Текст книги "Аквилон. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Саша Токсик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 53 страниц)

Глава 8

Маленькая серебристая рыбка скользила между камышами у самого берега. Плотвичка, так она себя называла. Молодой водный дух, почти младенец по меркам своего вида. Плотвичка еще не умела принимать сложных форм, звериных или человеческих.

Плотвичка была рыбкой, изящной, с прозрачными плавниками, которые дрожали в воде как крылья стрекозы.

Больше всего на свете она любила наблюдать за людьми. Их громкие голоса разносились под водой искажённым эхом. Их странные обычаи завораживали. Почему они носят на себе столько тряпок? Зачем держат над водой длинные палки с привязанными верёвками?

Особенно Плотвичке нравились изх яркие эмоции. Они то смеются, то плачут, то кричат друг на друга. Для маленького водного духа всё это было как театральное представление, бесконечно увлекательное.

Она часами могла прятаться в зарослях водорослей и подслушивать. Рыбаки ругались на плохой клёв и травили байки о небывалых уловах. Прачки сплетничали о соседках, выколачивая бельё о камни. Влюблённые парочки шептались о чём‑то своём, непонятном, но явно важном для них.

В то утро было очень рано. Солнце ещё не встало, только серая полоска на востоке обещала рассвет. Вода была холодная, градусов десять, не больше. Плотвичке холод был безразличен, водные духи не чувствуют температуру так, как люди. Но она знала, что в такое время на воде обычно только рыбаки с их сетями и вершами, сонные, молчаливые, ещё не проснувшиеся окончательно.

Однако сегодня затон был пуст. Ни лодок, ни сетей, ни рыбаков с удочками. Только одна лодка покачивалась посередине водоёма. Старая, просмоленная так густо, что смола проступала чёрными слезами между досок.

Плотвичка услышала голоса. Не громкие, но в предрассветной тишине звук разносился далеко по воде. Женский был высокий, срывающийся, а мужской низкий, холодный.

Любопытство пересилило осторожность. Оно всегда пересиливало у молодых духов. Плотвичка подплыла ближе, скользнула под днище лодки беззвучно, как тень.

Доски старые, но плотно пригнаны мастером, ни одной щели, через которую можно было бы заглянуть. Но водным духам и не нужно видеть глазами, чтобы знать, что происходит наверху. Вода передаёт каждое слово, каждый вздох, каждое движение.

В лодке двое. Девушка в свадебном платье, Плотвичка не знала что оно свадебное, просто видела, что красивое. Обычно так люди не одеваются. На голове венок из полевых цветов, их свежий аромат далеко разносился над водой.

Парень сидел напротив в городской одежде. Сюртук из хорошего сукна, тёмно‑синий, с медными пуговицами. Жилет с перламутровыми пуговицами, которые поблёскивали даже в предрассветной темноте.

Часы на цепочке в кармане. Плотвичка впервые видела часы и с интересом слушала их тиканье. Мерное, механическое, безразличное к человеческим страстям.

Девушка говорила торопливо, захлёбываясь словами, будто боялась не успеть всё сказать.

– Я ждала тебя, Николай! Три года! Каждый день ходила на пристань, встречала лодки из города. Каждый вечер молилась, чтобы завтра ты вернёшься. Мама говорила забудь, говорила, выходи за Петра‑мельника, он хороший человек, работящий. А я всё ждала! Верила!

Голос срывался, но она продолжала, хватая его за руки:

– Отец вчера запер меня в чулане. Сказал, с рассветом пойдёшь к Петру, согласишься на сватовство. А я ночью через окно вылезла! В свадебном платье, что для тебя берегла! Готова бежать с тобой хоть на край света, хоть сейчас! Только скажи слово!

Парень слушал молча. Плотвичка чувствовала его неподвижность. Потом он заговорил. Голос ровный, холодный, словно читал вслух счета в конторской книге:

– В городе ты мне не нужна, Пелагея. У меня там всё устроено. Работа на фабрике барона Мергеля, я теперь старший приказчик. Жалованье сто рублей серебром в месяц. Казённая квартира в три комнаты с кухней. И невеста есть.

Тишина повисла над водой. Даже ветер стих, даже камыши перестали шелестеть, даже последние ночные комары замерли в воздухе.

– Невеста? – голос девушки стал тонким, как нитка.

– Дочка самого барона Мергеля. Единственная дочь. Сыновей у барона нет. Женюсь на ней и стану наследником всего. Фабрики, поместья, титула.

– Как же ты можешь променять меня на другую? – в голосе появились слёзы. – Я же тебя люблю! Ты клялся! Говорил, вернусь богатым, и мы поженимся!

– Плевать на клятвы! – он повысил голос первый раз за весь разговор. – Баронский титул мне важнее твоей любви. Женюсь на ней и стану баронским наследником. А ты возвращайся к своему мельнику, рожай ему детей, пеки хлеб, дои корову. Живи как все деревенские бабы.

Девушка выпрямилась.

– Не бывать тому! Я за тобой в город поеду! Найду твою баронессу и всё ей расскажу! Как ты мне клялся в любви под ивой у мельницы! Как обещал жениться! Как я тебя три года ждала!

Парень побелел. Плотвичка не видела, но чувствовала, как участилось его дыхание, как вспотели ладони.

– Ты не посмеешь!

– Посмею! Завтра же поеду! Всё расскажу!

И тогда он толкнул её. Резко, сильно, обеими руками в грудь. Девушка вскрикнула, взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, но не устояла.

Она упала за борт спиной вперёд. Всплеск разнёсся по затону, круги пошли по воде. Всплыла через секунду, хватая ртом воздух:

– Николай! Помоги! Я не умею плавать! Ты же знаешь!

Он взял весло. Тяжёлое, потемневшее от воды. Ударил, потом еще и еще раз. Толкал веслом вниз, загонял под воду, держал, не давая вынырнуть:

– Тони! Тони быстрее! Что же ты такая живучая⁈

Она сопротивлялась отчаянно. Царапалась сломанными ногтями. Пыталась закричать, но вода заливалась в рот, в лёгкие вытесняя жизнь. Платье тянуло вниз неумолимо, юбки разметались как белые крылья, потом намокли, потемнели, стали свинцовыми. Силы таяли с каждой секундой.

Наконец она перестала бороться. Последние пузырьки воздуха вырвались из губ. Глаза остались открытыми, но уже не видели. Она погружалась медленно, красиво, как упавшая в воду бабочка. Белое платье разметалось вокруг как крылья.

Плотвичке стало её очень, очень жалко. Не просто жалко, а так, что всё её маленькое водяное существо сжалось от чужой боли.

Плотвичка не понимала человеческих чувств полностью. Что такое любовь, что такое предательство. Но несправедливость чувствовала каждой чешуйкой. Это было неправильно. Так не должно быть.

Маленький дух бросился к тонущей девушке. Обвилась вокруг неё серебряной спиралью, пыталась поднять. Но человеческое тело тяжёлое. А Плотвичка маленькая, слабая, размером с ладонь.

И тогда она сделала то, чего делать нельзя. Более того, что никогда никто не делал до неё.

Она попыталась поделиться с девушкой своей жизненной силой. Влить в мёртвое тело свою энергию, свою суть, саму себя. Подарить искру жизни, вернуть из смерти, воскресить.

Плотвичка прижалась к груди девушки, там, где должно биться сердце. Почувствовала холод мёртвой плоти. И начала отдавать себя, по капле, по искорке, перетекая из своего водяного тела в человеческое.

Но человеческая душа и дух стихии несовместимы. Они существуют в разных плоскостях бытия. Когда Плотвичка влила свою энергию в тело Пелагеи, произошло немыслимое.

Две сущности не просто соединились. Они сплелись, срослись, как сломанная кость срастается неправильно, уродливо, причиняя вечную боль.

Плотвичка кричала. Её затягивало в мёртвое тело как в водоворот, как в чёрную дыру. Она пыталась вырваться, но было поздно. Человеческая душа, обезумевшая от предательства и смерти, вцепилась в неё мёртвой хваткой. Пелагея не хотела умирать. Не хотела отпускать. Держала с силой утопающего, который тянет за собой спасателя.

Боль была невыносимой. Две природы рвали друг друга на части, пытаясь существовать в одном сосуде. Водяная сущность Плотвички кипела, испарялась от жара человеческих эмоций. Человеческая душа Пелагеи леденела, кристаллизовалась от холода водной стихии.

И родилось чудовище. Не русалка из легенд, прекрасная и печальная. Не утопленница из кошмаров, мстительная и злая. Нечто среднее, невозможное, противоестественное. Существо, которому не было места ни в мире живых, ни в мире духов. Существо, обречённое на вечные муки, на вечную жажду мести, на вечное безумие.

Существо, которое будет петь свою песню десятки лет, заманивая мужчин в воду. Всех мужчин без разбора, потому что в её помутнённом разуме каждый из них был Николаем, предателем, убийцей, разрушителем счастья.

* * *

Видение оборвалось так же внезапно, как началось. Словно кто‑то захлопнул книгу на самой драматичной странице.

Я снова видел перед собой Пелагею. Вернее, то, что от неё осталось после того, как я выкачал почти всю энергию. Почти человеческое тело в белом платье висело в метре от илистого дна, удерживаемое водяными плетями.

Гарпун всё ещё торчал в её энергетическом центре, там, где солнечное сплетение. Тонкая нить света соединяла нас, и по ней струился последний ручеёк силы. Слабый, прерывистый, как дыхание умирающего.

«Бедная Плотвичка!» – рыдала Капля. – «Бедная девушка! Злой человек! Злой‑злой‑злой!»

Её маленькое водяное тело где‑то наверху, в лодке, сотрясалось от горя. Для неё это была не просто история из прошлого. Она проживала чужую боль как свою. Плотвичка для неё была сестрой, пусть незнакомой, пусть потерянной в безумии. А люди… Капля начинала понимать, что люди могут быть жестокими.

Пелагея больше не сопротивлялась. Висела в водяных путах безвольно, как сломанная кукла. Голова была опущена, длинные волосы закрывали лицо водяной завесой. Она даже не дёргалась, когда очередная порция энергии уходила через Гарпун.

Камни в лодке наверху сияли уже ярко. Я чувствовал это через связь с Каплей, видел её глазами. Девять из десяти полностью заряжены. Десятый набрал примерно три четверти. Миссия практически выполнена.

Я мог бы просто закончить. Выкачать остатки силы, дать существу умереть окончательно. Раствориться в воде, стать частью реки. Это было бы милосердно после стольких лет мучений.

Но в голове всплыл образ маленькой серебристой рыбки, которая бросилась спасать утопленницу.

Плотвичка не была виновата. Она хотела помочь. Маленький глупый дух, который из жалости совершил невозможное. И теперь уже почти век мучалась, сплетённая с безумной душой.

И Пелагея… Да, она убивала мужчин. Десятки, может быть, сотни за эти годы. Но разве по своей воле? Безумие утопленницы, помноженное на силу водного духа. Жажда мести, которая не различала виновных и невинных. Она была жертвой, ставшей монстром поневоле.

Я принял решение. Сложное, опасное. Разделить то, что срослось. Освободить обеих.

* * *

Заклинание рассечения. Само по себе оно было простым. Но здесь требовалась хирургическая точность.

Я закрыл глаза, хотя под водой это не имело значения. Погрузился в транс, отключая физические ощущения. Холодная вода исчезла. Остались только я и энергетическая структура существа, которую я видел через Гарпун.

Структура напоминала клубок из двух разноцветных нитей, спутанный тысячами узлов. Красная нить была человеческой душой, горячей, пульсирующей от боли и ненависти.

Голубая нить была водным духом, холодной, текучей, но деформированной годами неестественного существования. В местах узлов они срослись, стали фиолетовыми, и этот цвет был неправильным.

Первый узел находился на периферии, самый простой. Я направил тончайший поток энергии, острый как скальпель. Резал по границе фиолетового, не задевая ни красного, ни голубого.

Пелагея дёрнулась. Стон вырвался из её губ, но под водой это были не звуки, а пузыри воздуха. Больно. Разделение причиняло боль, как когда отдирают присохший бинт от раны.

Но узел распался. Красное и голубое разделились, расползлись в стороны.

Второй узел. Третий. Десятый. Я работал методично, не торопясь, не думая о времени.

К сотому узлу я уже едва держался. Это отнимало чудовищное количество энергии. Не грубой силы, а тончайшего контроля. Слабое человеческое тело ныло от перенапряжения.

Активировал один из усилителей на браслете. Поток свежей энергии влился в меня. Боль отступила, дыхание выровнялось. Ещё два усилителя остались в запасе.

Продолжил работу. Узел за узлом. Нить за нитью. Каждый следующий сложнее предыдущего, ближе к центру, где сплетение плотнее.

Пятисотый узел. Тысячный. Я сбился со счёта.

Последний узел находился в области сердца. Самый большой, самый крепкий. Там, где Плотвичка вливала свою жизнь в мёртвое тело. Сплетение здесь было настолько плотным, что красное и голубое стали почти чёрными.

Активировал второй усилитель. Энергия хлынула в меня, но я чувствовал, что её может не хватить.

Собрал всю волю в одну точку. Сделал разрез.

Связь рвалась медленно, со скрипом, который был слышен даже под водой. И наконец лопнула.

Распад начался мгновенно.

Тело Пелагеи начало разлагаться. Не гнить, а именно распадаться в прах. Десятилетия догоняли её за секунды. Но из этого распада, из самого центра, выскочила крохотная серебристая рыбка. Малёк размером с мизинец.

Плотвичка. Свободная.

«Сестра!» – Капля закричала от радости. – «Ты свободна! Плотвичка свободна! Иди сюда!»

Но малёк не реагировал. Металась в панике, тыкалась в водяные стены моего заклинания.

И вдруг рыбка нашла просвет между водяными плетями. Проскользнула, метнулась прочь стремительно, как серебряная молния.

«Сестра! Вернись!» – Капля звала отчаянно.

Но та уже скрылась в тёмной воде. Серебряная искра мелькнула в последний раз и исчезла.

Я понял, что произошло. Потеряв так много энергии и пройдя через очищение, Плотвичка откатилась к самому началу. Стала как новорождённый дух, чистое существо стихии, без памяти, без сознания.

Новорождённые водные духи не умеют разговаривать или даже мыслить в привычном смысле. Они просто существуют, плавают, питаются энергией воды. Только через годы, может быть десятилетия, она снова разовьётся.Научится принимать форму, думать, говорить.

Станет похожа на Каплю или еще на кого‑нибудь.

От Пелагеи не осталось ничего. Только муть в воде, которую уносило течением. Серая взвесь оседала на дно, становилась частью ила.

И тихий шёпот донёсся до меня. Не звук, а словно касание.

«Спасибо…»

Последнее дыхание души, которая наконец обрела свободу. Которая могла уйти туда, куда уходят все души. В смерть, в покой, в забвение. Или в лучший мир, если он существует. Я об этом так и не узнал.

Камни в лодке сияли ровным голубым светом. Все десять заряжены полностью.

* * *

Вынырнул, пробивая головой поверхность воды. Тело переполняла энергия, но я знал, что это временно. Если мой магический запас был полон, то возможности физического тела наоборот истощены до предела.

Я был уверен, что совсем скоро мне придётся дать ему отдых. Поэтому старался успеть всё сделать как можно быстрее.

Берег находился в двадцати метрах, но в тумане казалось, что плыву в белую пустоту.

Наконец я почувствовал песок под ногами. На мелководье мне открылась странная картина. Словно кукольник бросил своих марионеток как попало.

Степан лежал наполовину в воде. Волны омывали его ноги, перекатывая с боку на бок.

Гришка уткнулся лицом в песок в трёх метрах от воды. Руки раскинуты крестом, похож на большую морскую звезду. В левой руке всё ещё сжимал флягу. Даже без сознания не выпустил.

Кузьма сидел, привалившись к перевёрнутой лодке. Голова запрокинута под неестественным углом. Храпел громко, с присвистом.

Михей свернулся калачиком у самой кромки. Обнял колени, подтянул их к груди, как ребёнок, который боится темноты.

А Тимоха растянулся прямо там, где вчера стоял на вахте, у остатков костра. Улыбался во сне блаженной улыбкой.

Все пятеро дышали размеренно, спокойно. Но это был не обычный сон. Ментальное воздействие выключило их сознание как свет. Когда пение Пелагеи прекратилось, они просто упали там, где стояли.

Нужно было их разбудить. Но что сказать? Правду?

«Я только что убил русалку‑утопленницу, которая пела. Вернее, разделил её на водного духа и человеческую душу».

Не поверят. Или поверят, но тогда начнутся вопросы. Кто я такой? Как смог? Почему не пострадал?

Нужна была правдоподобная версия. Что‑то простое, бытовое, во что легко поверить.

Я сформировал заклинание. Пять небольших шаров воды поднялись из реки. Повисли над каждым рыбаком на высоте полутора метров. Щёлкнул пальцами.

Шары лопнули одновременно. Вода обрушилась на спящих.

Реакция последовала мгновенно.

– А‑а‑а! Тону! Спасите! – Тимоха вскочил, замахал руками, брызгая водой во все стороны.

Глаза дикие, не понимающие.

Степан фыркнул, закашлялся, выплёвывая воду и песок:

– Что… что это было⁈ Где мы⁈ Живы⁈

В его голосе звучал не просто испуг. Животный ужас человека, который помнил кошмар, но не мог понять, был ли он реальным.

– Ничего не было, Степан Егорыч, – сказал я спокойно, тем тоном, которым врач успокаивает пациента. – Помутнение вышло. Массовое.

– Как это ничего⁈ – Степан вскочил на ноги слишком резко, зашатался, схватился за голову обеими руками. – Мы же… пение было… женское пение… красивое такое… я помню! Ноги сами шли!

Остальные тоже приходили в себя. Гришка отплёвывался от песка, который набился в рот. Кузьма тёр глаза кулаками, как ребёнок.

Только Михей молчал. Сидел на песке, обхватив колени, и смотрел на воду пустым взглядом.

– Думаю, дело в ухе, – начал я излагать версию. – Гришка, ты же вчера травы собирал? На болоте?

– Ну… собирал… – Гришка недоумевал, всё ещё выплёвывая песок. – Для навара, как всегда. Мята, чабрец, душица…

– Вот. Случайно дурман‑траву прихватил. Или белену. Может, болиголов. Они похожи на обычные травы, особенно в сумерках. Сварил в ухе, мы все отведали. Вот и результат, морок, видения, галлюцинации. Массовое отравление.

Рыбаки переглядывались. В глазах сомнение боролось с желанием поверить в простое объяснение.

– Но… но мы же не спали! – Тимоха всё ещё дрожал. – Я помню! Туман пришёл! И пение!

– Галлюцинации кажутся абсолютно реальными, – кивнул я. – На моей памяти был случай, целая деревня наелась хлеба со спорыньей. Все видели огненного дракона на небе. Кричали, прятались. А на самом деле обычное пищевое отравление.

Степан первый спохватился, оглянулся:

– А солнце‑то уже встаёт! Мы всю ночь тут провалялись?

Действительно, туман начинал редеть. На востоке небо из серого становилось розовым. Птицы просыпались в кустах, воробьи зачирикали, синицы засвистели.

– И ничего не случилось… – Кузьма оглядывался, словно не веря глазам. – Мы в Бабьем затоне. При солнце. И живы.

– Так может, и правда травка? – в голосе Степана появилась надежда.

Гришка первый начал смеяться. Нервно, с истерическими нотками:

– Вот дураки! Всю жизнь боялись! А тут просто… просто я травку не ту сорвал! Ха‑ха‑ха!

Смех оказался заразителен. Тимоха хихикнул, потом захохотал. Кузьма усмехнулся в бороду. Даже Степан позволил себе улыбнуться.

Только Михей молчал. Поднялся на ноги медленно, отряхнул песок. Посмотрел на меня долгим взглядом своих белёсых глаз. Отвернулся

– Мужики, – Степан, как старший, взял инициативу. – А давайте никому не скажем?

– Это почему? – удивился Тимоха, вытирая слёзы от смеха.

– А подумай башкой! Все боятся сюда днём соваться. А мы теперь знаем, тут нечего бояться! Будем рыбачить спокойно, без конкуренции! Место‑то рыбное!

– Точно! – Гришка хлопнул себя по лбу. – Пока другие трясутся, мы тут все сети наполним!

– И цены собьём на рынке, – добавил практичный Кузьма. – Будут только у нас брать

План всем понравился. Жадность побеждала страх окончательно.

Пока они обсуждали будущие барыши, я пошёл к палатке. Собрал спальник, свернул палатку, уложил всё в рюкзак.

Рыбаки спохватились, бросились помогать. Тимоха осмелел, бросился в воду. Притащил к берегу за канат мою лодку. Разумеется, Капли в ней уже не было.

– Спасибо за уху, – сказал я, усаживаясь. – И за компанию. Познавательно было.

– Это вам спасибо, барин, – поклонился Степан. – Если б не вы с вашей догадкой про травы, мы б до сих пор думали…

Он не договорил. Все понимали, думали бы, что чудом спаслись от русалки.

Я оттолкнулся от берега, включил движитель. Лодка дрогнула, потом плавно отошла.

– Приезжайте ещё! – крикнул Тимоха. – Уху сварим настоящую, без дурман‑травы!

– Рыбки наловим! – добавил Гришка. – Теперь‑то знаем, что бояться нечего!

Махнул им рукой. Лодка набирала ход, берег растворялся в остатках тумана.

Позади оставался Бабий затон. Тихий, спокойный, безопасный. Больше никто не умрёт. Больше не будет вдов, рыдающих на берегу.

Только рыбаки будут сюда ездить как к себе домой. И ловить рыбу.

А легенда о русалке потихоньку забудется. Превратится в сказку для детей.

* * *

Несколько лет спустя.

Летний вечер наступил в деревне Каменка. Солнце уже село, но небо было ещё светлое, с розовыми прожилками облаков. Воздух тёплый, пах сеном второго покоса.

На завалинке возле старого дома сидел Михей. Его борода стала совсем седая, спина сгорбилась. Но глаза остались прежними: светлые, внимательные, словно видят насквозь.

Вокруг него собралась ватага деревенских ребятишек. Человек десять разного возраста, от пяти до двенадцати лет. Грязные, счастливые, пахнущие речкой и ворованными яблоками.

Михей со взрослыми по прежнему оставался молчаливым. За весь день мог три слова сказать. Но дети его обожали. Для них он был лучшим рассказчиком на свете и мастером деревянных игрушек.

Вырезал свистульки, которые пели разными голосами, лошадок с настоящими гривами, кукол с узнаваемыми лицами односельчан.

Сейчас он достал старый нож с костяной ручкой и липовую чурку. Начал строгать, и одновременно рассказывать тихим голосом историю, которую дети уже слышали много раз, но всегда просили повторить.

– Было это… давно. Приехал в наши края барин. Молодой, красивый, богатый. На охоту приехал. Или на рыбалку – кто теперь упомнит.

Михей рассказывал историю про барина, который приплыл к Бабьему затону. Про то, как ночью он услышал пение и пошёл на голос. Про русалку, которая была когда‑то девушкой Пелагеей, утопившейся от несчастной любви. Про битву под водой, где барин оказался волшебником и победил чудовище.

– Откуда ты знаешь, дядя Михей? – спросил кто‑то из детей. – Видел что ли?

Михей посмотрел долгим взглядом:

– А может, и видел. Я ведь в ту ночь там был. С дедом Степаном, земля ему пухом, и другими рыбаками.

В руках деревяшка превратилась в женскую фигурку. Девушка в длинном платье с венком в руках. Лицо печальное, но спокойное.

– Вот, – протянул фигурку самой маленькой девочке. – Это Пелагея. Теперь уже не злая.

Мимо шёл мужик, остановился:

– Здоров же ты врать, Михей! Все знают, там никакой русалки не было!

Михей не спорил. Пожал плечами, Достал новую деревяшку.

А дети верили. Для них дядя Михей никогда не врал. Значит, был волшебник. Была битва. И была девушка Пелагея, которую предали, но потом освободили.

Так легенда жила, меняясь с каждым пересказом. Через поколение никто не вспомнит, как всё было на самом деле.

Но будут помнить главное, зло было побеждено добром. А несчастная душа нашла покой.

* * *

Я плыл обратно уже несколько часов. Солнце поднялось высоко, припекало спину даже через ткань походной куртки. День выдался на редкость ясный, ни облачка на небе. Вода блестела как расплавленное серебро.

Лодка шла ровно. Настолько, что на одном из участков реки я рискнул закрепить руль и задремал.

Капля плыла рядом, присматривая за тем, чтобы лодка ни во что не врезалась.

Сегодня она была грустной и молчаливой из‑за Плотвички.

«Почему сестра убежала?» – спросила она в очередной раз. – «Капля хотела дружить!»

Я объяснял мысленно, стараясь подобрать простые слова:

«Плотвичка испугалась. Очень сильно. Забыла всё. Теперь она как новорождённая».

«Когда вспомнит?»

«Никогда. Её жизнь началась с чистого листа».

«Может, через годы. А может, начнёт жизнь заново».

«Грустно», – булькнула Капля и ушла под воду.

Проснулся я часа через два. Берега уже были заселёнными, людными. Город приближался.

И тут в кармане зазвонил чарофон.

Звук был неожиданно громким в утренней тишине. Я достал трубку, на ней отображался номер Аглаи. Нажал на кнопку приёма:

– Алло?

– Данила! – голос Аглаи был напряжённым. – Наконец‑то! Я вчера весь вечер звонила! Двадцать три раза! Где вы были? Почему не отвечали? Я уже думала, что‑то случилось!

– На рыбалке, за городом. Там связи нет.

– Рыбалке⁈ – в её голосе смешались возмущение и недоумение. – Ладно, неважно. Я смогу попасть на встречу с бароном Мергелем!

Да, действительно, с момента нашей встречи с Аглаей прошло два дня, и встреча Лазурина и Мергеля состоится именно сегодня.

Мергель. Эта фамилия уже звучала недавно. Тот самый Николай женился на наследнице рода Мергелей. Значит, нынешний барон его внук или правнук. Как интересно замкнулся круг.

– Данила, вы меня слышите? – заволновалась Аглая.

– Слышу, конечно, – ответил я. – Не переживайте, я скоро доберусь до города и вам перезвоню.

Время поджимало. Я надавил на рычаг, и лодка побежала вперед быстрее. К предстоящей встрече следовало подготовиться.