Текст книги "Глаза ребёнка"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 46 страниц)

13

Едва оказавшись в кабинете Маккинли Брукса, Кэролайн Мастерс почувствовала недоброе.

Прежде всего – в самом облике этого наиболее удачливого в городе чернокожего политика. Его улыбка сразу показалась ей натянутой, поскольку глаза при этом оставались холодными, а за напускной доброжелательностью угадывалась сосредоточенная работа мысли. Но более всего настораживало то обстоятельство, что здесь же присутствовал помощник прокурора Виктор Салинас.

Эти двое представляли собой полную противоположность друг другу. Брукс, чей возраст приближался к сорока пяти, излучал любезность и ничуть не тяготился своей полнотой; Салинас был на десяток лет моложе, подчеркнуто худощав и подтянут, а его собранность выдавала человека, который, ежедневно играя партию в сквош, заботится не только о собственной форме, но и о победе. Аккуратные усики и шикарный галстук придавали ему вид щеголя, чего Брукс старался избегать. Однако оба были в равной степени тщеславны, только Салинас к тому же этого не скрывал (в ведомстве окружного прокурора ни для кого не являлось секретом, что он лелеет надежду при случае сесть в кресло Брукса). Решение адвоката поручить дело помощнику прокурора говорило о необычности дела. Одно из двух – либо Брукс-юрист счел, что ради того, чтобы использовать упорство и пробивную силу Салинаса, стоит рискнуть, даже обеспечив последнему рекламу. Либо Брукс-политик, оценив ситуацию, решил поручить дело помощнику, который стал бы столь же искушенным в политике, как он сам. При последнем варианте выходило: Маккинли планирует в перспективе занять более высокое положение. Однако, как бы то ни было, Кристофер Паже попал в серьезный переплет.

Брукс предложил Кэролайн чашечку кофе, который ему варили на работе.

– Поистине удовольствие видеть вас здесь, Кэролайн. Как говорил мой дедушка, баптистский проповедник, я уж думал, что вы ушли в лучший мир.

Его слова были чуть больше обычного исполнены иронии: ее имя он произнес с нарочито мужицким выговором – Кар-о-л-и-н», словно желая подчеркнуть, что он выходец с Юга, а она дама-благотворительница, почтившая своим вниманием рабов на плантации. Но Кэролайн почувствовала в интонации Брукса нечто большее, а именно – что тот слегка нервничает и что воспоминания о ее роли в деле Карелли все еще терзают его.

– Уверена, Маккинли, ваш дед имел в виду покойников, а я просто почивала на лаврах.

Салинас вежливо улыбнулся. Впрочем, как и другие средства его мимики и жестикуляции, улыбка указывала не на то, что он чувствует, а скорее на то, что находит ее слова уместными в данных обстоятельствах. В качестве адвоката Салинас был слабоват, однако брал тщательнейшей предварительной подготовкой. Кэролайн могла легко представить себе, как он с обезображенным гримасой усердия лицом и отсутствующим взглядом старательно крутит педали велотренажера и одновременно прокручивает в мозгу распорядок своего рабочего дня, спланированный по минутам.

– Как бы там ни было, – продолжал Брукс, – выглядите вы великолепно. Проработав какое-то время здесь, в здании суда, люди становятся похожи на гротескных, сгорбленных персонажей с полотен английского художника Уильяма Хогарта. Может, это действие флуоресцентного освещения.

«Он хочет-таки вырваться отсюда», – рассуждала Кэролайн. Разумеется, сидеть здесь Брукса заставляла не любовь к комфорту, а исключительно честолюбие. Здание суда представляло собой запущенный и неухоженный крольчатник с крытыми истертым зеленым кафелем полами и тесными неуютными помещениями; даже сам Брукс занимал безрадостную прямоугольную комнату, откуда открывался вид на автомобильную эстакаду. Вместе с тем Кэролайн не могла представить его на своем месте, без восторженно аплодирующей ему публики.

Кэролайн улыбнулась.

– Моя новая жизнь пришлась бы вам не по душе, Мак. Прелесть вашей работы в том, что вы идете по проволоке, натянутой под самым куполом, а тысячи жадных избирателей и честолюбивых конкурентов только и ждут, когда вы свалитесь или же займете другой пост. А делать фокусы за кулисами вам вряд ли понравилось бы.

Салинас ловил каждое ее слово, он даже прищурился от напряжения. Кэролайн вдруг подумала, что если в этом конкретном случае Брукс упадет с проволоки, то увлечет за собой и Салинаса.

– Безусловно, – произнес в ответ Маккинли, складывая ладони на животе. – Но я уверен, что могу положиться на вас, Кэролайн, ведь вы подскажете мне верный путь – я всегда на вас рассчитывал.

Его замечание, внешне дружелюбное, внезапно накалило атмосферу. Ссылка на дело Карелли была столь очевидна, что Кэролайн подумала, не пытается ли он увести разговор в сторону.

– Мне нечего вам посоветовать, – миролюбивым тоном произнесла она. – Но у меня есть один вопрос. Неужели я не заметила, что кое-кто втайне желает приобрести скальп Кристофера Паже? Или это просто новый стиль работы вашего ведомства – травить адвокатов, досаждать их подружкам, снимать отпечатки пальцев у их детей, производить погромы в их доме – словом, вести себя как банда французских простолюдинов в поисках Марии Антуанетты? – Улыбнувшись, Кэролайн добавила: – Да, еще угонять их машины, что мне показалось особенно трогательным.

Брукс бросил отрывистый взгляд на Салинаса и произнес:

– Мы не контролируем, каким образом полиция выполняет свою работу.

– Чушь собачья, – по-прежнему улыбаясь, заметила Кэролайн.

Брукс, выпрямившись в кресле, спросил ее:

– Что вы хотите этим сказать, Кэролайн? Что мы должны вмешаться, дабы удостовериться, что с Крисом Паже обращаются лучше, чем с рядовым гражданином?

– Ну, Маккинли, бросьте вы это, – закатывая глаза, промолвила Кэролайн. – Назовите мне хотя бы одного мультимиллионера – выходца из старой англосаксонской семьи, отношение к которому, хотя бы ненамного, не отличалось бы от отношения к торговцу наркотиками. Я уже не говорю о том, что это известнейший адвокат и к тому же вероятный кандидат в сенаторы, кстати, от той же политической партии, сторонником которой вы являетесь. Вам не дает покоя дело Карелли, но нельзя же быть настолько злопамятным.

Брукс пожал плечами.

– Если я и был что-то должен Кристоферу Паже, то уже давным-давно расплатился. И давайте покончим с этим.

То, что Брукс оказался не в состоянии скрыть свою обиду, было так не похоже на него, что Кэролайн поняла: она на верном пути.

– Ведь это не дело Карелли, Мак, – спокойно произнесла она. – Не будем грубить друг другу.

Она чувствовала на себе взгляд Салинаса, которому явно не терпелось выведать побольше. Брукс поерзал в кресле, косо взглянув на него.

– У Криса возникла проблема, – наконец заговорил Маккинли. – Я согласен с вами – он находится на виду, тем более что собирается баллотироваться в сенаторы. Именно поэтому любое дело, в котором он замешан, грозит мне потенциальными неприятностями.

Кэролайн испытующе разглядывала его.

– Никогда не заподозрила бы вас в фаворитизме, – подчеркнуто небрежным тоном заметила она.

Брукс постарался еще более выпрямиться, точно подвернул какие-то гайки.

– Я не могу допустить, чтобы люди подумали, что мне не безразлично, какое положение Паже занимает сейчас или может занять в будущем, – вежливо проронил он.

– В самом деле? А у меня сложилось впечатление, что вы уже переговорили кое с кем как раз по поводу того положения, которое может занять Крис. Вероятно, этот кое-кто хочет заручиться вашей поддержкой в пользу другого кандидата. – Она помолчала, затем добавила: – Например, Джеймса Коулта.

Салинас смотрел в окно, словно разговор его не касался, однако весь его вид свидетельствовал о том, как ему хочется узнать то, что Брукс держал при себе.

– Едва ли я могу позволить себе, – сказал Маккинли, – занять чью-либо сторону в кампании, когда один из кандидатов причастен к делу, по которому ведется расследование. Кэролайн, меня не вдохновляют игры в политику. Для меня это запретная сфера.

Женщина улыбнулась.

– Я никогда и не сомневалась в этом. Просто кто-то, не отличающийся столь же высокими моральными принципами, может иметь свой интерес раздавить Кристофера Паже. Так что имейте в виду этот нюанс, Мак. А то найдутся циники, которые сочтут, что ваша проникнутая духом гражданственности охота за Паже не что иное, как скрытая политическая игра.

Брукс развел руками, изображая изумление.

– Получается, все, что делает Монк – или что не делает, – каким-то образом связано со мной. И все потому, что у человека, погибшего при невыясненных обстоятельствах, оказалась вдова, приятель которой полез в политику.

Кэролайн подумала, что последнее замечание, при его кажущейся случайности, было не без умысла.

– Вы полагаете, что Крису в его же интересах лучше оставить политику? – спросила она.

Брови у Брукса поползли вверх.

– Кто я такой, чтобы утверждать это? Я знаю только одно – так было бы лучше для меня. Но этом вовсе не означает, что Крис должен желать того же. Поэтому мне лучше оставаться на стезе добродетели. – Он улыбнулся своей самой простодушной улыбкой. – На натянутой под куполом проволоке, как вы изволили выразиться.

Мастерс вопросительно посмотрела на него.

– Так зачем вам вообще ходить по ней? В конце концов, Кристофер Паже не более вероятен в качестве убийцы, чем сам Джеймс Коулт.

На лице Брукса отразилось изумление, и у Кэролайн мелькнула мысль: а не слишком ли далеко она зашла.

– Я что-то не очень хорошо понимаю, – озадаченно пробормотал он. – Насчет Криса.

Кэролайн решила, что настало время сместить акценты.

– Все просто. Кристофер Паже богат, у него широкие перспективы на политическом поприще, хорошая репутация в обществе, сын, который ему дорог больше всего остального. Он никогда не откажется от всего этого из-за такого ничтожества, как Рикардо Ариас.

– Ничтожества? – Оборвал ее Салинас. – Мы имеем пример молодого человека в стесненных обстоятельствах, который в суде добивается опекунства над малолетней дочерью, искренне переживая за состояние ее здоровья. Ему противостоит его жена-адвокат, ее дружок, у которого денег куры не клюют, и мальчишка, который, вполне вероятно, является растлителем. И в этих обстоятельствах Ариас продолжает бороться за правду. Если уж говорить о жертвах, то кто, как не человек, которого довели до могилы, достоин сострадания?

Кэролайн на мгновение растерялась, а потом до нее дошло, что Салинас полностью солидарен с Рикардо Ариасом. Беспокоило ее другое – помощник прокурора уже обдумывал свою вступительную речь в суде и сейчас репетировал ее в присутствии Маккинли Брукса. И то, что в изложении Салинаса Рики превращался в свою противоположность, напомнило ей, как реальные факты зачастую искажаются до неузнаваемости в зале суда.

– Превосходная игра, – сухо прокомментировала она. – Именно это нужно «маленькому человеку». Сомневаюсь, однако, что покойный Рикардо был достоин ваших талантов. – Повернувшись к Бруксу, она добавила: – Если у вас на уме есть что-то получше, просветите меня – тогда и поговорим.

– Ваш клиент уже поговорил, – снова вмешался в разговор Салинас. – С полицией, это записано на пленку. У него есть какие-нибудь дополнения? – Нарочито язвительная улыбка скользнула по его губам. – Или, может быть, изменения?

Простукивая себя пальцем по подбородку, Брукс переводил взгляд с Кэролайн на Салинаса и обратно.

– Виктор прав, – наконец вымолвил он. – Что новенького вы имеете предложить нам?

В этом обтекаемом «предложить нам», возможно, заключался намек на вероятность сделки между ними. Но Кэролайн не могла знать этого наверняка.

– В настоящее время ваши претензии к Крису сводятся к тому, что у него имелись основания недолюбливать Рикардо Ариаса, – сухо произнесла она. – По правде говоря, я тоже недолюбливала Рикардо Ариаса, хотя встречалась с ним только на вечеринках. И даже если Рики и не пытался шантажировать Криса, а был святошей и отцом-одиночкой, которым вы его изображаете, то в этом случае еще более правдоподобно выглядит предположение, что он сам наложил на себя руки, переживая за Елену и не имея сил примириться с тяжелой участью детей во всем мире. Я хочу вас спросить, на кого еще шло содержание, равное примерно тому, которое получала Елена? – Она улыбнулась Салинасу. – Виктор, как бы талантливо вы ни играли его, Ариас остается темной личностью. Так что советую трижды подумать, прежде чем вы решите разжалобить присяжных до слез.

Одного взгляда на Салинаса было довольно, чтобы понять: он рвется в драку. Брукс же вдруг затрясся в беззвучном смехе, и оттого что в комнате царила мертвая тишина, сцена казалась еще более театральной.

– Боже, Кэролайн, – наконец выдавил он из себя, – вы и впрямь интересная личность. И вы в самом деле заставили меня задуматься. Предлагаю подумать обо всем в одиночестве.

Ее улыбки и след простыл.

– Мак, – как можно более сухо произнесла адвокат, – вы не сказали мне ровным счетом ничего. Кроме того, что по неведомой мне причине предпочитаете ломать комедию, а не разговаривать. Странно видеть вас в этой роли.

– Я сказал вам одно. – От слов Брукса повеяло холодом. – Мы ведем расследование. И пока вы не можете предложить нам ничего лучшего, кроме рассуждений о том, что Крис слишком доволен своей жизнью, чтобы кого-то убивать, несмотря на наличие у него веских мотивов для убийства. И это пока все, что я мог вам сказать. Хотя видеть вас мне доставляет подлинное наслаждение. Как всегда.

– Как всегда, – мимолетно улыбнувшись, промолвила она и, повернувшись к Салинасу, добавила: – Вас тоже, Виктор.

Салинас встал, и лицо его просияло улыбкой, при этом глаза оставались мертвенно-холодными. В следующее мгновение он извинился и вышел. Кэролайн и Брукс остались одни.

Кэролайн кивнула в сторону двери.

– Мак, а он производит впечатление. Поневоле вспоминается знаменитая улыбка Ричарда Никсона.

В установившейся тишине, в которой было даже нечто дружеское, Брукс и сам позволил себе улыбнуться.

– Что ж, – наконец изрек он, – не следует забывать, что он стал президентом.

– На некоторое время.

– Кстати о политике, Кэролайн, – произнес Брукс, пристально глядя на нее. – Не стоит при Викторе. Он может не понять, когда мы просто беседуем о том о сем.

– Разумеется, – ответила она. Следующие пятнадцать минут, пока ехала в такси в свой офис, женщина раздумывала над его словами.

В половине пятого у нее раздался звонок.

– Что-нибудь выяснила? – услышала она голос Криса.

– Две вещи. Во-первых, ты сказал Монку что-то такое, во что они не поверили. Возможно, о том, где ты провел тот вечер.

Повисла короткая пауза. Затем Паже ровным голосом спросил:

– У них что-то есть? Свидетель?

– Они не хотят говорить мне об этом, – вздохнув, произнесла Кэролайн. – И второе, Кристофер. Ты оказался прав. Что бы ни предпринимал Монк, во всем чувствуется рука Джеймса Коулта.

14

– Что вы помните, – спрашивала Харрис, – о смерти отца?

Терри ждала этого вопроса и одновременно боялась его.

– Я стараюсь не вспоминать об этом, – ответила она.

– Почему?

Терри смотрела на нее, недоумевая.

– Потому что это связано с душевной травмой, Денис. Возможно, кто-то помнит о собственном детстве больше меня. Но многие ли поведают вам с легкостью о том, как нашли мертвым одного из родителей?

Харрис подняла голову, обдумывая, казалось, вопрос Терри.

– Далеко не все будут подавлять в себе подобные воспоминания, – сказала она. – Возможно, в этом одна из причин ваших кошмаров – вы даете выход подсознательному.

Терри снова ощетинилась; ее поведение тогда было настолько естественным, что ей было противно объяснять его.

– А что, по-вашему, я должна была тогда делать?! – воскликнула она. – Сделать фотографию для семейного альбома?

– Я не говорю о каких-то ваших действиях, – с мягкой улыбкой произнесла Харрис. – Я просто прошу вас после всех этих долгих лет забвения вспомнить хоть что-то. Понимаете?

– Но какое отношение это имеет к Елене? Или в данном случае к моей жизни с Рики, что каким-то образом тоже повлияло на Елену?

– Терри, я пока не знаю. Возможно, это выражалось в том, как Елена оценивала Вашу реакцию на ее собственного отца. Ведь вам, как и Елене, мешает этот ваш сон. Вероятно, было бы лучше не придавать смерти отца столь символического смысла.

Терри колебалась. Она поняла, что может вернуть воспоминания, лишь закрыв глаза, но, стоило ей окунуться во тьму, женщина почувствовала, что не должна думать об этом.

– Не торопитесь с ответом, – услышала она голос Харрис. – Давайте просто посидим молча.

Терри снова закрыла глаза.

Первым прорвавшим завесу тьмы мимолетным воспоминанием был не материальный образ, а звук. Звук закрывающейся входной двери.

Терри сотрясла дрожь.

– Что это было? – спросила Денис.

Покачав головой, Терри медленно начала:

– У нас была входная дверь, стеклянная. На заднем крыльце, там, где я нашла его. Когда ее закрывали, раздавался слабый щелчок, когда захлопывался язычок на замке. Я слышу этот звук.

– Где вы находитесь?

Тьма стала другой: это уже не серый пробивающийся сквозь опущенные веки мрак, а что-то черное и близкое. Терри ощутила тесноту в груди.

– Я не знаю, – еле слышно ответила она. – Просто не знаю.

– Обнаружив отца, вы закрыли дверь и пошли звать на помощь?

Образ. За спиной у Терезы Роза, она цепляется за дверь, которая выскользнула у нее из руки. Голодная кошка мурлыкает и трется о ногу матери.

– Нет, – наконец промолвила она. – По-моему, мама была здесь же.

Воцарилась тишина.

– Что предшествовало этому воспоминанию? – спросила Харрис. – Что вы видите?

Терри откинулась на спинку кресла. Кресло мягкое, как тот матрас на кровати, в котором она буквально утопала, когда была ребенком. С закрытыми глазами образ был похож на ночь, прорезанную первыми предрассветными лучами.

Терри не спится.

Она лишь временами забывается беспокойным сном. Прямоугольник окна, еще недавно по-ночному черный, обрамляет серую пелену раннего утра; текут минуты, и темные очертания пальмы за окном становятся все более отчетливыми.

Что-то не так.

Она не знает что. Из спальни родителей не доносится ни звука: когда она просыпается, ей всегда желанна эта тишина. Но сейчас тишина кажется более глубокой, как будто чего-то или кого-то не хватает. По спине у нее бегут мурашки.

Чтобы успокоить саму себя, она вспоминает лица своих родных такими, какими видела их накануне вечером. После ужина мама варила суп, а Терри мыла посуду. Последнее время этим занимаются Ева и Мария: так велела Роза, потому что Терри стали много задавать на дом. Но прошлым вечером ее сестры играли за обеденным столом в «монополию», весело смеясь и слегка переругиваясь. Роза разрешила им поиграть, потому что отца не было дома. Терри молча мыла посуду и не спрашивала у матери, где он. Она и без того видела, как та напряжена, видела отрешенность в ее взгляде, когда мать брала у нее из рук тарелки, чтобы вытереть их.

Потом Терри прошла к себе и закончила домашнее задание по алгебре. При этом чутко прислушивалась, не пришел ли отец, не скрипнула ли дверь, не щелкнул ли замок. Так ничего и не услышав, она уснула.

Теперь, утром, что-то было не так.

Наблюдая, как постепенно светает, девочка вспоминает о том, что было всего несколько часов назад. И в ее детском сознании эти события приобретают характер беспорядочной путаницы, как в лихорадке, когда тонкая грань отделяет бодрствование ото сна. Из-за бессонницы у нее слезятся глаза; она чувствует, как потная простыня неприятно липнет к телу. Ей мерещатся какие-то образы, которые беспокойно мельтешат и вращаются; может, она видела их когда-нибудь ночью, или они только плод ее воображения. Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, она выбирается из постели и босыми ногами ступает по холодному деревянному полу. Окно приоткрыто, и с улицы на нее дышит осенний холод.

Терри останавливается у двери, прислушиваясь к царящей в доме тишине.

Скоро шесть. Девочка не знает, что за сила влечет ее вниз по лестнице. Она осторожно идет по ступенькам, и сердце у нее замирает. И вдруг – или ей это только кажется – она слышит, как закрылась входная дверь.

Терри останавливается.

Этого не может быть. Никаких шагов она не слышала, дверь не открывалась и не закрывалась. Ее единственным побуждением было броситься вверх по лестнице и раствориться во сне, чтобы никогда не проснуться и не узнать природу этого звука.

Но вместо этого Терри садится на ступеньку. На лестнице темно, как в тюрьме, ничего не видно, и она не может шевельнуть даже пальцем. Сердце бьется часто-часто.

Единственный звук – звук ее собственного дыхания.

Она пробует уговаривать себя: в четырнадцать лет уже пора избавиться от детских страхов. И все же, оказавшись внизу, она почти уверена, что сейчас, как несколько дней назад, увидит своих родителей: мать, склоненную над кушеткой, с обращенными к ней глазами, которые умоляют Терри подняться к себе. Изо рта матери вылетают крики, так необходимые отцу.

Тишина. А потом, когда свет запивает гостиную, она слышит первый слабый, но отчетливый звук и понимает, что он настоящий. Она не различает его природу, а скорее, угадывает, откуда он исходит. Но как раз это и заставляет ее замереть от ужаса.

Звук (теперь Терри твердо это знает) идет от двери или из-за нее. Чего она не может понять, так это причины горьковатого привкуса во рту, откуда он взялся и откуда эта пульсирующая жилка на шее.

Девочка машинально оглядывается, словно в надежде, что Роза окажется рядом.

Никого. Она крадется через гостиную по направлению к кухне, там дверь, и вдруг опять слышит знакомый звук.

Это Пассионария, их кошка. Однажды, когда Рамона не было дома, Роза, поддавшись уговорам двух младших сестер, согласилась взять пестренького котенка и сама подобрала ему имя. Мария и Ева находили, что оно звучит романтично, Рамон не обращал на это никакого внимания, и только Терри знала, что мать – женщина крайне консервативных взглядов – назвала кошку в честь известной коммунистки, героини гражданской войны в Испании. У Терри это имя вызывало улыбку.

Девочке показалось, что кошка настойчиво царапается в дверь.

Но она не спешит подходить к двери.

Войдя на кухню, достает из-под раковины кошачью миску и корм. Они приучили кошку есть на крыльце, чтобы та не попалась Рамону под горячую руку. Насыпав в миску сухой корм, Терри смотрит на стеклянную дверь, и ей видны очертания Пассионарии, которая стоит на задних лапах, а передними царапает стекло. Заметив Терри, кошка начинает мяукать.

Терри направляется к дверям.

Сначала открывает стеклянную и что-то сказав Пассионарии и сделав шаг вперед, открывает вторую дверь и видит обращенный на нее взгляд Рамона Перальты.

Миска вываливается у нее из рук, и сухой корм просыпается на грудь отцу.

Рамон неподвижен. Струйка засохшей крови, начинающаяся от виска, затекает в раскрытые уста, словно человек пытался схватить воздух ртом, и заканчивается на каменной плите, образуя пунцовую липкую на вид лужу у него под головой. Глаза отца такие же сухие, как кровь на лице. Скрюченными пальцами вывернутой назад руки он, должно быть, царапался в дверь, подобно кошке. В воздухе стоит запах мочи.

Терри не в состоянии произнести ни звука.

Точно какая-то часть ее существа была готова к этому, ждала этого. Другая же часть в ужасе взирает на лицо Рамона; потрясение, вызванное этим зрелищем, сменяется мелкой дрожью. Пассионария невозмутимо подъедает свой корм у него на рубашке. Терри с каким-то чувством гадливости переступает через тело и идет в дом.

Ее сотрясает дрожь, пальцы не слушаются, и она никак не может ухватиться за дверную ручку. Нет нужды дотрагиваться до отца, она и без того знает, что он мертв.

– Тереза!

Терри вздрагивает и поворачивается на звук, сердце готово выскочить у нее из груди.

Роза – уже одетая – устремляет взгляд на Рамона, потом смотрит ей в глаза. Кажется, только выражение глаз дочери способно вывести Розу из оцепенения.

Она молча привлекает ее в свои объятия. Точно во сне, Терри слышит легкий скрип двери у нее за спиной. Мать держит ее крепко-крепко и говорит ласково-ласково, и все-таки Терри подсознательно чувствует, что та смотрит в глаза своего мертвого мужа.

– О душенька, – дрожащим голосом бормочет Роза. – Надо же, чтобы такое случилось с тобой.

Терри так никогда и не суждено было узнать, к кому же были обращены эти слова.

Она не помнит, как долго они простояли с матерью, прижавшись друг к другу, возле Рамона, лежавшего там, на пороге. Знает только, что следующие слова, которые Роза произнесла уже ровным и твердым голосом, были обращены к ней, Терри:

– Не смотри, Тереза. Не смей смотреть туда.

Больше Терри не видела отца.

В следующее мгновение Роза отстранилась от нее, до боли сжав ее локти в ладонях.

– Теперь ты должна выслушать меня, – говорит она. – Я позвоню в полицию. Но я не хочу, чтобы твои сестры увидели его или чтобы им стало известно, пока я сама не расскажу им. Ты понимаешь меня?

Терри в растерянности. Точно онемев, она лишь кивает.

– Хорошо. – Мать все еще сжимает ее руки в своих. – Сейчас я пойду будить их. Потом соберу завтрак в гостиной – если понадобится что-то принести из кухни, принесу я или ты. Потом, как можно быстрее все вместе отправляйтесь в школу. Скажи сестре Айрин, что у нас дома неприятности и что я позвоню и все расскажу. Только не говори ей, в чем дело.

Глядя в глаза матери, Терри снова послушно кивает. До ее сознания доходит не столько смысл слов, сколько заключенная в голосе и взгляде Розы страсть. Каким бы ужасным ни было то, что произошло, ее мать обо всем позаботится. Отныне ее мать будет заботиться обо всем.

– Что я должна делать? – спрашивает она.

– Оставаться в школе, – на мгновение задумавшись, отвечает мать. – Я приду за вами. Скоро.

Терри не в состоянии представить, как будет сидеть в классе, предоставленная собственным мыслям о смерти отца.

– Могу я остаться с тобой? – спрашивает она.

Роза качает головой.

– Я не хочу, чтобы тебя беспокоила полиция, Тереза. Ты поможешь гораздо больше, если отведешь сестер в школу. Им будет нелегко узнать, что их отец напился и, ударившись о порог собственного дома, умер.

Терри молчит.

– Идем, – мягко говорит Роза. – Помоги мне. Отныне, если мы хотим выжить, мне потребуется твоя помощь. – Она наконец отворачивается от тела мужа и берет Терри за руку.

Где-то в глубине души девочки гнездится чувство потрясения от пережитого. Точно наблюдая за собой со стороны, она видит, как они с матерью рука об руку поднимаются по лестнице и идут будить сестер…

– Вы довольно хорошо все помните, – тяжело вздохнув, промолвила Харрис.

Терри как-то обмякла и съежилась. У нее появилось такое чувство, будто она проделала без пищи долгий-долгий путь.

– Лучше, чем я думала, – призналась она, помолчав. – Но все, связанное с тем вечером и последующими днями, окутано какой-то дымкой. Кроме, пожалуй, похорон отца и эпизода, когда мы сняли со стены его фотографию.

– Именно после этого вы впервые увидели этот сон?

– Да.

Харрис замолчала. Терри поймала себя на том, что улыбается, но не весело, а как-то иронично.

– О чем вы? – спросила Харрис.

– Я вспомнила кошку. С тех пор Пассионария стала сама не своя.

– Как это? – Харрис вопросительно взглянула на нее.

– Она стала избегать всех, кроме меня. – Терри задумчиво покачала головой. – Она спала на моей постели, повсюду следовала за мной по дому. Когда я уехала в колледж, кошка перестала есть.

– Что с ней потом случилось?

– Мне пришлось тайком взять ее к себе в общежитие в Беркли, – с грустной улыбкой говорила Терри. – Пожалуй, можно даже сказать, что она перевернула мою жизнь…

Даже в общежитии, находясь на нелегальном положении, Пассионария старалась везде сопровождать свою хозяйку. Как будто смерть Рамона Перальты сказалась больше на психике кошки, чем его жены или старшей из дочерей.

Вечер. Терри занимается в библиотеке, а ее соседка по комнате, блондинка по имени Сью, в это время общается с молодым человеком, к которому питает симпатию, и на какое-то время теряет бдительность. Терри застает Сью чуть ли не в истерике: Пассионария сбежала на поиски хозяйки.

Девушки прочесывают коридоры, места общего пользования, подвал. Потом Терри заходит в мрачный закуток, где расположена прачечная, и сквозь шум вращающихся центрифуг и шорох белья в сушильной машине слышит мяуканье. Но единственное живое существо, которое она видит, – это какой-то курчавый паренек, который сидит на полу, скрестив ноги, перед кучей белья и читает компьютерный журнал.

– Ты что-нибудь слышал? – спрашивает его Терри.

Он смотрит на нее снизу вверх. Но Терри не до него, она даже не удосуживается разглядеть его.

Он прислушивается, потом кивает.

– Это кошка.

– Моя кошка, – говорит Терри. – Но где же она?

– Где-то здесь, – отвечает он с едва заметной улыбкой.

Терри заглядывает за стиральные машины, шарит руками в углу, но ничего не находит. Мяуканье становится громче.

– Здесь, – говорит парнишка. Прислонившись к стене, он двигает к ней сушильную машину. Вдруг он запускает руку за агрегат и достает из-за него дрожащий и пищащий пестрый комок.

Кошка пытается вырваться от него.

– Должно быть, твоя, – говорит юноша и протягивает кошку Терри.

У нее в руках Пассионария успокаивается. Только теперь Терри может повнимательнее разглядеть парня. Худощав, но в нем угадывается сила. Узкое лицо и живые черные глаза. Судя по внешности, испанец или латиноамериканец, как и она сама. Но первое, что странным образом бросается ей в глаза: он совсем не похож на Рамона Перальту.

– Спасибо, – благодарит Терри. – Мне действительно очень дорога эта кошка.

– Я тоже люблю кошек, – отвечает юноша. – Они независимы и могут сами о себе позаботиться. У них есть чему поучиться.

Терри не очень хорошо понимает, что имеет в виду парень. Но он довольно симпатичный и, кроме того, только что спас ее кошку. И, по правде говоря, ей здесь немного одиноко: у студентов, которых она знает, куда больше денег и свободного времени, чем у нее.

– Меня зовут Терри Перальта, – представляется она.

– Рикардо Ариас, – не сводя с нее глаз, отвечает он и с улыбкой добавляет: – Друзья зовут меня Рики.