Текст книги "Глаза ребёнка"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)

Ричард Норт Паттерсон
Глаза ребенка

Фреду Хиллу и Сонни Мента

КОШМАР
15 октября

1

На лице Рикардо Ариаса отразились страх и недоумение.

– Если хочешь свести счеты с жизнью, – вкрадчивым голосом повторил незваный гость, – надо оставить записку.

Рики как завороженный смотрел на пистолет, который долгие годы провалялся в темном сыром углу, так что гость сомневался: сработает ли он. Но Ариас не мог знать об этом.

Он принялся шарить по столу в поисках ручки.

Его движения отличались медлительностью, словно он проделывал их под водой, а взгляд был прикован к пистолету. Казалось, в полутемной комнате для него не существовало других предметов: вытертых дивана и кресла, дешевого кофейного столика, выцветших плакатов, компьютера и автоответчика, с помощью которого Рики отсеивал нежелательных кредиторов. В мертвенном свете хромированного торшера лицо Ариаса выглядело особенно бледным. От напряжения у него из носа потекла кровь.

У Рикардо были тонкие черты лица, а черные глаза (то мягкие, то злые – в зависимости от обстоятельств) никогда не утрачивали выражения болезненной подозрительности, как у иного перспективного студента-выпускника, злоупотребляющего кофе и пренебрегающего сном.

– Я не пишу. – Он кивнул в сторону компьютера. – Каждый скажет, что я пользуюсь вот этим.

– Самоубийство – совсем другое дело. – В голосе визитера появилась усталость. – Почерк должен быть узнаваем.

Медленно, с исказившимся лицом Рики взял ручку дрожащими пальцами.

«Я ухожу из жизни, – диктовал незнакомец, – потому что увидел себя в истинном свете».

Не сразу, преодолев инстинктивный протест, Ариас начал писать. Выходило неуклюже, коряво, как у ребенка, который выводит прописи и отрывает руку, не дотянув до конца буквы. Одни получались толстые, другие – тонкие и были похожи на паучков.

«Я понял, – наставлял голос, – что я всего-навсего жалкий эгоист».

Рики остановился, в глазах его были обида и негодование.

– Пиши, – последовал приказ.

Рики вытер кровь под носом и уставился на бумагу. Рука его на мгновение замерла: слова «жалкий эгоист» дались особенно тяжело.

«Единственное, в чем я преуспел, – это вымогательство. Я алчно и без зазрения совести использовал жену и ребенка, потому что сам – ничтожество».

Рики зарделся от гнева и, убрав руку с листка, впился взглядом в уже написанные им слова.

Гость замешкался, потом его внимание привлекла стоящая на книжной полке фотография темно-русой девочки.

Продолжая держать Рики под прицелом, он достал карточку и поставил ее на стол так, чтобы взор серьезных карих глаз ребенка был обращен на жертву незнакомца.

Он понял, что это намного лучше, чем просто записка: последний всплеск дешевой сентиментальности, отличавший Рики Ариаса. Это будет ключ к тайне его самоубийства.

Рики посмотрел на фотографию и все понял.

– Вот видишь, – тихо произнес гость, – я тебя знаю.

Словно повинуясь инстинкту, Рики поднялся.

– Подожди, – он почти кричал. – Я не могу совершить самоубийство из другого конца комнаты.

Их взгляды встретились. Незнакомец не произносил ни слова.

– Ты можешь просто уйти, – слезно увещевал его Рикардо. – Я ничего никому не скажу. Забудем об этом, хорошо?

– Только ты, – тихо произнес гость, которому вдруг показалось, что инсценировать самоубийство не имеет смысла, – только ты мог подумать, что я способен забыть.

Рики уставился на пистолет. Его палач подошел ближе.

Теперь их разделяло чуть больше метра.

Лицо Ариаса вытянулось от страха, в то же время он лихорадочно пытался спастись. Подался вперед, видно, забыв, что там стоит кофейный столик, устремил взгляд в холл, за которым находилась спальная комната.

– Если ты сейчас застрелишь меня, это будет убийство, – судорожно сглатывая, выдавил он.

Незваный гость остановился. Рука с пистолетом поднялась выше.

В глазах Рики появилось новое выражение. Казалось, в этот момент он готов был признать – вопреки тайному инстинкту, – что между двумя людьми возможна настоящая любовь.

– Я отдам ее, – прошептал он.

В ответ гость лишь покачал головой.

Ариас решился.

Гость вздрогнул от неожиданности, когда Рики в панике бросился к двери. На пути оказался столик, и несчастный со всего маху налетел на него.

От внезапной боли Рики пронзительно вскрикнул.

Дальнейшее прокручивалось, как при замедленной съемке: Ариас, взмахнув руками, складывается пополам и летит, точно с трамплина, при этом голова у него трясется, словно у куклы из папье-маше. Виском ударяется об угол стола, так что слышен какой-то отвратительный треск. В следующую секунду мужчина рухнул на ковер, и все, казалось, кончилось. Он лежал неподвижно, вперив потухший взор в потолок, вокруг него разлилось пятно света.

Сжимая пистолет дрожащей рукой, гость опустился на колени.

Висок у Ариаса был рассечен. Из носа продолжала сочиться кровь. Незнакомец взглянул на часы на его руке: те показывали 10.36.

Нерешительно, даже бережно он дулом раздвинул ему губы.

Ствол легко проскользнул в горло, и Рикардо стал давиться. Слышно было его слабое дыхание и легкое шуршание кондиционера.

Визитер закрыл глаза и, затаив дыхание, спустил курок.

Лязгнул металл. Секунду спустя, заставив себя взглянуть на жертву, незваный гость понял, что древняя штуковина дала осечку.

Рики моргнул – к нему возвращалось сознание. Еще в полузабытьи он ощутил во рту металлический привкус, а через мгновение до него, казалось, дошло, что происходит. Убийца прочел это в его глазах и молил об одном – чтобы пистолет выстрелил.

Еще четыре пули.

Осененный чудовищной догадкой, Рики вытаращил глаза и попытался поднять голову. Губы, сомкнутые вокруг дула, дрогнули.

– Прошу…

2

Девочку сотрясала дрожь.

Она была вся в испарине. Хотелось бежать, но ноги не слушались. Девочка не могла даже плакать. Свернувшись калачиком, она лежала в кромешной тьме, тревожно прислушиваясь.

В дверь постучали, потом все сильнее и сильнее.

Наконец дверь распахнулась, и малышка… с беззвучным криком проснулась, избавленная от своего кошмарного наваждения.

Она не могла ничего понять. Но ей приснилось, что в комнату вот-вот ворвется свирепая собака со сверкающими клыками и черной жесткой шерстью и будет высматривать ее.

Приближалась какая-то тень.

Задрожав, девочка подавила вопль и с такой силой обхватила руками свои плечи, что пальцы впились в кожу. Но тут она услышала ласковый голос бабушки, обращавшейся к ней по-испански, и дрожь унялась.

– Это всего-навсего сон, – успокаивала бабушка Елену Ариас, привлекая ее к себе. – Тебе нечего бояться.

Елена, прижавшись к бабушке всем телом и уткнувшись лицом ей в шею, с облегчением зарыдала. Девочка сразу узнавала бабу Розу по запаху духов – от ее нежной кожи исходил аромат свежесрезанных цветов. Она бережно уложила на подушку голову девочки, и та, ощутив на лбу прикосновение бабушкиных пальцев, закрыла глаза.

Но и с закрытыми глазами Елена хорошо представляла себе бабу Розу, ее черные, воронова крыла, волосы, тонкие черты лица, по-прежнему привлекательного, почти как у Терезы (Елениной матери, которая раньше занимала эту комнату).

Теперь девочка могла разобрать звуки, доносившиеся с Долорес-стрит: испанскую речь прохожих, визг тормозов останавливающихся на красный сигнал светофора машин. Там, на улице, было страшно, а в парке Долорес, куда Елену не пускали, по ночам торговали наркотиками. Когда-то ее мать могла открывать окно настежь – сейчас же ставни забиты гвоздями. Но здесь, рядом, была бабушка, и никакой черной собаки девочка в этот момент не боялась.

– А где мама? – спросила она.

Накануне вечером бабушка достала старый глобус и провела пальцем линию от Сан-Франциско, наглядно показав Елене маршрут, по которому на следующий день должна была отправиться ее мать. Теперь она как по-писаному повторила то, о чем уже рассказывала внучке.

– Мама пока здесь, у себя дома. Завтра она полетит в одно такое место, которое называется Италия, а через десять дней вернется. Утром, когда ты встанешь, мы еще раз найдем Италию на карте.

Малышка на минуту задумалась.

– Но ведь папа с ней не поедет? Мама поедет с Крисом?

– Верно. – Голос бабушки Розы стал еще тише. – Мама поедет с Крисом.

Елена открыла глаза. В ночном сумраке бабушка казалась усталой и печальной.

Повернув голову к окну, девочка прислушалась к звукам, доносившимся из незнакомого мира.

– А я увижусь завтра с папой? – едва слышно спросила она. – Когда мама с Крисом уедут?

Бабушка посмотрела на нее, все еще не отнимая пальцев со лба.

– Нет, Елена. Не завтра.

Даже завтра представлялось девочке чем-то очень далеким. Она снова посмотрела на Розу.

– Прошу тебя, бабушка, останься спать со мной. Одной мне страшно.

Роза уже было покачала головой, но что-то во взгляде девочки заставило ее остановиться.

– Бабушка, помнишь, о чем я тебе говорила? Чего я боюсь?

Женщина не отрываясь смотрела в детские глаза.

– Да, – ласково произнесла она. – Конечно, помню.

Обе замолчали. Роза поднялась, сняла через голову платье и, оставшись в комбинации, легла в постель.

Елена, уютно устроившись в объятиях бабушки, уснула под ее мерное дыхание, от которого исходили любовь и покой.

БЕГСТВО
18–24 октября

1

Три дня спустя, ближе к вечеру, Тереза Перальта и Кристофер Паже были в Венеции. Шесть месяцев назад они стали любовниками, и в этот момент Тереза испытывала восторг и страх одновременно. Восторг, оттого что оказалась в Италии, и страх, потому что вскоре им предстояло расстаться.

В одних шортах Крис стоял на балконе, купаясь в лучах полуденного солнца. Они снимали апартаменты в отеле «Даниели», который размещался в палаццо[1]1
  Итальянский городской дворец-особняк XV–XVII вв. – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть]. Терри наблюдала за Крисом из гостиной, в руке она держала телефонную трубку.

На другом конце света, в комнате Рики, снова раздался звонок.

На протяжении последнего часа Терри звонила уже в третий раз. И прислушиваясь сейчас к гудкам, она живо представила себе маленькую квартирку Рикардо Ариаса. Немного подождав, медленно опустила трубку.

Тереза была стройной молодой женщиной с темными волосами и нежной оливковой кожей. Крис не уставал повторять, что ее точеное лицо, с идеальным по форме носом (казавшимся ей самой чересчур выдававшимся вперед), высокими скулами и маленьким подбородком, – прекрасно. Мимолетная улыбка Терезы полностью преображала ее, хотя выражение зеленовато-карих глаз, наблюдательных глаз профессионала, почти всегда оставалось серьезным. Ростом она была едва по плечо Крису.

Тереза только что приняла душ и, обернувшись полотенцем, молча разглядывала мужчину.

Тот не замечал ее, задумчиво созерцая панораму Большого канала. Сосредоточен, руки в карманах, голова чуть откинута назад – Терри не раз видела его таким.

Она неслышно подошла к Крису и проследила за его взглядом.

При иных обстоятельствах открывавшийся взору вид непременно очаровал бы ее. По широкой каменной мостовой фланировала досужая публика, к услугам которой были многочисленные продовольственные ларьки, сувенирные киоски и ресторанчики под открытым небом. Газовые фонари обрамляли набережную, к которой лепились гондолы и лодки с кормчими, мирно беседующими в ожидании клиентов. А дальше, за всем этим простирался Большой канал.

Венеция, с ее серым и грязно-розовым мрамором, с раскинувшимся над ней синим небом, словно вырастала из лазурных волн, плещущихся у стен города сверкающей рябью. А впереди оранжевой сферой, белоснежным мраморным куполом, величественным пантеоном вставал над водой остров Сан-Джорджо – вечный символ слияния Византии и Ренессанса. Мягкий бриз приносил прохладу и неуловимый запах моря. Машин не было и в помине (если не считать моторных лодок), и сквозь чугунную решетку балкона город представал перед взором Терри таким, каким он был пять столетий назад.

– Это вечность, – не оборачиваясь, произнес Крис. – Сам не знаю почему, но все вокруг как-то успокаивает. Такое ощущение, что мы в конце концов переживем Рики.

Какое-то мгновение Терри молчала.

– Как ты догадался, что я здесь?

– Потому что на тебе почти ничего нет. Шестое чувство.

По губам Терри пробежала улыбка. Наконец Крис повернулся к ней.

Он выглядел лет на десять моложе своего возраста: лицо практически без морщин, медного отлива волосы без единого намека на седину, поджарое мускулистое тело атлета – результат спартанской самодисциплины. Нос с горбинкой, чуть-чуть грубоватый, придавал ему мужественности. Однако сейчас Терри больше всего поразил взгляд его удивительно синих глаз, в котором она прочла, что небезразлична Крису.

– У него выключен автоответчик, – произнесла Терри.

Крис озадаченно нахмурился.

– Что, если их нет дома?

– Это невозможно. Сейчас в Калифорнии восемь утра. Рики забрал Елену у моей матери вчера вечером, на неделе девочка ходит в школу. – Она заговорила быстрее: – Меня нет всего два дня, а я уже не могу связаться с ней. Это очередной ход в психологической партии, которую Рики разыгрывает с дочерью: «Твоя мама не любит тебя так, как я». Рики слишком умен, чтобы не давать ей общаться со мной. Но если он не будет отвечать на мои звонки, Елена никогда не узнает, что я вообще звонила.

Крис внимательно посмотрел на нее.

– Понимаю, что это непросто, – наконец произнес он. – Но надо попытаться хотя бы на несколько дней забыть о нем. – Губы его тронула улыбка. – В конце концов, двое людей, которые любят друг друга и которым до сих пор не удавалось уединиться, тем более в таком красивом месте, просто обязаны что-то предпринять.

Его тон, как всегда, был серьезно-ироничным. Терри уже понимала, что таким образом он оберегал их обоих. Для Криса открыто выразить свои чувства означало показать свою уязвимость, а он не хотел, чтобы другие переживали за него. Несколько дней свободы – единственное, что он мог подарить ей.

– Не лучше ли отложить эти разговоры о Рики, о детях до Портофино? – тихо сказал Крис, поцеловав ее в лоб. – Там у нас будет достаточно времени, в том числе и для того, чтобы подумать о нашем будущем.

Терри без слов взяла его руки в свои.

Как и в то утро, два дня назад, когда Крис забрал ее, чтобы ехать в аэропорт, кисть его правой руки по-прежнему была опухшей и неестественного цвета.

– Терри? – в его голосе сквозила нерешительность.

Подняв глаза, Терри встретила его вопросительно-испытующий взгляд. Затем она чуть отступила, и полотенце упало на пол.

– Крис, я хочу тебя.

Он взглянул на нее уже по-другому.

Терри отвела Криса в комнату, и теперь, лежа в постели и ощущая его всем телом, смотрела в лицо любовнику. Его рука медленно скользила по ее спине: Терри задрожала.

Глаза ее закрылись. В последнее мгновение, перед тем как всем своим существом раствориться в Крисе, Терри вспомнила о том дне (это было полгода назад), когда их с дочерью жизнь навсегда изменилась.

Началось все довольно неожиданно. Завершались слушания по делу Карелли, и Терри повела пятилетнюю Елену на пляж. Вечерело. Они шли, взявшись за руки; прибрежные волны сверкали на солнце, и шум прибоя был ровным и успокаивающим. Тогда она еще не была любовницей Криса – всего лишь его коллегой, и мысли ее безраздельно занимала дочь.

Они нашли укромное место в скалах, защищенное от ветра. Терри задумчиво смотрела вдаль, туда, где были «Золотые ворота», Елена играла у нее в ногах, по-детски важно и сосредоточенно занимаясь с кукольными человечками и набором игрушечной мебели. Видимо, это была семья, догадалась Терри: отец, мать и маленькая девочка. Она пожалела, что не может проникнуть в мысли Елены.

Девочка разговаривала со своими человечками.

– Ты будешь сидеть здесь, – распоряжалась она. – А папа сядет здесь.

– С кем это ты говоришь? – спросила Терри.

– С тобой. Ты сядешь рядом с папой.

– А ты где?

– Вот здесь, – с торжествующим видом объявила Елена, усаживая девочку-куклу между ее пластмассовыми родителями.

«Ребенок командует миром взрослых», – с грустью подумала Терри. Она была уверена, что ей до сих пор удавалось оградить Елену от семейных проблем, бремя которых ощущала сама. Вечные скандалы из-за денег, из-за того, что Рики сидит без работы, из-за его фантастических проектов, в которые он вкладывал ее деньги. Раздражали ухищрения мужа, к которым он прибегал (никогда, разумеется, в этом не признаваясь), чтобы искусно изолировать их всех троих от окружающего мира и чтобы уничтожить ее собственное «я». Однако Елена, должно быть, интуитивно что-то чувствовала; она провела целый час, играя в семью. Терри редко видела ее такой самозабвенно увлеченной.

– Тебе нравится, во что ты играешь? – спросила она дочь.

– Угу. – Елена пристально посмотрела на свою воображаемую семью, затем перевела взгляд на Терри. – Почему ты такая злая с папой?

Казалось, она спрашивала и обвиняла одновременно. В ее голосе была зловещая безапелляционность, словно девочка изрекала не подлежащую сомнению истину.

На мгновение Терри словно лишилась дара речи.

«Не подавай виду, – твердила она себе. – Веди себя так, как будто тебя интересуют только факты». И уже вслух спросила:

– С чего ты взяла, что я «злая» с папой?

Елена ответила уклончиво, но вполне убежденно.

– Папа плакал, знаешь?

– Ты что, сама видела?

Елена покачала головой.

– Нет. Он не хочет, чтобы я видела, как он плачет. Папа плачет один, когда ты делаешь ему больно.

Терри вся внутренне сжалась. Стараясь сохранять внешнее спокойствие, она задала вопрос:

– Так откуда тебе это известно?

– Потому что он рассказывает мне, – с некоторой гордостью сообщила Елена. – Вечером, когда никого нет, он накрывает меня одеялом и мы разговариваем о нас.

Терри наконец определила эти нотки, которые уловила в голосе дочери: нотки мнимой детской мудрости, взлелеянной на напускной доверительности взрослого манипулятора. Больше она себя не сдерживала:

– Папе не следовало бы говорить тебе такие вещи.

– Нет, следовало. – Елена начинала злиться. – Папа говорит, что я уже большая и должна кое-что знать.

Терри поняла, что сглупила. Нельзя было допускать этого разговора. Но она также понимала, что не стоит, пока Елена не забыла, говорить на эту тему с Рики. Иначе девочка могла бы установить своеобразную причинно-следственную связь между событиями.

– Можно мне с тобой поиграть? – спросила Терри, переводя разговор.

– Давай. – Улыбнулась девочка, сменив гнев на милость.

С полчаса Терри старательно напоминала себе, что пришла сюда, чтобы заниматься со своей дочерью. Они играли и болтали обо всем и ни о чем, пока не стало прохладно.

По дороге домой Елена о чем-то говорила ей, но Терри, погруженная в собственные мысли, почти не слушала: на душе у нее было так же холодно, как за окнами машины.

Рики сидел на кухне. Завидев Елену, он изобразил ослепительную улыбку и наклонился к ней.

– Как моя деточка?

Он едва не мурлыкал. Возможно, все дело было в ее подавленном настроении, но это еще больше вывело Терезу из себя.

– Неужели нельзя убрать за собой игрушки? – раздраженно выговорила она Елене.

Девочка тотчас засеменила по коридору. Терри показалось, что дочь как-то неожиданно покладиста: уж не желание ли это – пусть подсознательное – угодить родителям, чтобы они были довольны и веселы.

– Как прошел день? – спросил Рики. – В суде все нормально?

– Превосходно, – холодно ответила Тереза. – А что у тебя? Или ты весь день проплакал?

Рики замешкался, затем попробовал примерить вопросительную полуулыбку, которую моментально стерло, как только он увидел взгляд жены.

– Самое забавное в том, – произнесла она, – что ты не умеешь плакать. Иначе, может, я чувствовала бы себя лучше. Но единственное, на что ты способен, – это вызывать жалость к самому себе и лишь для того, чтобы манипулировать мной. Разумеется, Елена этого пока не понимает.

В окно заглянул луч заходящего солнца. Смеркалось. Стоя рядом с Рики, Терри ощущала, как вокруг сгущается тьма.

– Оставь этот оскорбительный тон, – наконец произнес он. – Люди, знаешь ли, по-разному выражают свои эмоции.

– О чем ты говоришь с дочерью?

От женщины не ускользнуло, как напружинилось его упругое тело, а в черных настороженных глазах мелькнул радостный огонек.

– Я всего-навсего выполняю родительский долг, – спокойным тоном вымолвил он. – Я хочу, чтобы Лейни поняла разницу между подлинной любовью и безотчетной пылкой влюбленностью.

Было что-то зловещее в том, как Рики старался использовать пятилетнего ребенка для достижения собственных целей.

– Вон как! – воскликнула Терри. – И что же, по-твоему это такое, подлинная любовь? А то я не уверена, способна ли распознать ее.

– Так позволь мне объяснить. – Рики выдержал паузу и с нарочитой размеренностью продолжал: – Подлинная любовь – это когда человек берет на себя определенные обязательства по отношению к своей семье и выполняет их, невзирая ни на какие обстоятельства. Это прямая противоположность той безрассудной страсти, которая связывает тебя с Кристофером Паже, чувству поверхностному, лишенному внутреннего содержания…

– В таком случае у меня, видимо, недостаточно тонкая натура, и я не заслуживаю тебя. – Терри осеклась. То, что она чувствовала, было слишком важным, чтобы позволять себе быть саркастичной. – Неужели ты не понимаешь? Мне нравится работать с Крисом. Обстоятельства, говоришь? Он не имеет – и никогда не имел – к этому никакого отношения. И это не я хотела, чтобы ты стал величайшим в мире антрепренером. Это была твоя мечта. А я желала одного – чтобы мы жили подлинной жизнью.

Он покачал головой.

– Тебе не угодишь. С одной стороны, ты хочешь, чтобы я был хорошим отцом для Лейни, а с другой, недовольна именно тем, что я стал для нее хорошим отцом. У тебя никогда не выиграть.

– Ты всегда в выигрыше, Рики, – тихо возразила Терри. – Но на сей раз я не дам тебе выиграть. – В горле у нее пересохло. – Я не позволю, чтобы Елена посвятила свою жизнь тебе.

Рики уперся ладонями в разделочный столик.

– Лейни совсем не то что ты, и она смотрит на меня совсем другими глазами. У нее, как и у меня, богатое воображение. Тебе недоступен тот уровень, на котором мы с ней общаемся. – Голос мужа звучал все более весомо: – Ты должна подняться над своей ревностью и признать, что лучшего отца не найти.

Терри не могла вымолвить ни слова. Ей оставалось лишь принять горькую правду: Ариас свято верил в то, что он незаменим. Он всегда рассматривал Елену в контексте собственных желаний, и если ему требовалось использовать ее для оказания давления на Терезу, он не колеблясь шел на это, искренне считая, что действует в интересах дочери. Терри поняла, что эта правда, возможно, и есть самая страшная. Муж был не просто себе на уме, в глубине души он верил, что счастье Елены неразрывно связано с тем, насколько счастлив он сам.

– Я ухожу от тебя, – сказала Терри.

Рики как будто оцепенел. Погруженные в полумрак, они наблюдали друг за другом.

– Ты не сделаешь этого. – Он старался говорить как можно более ровным тоном. – По крайней мере, не посоветовавшись с консультантом-психологом. Я договорюсь о приеме. Давай дадим друг другу полгода сроку.

Терри не сразу осознала смысл сказанного, а в следующий момент с губ ее сорвались слова, в которых она уже не сомневалась:

– Тебе не поможет никакой консультант. Как, впрочем, и мне.

Рики казался уязвленным:

– Что между нами такого, чего мы не могли бы поправить?

В его голосе вдруг обнаружились жалобные нотки, и на какое-то мгновение Терри даже захотелось утешить мужа. Но было слишком поздно.

– Ты не воспринимаешь людей отдельно от себя самого, – тихо произнесла она. – И в первую очередь Елену. Я бессильна изменить это и не хочу бороться с тобой.

– Но ты можешь помочь мне, Тер. В этом и есть смысл брака.

Рики стоял понурившись. «Какой же он одинокий», – подумала Терри, но тут же вспомнила о дочери.

– Нет, – резко ответила она. – Только ты сам можешь помочь себе. Слишком поздно, а мне надо заботиться о Елене.

– Если бы ты заботилась о ней, то не стала бы разрушать крепкую семью. – В его голосе прибавилось уверенности.

Тереза ощутила тесноту в груди.

– Об этом-то я всегда и мечтала – о семье. Только вот есть разница между «крепкой» и «здоровой семьей». Мы для Елены оказались плохой семьей.

Уже совсем стемнело. Рикардо подошел ближе.

– Не тебе решать, что хорошо, а что плохо. Для этого существует суд, и там будут слушать меня.

Терри поняла, что муж давно готовился к этому разговору.

– И что же ты собираешься сказать «суду»? – выдавила она из себя.

– Что я был заботливым родителем, пока ты пропадала на работе с человеком, который вполне может оказаться твоим любовником. Скажу, что Елена нужна мне. – Он помолчал, самодовольно улыбаясь. – Еще скажу, что, для того чтобы обеспечить дочери надлежащие условия, мне требуется шестьдесят процентов от твоих доходов.

– Ты сошел с ума.

– Это закон, Тер. – Рики торжествовал. – Я все проверил. И даже если ты получишь опекунство, думаешь, легко найти мужчину, который захочет воспитывать чужого ребенка? Ты останешься одна. – Теперь тон его стал вкрадчивым. – Терри, ты не можешь не понимать, что я нужен тебе.

– Я не люблю тебя, – ответила женщина, стараясь, чтобы голос не выдал ее волнения. – Я считаю, что ты плохой отец. И уверена, наша «семья» не даст Елене ничего хорошего. Так что если мне суждено остаться одной, что ж… И если предстоит воевать с тобой за дочь, я буду воевать.

– Ты проиграешь, – произнес он и добавил тише: – Но ты можешь не расстраиваться, Тер. Раз в две недели я позволю тебе видеться с моей дочерью.

Теперь все предстало в подлинном свете: она боялась Рики, и этот страх связывал их прочнее любви. Он не мог позволить Терри оставить его, а следовательно, не даст и Елене уйти вместе с ней. Какой-то чужой человек станет решать, может ли она воспитывать дочь, и от этого решения будет зависеть дальнейшая судьба ее дочери. Рики, конечно, начнет гладко и убедительно врать. А вот сможет ли она объяснить судье, каково истинное положение вещей? От одной этой мысли можно было прийти в уныние.

– Я забираю Елену к моей матери. – Терри старалась говорить размеренно и спокойно. – Следует решить, как сказать девочке об этом.

– Мы ничего не будем ей говорить, – отрезал Рики, приближаясь к Терезе.

– Но мы должны это сделать, причем вместе.

Теперь он буквально нависал над ней. Его лица почти не было видно в темноте.

– Мы ничего не будем ей говорить, – повторил Ариас, – и ты никуда отсюда не уйдешь.

Никогда еще Терри не видела мужа в таком гневе. Она хотела пройти мимо него, но он встал у нее на пути.

– Прошу тебя, не усложняй. – Голос ее задрожал.

– Тер, ты просто не понимаешь. Я не позволю тебе сделать это.

С бешено колотящимся сердцем она попробовала оттолкнуть его.

– Ты сучка, – вырвалось у Рики.

Терри отпрянула, увидев занесенную над ней руку.

– Не смей!

– Ну что, Тер, ты по-прежнему хочешь уйти? – Возрази она сейчас, и он бы ударил ее. – Или ты все-таки готова говорить?

Рука поднялась выше. Тереза испуганно оглянулась, нащупала выключатель и зажгла свет.

Рикардо стоял в каком-нибудь полуметре от нее с занесенной для удара рукой и моргал, ослепленный неожиданно ярким светом.

– Ну же, Рики, давай, ударь меня, – тяжело дыша, вымолвила Терри. – На суде это тебе зачтется.

Краска разлилась по его лицу, но руку он не опускал.

Она посмотрела ему в глаза.

– Я всегда говорила себе, что ты, по крайней мере, не распускаешь рук – не то что мой отец, который избивал мать. – Женщина перевела дыхание. – Теперь я знаю, почему. Я была приучена к покорности, задолго до того как познакомиться с тобой.

Рики молчал, вперив в нее пристальный взгляд, лицо его горело. Слушая себя словно со стороны, Терри не понимала, откуда берутся эти слова.

– Но с этим покончено. Ударишь ты меня или нет, я все равно уйду. Но если ты и впрямь ударишь меня, я позабочусь о том, чтобы ты уже никого никогда не смог ударить.

Он смотрел на нее не отрываясь, как вдруг на смену гневу пришло выражение замешательства, незащищенности. Рука Рикардо безвольно повисла.

«Только не показывай страха», – твердила себе Терри. Он знала, что это еще не конец. Когда дело касалось Рики, он не успокаивался, пока не брал верх. Сейчас важно было забрать Елену.

Терри держалась подчеркнуто прямо.

– Я подумаю сама, что сказать Елене, – произнесла она и, не оглядываясь, вышла, чтобы забрать дочь.