Текст книги "Глаза ребёнка"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)

ГЛАЗА РЕБЕНКА
15–17 февраля

1

На следующее утро пришло время присяжным удалиться на совещание.

Для Паже потянулись томительные часы ожидания. Лернер произнес напутственное слово; присяжные выслушали его с мрачной торжественностью и, не произнося ни звука, вышли из зала, чтобы выбрать старосту. Публика заметно расслабилась; в зале была такая атмосфера, словно царившее до сих пор напряжение начало медленно вытекать из него; голоса казались приглушенными – людей будто придавила свалившаяся на них неопределенность. Паже было мучительно сознавать, что он никак не мог повлиять на происходящее сейчас где-то за стенами зала суда действо.

Вымученно улыбнувшись, он попрощался с Карло и Терри. Они вышли, избегая прессу и не сказав друг другу ни слова. Внезапно оказалось, что Паже с Кэролайн решительно некуда пойти, и она была почти благодарна, когда он предложил ей пообедать; что бы они ни чувствовали по отношению друг к другу, этот процесс в каком-то смысле объединил их – да и адвокат была просто не готова заняться другими делами.

Старательно избегая попадаться на глаза прессе, они приехали к «Сэму» – ресторан, известный блюдами, приготовленными из морских продуктов, – и уединились в отдельном кабинете. Кэролайн позвонила секретарю Лернера, после чего села за столик и, впервые за этот день позволив себе улыбнуться, задернула штору.

– Наконец-то можно и выпить, – произнесла она и заказала двойное виски со льдом.

Паже попросил принести ему «мартини». Они смахивали на двух заговорщиков, которые не столько нуждались в компании друг друга, сколько хотели избежать посторонних глаз. Мастерс выглядела уставшей.

Паже поднял бокал.

– Ты была великолепна, – сказал он. – И сегодня и вообще.

Кэролайн сделала изрядный глоток виски, потом промолвила, безучастно уставившись в свой стакан:

– Мне кажется, я потеряла Дуарте. Надеюсь, он не потащит за собой остальных.

В этом сухом замечании, которым юрист может обменяться с юристом, как в капле воды, отразилась тревога Кэролайн. Ее не могло остановить даже то обстоятельство, что Паже – ее клиент. Выступление Анны Велес дорого обошлось им обоим.

– Ты считаешь, что это я все испортил? – пробормотал Паже.

Она подняла на него взгляд.

– Я всего лишь твой адвокат, Крис. – Женщина пожала плечами. – И дело ведь не во мне. Вероятно, ты ничего не мог поделать – этого я никогда не узнаю. Просто мы уже слишком далеко зашли, слишком долго я старалась заронить в них сомнение – а был ли ты вообще там в тот вечер? – когда появилась эта мадам из приемного пункта, и все пошло прахом. Теперь я понимаю, почему ты настаивал на скорейшем слушании дела. Надеялся, что ее не найдут.

Паже молчал. Кэролайн решительно осушила бокал.

– Думаю, мне можно повторить, – заявила она. – Вряд ли они сегодня договорятся. А может, Дуарте еще и не будет старостой.

Паже допил свой «мартини», где-то в глубине души он чувствовал потребность объяснить ей все, но что-то заставило его сдержаться.

– Если присяжные не придут к единому мнению, – наконец произнес он, – Брукс назначит дополнительное расследование.

Кэролайн молча нажала на кнопку в стене; в кабинете появился видавший виды официант в очках, и она еще раз заказала выпить. Тот без слов понял, что спрашивать о закуске пока не стоит.

– Может, и нет, – сказала Кэролайн, когда официант ушел.

Паже улыбнулся; за смертельной усталостью они не заметили, что стали похожи на двух закадычных приятелей, которые могут подолгу молчать, чтобы потом снова подхватить нить разговора, как будто он и не прерывался. В остальном Паже было не до смеха.

– Они обязательно добьются повторного слушания, – ответил он. – Виктор проанализирует собственные ошибки и решит, что в следующий раз победа будет на его стороне.

Некоторое время Кэролайн рассеянно вертела в руках невзрачного вида черные часики, которые надевала исключительно на процессы.

– У Маккинли и так хватает неприятностей, – проговорила она. – Если мы всерьез займемся им и выставим в качестве свидетеля, я могу сделать так, что он будет выглядеть человеком, который утаивает правду, чтобы кого-то выгородить. Даже если это его и не напугает – а я сомневаюсь в его смелости, – Коулт может охладить его пыл.

Паже задумался.

– Думаю, такой вариант возможен, – сказал он. – Но ведь на него будет давить пресса.

– У нашего приятеля Слокама тоже есть проблемы, – с улыбкой промолвила Кэролайн. – По крайней мере, какая-то часть прессы не станет особенно тревожить праха Рикардо.

Женщина посмотрела на него с плохо скрываемым недоверием. «Уж не думает ли она, – промелькнуло в сознании Паже, – что сидит за одним столом с убийцей?»

– Хочешь чего-нибудь поесть? – спросил он.

К пяти часам присяжные так и не появились в зале.

Паже забрал Карло с тренировки; он, насколько это было в его силах, старался, чтобы их жизнь – хотя бы внешне – текла как обычно. Но у дома уже поджидали газетчики и тележурналисты.

– Ненавижу, – буркнул Карло.

– В этом ты не одинок, – поддержал его Паже.

Они проехали прямо в гараж и оттуда поднялись в дом. Двери гаража закрылись под носом у двух операторов с камерами. «Вот, – горько подумал Паже, – не удалось заснять убийцу и растлителя несовершеннолетних».

Крис включил свет на кухне; после темной улицы свет показался неестественно ярким, напомнив о тех зимних вечерах, когда он готовил ужин, а Карло всегда был рядом: делал уроки или хрустел картофельными чипсами, разговаривал с отцом или смотрел что-нибудь по маленькому кухонному телевизору. Паже вспомнил, что завтра в это же время центральной темой новостей может стать вердикт суда. Он ощутил тесноту в груди; возможно, это был последний вечер, когда для них с сыном оставалась пусть слабая надежда на то, что их жизнь когда-нибудь вернется в нормальное русло. Утром Паже, как обычно, купил Карло картофельных чипсов.

– Почему бы мне не приготовить «пикката»? – сказал Паже.

– Давай, – ответил Карло; хотя он был явно не голоден, но не смог устоять перед любимым лакомством.

Паже занялся привычным ритуалом: разморозил курицу, добавил каперсов, нарезал лук. В этот вечер он не стал спрашивать Карло про домашнее задание.

Карло стоял, облокотившись на кухонную стойку.

– Так как ты думаешь – что они решат? – спросил он после минутного молчания.

«Что ответить ему? – размышлял он. – То, что сам был не в состоянии сказать ничего определенного или что, по мнению его адвоката, самое большее, на что она могла рассчитывать, это если присяжные не придут к единому решению?» Но потом, заглянув сыну в глаза, вдруг понял, что должен сказать Карло.

– Не знаю, – ответил он. – Но я знаю одно – ты по-настоящему помог мне.

Карло с надеждой посмотрел на него.

– Ты правда так считаешь?

Паже подумал о том, насколько Карло еще молод; самое жестокое сказать ему, что лгать было вовсе ни к чему и ложь, к тому же не слишком умелая, только помогла Виктору Салинасу.

– Да, – ответил Паже. – Одним из наиболее запоминающихся мест выступления Кэролайн было то, где она убеждала присяжных поверить тебе. Думаю, они этого не забудут.

Карло стоял, разглядывая кухонный стол; Паже почему-то вспомнил, как Кэролайн, обдумывая ответ, смотрела в стакан с виски.

– Я как-то сомневался, – произнес мальчик.

– А я нет. – Это было единственное, что Паже мог предложить сыну в утешение. Теперь, после выступления Велес, говорить ему, что он лгал, защищая невиновного, не имело смысла. – Твое выступление и то, что вы с Терри пришли сегодня, – это все, что вы могли для меня сделать.

Паже заметил, что Карло неловко об этом вспоминать; видимо, сын считал, что у Терезы были точно такие же основания сомневаться в его невиновности, как у него самого.

– Она сегодня придет? – спросил Карло.

– Попозже.

Карло молча кивнул. Паже понял, что сын намерен уединиться в своей комнате. В следующее мгновение Карло отвернулся и растерянно уставился в пустой экран телевизора.

Крис открыл шкафчик и достал пакетик картофельных чипсов, купленных утром.

– Вот, – сказал он. – Возьми-ка.

Прежде во время их близости Паже не мог думать ни о чем другом. Но сейчас рядом с Терри он вдруг представил, что никакого убийства не было, что двое их детей мирно спят у него в доме и что у них с Терезой будет общий ребенок.

На мгновение Крис поверил своей фантазии, и от этого их близость показалась особенно сладостной: движения приобрели необыкновенную плавность; с удивительной остротой он ощущал прикосновения ее груди, пряный запах волос и ритмичное, в такт ему, покачивание бедер. Когда он уже был в ней, то неожиданно представил, как она улыбается их детям. Потом, когда Терри лежала рядом, молчаливая и печальная, к Паже наконец вернулось чувство реальности.

Он ласково поцеловал ее.

Женщина была безыскусно нежна с ним, точно давая понять, что по крайней мере в эту ночь ничто другое не имело значения. Но ее нежность больше не была импульсивной; это был скорее акт жертвенности, чем безотчетный порыв души. Паже не мог произнести этого вслух; ему оставалось лишь принимать то, что она предлагала ему, – так же, как безропотно воспринял он ложь Терри, за которую не мог даже поблагодарить.

Они лежали, не произнося ни слова. Комнату заливал лунный свет; окно было приоткрыто, и свежий зимний воздух напоминал Паже о студенческих годах в Новой Англии, и, вслушиваясь в приглушенный шум проезжающих мимо машин, он различал гудение ветра и рокот прибоя. Когда он коснулся ладонью лица Терри, она не шелохнулась, погруженная в собственные мысли.

Ему вдруг безумно захотелось рассказать ей все, что он знал.

– Интересно, похоже ли это на страх перед смертью? – вместо этого произнес Крис.

Терри подняла на него удивленный взгляд.

– Что ты имеешь в виду?

– Состояние, когда, с одной стороны, хочется навечно запечатлеть в памяти каждую секунду настоящего, а с другой – вспомнить драгоценные мгновения прошлого, которые когда-то воспринимал как само собой разумеющееся.

Она погладила его по волосам.

– Этим ты сейчас и занят, Крис?

– Да – а еще жалею о том, чего у меня так никогда и не было. – Он поцеловал ее в лоб и с иронией добавил: – Возможно, если бы мне пришлось пережить по-настоящему глубокое потрясение – скажем, если бы я был при смерти, – тогда смог бы возвыситься над примитивным эгоизмом.

Терри ничего не ответила.

Помолчав, она промолвила:

– Кэролайн была великолепна. Может быть, когда-нибудь и я научусь этому.

Паже решил хотя бы выяснить ее мнение как профессионала, коль скоро они не могли поговорить по душам.

– Что скажешь о заключительных прениях? – спросил он.

Терри задумалась, словно представ перед дилеммой – подобрать слова, которым бы он поверил, и в то же время обойти молчанием то, о чем они говорить не могли.

– По-моему, они оба действовали так, как и должны были действовать. – Тереза помолчала; ей не нужно было объяснять Паже смысл этих слов. – Кэролайн была совсем другая, куда более эмоциональная, чем обычно. Наиболее сильными моментами ее речи были те, когда она дискредитировала Брукса и внушила присяжным, что Рики не заслужил ничего, кроме презрения. Если присяжные не испытывают к жертве ничего, кроме отвращения, в них легче заронить сомнение в том, что обвиняемый виновен.

Слова Терри, произнесенные холодно-бесстрастным тоном, заставили Паже вздрогнуть. Они лежали рядом в постели и говорили о ее муже, человеке, в убийстве которого его обвиняли. Крис молча протянул к ней руку.

На ветру скрипнуло окно. Спустя некоторое время женщина чуть слышно произнесла:

– Если хочешь, я могу остаться.

Ему и страстно хотелось удержать ее, и в то же время в душе он боялся ее присутствия.

– А как же Елена? – спросил он.

Он почувствовал на себе ее устремленный из темноты взгляд.

– С ней будет моя мать. Она сказала, что останется на ночь.

– Тогда побудь со мной. Мне очень хочется этого.

Она плотнее прижалась к нему – скорее подавая надежду, чем уступая спонтанному желанию. В это мгновение Паже словно заново пережил все, что было между ними.

– Конечно, я желал бы большего, – тихо промолвил он. – Но мне не хочется травмировать Елену.

Терри замерла, словно погруженная в себя.

– Я понимаю, – сказала она.

Больше они не произнесли ни слова.

Потом женщина незаметно уснула. А он так и не уснул. Когда же Крис посмотрел на часы, надеясь, что наступает утро, они показывали только три часа.

Оставалось еще шесть часов.

Около одиннадцати ему позвонила Кэролайн.

– Давай встретимся внизу, – предложила она. – Мне только что звонил помощник Лернера. Ему передали, что присяжные хотят его видеть.

– Они повисли, – вырвалось у Паже, внутри у него все оборвалось.

– Может быть, просто хотят еще проконсультироваться, – сказала Мастерс. – Однако надо спешить.

Когда Крис приехал, в зале суда уже толпились репортеры. Салинас тоже был там. Вскоре появились присяжные – строгие и молчаливые; Мариан Селлер и Джозеф Дуарте, прежде не упускавшие случая перекинуться парой слов, теперь избегали смотреть друг на друга. Луиза Марин что-то шепнула Селлер.

– Всем встать, – объявил секретарь при появлении Лернера.

Судья перевел взгляд с Салинаса на Кэролайн, потом обратился к жюри:

– Мне стало известно, что вы не смогли принять решения. – Он нашел глазами Джозефа Дуарте и спросил: – Это так, мистер староста?

Дуарте поднялся:

– Да, Ваша честь, голоса разделились поровну.

– Отлично, – услышал Паже шепот Кэролайн.

Он взглянул на Салинаса и увидел, что тот явно раздосадован. От напряжения у Криса вспотели ладони.

– У меня есть к вам ряд вопросов, – обратился Лернер к Дуарте. – Я хочу, чтобы вы внимательно выслушали их и ответили без каких бы то ни было пояснений. Вам ясно?

Казалось, после настоятельного увещевания судьи атмосфера в зале еще более накалилась. Дуарте молча кивнул. Весь его вид говорил, что за прошедшие сутки его уверенности поубавилось.

– Перегрызлись, – пробормотала Кэролайн.

– Мистер староста, сколько раз вы голосовали? – спросил Лернер.

Дуарте расправил плечи:

– Три.

– Как распределились голоса после первого голосования, не уточняя сколько «за», сколько «против»?

Дуарте на мгновение задумался:

– Семь против пяти, Ваша честь.

– А когда состоялось последнее голосование?

– Около половины десятого утра.

Лернер нахмурился:

– Может ли суд помочь вам, если еще раз изложит показания свидетелей или даст разъяснения некоторых положений законодательства.

Дуарте медленно покачал головой.

– Проблема не в этом, Ваша честь.

Лернер сцепил пальцы рук.

– Мистер староста, вы считаете, что не в состоянии вынести вердикт?

– Скажи «да», – затаив дыхание прошептала Кэролайн, – пожалуйста.

– Да, – ответил Дуарте.

Судья переводил взгляд с одного присяжного на другого, словно ища подтверждения.

– Я намерен опросить каждого из вас, – наконец произнес он.

Лернер методично задал один и тот же вопрос всем присяжным. Первые пятеро подтвердили, что они не в состоянии прийти к единому мнению; шестая, Мариан Селлер, замешкалась, прежде чем согласиться с ними.

Судья обратился к Луизе Марин:

– Считаете ли вы, что данный состав присяжных не в состоянии вынести вердикт?

Марин колебалась. Паже догадался, что впервые в жизни после смерти ее отца-полицейского она оказалась в центре внимания, и даже будучи в таком взвинченном состоянии, мог поставить себя на ее место.

– Нет, – дрожащим голосом вымолвила она, – всего два дня. Нам нужно еще время.

«Боже, неужели она изменит свое решение», – подумал Крис.

– Дай им еще время, – шепнула Кэролайн.

– Считаете ли вы, – спросил Лернер, – что в ходе дальнейших прений сможете принять решение?

Марин упрямо кивнула.

– Нам нужно еще время.

Дуарте недоумевающе уставился на Мариан. Селлер нахмурилась.

– Дуарте проголосует против, – тихо произнес Паже.

– По-моему, тоже. Интересно, что скажет Марин, – ответила Кэролайн.

– Уважаемые присяжные, – проговорил Лернер, – этот процесс длится уже больше двух недель. При всей сложности задачи, которая перед вами стоит, ваши прения продолжались менее двух дней…

– Нет, – пробормотала Кэролайн.

Виктор Салинас встрепенулся, словно окрыленной надеждой.

Паже понимал, что Лернер не мог принуждать присяжных. Однако Луиза Марин дала ему повод.

– В данных обстоятельствах, – продолжал Лернер, – вам, возможно, не хватило времени, чтобы обстоятельно проанализировать все показания. Предлагаю вам еще раз удалиться на совещание, чтобы в обстановке взаимного уважения выяснить – в состоянии ли вы вынести вердикт.

Дуарте задумчиво кивнул. Марин, скрестив руки на груди, задумчиво смотрела перед собой. У Паже слипались глаза.

К концу второго дня присяжные не вернулись.

2

В начале двенадцатого Кэролайн позвонила Паже в офис.

– Они пришли, – сказала она.

У Паже перехватило дыхание.

– Сейчас буду.

Он положил трубку и рассеянно огляделся. И вдруг понял, что не хочет уходить, пока он оставался здесь, у него была надежда. Крис машинально надел пальто, с трудом справившись с пуговицами.

По настоянию Паже, Карло оставался в школе. Кристофер обещал позвонить директору сразу после вынесения приговора – так, чтобы сыну стало известно о нем не от одноклассников или репортеров. И во что бы то ни стало намеревался сдержать обещание.

Ему потребовалось усилие воли, чтобы открыть дверь в кабинет Терри.

Там никого не было.

В приемной сидела секретарь Терезы Мей – приятная китаянка; на столе стояли фотографии ее детей.

– Я думал, что Терри здесь.

Мей взглянула на календарь.

– Миссис Перальта будет через час. Она на приеме у врача.

Паже почувствовал пустоту.

– У доктора Харрис?

Мей кивнула. Хотела что-то добавить, потом, посмотрев на Паже пристальным понимающим взглядом, спросила:

– Передать ей, чтобы она пришла?

– Нет, меня здесь не будет.

Едва увидев Харрис, Терри поняла, что у той плохие новости.

– В чем дело? – спросила она. – По телефону мне показалось, что что-то случилось.

– Прошу вас, садитесь.

Тереза, сама не своя, заняла место напротив Денис.

– Я не хотела говорить об этом, – без предисловия начала Харрис. – Из-за суда. Мне жаль, но больше откладывать нельзя.

У Терри перехватило дыхание.

– Я вас слушаю, – с трудом выдавила она.

Психотерапевт подалась вперед и размеренно произнесла:

– Теперь я могу сказать наверняка, что Елена стала жертвой растлителя. В этом, очевидно, и коренится существо ее проблемы.

Терри почувствовала жгучую боль; на глаза навернулись слезы.

– Как вы узнали об этом?

– Отчасти благодаря игротерапии. Теперь мне понятна канва игры в брошенную девочку. На прошлой неделе я спросила у Елены, чего так боится кукла. Елена задрала кукле платье и стала поглаживать ей живот. Потом отвернулась от меня и начала гладить у нее между ног. – Харрис помолчала. – Она сказала, что это пугает куклу и вместе с тем иногда бывает приятно. Все это очень похоже на правду. Как будто Елена сама испытала это.

У Терезы комок застрял в горле. Она видела перед собой обращенное к стене лицо дочери, отказывающейся ответить, прикасался ли к ней Карло.

– Гладить – так назвала это Елена, – продолжала Харрис. – Иначе говоря, налицо случай растления. Зачастую все происходит именно так – растлитель поначалу якобы играет с жертвой, а потом незаметно пересекает границу. Примерно так, как Елена обращалась со своей куклой.

– Что-нибудь еще? – спросила Терри, к которой снова вернулся дар речи.

– Да, – уже решительнее проговорила Денис; казалось, она почувствовала, что с души ее свалился камень. – Все ее состояние – замкнутость, ложная зрелость, отсутствие интереса к сверстникам – симптоматично. Так же как и тот случай возле школы, о котором учительница рассказала вам и Рики. Поразительно другое: в играх Елены кукла всегда находится в состоянии опасности, она беспомощна – она словно олицетворяет утраченную веру, Елена как будто мучается оттого, что кто-то нарушил некое табу. К тому же я убеждена, что она испытывает чувство вины, поскольку, принимая участие в чем-то непозволительном и даже чудовищном, все же получала от этого удовольствие. Подобно тому, как получают удовольствие дети, впервые рассматривая себя.

Терри почувствовала приступ тошноты.

– Она призналась вам, как это произошло?

– Харрис покачала головой.

– Елена ничего не рассказывала мне. Но я совершенно уверена, что ее пытались растлить. И что, возможно, поэтому она чувствует себя виновной в смерти Рики: она считает себя плохой дочерью.

Если дети чувствуют это, то принимают на себя ответственность за все, чтобы ни случилось вокруг.

Тереза вдруг вспомнила слова Криса о том, что в глазах ребенка все происходящее вокруг касается его самого. Но теперь было поздно – и не к чему вспоминать, какой дурой оказалась она сама.

– Чем я могу помочь ей? – спросила женщина.

– Наберитесь терпения, – посоветовала Харрис. – Кто бы это ни был, я уверена, он предупредил Елену: если та кому-нибудь расскажет, случится нечто ужасное. Переживание собственного стыда мучительно для ребенка, так же мучительно, как сохранять что-то в тайне. В этом я вижу причину того, почему кукла отказывалась говорить с крокодилом.

– Она когда-нибудь расскажет вам? Или мне? Расскажет хотя бы, кто это был?

– Не знаю, – задумчиво произнесла Денис. – После того как она проделала это с куклой, я спросила, случалось ли с ней то же самое. Девочка отвернулась и больше не произнесла ни звука. Точно так же, как в тот раз, когда вы спросили у нее, дотрагивался ли до нее Карло.

Терри охватили отчаяние и гнев одновременно.

– Черт побери, она моя дочь. Неужели я ничего не могу сделать?

– Проводите с ней как можно больше времени. Прогресс уже в том, что посредством игры она обнаружила нам скрытую причину своей душевной травмы. Пройдет еще неделя – а может быть, и год, – прежде чем Елена будет в состоянии все рассказать вам или мне. – Взгляд Харрис выражал глубокое сопереживание. – Я понимаю, в последнее время вы только и делали, что ждали. Но больше мне нечего вам посоветовать.

Тереза молча встала. На мгновение перед ее мысленным взором предстала картина: Карло, держа за руку Елену, направляется с ней в парк. Единственное, чего она хотела сейчас, – увидеть дочь.

Она машинально попрощалась с Харрис и вышла.

– Всем встать! – объявил секретарь, и судья Лернер в последний раз занял свое место.

Он был мрачен. В зале в напряженном ожидании застыла журналистская братия; Виктор Салинас стоял, скрестив перед собой руки, и, казалось, лишь усилием воли заставлял себя ничем не выдать нетерпения. Кэролайн сидела рядом с Паже, затаив дыхание. Сам Крис чувствовал внутри странную пустоту; притихшие присяжные смотрели только на судью и, похоже, не замечали ничего вокруг.

«Они признали меня виновным», – пронеслось в сознании Паже.

Джозеф Дуарте молча поднялся; он был бледен и, казалось, стал меньше ростом.

– Я так понимаю, – обратился к нему Лернер, – вы приняли вердикт.

– Да, Ваша честь.

Лернер повернулся к Бейлифу, обязанности которого выполнял помощник шерифа в форме, широкоплечий мужчина с роскошными усами.

– Прошу вас собрать у присяжных бюллетени голосования.

Дуарте протянул тому четыре листка бумаги, подписанные им как старостой бюллетени. По одному на каждый пункт обвинения – предумышленное убийство без смягчающих вину обстоятельств, такое же убийство, но со смягчающими вину обстоятельствами, простое убийство по внезапно возникшему умыслу и, наконец, непредумышленное убийство. Бейлиф чинно проследовал через зал и протянул бюллетени судье Лернеру. Мертвую тишину зала нарушал лишь звук его шагов по деревянному полу.

Лернер один за другим просмотрел все четыре бумаги. Читая первый, он удивленно вскинул брови и уже не опускал их. Затем отдал бюллетени секретарю, невзрачному круглолицему ирландцу, на которого до сих пор Паже не обращал ни малейшего внимания. Теперь в руках у него была судьба Криса.

Лернер вновь обратился к присяжным:

– Уважаемые члены суда присяжных. Сейчас секретарь огласит вердикт по каждому из четырех пунктов обвинения. После этого я опрошу каждого из вас на предмет – признаете ли вы, что это ваше подлинное, принятое в трезвом уме и здравой памяти, решение.

Дуарте понимающе кивнул. Паже увидел, как Луиза Марин за плечом у старосты вскинула голову. Мариан Селлер дотронулась до ее ладони.

Паже отвернулся. Перед его глазами промелькнули лица свидетелей – Терри и Карло, Чарлз Монк и Джек Слокам, Элизабет Шелтон и Джорджина Келлер, Анна Велес.

Секретарь начал оглашать приговор:

– Суд первой инстанции города и округа Сан-Франциско рассмотрел дело номер девяносто три-дробь пятьдесят семь ноль один «Народ Калифорнии против Кристофера Кеньона Паже», и по первому пункту обвинения: предумышленное убийство первой степени без смягчающих вину обстоятельств, – мы, суд присяжных, признали ответчика, Кристофера Паже…

Кэролайн невольно закрыла глаза. Пауза показалась ей вечностью.

– …невиновным.

В зале раздались недоуменные возгласы. Паже, точно оцепенев, приготовился выслушать приговор по второму пункту обвинения. Голос секретаря доносился точно откуда-то издалека:

– По второму пункту обвинения: предумышленное убийство второй степени со смягчающими вину обстоятельствами, – мы, суд присяжных, признали ответчика, Кристофера Паже, невиновным.

Кэролайн откинула голову назад, а на губах ее впервые в этот день мелькнула улыбка.

– По третьему пункту обвинения: простое убийство по внезапно возникшему умыслу… невиновным.

По четвертому пункту обвинения: простое непредумышленное убийство… невиновным.

Зал взорвался.

Кэролайн с торжествующим видом повернулась к Паже. Он схватил ее за плечи и растерянно пробормотал:

– Ты прелесть.

– Это точно, – с безмятежной улыбкой согласилась женщина.

Лернер ударил молотком, призывая зал к тишине.

– Члены суда присяжных. Я намерен опросить вас индивидуально.

Зал замер.

В следующие несколько мгновений Паже оставалось только гадать по интонации и выражению лиц присяжных о том, какая драма развернулась за закрытыми дверями: флегматичное «да» Дуарте, холодный кивок Селлер. Лишь когда встала с места Луиза Марин и с мягкой улыбкой и вместе с тем твердым голосом произнесла свое «да», Паже начал понимать, что произошло.

– Это она перетащила Дуарте на свою сторону, – пробормотал он.

– Похоже на то, – согласилась Кэролайн. – Поневоле поверишь в чудеса.

Виктор Салинас сидел, угрюмо уставившись в пол. Когда он в очередной раз поднял глаза на Лернера, то показался поникшим и изможденным. Крис представил, как сообщит эту новость Терри и Карло.

Лернер повернулся к секретарю.

– Прошу вас зарегистрировать решение суда.

Секретарь взял тяжелую металлическую печать и с глухим стуком приложил к первому бюллетеню. Под завороженными взглядами собравшихся он еще трижды повторил процедуру. Глухой раскатистый звук от этих ударов завис в зале, возвещая конец процесса по делу Кристофера Паже.

– Ответчик свободен, – торжественно объявил судья Лернер. И с улыбкой обратился к Паже: – Вы можете идти, мистер Паже.

Лернер в последний раз окинул взглядом скамью присяжных:

– Леди и джентльмены от имени суда я хочу выразить признательность вам за вашу помощь в этом непростом деле.

В следующее мгновение он встал и, бросив прощальный взгляд в зал, удалился.

– Боже мой, Боже мой, – вырвалось у Паже.

Кэролайн незаметно пожала ему руку.

– Спокойно, парень, – шепнула она. – У тебя еще есть дела. Например, решить, какой фильм посмотреть в эти выходные.

Повернувшись к скамье присяжных, Паже увидел, как те в сопровождении четырех помощников шерифа – чтобы их не затерла пресса – выходят из зала. Джозеф Дуарте едва заметно кивнул Кэролайн; Луиза Марин мельком взглянула на Паже и тут же отвернулась и с улыбкой обратилась к Мариан Селлер.

В следующую секунду их уже не было.

Под шум публики к ним приближался Виктор Салинас.

– Примите мои поздравления, – произнес он, обращаясь к Кэролайн, и протянул ей руку.

Они обменялись молчаливым рукопожатием. Вдруг, к удивлению Паже, Салинас повернулся к нему и протянул руку ему. Паже на мгновение смешался, затем пожал ее.

– Ваша взяла, – сказал Виктор, вновь обращаясь к Кэролайн. – Мне есть чему у вас поучиться.

Кэролайн равнодушно пожала плечами.

– Виктор, вам здорово подгадил Маккинли. С этим ничего не поделаешь.

Салинас усмехнулся:

– Во всяком случае сейчас.

Он оглянулся на поджидавших его репортеров и пошел к ним.

Паже недоумевал: «Что хотел сказать Салинас своей последней фразой?» Однако вряд ли это теперь имело значение. Призрака, следовавшего за ним по пятам с тех самых пор, как он впервые солгал Монку, больше не существовало. Благодаря Кэролайн и собственной решимости он разделался с наваждением.

– Ну что, готов предстать пред очи прессы? – спросила Кэролайн.

Паже был поразительно спокоен. Ему вдруг пришло в голову, что больше никто не будет задаваться вопросом: кто убил Рикардо Ариаса?

– Сначала я должен позвонить Карло, – ответил он. – И Терри, разумеется.

Когда Елена увидела в дверях классной комнаты лицо матери, выражение удивления в ее глазах с такой стремительностью уступило место тревоге и, наконец, радости, что Терри немедленно захотелось забрать ее.

Но она сдержалась и подошла к учительнице.

– Прошу прощения, – произнесла она. – Но нам с Еленой надо к врачу, я забыла позвонить.

– Разумеется. – Молодая блондинка повернулась и кивнула Елене. Та сделала несколько робких шагов по направлению к матери.

– Я пришла за тобой, малыш, – улыбаясь, сказала Тереза.

Елена взглянула на учительницу, точно желая получить разрешение. Та еще раз утвердительно кивнула.

– Елена, вы с мамой пойдете к врачу.

Девочка подошла к Терри, ощущая безотчетную тревогу.

– К доктору Харрис, мамочка?

– Нет, малыш. К доктору маме.

Учительница с некоторым недоумением уставилась на Терри. Однако Елена уже подошла к матери и взяла ее за подол юбки. От этого детского жеста сердце Терезы преисполнилось любовью и жалостью. Она взяла девочку за руку, и они вышли.

На улице Елена прищурилась от яркого солнца и пролепетала:

– Куда мы идем, мамочка?

– Купим мороженое. Я проголодалась.

Елена подняла на нее глаза, в которых было радостное удивление, однако в следующее мгновение какая-то другая мысль заставила ее нахмуриться:

– Мамочка, ты сказала учительнице неправду.

– Да-да, – согласилась Терри, – это нехорошо с моей стороны. Случается, что люди говорят неправду. Но в следующий раз я не буду этого делать. Я честно скажу миссис Джонсон, что соскучилась по тебе.

– Правда?

– Очень. – Терри открыла дверцу машины. – С мамами это бывает. Куда чаще, чем с детьми.

Елена замерла у машины, в задумчивости подняв на нее темно-карие глаза – копия Рики.

– Я тоже скучаю по тебе, – произнесла она, а потом добавила: – Я скучала по тебе, когда была с папой.