Текст книги "Анатомия Меланхолии"

Автор книги: Роберт Бертон

 
Laudatus abunde,
Non fastiditus si tibi, lector, ero[159]159
  Ovid. Trist. I, eleg. 7. [Овидий. Скорбные элегии, I, 7 <31–32, пер. Н. Вольпина>.]


[Закрыть].
 
 
[…не славы прошу – снисхожденья:
 

Лишь бы читатель меня, не заскучав, дочитал.]

Я страшусь осуждения людей достойных и предоставляю свои труды на их снисходительный суд,

 
et linguas mancipiorum
Contemno[160]160
  Juven. Sat. 9. [Ювенал. Сатиры, IX <120–121>.]


[Закрыть].
 
 
[Но я презираю хулу рабов.]
 

А что до злобной и грубой клеветы, насмешек и выдумок всяких критиканов и хулителей, то это для меня все равно что собачий лай: я им спокойно пренебрегаю; а всех прочих презираю. А посему что я сказал, pro tenuitate mea [по мере своих слабых сил], то и сказал.

И все же мне хотелось бы, будь это в моей власти, исправить кое-что относящееся к манере изложения предмета этой книги, кое в чем повиниться, deprecari [попросить прощения] и по зрелом размышлении дать доброжелательному читателю необходимые пояснения. У меня вовсе не было намерения писать по-английски, предавая тем мою музу на поругание{112}, и разглашать на нем secreta Minervae [тайны Минервы], я хотел изложить все более сжато на латыни, будь у меня только возможность это напечатать. Любой гнусный памфлет наши корыстные английские книготорговцы встречают с распростертыми объятьями; они печатают все, что угодно,

 
cuduntque libellos
In quorum foliis vix simia nuda cacaret{113}
 
 
[и отшлепывают памфлеты на такой бумаге,
Какой и голая обезьяна не стала бы подтираться];
 

но с латынью они не желают иметь дело. В этом одна из причин, которую Николас Кэр{114} приводит в своей речи по поводу малочисленности английских писателей: многие из них, находясь в расцвете таланта, преданы забвению, не подают признаков жизни и погребены в нашей нации[161]161
  Aut artis inscii aut qaestui magis quam literis student. [Они либо несведущи в своем искусстве, либо больше заботятся о выгоде, нежели о написанном.] Hab. Cantab. et Lond. excus., 1576.


[Закрыть]. Другой главный изъян моей книги состоит в том, что я не выправил ее перед новым изданием, не улучшил ее язык, который течет теперь с такой же безыскусственностью, с какой он впервые возник в моей голове, – просто у меня не было необходимого для этого досуга. Feci nec quod potui, nec quod volui, признаюсь, я не добился того, на что способен и чего хотел.

 
Cum relego scripsisse pudet, quia plurima cerno
Me quoque quae fuerant judice digna lini[162]162
  Ovid. de Pont. Eleg. I, 5. [Овидий. Письма с Понта. Элегии, 1, 5 <15–16, пер. А. Парина>.]


[Закрыть].
 
 
Стоит мне все перечесть – самому становится стыдно,
Требует собственный суд многие строчки стереть.
 

Et quod gravissimum [И что важнее всего], многое в самом содержании книги я теперь не одобряю, ведь, когда я писал ее, я был моложе и глупее. Non eadem est aetas, non mens[163]163
  Hor. [Гораций. <Послания, I, 1, 4, пер. Н. Гинцбурга. Несколькими строками ниже Бертон еще раз безымянно приводит совет Горация писателям – публиковать написанное лишь по прошествии девяти лет; см.: Послание к Пизонам, или Наука поэзии, 388–389, пер. М. Гаспарова.>]


[Закрыть]. [Годы не те, и не те уже мысли.] Я многое охотно бы изъял и прочее, но теперь уже слишком поздно, и мне остается только просить прощения за все эти изъяны.

Я мог бы, конечно, будь я благоразумнее, последовать совету поэта – Nonumque prematur in annum [Дать полежать написанному девять лет, прежде чем публиковать его] и больше позаботиться о его судьбе или же поступить подобно лекарю Александру{115}, который, прежде чем прижечь рану адским камнем, пятьдесят раз промывал ее, то есть просмотреть, выправить и улучшить этот трактат, но у меня, как я уж говорил, не было ни счастливого досуга, ни переписчиков или помощников. Панкрат, как описывается у Лукиана[164]164
  Tom. 3, Philopseud. Accepto pessulo, quum carmen quoddam dixisset, effecit ut ambularet, aquam hauriret, urnam pararet, etc. [Том 3. Псевдовлюбленный. Произнеся несколько заклинаний, он добился того, что обычная дверь начала двигаться, приносила воду, готовила еду и пр.]


[Закрыть], приехав из Мемфиса к коптам и нуждаясь в слуге, воспользовался для этой цели обычной дверью: с помощью каких-то магических заклинаний (чему был свидетелем повествующий об этом Евкрат) он заставил ее прислуживать себе вместо слуги – приносить ему воду, поворачивать вертел, прислуживать за едой и выполнять другие его прихоти, а затем, когда все это было исполнено, вернул своему слуге прежний облик. Я не владею ни искусством создавать по своему желанию новых людей, ни средствами, чтобы нанимать их, ни свистком, чтобы, подобно капитану корабля, сзывать матросов и приказывать им бегом выполнять команды и пр. У меня нет ни власти, ни таких благодетелей, каким благородный Амвросий был для Оригена[165]165
  Eusebius, Eccles. Hist. lib 6. [Евсевий. Церковная история, кн. VI.]


[Закрыть]{116}, которому он определил шестерых или семерых писцов, дабы те писали под его диктовку, а посему мне пришлось выполнять свою работу самому; я был вынужден произвести на свет эту беспорядочную глыбу, подобно медведице, рождающей своих детенышей, и не только не имел времени как следует вылизать ее, как она обычно делает это со своим потомством, пока ее детеныши не примут надлежащий вид, но даже принужден был напечатать ее в таком виде, в каком она была первоначально написана quicquid in bucca venit [как взбрело мне в голову], без всяких приготовлений, экспромтом, как я обычно выполняю все другие работы[166]166
  Stans pede in uno. [Стоя на одной ноге. <Так, по мнению Горация, сочинял будто бы римский поэт-сатирик чрезвычайно плодовитый Луцилий (180–102 до н. э.), который будто бы «считал за великое дело / Двести стихов произнесть, на одной ноге простоявши» (Сатиры, I, 4, 9–10, пер. М. Дмитриева).>]


[Закрыть]; effudi quicquid dictavit genius meus [я обычно запечатлевал на бумаге все, что пришло мне на мысль], в виде беспорядочного собрания заметок, и так же мало обдумывал то, что пишу, как обычно, не задумываясь, говорю, – без всяких высокопарных пышных слов, напыщенных фраз, пустозвонных выражений, тропов, витиеватых оборотов, которые подобны стрелам Акеста, что воспламенялись на лету[167]167
  Virg. [Вергилий. <Акест не раз упоминается в поэме «Энеида», он воин, один из спутников Энея; оказавшись, год спустя после смерти своего отца Анхиза, вновь у его могилы, Эней устраивает по нем священную тризну со спортивными состязаниями. Ко всеобщему изумлению, выпущенная Акестом стрела воспламенилась в воздухе, что было воспринято всеми, кроме Энея, как дурная примета (V, 519–534).>]


[Закрыть], без надсадного остроумия, тщеславного пыла, панегириков, преувеличенных украшений и всяческих тонкостей, к которым многие столь часто прибегают. Я – aquae potor[168]168
  Non eadem a summo expectes, minimoque poeta. [Не станешь ведь ожидать одного и того же от самого одаренного и самого слабого поэта.]


[Закрыть] [пью одну только воду], в рот не беру вина, которое столь споспешествует нашим нынешним остроумцам, я – независимый, прямодушный, неотесанный писатель, ficum voco ficum et ligonem ligonem [и предпочитаю называть вещи своими именами – фигу фигой, а паука пауком[169]169
  Stylus hic nullus, praeter parrhesiam. [Стиля здесь нет, а только суть. <Поговорка насчет фиги и паука взята из сборника Эразма «Adagia».>]


[Закрыть]], столь же свободный, сколь и независимый, idem calamo quod in mente [пишу обо всем, что приходит на ум], animis haec scribo, non auribus [пишу для ума, а не для ушей] и чту суть, а не слова, памятуя изречение Кардано: verba propter res, non res propter verba [слова сущуствуют для обозначения вещей, а не вещи существуют для слов], и, как и Сенеку, меня прежде всего заботит quid scribam, non quemadmodum [о чем, а не как писать], потому что, по мнению Филона{117}, «тот, кто знает суть дела, заботится не о словах, а отличающиеся особым витийством, не обладают обычно глубокими познаниями»[170]170
  Qui rebus se exercet, verba negligit, et qui callet artem dicendi, nullam disciplinam habet recognitam.


[Закрыть].

 
Verba nitent phaleris, at nullas verba medullas
Intus habent[171]171
  Palingenius. [Палингений.]


[Закрыть]{118}.
 
 
[Могут слова услаждать украшеньями пышными часто,
Хоть и лишенные смысла.]
 

Кроме того, еще мудрый Сенека заметил: «Если вы видите человека, озабоченного тем, чтобы получше выразиться, и щеголяющего своей речью, то можно сказать наверняка, что ум такого человека занят пустяками и что в нем нет никакой основательности»[172]172
  Cujuscunque orationem vides politam et sollicitam, scito animum in pusillis occupatum, in scriptis nil solidum. – Epist. lib I, 21. [Если видишь, что чья-то речь обработана и течет безостановочно, знай, что ум здесь погряз в пустяках, и в писаниях его нет ничего серьезного. – Послания, кн. I, 21. <В действительности эта фраза взята из письма CXV Сенеки к Луцилию и дана Бертоном скорее в пересказе, тогда как в переводе она выглядит так: «Речь – убранство души: если она старательно подстрижена, подкрашена и отделана, то ясно, что и в душе нет ничего подлинного, а есть некое притворство» (пер. С. Ошерова).>]


[Закрыть]. Non est ornamentum virile concinnitas. [Приятность – это не мужское достоинство.] «Ты ведь только голос и больше ничего», – сказал о соловье Плутарх. А посему я в этом вопросе объявляю себя последователем ученика Сократа Аполлония[173]173
  Philostratus, lib. 8, Vit. Apol. Negligebat oratoriam facultatem, et penitus aspernabatur ejus professores, quod linguam duntaxat, non autem mentem redderent eruditiorem. [Филострат. Жизнь Аполлония Тианского, кн. VIII. <В этой книге повествуется об испытании, коему Аполлоний был подвергнут в присутствии императора Домициана.> Он пренебрегал ораторским умением и всецело отвергал своих учителей, так как они заботились только о совершенствовании языка, а не ума своих подопечных.]


[Закрыть]{119}: меня не занимают фразы, я тружусь единственно с целью споспешествовать разумению моего читателя, а не ради услаждения его слуха. Мое дело и цель не в том, чтобы сочинять искусно, как это требуется от оратора, а в том, чтобы выражать свои мысли легко и ясно, насколько это мне удается. Подобно тому как река течет то бурно и стремительно, то лениво и спокойно, то прямо, то per ambages [извилисто]; и точно так же, как она, то мелкая, то глубоководная, то мутная, то прозрачная, то широкая, то узкая, точно так же изменчив и мой стиль – он то серьезный, то легковесный, то комический, то сатирический, то более отделанный, а то небрежный, в зависимости от предмета, о котором сейчас идет речь, или от того, что я в данный момент чувствую. И если ты соизволишь прочесть сей трактат, он покажется тебе точь-в-точь как дорога любому путешественнику – то прекрасной, то непролазной от грязи, здесь открытой, а там огороженной, пересекающей то пустыни, то плодородные местности, вьющейся среди лесов, рощ, холмов, долин, равнин и прочее. Я проведу тебя per ardua montium, et lubrica vallium, et roscida cespitum, et glebosa camporum[174]174
  Hic enim, quod Seneca de Ponto, bos herbam, ciconia lacertam, canis leporem, virgo florem legat. [Ибо здесь, как Сенека говорит о Понте, бык найдет себе траву, аист – ящерицу, пес – зайца, а дева – цветок.]


[Закрыть] [через крутые горы, опасные ущелья, росистые луга и распаханные поля], мимо разнообразнейших предметов, из которых одни тебе понравятся, а другие – наверняка нет.

Что же касается самого содержания книги и способа изложения, то, если в них обнаружатся погрешности, прошу тебя помнить соображение Колумелы: Nihil perfectum, aut a singulari consummatum industria [Ничто не может быть доведено до полного совершенства и законченности усилиями одного человека], никому не под силу все учесть, а посему многое, без сомнения, небезупречно и может с полным основанием быть подвергнуто критике, изменено и сокращено даже у таких великих мыслителей, как Гален и Аристотель. Boni venatoris plures feras capere, non omnes, даже наилучший охотник, по мнению одного автора[175]175
  Pet. Nannius, not. in Hor. [Пьетро Нанни. Комментарии к Горацию. < На самом деле это цитата из книги Колумелы «De re rustica». – КБ. >]


[Закрыть], не может быть всегда удачлив. Я сделал все что мог. К тому же я ведь не подвизаюсь на этом поприще, Non hic sulcos ducimus, non hoc pulvere desudamus [Не пашу эти борозды, не тружусь в поте лица на этой ниве], а всего лишь, должен сознаться, недоучка, человек в этом деле сторонний и срываю цветок там и сям[176]176
  Non hic colonus domicilium habeo, sed topiarii in morem, hinc inde florem vellico, ut canis Nilum lambens. [У меня нет на этом поле своей хижины, как у крестьянина, я просто любитель, срывающий на нем цветок, как пес, лакающий воду из Нила.]


[Закрыть]. Готов охотно признать, что, если строгий судья примется критиковать написанное мною, он отыщет не три погрешности, как Скалигер у Теренция, а триста. Столько же, сколько он обнаружил их в «Остротах» Кардано или, возможно, больше, чем Гульельм Лоремберг, недавно умерший профессор из Ростока, нашел в «Анатомии» Лауренция[177]177
  Supra bis mille notabiles errores Laurentii demonstravi, etc. [Свыше двух тысяч бросающихся в глаза ошибок обнаружено у Лауренция и т. д. <Как свидетельствуют исследователи источников Бертона, в этом фрагменте сплошные неточности: Скалигер Старший не находил никаких ошибок у Теренция; пес, лакающий воду из Нила, заимствован из «Адагий» Эразма и присоединен к фразе, взятой из другого источника; автором книги, которую имеет в виду Бертон, был не Гульельм Лоремберг, а его брат Петер.>]


[Закрыть]{120} или венецианец Бароччи{121} у Сакробоска{122}. И хотя это будет уже шестое издание, которое мне следовало бы выверить более тщательно, исправив все огрехи, допущенные мной прежде, но это была magni laboris opus, такая утомительная и докучная работа, что, как знают на собственном опыте плотники, куда легче построить новый дом, нежели починить старый. Я мог бы написать еще столько же за то время, которое потребуется на исправление уже написанного. А посему, коль скоро погрешности неизбежны (а я ручаюсь, что они есть), я нуждаюсь в дружеском совете, а не в злобном поношении,

 
Sint Musis socii Charites, Furia omis abesto[178]178
  Philo de Con. [Филон о Благорасположении. <Автор этих стихов не установлен, а ссылка на сочинение Филона обусловлена его мыслью, что любители критических выпадов зря полагают, что в этом состоит их счастье. – КБ.>]


[Закрыть]{123}
 
 
[Грации, Музы да в мире живут, Фурии злобу утратят].
 

В противном случае мы можем, как это и бывает при обычной полемике, спорить и поносить друг друга, но какой от этого прок? Ведь мы оба филологи, и, как сказано у поэта:

 
Arcades ambo,
Et cantare pares, et respondere parati[179]179
  Virg. [Вергилий. <Буколики, Эклога VII, 4–5, пер. С. Шервинского.>]


[Закрыть].
 
 
[Дети Аркадии оба,
В пенье искусны равно, отвечать обоюдно готовы.]
 

Если мы станем пререкаться, чего мы этим добьемся? Нам – одно беспокойство и вред, а другим – забава. Если мне докажут, что я допустил погрешность, я уступлю и охотно ее исправлю. Si quid bonis moribus, si quid veritati dissentaneum, in sacris vel humanis literis a me dictum sit, id nec dictum esto. [Если мне скажут, что я погрешил в чем-то против добрых нравов и истины, как это бывает в посланиях, как священных, так и богохульных, не лучше ли предположить, что я этого не говорил.] В то же время я рассчитываю на снисходительную критику всех недостатков: режущих слух сочетаний слов, плеоназмов и тавтологий (хотя мне могут служить оправданием слова Сенеки: nunquam nimis dicitur, quod nunquam satis dicitur [никогда не говорится слишком часто то, что, сколько ни повторяй, не будет сказано достаточно часто]), путаницы с временами, ошибок в стихах, со множественным и единственным числами, опечаток наборщика и прочее. Мои переводы подчас скорее парафразы на ту же тему, нежели перевод цитируемого; non ad verbum [ничто дословно]; поскольку я автор, я позволяю себе большую свободу и беру лишь то, что служит моим целям. В текст книги вставлено много цитат, что делает ее язык более разношерстным, или же, как это нередко случается, я помещаю их в маргиналиях. Греческих авторов – Платона, Плутарха, Афинея{124} и прочих – я цитировал по книгам их истолкователей, поскольку оригинал не всегда был под рукой{125}. Я перемешивал sacra prophanis [священное и мирское], однако, надеюсь, не впадал при этом в нечестие и, приводя имена сочинителей, невольно располагал их per accidens [по воле случая]: неотериков{126}, например, упоминал подчас раньше более древних – просто как подсказывала мне память. Кое-что в этом шестом издании изменено, выброшено, другое – исправлено, многое добавлено, потому что со многими разного рода хорошими писателями я познакомился впоследствии[180]180
  Frambesarius, Sennertus, Ferrandus, etc. [Фрамбесарий, Зеннерт, Ферран и др.].


[Закрыть]{127}, и в этом нет никакого предубеждения, чего-либо предосудительного или недосмотра.

 
Nunquam ita quicquam bene subducta ratione ad vitam fuit,
Quin res, aetas, usus, semper aliquid apportent novi,
Aliquid moneant, ut illa quae scire te credas, nescias,
Et quae tibi putaris prima, in exercendo ut repudias[181]181
  Ter. Adelph. [Теренций. Братья .]


[Закрыть].
 
 
Жизни никогда настолько подвести нельзя расчет,
Чтоб стеченье обстоятельств, опыт, возраст не дали
Нового чего-нибудь, не навели на новые
Мысли! Думал: знаю, что; окажется – совсем не знал.
 

Однако я решил никогда больше не переиздавать этот трактат, ne quid nimis [ни в чем излишка], и не стану отныне что-либо добавлять, изменять или сокращать – с этим покончено. Последний и самый главный упрек вот какой: с какой это стати я – церковнослужитель сую свой нос в медицину.

 
Tantumne est ab re tua otii tubi
Aliena ut cures, eaque nihil quae ad te attinent?[182]182
  Heaut. Act. I, sc. 1. [Heauton <сокращенное название комедии Теренция «Heauton – Timorumenos» («Сам себя карающий», или «Самоистязатель»>, акт I, сцена 1.]


[Закрыть]
 
 
[Неужто мало дела у тебя,
Что ты входишь в дела, которые тебя не касаются?]
 

– в чем и Менедем винил Хремета{128} – или у меня так много свободного времени и так мало собственных дел, что я лезу в чужие, нисколько меня не касающиеся? Quod medicorum est promittant medici. [Врачеванье – дело врачей.] Однажды, когда лакедемоняне обсуждали в совете государственные дела[183]183
  Gellius, lib. 18, cap. 3. [Авл Геллий, кн. XVIII, гл. 3.]


[Закрыть], один из них, довольно беспутный малый, выступил тем не менее очень красноречиво и дельно, снискав своей речью всеобщее одобрение, но тут поднялся почтенный сенатор и призвал во что бы то ни стало отвергнуть предложенное предыдущим оратором не потому, что оно никуда не годится, а потому, что dehonestabatur pessimo authore, оно осквернено, будучи предложено недостойным, а посему, продолжал он, пусть то же самое выскажет человек более почитаемый, и тогда предложение будет принято. Сенат изъявил согласие, factum est, требование сенатора было исполнено, и таким образом предложение стало законом, et sic bona sententia mansit, malus author mutatus est [добрый совет был, таким образом, принят, а недостойный советчик отвергнут]. Вот точно так же иты, Stomachosus [брюзгливый] малый, не прочь, судя по всему, признать, что все относящееся в моей книге к медицине, написано само по себе не так уж и дурно, будь это только сделано другим – каким-нибудь признанным врачом или еще кем-то в том же роде, но с какой стати я вторгаюсь в эту область? Послушай, что я тебе на это скажу. Охотно готов признать, что существует немало других тем, относящихся будь то к классической филологии или к богословию, которые я бы избрал, если бы стремился лишь ad ostentationem [хвастовства ради], к тому, чтобы себя показать, и, будучи более в них сведущ, охотно с большим наслаждением посвятил бы себя им, к вящему своему и других удовлетворению; но как раз в это время волею судеб меня неотвратимо несло на скалу меланхолии, и, увлекаемый этим попутным потоком, который словно ручей вытекает из главного русла моих занятий, я тешил и занимал ею часы своего досуга, как предметом более насущным и полезным. Не потому, что я предпочитаю ее богословию, которое, конечно же, считаю повелителем всех прочих занятий и по отношению к которому все прочие, словно служанки, а потому, что я не видел такой необходимости обращаться к богословию. Ведь как бы вразумительно я об этом ни написал, существует такое множество книг на эту тему, столько трактатов, памфлетов, толкований, проповедей, что их не сдвинуть с места целой упряжке волов, и, будь я таким же беззастенчивым и честолюбивым, как некоторые другие, то, возможно, напечатал бы проповедь, произнесенную в Полз-Кросс-черч, и проповедь в Сент-Мериз-черч в Оксфорде, и проповедь в Крайст-черч, и проповедь, произнесенную в присутствии достопочтенного… или высокопреподобного… или проповедь, произнесенную в присутствии высокочтимого… проповедь на латыни и проповедь на английском, проповедь с названием и проповедь без оного, проповедь, проповедь и т. д. Но я всегда в той же мере стремился помалкивать о своих трудах в этом роде, в какой другие спешат обнародовать и напечатать свои. А принять участие в богословской полемике – это все равно что отрубить голову стоголовой гидре, ведь lis litem generat[184]184
  Et inde catena quaedam fit, quae haeredes etiam ligat. Cardan. Heinsius. [И отсюда возникает некая цепь, которая вяжет и преемников. Об этом же у Кардано и у Гейнзия.]


[Закрыть], один [диспут] порождает другой, число возражающих удваивается, утраивается, возникает рой вопросов in sacro bello hoc quod stili mucrone agitur [в этой ведущейся с помощью перьев священной войне], которую, развязав однажды, я никогда не сумел бы завершить. Как заметил много лет тому назад папа Александр VI{129}, куда безопасней рассердить могущественнейшего государя, нежели монаха нищенствующего ордена[185]185
  Malle se bellum cum magno principe gerere, quam cum uno ex fratrum mendicantium ordine.


[Закрыть], иезуита или, добавлю я, священника из католической духовной семинарии – ведь inexpugnabile genus hoc hominum, эту непреклонную братию не переспоришь, последнее слово должно непременно остаться и таки останется за ними; они пристают к вам со своими вопросами с такой настырностью, бесстыдством, гнусной лживостью, подтасовками и злобой, что, как сказано у него:

 
Furorne caecus, an rapit vis acrior
An culpa? responsum date![186]186
  Hor. Epod. lib. od. 7. [Гораций. Эподы, 7 <13–14, пер. А. Семенова-Тянь-Шанского>.]


[Закрыть]
 
 
[Ослепли вы? Влечет ли вас неистовство?
Иль чей-то грех? Ответствуйте!]
 

Подстегивает ли их слепая ярость, иль заблуждение, или опрометчивость – сказать не берусь. Но только я много раз убеждался в том, что, как это много ранее было подмечено Августином[187]187
  Epist. 86, ad Casulam presb. [Послание 86, к ризе пресвитера.]


[Закрыть]{130}, эта tempestate contentionis, serenitas caritatis obnubilatur [буря препирательств помрачает благодать небесного милосердия], и слишком уж много умов во всех отраслях знаний было совращено на сей путь; во всяком случае, куда больше, нежели у нас имеется способов умиротворить столь неистовую ярость и сдержать взаимную перебранку, а посему, как сказано у Фабия[188]188
  Lib. 12, cap. 1. [<Квинтилиан. О воспитании оратора.> Кн. XII, гл. 1.] Mutos nasci, et omni scientia egere satius fuisset, quam sic in propriam perniciem insanire.


[Закрыть]: «Для некоторых из них было бы куда лучше родиться немыми и вовсе невежественными, нежели в своем ослеплении использовать дары провидения к взаимной погибели».

 
At melius fuerat non scribere, namque tacere
Tutum semper erit{131}.
 
 
[Было бы лучше совсем не писать —
Ведь молчанье всегда безопасно.]
 

В том и состоит распространенное в медицине заблуждение, жалуется датчанин Северин{132}, что, «сколь ни злосчастен наш человеческий удел, мы тратим наши дни на бесполезные материи и словопрения», всякие замысловатые тонкости касательно, к примеру, de lana caprina [козьей шерсти] или отражения луны в воде, «оставляя в то же время без внимания те главные сокровища природы, в которых надлежит отыскать наилучшие лекарства от всевозможных недугов, и не только сами этим пренебрегаем, но и препятствуем другим, осуждаем, запрещаем и осмеиваем стремящихся исследовать их»[189]189
  Infaelix mortalitas! inutilibus quaestionibus ac disceptationibus vitam traducimus, naturae principes thesauros, in quibus gravissimae morborum medicinae collocatae sunt, interim intactos relinquimus. Nec ipsi solum relinquimus, sed et alios prohibemus, impedimus, condemnamus, ludibriisque afficimus.


[Закрыть]. Именно эти изложенные здесь причины и побудили меня обратиться к рассмотрению этой медицинской темы.

Если же кто-либо из медиков придет к умозаключению, что ne sutor ultra crepidam [сапожнику ни о чем, кроме его колодок, судить на полагается{133}], и станет горевать о том, что я вторгся в его профессию, мой ответ будет краток: я готов поступать с ними точно так же, как они с нами, только бы это пошло им на пользу. Ведь мне известны многие из этой секты, которые приняли духовный сан в надежде на бенефиции; это весьма распространенный переход; так отчего же тогда меланхолическому священнику, не могущему разжиться иначе, как с помощью симонии, не обратиться к медицине? Итальянец Друзиани{134} (чье имя Тритемий{135} исковеркал, нарекши его Крузиани), «не добившись успеха в медицине, оставил это поприще и посвятил себя богословию»[190]190
  Quod in praxi minime fortunatus esset, medicinam reliquit, et ordinibus initiatus in theologia postmodum scripsit. – Gesner, Bibliotheca. [Геснер. Универсальная библиотека.]


[Закрыть]; Марсилио Фичино{136} был священником и лекарем одновременно, а Т. Линэкр{137} принял на старости лет духовный сан[191]191
  P. Jovius. [Паоло Джовьо.]


[Закрыть]. Иезуиты занимались в последнее время и тем, и другим и permissu superiorum [с позволения своих высших чинов] были не только хирургами, но и сводниками, шлюхами, повитухами и пр. Множество нищих сельских викариев, доведенных нуждой, вынуждено за отсутствием иных способов прибегать к таким средствам и превращаться в знахарей, шарлатанов, лекарей поневоле, и коль скоро наши алчные иерархи обрекают нас, как это у них в обычае, на такие тяжкие условия, то они вынудят в конце концов большинство из нас приняться за какое-нибудь ремесло, как пришлось некогда [апостолу] Павлу{138}, и превратиться в сдельщиков, солодовников, торговцев всякой снедью, заставят откармливать скот, заняться продажей эля, чем кое-кто уже и промышляет, или чем-нибудь похуже. Как бы там ни было, берясь за такое дело, я, надеюсь, не совершаю никакого особого проступка или чего-нибудь неподобающего и, если рассуждать об этом здраво, могу привести в свою защиту в качестве примера двух ученых церковнослужителей – Джорджа Брауна и Иеронима Хеннингса, которые (если позаимствовать несколько строк, принадлежащих моему старшему брату[192]192
  М-р У. Бертон <старший брат Роберта Бертона> в предисловии к своему «Описанию Лестершира», напечатанному в Лондоне м-ром В. Джаггердом для Дж. Уайта, 1622.


[Закрыть]), «движимые природной склонностью: один – к картинам и картам, перспективам и топографическим усладам – написал подробное «Изображение городов», а второй, будучи увлечен изучением генеалогий, составил «Theatrum Genealogicum» [«Зрелище генеалогий»]{139}. Кроме того, я могу привести в оправдание моих занятий сходный пример с иезуитом Лессием[193]193
  In Hygiasticone. Neque enim haec tractatio alina videri debet a theologo, etc., agitur de morbo animae [В «Гигиастиконе». Рассуждение сие в равной мере касается и теолога, так как речь идет и о болезни души.]


[Закрыть]{140}. Предмет, который я собираюсь рассмотреть, – болезнь души, – в такой же мере касается церковнослужителя, как и врача, а кому неведома связь между двумя этими профессиями? Хороший церковнослужитель является в то же самое время, или, по крайней мере, должен являться, хорошим духовным целителем, каковым называл себя и, конечно же, был им Сам наш Спаситель (Мф. 4, 23; Лк. 5, 18; Лк. 7, 21). Они разнятся только объектом: один врачует тело, а другой – душу, и в своем лечении используют разные лекарства: один исцеляет animam per corpus [душу посредством тела], а другой – corpus per animam [тело посредством души], как совсем недавно прекрасно раскрыл нам это в своей глубокой лекции наш царственный профессор медицины[194]194
  Д-р Клейтон в публичном собрании, anno 1621 [в 1621 году]. <Томас Клейтон (ум. 1647) был профессором медицины в Оксфорде.>


[Закрыть]. Один врачует пороки и сердечные страсти – гнев, похоть, отчаяние, гордыню, высокомерие и прочее, используя духовные лекарства, в то время как другой применяет соответствующие снадобья при телесных недугах. Теперь, когда меланхолия является столь распространенным телесным и сердечным недугом, который в равной мере нуждается как в душевном, так и в физическом исцелении, я не мог приискать себе более подходящего занятия, более уместного предмета, столь необходимого, столь полезного и затрагивающего обычно людей любого рода и занятий, нежели недуг, в лечении которого должны в равной мере участвовать и церковнослужитель, и врач, ибо он требует всестороннего подхода. При такой сложной смешанной болезни богослов мало что может сделать один, а врач при некоторых видах меланхолии – и того меньше, а вот оба они совместными усилиями действительно способны исцелить ее полностью.

 
Alterius sic altera poscit opem[195]195
  Hor. [Гораций. <Наука поэзии, 410–411.>]


[Закрыть].
 
 
[Каждый нуждается в помощи другого.]
 

Вот почему этот недуг подходит к ним обоим – священнику и врачу, – и мои притязания, надеюсь, не выглядят неуместными, поскольку по профессии я – церковнослужитель, а по склонностям – лекарь. В моем шестом доме пребывал Юпитер{141} и вслед за Бероальдо{142} я повторяю: «Хоть я и не медик, но все же не вовсе не сведущ в медицине»; ибо потратил некоторые усилия, чтобы постичь теорию медицины, впрочем, без намерения применить свои познания на практике, а лишь для собственного удовлетворения, что явилось также причиной моего первоначального обращения к этому предмету.

Ежели эти соображения все же не удовлетворят тебя, благосклонный читатель, я поступлю как Александр Мюнифик, сей щедрый прелат, бывший некогда епископом Линкольнским, который, как повествует мистер Кэмден[196]196
  В Ньюарке в Ноттингемшире. Cum duo aedificasset castella, ad tollendam structionis invidiam, et expiandam maculam, duo instituit coenobia, et collegis religiosis implevit. [Воздвигнув два замка, он, дабы не вызвать зависть и во искупление греха, основал два монастыря, населив их благочестивыми клириками.]


[Закрыть]{143}, воздвигнув шесть замков, ad invidiam operis eluendam (и то же самое рассказывает Нюбригенци{144} про сэра Роджера, богатого епископа Солсберийского, построившего при короле Стефене Шерборнский замок и еще замок Дивайз), дабы избежать кривотолков и осуждения, которые он мог бы на себя навлечь, построил столько же храмов; так вот, если это мое сочинение покажется чересчур медицинским или будет слишком уж отдавать классической ученостью, то обещаю, что возмещу это тебе каким-нибудь богословским трактатом. Надеюсь, однако, что предлагаемого мной сейчас трактата будет и без того достаточно, если ты хорошенько поразмыслишь над сущностью рассматриваемого мной предмета, rem substratam – меланхолией, безумием, – а также над следующими соображениями, которые послужили для меня главными доводами – распространенностью недуга, необходимостью его исцеления и пользой или общем благе, которое воспоследует для всех людей, ознакомившихся с ним, как это будет с исчерпывающей очевидностью явствовать из последующей части моего предисловия. И я не сомневаюсь, что, дочитав его до конца, ты скажешь вместе со мной, что тщательно проанализировать это душевное состояние, рассмотрев его связь с каждой отдельной частью человеческого микрокосма, столь же непомерная задача, как согласовать расхождения в хронологии ассирийского царства, отыскать квадратуру круга или обследовать очертания берегов и глубину устьев рек на северо-восточном и северо-западном морских путях{145}; ведь решение каждой из них явится таким же замечательным достижением, как и открытие голодным испанцем[197]197
  Фердинанд де Куэйрос, anno 1612. Amstelodami impress. [в 1612 году, Амстердамское изд.]


[Закрыть]{146} Terra Australis Incognita [неведомой Австралии], и столь же сложным, как не дающее покоя нашим астрономам выяснение точного пути Марса или Меркурия или исправление григорианского календаря{147}. Что же касается меня, то я уподобился Теофрасту{148}, который, сочиняя свои «Характеры», надеялся и стремился к тому, «чтобы наше потомство, о друг Поликл, стало лучше благодаря написанному нами, исправляя и очищая себя от всего, что есть в нем скверного, с помощью нашего примера и применяя наши наставления и предостережения себе на пользу»[198]198
  Praefat. ad Characteres. [Предисловие к «Характерам»]. Spero enim (O Polycles) libros nostros meliores inde futuros, quod istiusmodi memoriae mandata reliquerimus, ex praeceptis et exemplis nostris ad vitam accommodatis, ut se inde corrigant.


[Закрыть]. Подобно тому как великий полководец Жижка хотел, чтобы после его смерти из его кожи был сделан барабан, поскольку считал, что один его стук обратил бы врагов Жижки в бегство, я нисколько не сомневаюсь в том, что нижеследующие строки, когда их будут пересказывать или вновь перечитывать, прогонят прочь меланхолию (хотя меня уже не будет) точно так же, как барабан Жижки{149} мог устрашить его врагов. Однако позвольте мне все же между тем предостеречь моего нынешнего и будущего читателя, если он действительно подвержен меланхолии, дабы он, знакомясь в этом трактате с описанием ее симптомов или предвестий[199]199
  Часть I, раздел 3.


[Закрыть], не прикладывал все прочитанное к себе, преувеличивая и приноравливая вещи, высказанные здесь в общем смысле, к себе лично (как поступают в большинстве своем люди меланхолического склада), не растревожил тем себя и не причинил себе вред, ведь тогда от этого чтения будет больше ущерба, чем пользы. А посему я советую читать сей трактат осмотрительно. Как писал в свое время Агриппа{150} (de occ. Phil.[200]200
  Praef. lectori. [Вступительное обращение к читателю.]


[Закрыть] [об оккультной философии]): Lapides loquitur et caveant lectores ne cerebrum iis excutiat [он рассуждает о камнях, а читателям надобно остерегаться, как бы он этими камнями не вышиб им мозги]. Все прочие, я уверен, могут читать это без опасений и к немалой своей пользе. Однако я продолжу, дабы не стать чересчур докучным.

Я уже говорил о неизбежности и распространенности этого душевного состояния, однако, если кто-либо испытывает на сей счет сомнения, то я попросил бы такого человека бросить краткий взгляд на мир, как Киприан советовал некогда Донату: «представить, что его будто бы перенесли на вершину высокой горы, откуда открылись ему сумятица и превратности сего волнующегося житейского моря, и он не будет тогда знать, что ему предпочесть – бичевать его или скорбеть о нем»[201]201
  Ep. 2, lib. 2, ad Donatum. [К Донату, послание 2, кн. II.] Paulisper te crede subduci in ardui montis verticem celsiorem, speculare inde rerum jacentium facies, et oculis in diversa porrectis, fluctuantis mundi turbines intuere, jam simul aut ridebis aut misereberis, etc.


[Закрыть]. Святому Иерониму, обладавшему сильным воображением, когда он находился в дикой местности, примстилось, что он видит людей, отплясывающих в это время в Риме; так вот, если ты представишь себе это или взберешься повыше, чтобы обозреть происходящее, то вскоре убедишься, что весь мир безумен, охвачен меланхолией, впал в слабоумие, что он (как его не столь давно изобразил Эпиктоний Космополит{151} на составленной им карте) подобен голове глупца (и составитель карты присовокупил еще к ней такую надпись: Caput helleboro dignum [«Голова, нуждающаяся в чемерице»]), голове душевнобольного, cavea stultorum, что это рай для недоумков или, как сказал Аполлоний{152}, всеобщее узилище для простаков, обманщиков, льстецов и прочих, которое нуждается в переустройстве. Страбон{153} в девятой книге своей «Географии» уподобляет Грецию изображению человека, и это сравнение подтверждает Николас Гербелий{154} в своих пояснениях к Софиановой{155} Карте Мудрости, на которой грудь человека простирается от Акрокераунских холмов в Эпире и до Санианского мыса в Аттике, Пага и Мегара – два его плеча, Истм в Коринфе – шея, а Пелопоннес – голова. Если такое сопоставление подходит, тогда это, без сомнения, голова помешанного; ведь Morea – это все одно что Moria, то есть Безрассудство, и если высказать то, что я думаю, то обитатели нынешней Греции в такой же мере отклоняются от разума и истинной религии, как эта самая Morea от изображения человека{156}. Исследуйте подобным же образом все остальное и вы убедитесь, что меланхолией охвачены целые королевства и провинции, равно как и города, семьи, все твари и растения, чувственные и разумные, что люди всех сословий, сект, возрастов, состояний пребывают в дисгармонии, как это описано в Таблице Кебета{157}, omnes errorem bibunt, еще до своего появления на свет; все они уже испили из чаши заблуждений, и все – от самых высокопоставленных и вплоть до самых нижайших – нуждаются в лекарстве, так что своеобразное поведение отца и сына у Сенеки[202]202
  Controv. lib. 2, cont. 7 and lib. 6 cont. [<Здесь имеется в виду Сенека Марк Анней, или Сенека Старший, отец Луция Аннея.> Контроверсии, кн. II, речь 7 и кн. VI, речь.]


[Закрыть]{158}, доказывающих безумие друг друга, можно вполне распространить на всех людей. Порций Латро{159} будет свидетельствовать против всех нас. Ибо кто же, в самом деле, не глупец, не меланхолик, не безумец? – Qui nil molitur inepte?[203]203
  Horatius. [Гораций. <Наука поэзии, 140; однако у поэта здесь нет вопросительной формы, а сказано: «разумнее тот, кто слов не бросает на ветер».>]


[Закрыть] Кто из нас не пытался совершить какую-нибудь глупость, кто не помешаный? Глупость, меланхолия, безумие – это все одна болезнь{160}, и у всех них одно общее имя – delirium, умоисступление. Александр <из Тралл>, Гордон{161}, Язон Пратенций, Савонаролла{162}, Гвианери{163}, Монтальт путали одно с другим и считали, что все эти состояния различаются только secundum magis et minus, степенью тяжести; так, у Давида{164} мы читаем: «я говорил глупцам, не ведите себя так безумно» (Пс. 75, 4), а у стоиков издавна существует парадокс: omnes stultos insanire[204]204
  Idem. Hor. lib. 2, Satira 3. Damasippus Stoicus probat omnes stultos insanire. [Там же. Гораций. Сатиры, II, 3. <Стоик Дамасипп рассказывает Горацию, как он прежде был погружен в мирскую суету, пока некий Стертиний не излечил его от безумия и не направил на путь истинный. Дамасипп всех считает глупцами и безумцами – сребролюбивых, честолюбивых, невоздержных. Рассуждения насчет парадокса у стоиков Бертон заимствовал из уже упоминавшегося нами сочинения Липсия о стоиках и Сенеке «Manuductio fl stoicam philosophiam»; одну из глав Липсий назвал «Единственный парадокс», и заключается он в том, что «все глупцы безумны и все грехи отыщешь в каждом». – КБ.>]


[Закрыть], все глупцы безумны, хотя одни безумнее других. Но кто не глупец? И кому неведома меланхолия? Кто в той или иной мере не затронут ею в своих привычках или склонностях? Если в склонностях, то, как говорит Плутарх: «дурные склонности превращаются в привычку, а если этих последних упорно придерживаются, они уже болезнь или постепенно переходят в нее»[205]205
  Tom 2, Sympos. Lib. 5, cap. 6. Animi affectiones, si diutius inhaereant, pravos generant habitus. [Плутарх, том II, Застольные беседы, кн. V, гл. 6. Душевные склонности, если они долго длятся, превращаются постепенно в постоянный порок.]


[Закрыть]. Того же мнения придерживается Туллий во второй из своих Тускуланских бесед: omnium insipientum animi in morbo sunt, et perturbatorum, глупцы суть больные, как и все, чей ум расстроен, ибо болезнь, по определению Григория Толозана{165}, есть не что иное, как «разрушение или расстройство телесного союза, в котором, собственно, и заключается здоровье»[206]206
  Lib. 28, cap. 1, Synt. art. mir. [Трактат о чудодейственных тайнах медицины, кн. XXVIII, гл. 1.] Morbus nihil est aliud quam dissolutio quaedam ac perturbatio foederis in corpore existentis, sicut et sanitas est consentientis bene corporis consummatio quaedam.


[Закрыть]. Но кто же не болен или не подвержен дурным склонностям? В ком не господствуют страсть, гнев, зависть, досада, опасения и печаль? Запаситесь лишь немного терпением, и вы увидите с помощью каких свидетельств, признаний и аргументов я докажу, что большинство людей безумно и в прошлом они в такой же мере нуждались в паломничестве в Антикиру{166} (как это бывало во времена Страбона[207]207
  Lib. 9 Geogr. Plures olim gentes navigabant illuc sanitatis causa. [География, кн. IX. В былые времена множество людей совершало путешествие туда исцеления ради.]


[Закрыть]), как в наши дни устремляются за помощью в Компостеллу{167}, или к Сикемской{168}, или Лоретской Божией Матери{169}, и похоже, что такое паломничество не менее для них благодетельно, нежели путешествие в Гвиану, и что они куда больше нуждаются в чемерице, нежели в табаке.