя ещё и Карманьолой Марсельезовной назвал? А ну, брось-ка думать о нём, не стоит он этого…
– Подтянись, Майола! – недовольно крикнул Загорный. – Какая-то ты вялая сегодня.
Вот видишь, уже и со стороны заметно. Ничего, она умеет брать себя в руки. А ну, покажи, как это делается!
– Молодец! – в конце тренировки похвалил её Загорный. И Майоле показалось, что он имел в виду что-то известное только ему одному. – Молодец.
Такой энергичной и сердито-деятельной Майола Саможук уже давно не была. Дома набросилась на грязную посуду, словно на заклятого врага. Всё вычистила, вымыла, перетёрла…
– Что это с тобой? – удивилась мать, когда девушка уселась в своём уголке делать маникюр.
– Ничего особенного, просто хочу раз в жизни показать соседям, какой чистой может быть коммунальная кухня.
Утром на работе, критически окинув взглядом объявление о необходимости уплатить профвзносы, вывешенное в красном уголке, сказала, ни к кому не обращаясь:
– Везёт же иным людям! Пошлёт им бог хорошего председателя месткома, и всё у них есть: и спортивные общества, и всякие кружки, поездки – что захочешь. А мы, предприятие будущего, хоть бы культпоход в театр организовали…
Повернулась и пошла из красного уголка, сопровождаемая удивлёнными взглядами подруг. Странное что-то, очень странное происходит с Майолой Саможук,
