Текст книги "Глаза ребёнка"

Автор книги: Ричард Норт Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 46 страниц)

Терри присела рядом с дочерью.

– Елена, тебе больше не придется скучать. Я всегда буду с тобой и никому не дам тебя в обиду.

В глазах Елены смешались надежда и страх.

– Мамочка, ты ведь не умрешь? Все когда-нибудь умирают.

Терри ощутила острую жалость к дочери и внезапную тревогу за Криса; у нее перехватило дыхание, однако она взяла себя в руки и с улыбкой ответила:

– Я буду жить долго-долго, пока ты сама не станешь бабушкой. Как бабушка Роза, только еще старше.

В глазах Елены появилось беспокойство.

– Давай купим мороженое, – вдруг переменила она тему. – Я хочу шоколадный шарик – как папа покупал мне.

Они подъехали к кафе «Рори» на Филлмор-стрит. Не став парковаться, Терри вышла, а через минуту они – в руках у обеих по вафельному стаканчику с мороженым – уже катили домой к Терри в Ной-Вэлли. Только тут Тереза снова подумала о Крисе.

На ее счастье, репортеров возле дома не оказалось.

Они поднялись по лестнице и зашли в квартиру. Терри вдруг вспомнила, как однажды вечером застала здесь Рики с бумагами, обличающими Карло. Воспоминание это болью отозвалось в ее сердце.

– Елена, давай-ка сначала вымоем руки, – предложила она.

Девочка подняла на нее взгляд.

– А почему ты никогда не называешь меня Лэйни? Как папа?

«К чему это она?» – с тревогой подумала Терри.

– Потому что мне нравится имя Елена. Я сама его выбрала. Елена Роза – так что у тебя еще и бабушкино имя.

Елена оставалась серьезна.

– Мамочка, правда, что вы с бабушкой ненавидели папу?

Женщина на секунду смешалась, потом спокойно покачала головой.

– Нет, – возразила она. – Просто я больше не любила его, а он не любил меня. Но я не испытывала к нему ненависти.

Сказав это, Тереза почувствовала угрызения совести: а если она настолько ненавидела Рикардо Ариаса, что просто не понимала его? Повинуясь этому новому чувству вины, она сказала:

– Если хочешь, я тоже могу иногда называть тебя Лэйни.

Елена потупилась, потом решительно тряхнула головой.

– Нет, – тихо промолвила она. – Только папа так называл меня.

Потом взглянула на свои липкие пальчики и направилась мыть руки.

Терри проследовала за ней.

– Что ты хочешь делать? – спросила Елена, когда они вдвоем стояли возле раковины.

– Не знаю. А ты?

– Поиграем в «кэндиленд»[35]35
  Род настольной игры.


[Закрыть], – предложила Елена.

«Проклятая игра», – с отвращением подумала Терри, вспомнив, что именно в нее с Еленой играл Рики.

– Давай, – согласилась она. – Ты все равно выиграешь.

– Угу, – подтвердила Елена.

Терри показалось, что девочка более словоохотлива и общительна, чем обычно. Странно: надежда могла появиться в столь тревожный день.

– А чем бы еще ты хотела заняться? – спросила она.

Елена посмотрела на нее снизу вверх.

– Мамочка, ты ведь не оставишь меня?

В голосе девочки послышался страх.

– Что ты хочешь сказать, Елена?

Елена растерянно озиралась по сторонам.

– Ну, не оставишь меня сегодня вечером у бабушки, – наконец пробормотала она.

Терри взяла Елену на руки и крепко прижала к себе.

– Конечно, нет, если ты только сама этого не захочешь.

– Нет, мамочка, прошу тебя.

Зазвонил телефон. Вспомнив о Крисе, женщина, не выпуская Елену из рук, пошла брать трубку.

– Терри, – услышала она голос Криса, – я тебя повсюду ищу.

Его голос показался ей странным.

– Где ты?

– В машине с Карло, – возбужденно проговорил он. – Вместе прогуливаем уроки. Меня оправдали.

У нее задрожали колени. С облегчением вздохнув, Тереза произнесла:

– Неужели, Крис. Вот здорово.

– Что случилось? – строго спросила Елена; ее взгляд был почти обвиняющим.

– Это просто чудо, – звучал в трубке голос Криса. – Слушай, можешь на сегодня оставить с кем-нибудь Елену? Мы с Карло хотим пригласить тебя на ужин.

Терри вдруг словно оцепенела.

– На ужин с Карло? – рассеянно пролепетала она дрожащим голосом, а в следующее мгновение увидела, с каким напряженным вниманием смотрит на нее дочь.

– Ну да, – сказал Паже. – Мы собираемся в «Старс».

– Я не могу, – Терри долго не решалась выговорить эти слова. – Я обещала Елене. – Она снова замолчала. – Не могу сейчас сказать тебе всего, но это был трудный день. И для нее и для меня.

Повисло тягостное молчание.

– Надеюсь, ты понимаешь – такое случается не каждый день, – наконец произнес Крис.

– Я понимаю. – Тереза почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. – Я приглашаю тебя поужинать завтра вечером. Тогда мы сможем обо всем поговорить.

– Договорились, – стараясь не выдать разочарования, сказал Крис. – В конце концов, у нас впереди уйма времени.

В его голосе она угадала сомнение.

– Я так рада, Крис. – Женщина прислушалась к звуку собственного голоса и попыталась представить, каким он его слышит там, у себя в машине. – Крис, прошу тебя, поверь – мне действительно надо быть дома.

– Все в порядке. Устроим с Карло мальчишник.

Терри чувствовала неотрывный взгляд Елены.

– Жаль, что не могу сейчас выразить тебе своих чувств, – сказала она.

– Что же, – Крис постарался придать небрежность голосу. – Тогда все и расскажешь.

Когда он уже повесил трубку, Терри вдруг осенило: она не сказала ему главного – что любит его.

– Что случилось? – настойчиво повторила свой вопрос Елена.

Тереза закрыла глаза.

– Ничего, – чуть слышно промолвила она. – Просто Крис хотел поговорить.

Девочка изогнулась у нее в руках и схватила прядь своих волос.

– Про папу? – испуганно спросила она.

Терри подумала о том, что лишь весьма относительно Криса можно считать вполне оправданным. Внезапно она почувствовала себя страшно одинокой.

– Нет, душенька. Не про папу.

Елена замерла.

– Значит, про Карло? – тихо спросила она.

Терзаемая угрызениями совести и стыдом, Терри опустила Елену на пол и заглянула ей в глаза, полные тревоги. «Никто, – сказала она про себя, – никто никогда больше не посмеет причинить тебе боль».

– Я здесь, с тобой, – произнесла она. – И я никуда не ухожу. Давай играть в «кэндиленд», хорошо?

3

«Старс» был просторным, в три уровня рестораном, ярко освещенным, с высокими потолками и репродукциями модной французской живописи на стенах. Здесь всегда присутствовала многочисленная и разнообразная публика: от людей в строгих вечерних костюмах до панков, которые под звуки фортепиано скучали за столиками или толпились у застекленной стойки бара, и звук голосов и джазовых мелодий сливался в радостной какофонии. Паже часто приходил сюда с Терри; в ресторане превосходно кормили, бар напоминал какой-нибудь уголок в Сан-Франциско, и они заглядывали сюда, возвращаясь с балета или оперы, тем более что заведение работало до часа ночи. В этот вечер выбор Паже объяснялся не только одной привычкой: он решил пойти сюда, чтобы его увидело как можно больше людей. Однако заглянув в глаза Карло, Паже понял, что выбор был неудачный.

Они сидели за крайним, у стены, столиком и могли спокойно разговаривать. Но мальчик болезненно реагировал на каждый брошенный в его сторону взгляд; он чувствовал себя неуютно, словно слишком яркий свет резал ему глаза. Когда какая-то крашенная блондинка с зачесанными назад, как у Анни Леннокс, волосами откровенно показала на них, Карло пробормотал:

– На нас глазеют, точно в зоопарке.

Паже пригубил «мартини».

– Не обращай на них внимания. Скоро и они перестанут это делать.

Карло смотрел на отца прямым немигающим взглядом.

Как ты собираешься жить с этим? – тихо спросил он. – Ведь люди все равно считают, что ты убийца.

Паже отчасти догадывался, откуда этот вопрос: в вечерних новостях успели показать интервью с Джозефом Дуарте, который сказал, что не хотел выносить Паже оправдательного приговора, но остальные присяжные убедили его, что позиция окружного прокурора подозрительна и оставляет поле для сомнений. Однако Крис понимал, что в душе Карло сам сомневается в невиновности отца.

– Все будет хорошо, – заверил Паже. – Кэролайн была права, когда говорила, что политика из меня не получится: в конце концов, найдется немного людей, с мнением которых я готов считаться. И прежде всего неинтересно, что думают обо мне те, кто знает меня лишь по выпускам новостей. Но здесь я ничего не могу поделать – остается только жить своей жизнью.

Карло покачал головой.

– У меня все не так, – сказал он. – Мне небезразлично, что думают обо мне люди.

Паже смотрел в глаза сына, слишком юного, чтобы уметь стоически сносить удары судьбы, и не знал, что ответить.

– Я не говорил, будто мне безразлично это, – наконец прервал он молчание. – Однако я знаю и другое: что я совершил, а чего не совершал, почему я так поступил, и кто те люди, которые мне особенно дороги. Начиная с тебя. – На мгновение он задумался. – Когда-то я открыл для себя истину, которая оказалась весьма болезненной: нельзя смотреть на себя глазами других людей. Ты должен жить, подчиняясь своему внутреннему своду правил как в отношении своего собственного поведения, так и в отношениях с теми, перед кем несешь ответственность.

Выражение глаз сына оставалось непроницаемым.

– А мне ты когда-нибудь ответишь?

Паже нахмурился.

– Я уже сделал это, Карло. Я сказал тебе, что не убивал Рики, и если я чего-то не договариваю, то просто потому, что не хочу подставлять других. Будь я уверен, что, сказав тебе все, смог бы положить конец этой истории с Еленой, то не замедлил бы раскрыться. Но это ничего не изменит, поэтому тебе остается только поверить мне на слово.

– Может быть, я рискую показаться эгоистичным, – произнес Карло, не сводя с Паже глаз. – Ты не можешь представить себе, как я рад, что тебя признали невиновным. Но ты лишаешь меня возможности когда-либо узнать, как это произошло. И никто никогда не докажет, что я не стаскивал с Елены трусики и не занимался с ней всякими мерзостями, пока вы с Терри ничего не видели. – Он заговорил громче. – Признайся, ведь даже Тереза сама не уверена в моей невиновности.

У Паже сперло дыхание.

– Терри пришлось многое пережить, – тихо сказал он. – И еще ничего не известно, что произошло с Еленой на самом деле. Это удастся выяснить ее психиатру. Дай ей время. Но главное, я знаю, что ты этого не совершал, и все твои друзья знают это.

Тень пробежала по лицу Карло, точно внезапная догадка, что и у отца могут быть сомнения на его счет.

– Может, ты и в состоянии справиться с этим, – проговорил он. – Меня же вся эта история с Терри угнетает. Я не могу с этим жить.

– Я тебя и не призываю.

– Я серьезно. – Голос у Карло дрогнул. – Я не собираюсь каждый день сталкиваться нос к носу с человеком, который считает, что я совратил шестилетнего ребенка. Представляю себе, какое тягостное молчание будет за ужином. Бог ее знает, что могла Елена наговорить ей и какие дурацкие соображения ею двигали. – Голос его стал тверже. – Полагаю, что мне придется примириться с тем, что ты чего-то не хочешь сказать мне, – у меня не остается выбора. Но жить рядом с Терри я не могу. И не буду.

Паже лишь тяжело вздохнул.

– Что же. Это называется: «Поздравляю с выходом на свободу, папа».

Глаза мальчика заволокло пеленой слез.

– Папа, ты понимаешь меня?

Превозмогая собственную душевную боль, Крис протянул руку и положил на ладонь сыну.

– Да, Карло. Я понимаю тебя.

Терри плотнее укутала Елену пледом и положила на ночной столик книгу. Выключив лампу, она поцеловала Елену в щеку. Кожа у девочки была нежная, от лица и волос исходил аромат свежести. В это мгновение Терри не могла себе вообразить, что способна любить кого-то так же сильно, как этого ребенка, беззащитное существо, которое вынашивала в себе.

На столике неровно мерцал ночник в виде фигурки слоника, отбрасывавший слабый свет на лицо Елены. Лампочка должна была вот-вот перегореть; утром Терри собиралась заменить ее.

– Я люблю тебя, Елена, – прошептала она.

– Останься со мной, мамочка. – Девочка освободила руки из-под одеяла и протянула к Терезе. – Ненадолго, ладно?

Терри невольно улыбнулась. Она вспомнила все эти «всего на минуточку» или «последний разочек» – в итоге же она оставалась с Еленой ровно столько, сколько той было нужно.

– Хорошо, – согласилась она и легла рядом.

– Ложись ко мне под одеяло, мамочка. Ну пожалуйста.

Терри скользнула под одеяло и перевернулась на бок. Елена привычно вжалась в нее всем тельцем, ожидая объятия матери. В такие моменты Тереза чувствовала почти животную близость к дочери: у них с Еленой это называлось «складываться ложками» – так же говорила Роза, когда Терри была еще в том возрасте, о котором память сохранила только это ощущение материнского тепла.

И даже сейчас, рядом с Еленой, Тереза чувствовала безотчетный страх – не раздастся ли гневный голос отца и не появится ли в дверях фигура матери, которая и сама толком не могла бы объяснить, кто более нуждается в утешении: она сама или ее дочь.

– Я люблю тебя, – повторила Терри.

Елена плотнее прижалась к ней.

– Я тоже люблю тебя, мамочка.

Терри стала нежно гладить по голове дочь, пока ее дыхание не сделалось ровным и легким – дыханием сна.

Терри знала, что самой ей лучше не засыпать. Она снова может увидеть Рамона Перальту и закричать во сне от ужаса, отчего страхи Елены могут стать еще сильнее… Тереза была глубоко убеждена, что взрослые должны представать в детских глазах сильными, по крайней мере, до тех пор, пока дети не вырастут настолько, чтобы усомниться в этом.

Криса и Карло не было дома; они праздновали чудо освобождения, о котором она молилась и которое свершившись, вызывало у нее теперь скорее облегчение, чем восторг. Лежа рядом с Еленой, она еще раз поблагодарила Бога за то, что Криса все-таки оправдали.

Крис и Карло. Она знала, что мысли о них не дадут ей уснуть.

Елена ворочалась во сне.

Девочка очнулась в кромешной тьме.

Она была одна. Ночник не горел; Елена села в постели, оцепенев от страха; глаза ее медленно привыкали к темноте.

Она находилась в доме бабушки. Матери рядом не было и некому было помочь ей.

Хлопнула входная дверь.

Это черная собака; Елена почему-то была уверена в этом, хотя ни разу не видела ее. Во рту у девочки пересохло.

Собака никогда не входила к ней. Но Елена знала, что сейчас она придет.

Стук в дверь.

Елена задрожала; по щекам ее текли слезы.

Она знала, чего хочет эта собака.

В отчаянии девочка обратила взор на окно, лелея последнюю надежду на спасение. Но окно было заколочено; Елена вспомнила, что бабушка Роза боялась плохих людей, шлявшихся по ночам в Долорес-парк.

Дверь скрипнула.

Елена попыталась закричать, но крик застрял у нее в горле. Она почувствовала, что задыхается.

Дверь распахнулась.

В коридоре тусклым светом горели свечи. Трепеща от ужаса, Елена прислушалась; она чувствовала, что собака рядом – она слышала ее дыхание, хотя по-прежнему не видела ее.

Елена обхватила себя за плечи руками и вдруг заметила, что над ее кроватью вздымается тень.

Тень принадлежала скорее человеку, чем зверю. Елена взмолилась, чтобы это оказалась бабушка. И тут перед ней возникло его лицо.

Склонившись над постелью, Елене улыбался Рикардо Ариас.

С криком девочка проснулась.

В свете ночника Терри увидела, что глаза дочери пустые от ужаса.

– Душенька! – воскликнула она и привлекла Елену к себе. Она чувствовала, как бешено колотится детское сердечко. – Все хорошо, – попыталась успокоить ее мать. – Я здесь. У нее самой учащенно забилось сердце. Дрожащими руками Елена обхватила Терри за шею и сдавила, словно тисками. – Это был просто дурной сон, – мягко убеждала ее Тереза, – только сон.

Девочка точно лишилась дара речи. Терри погладила ее по мягким волосам, как вдруг она разрыдалась.

Мать принялась целовать ее.

– Что тебе приснилось, Елена?

Девочка не унималась; она плакала беззвучно и надрывно, отчаянно хватая ртом воздух. Потом плач перешел в какие-то судорожные спазмы, в икоту – словно тянулся зловещий след от ее ночных страхов.

Внезапно Елена затихла.

Терри осторожно отстранилась и подложила под голову Елены ладонь. Девочка устремила на мать тревожный взгляд.

– Расскажи мне, что тебе приснилось, – ласково произнесла она. – Может быть, тебе не будет так одиноко.

Елена боялась отвести взгляд. Она хотела что-то сказать, потом закрыла рот – но вот губы ее снова дрогнули.

– Что это было, душенька?

Елена сглотнула и едва слышно произнесла:

– Здесь был папа.

– Во сне?

Девочка покачала головой:

– Я видела его.

Терри не знала, что она должна сказать.

– Это был сон, Елена. Папы больше нет. Произошел несчастный случай, и твой папа умер.

Девочка недоверчиво покачала головой, а потом ее снова сотрясли рыдания.

– Что с тобой? – взывала Терри.

Елена обеими ручонками вцепилась в ночную сорочку матери и неожиданно высоким отчетливым голосом произнесла:

– Мне было страшно, мамочка.

– Почему?

У Елены дрожали губы.

– Он хотел сделать маленькой девочке больно.

Терри похолодела. Стараясь говорить как можно спокойнее, она спросила:

– Как он хотел это сделать?

Дочь отвела взгляд и сконфуженно пробормотала:

– Он хотел снять с нее трусики.

У Терри перехватило дыхание.

– А что еще собирался делать папа?

– Он хотел потрогать девочку. – Личико у Елены сморщилось, словно она была готова снова разрыдаться. – Это был их секрет.

Терри не сводила с нее глаз.

– Почему же это был секрет?

– Папа чувствует себя одиноко. И иногда ему бывает нужна девочка. – Елена смущенно смотрела на мать. – Он дает ей подержать во рту свою писю, и ему становится легче. Потому что ему так одиноко.

Терри чувствовала, как в ней просыпается слепая звериная ярость.

– А что еще папа с тобой делал?

– Больше ничего, мамочка. – Елена закрыла глаза, словно то, что она увидела на лице матери, поразило ее. – Только давал мне держать для него свечи… чтобы создать настроение.

Терри прижала дочь к себе.

Она не знала, сколько времени девочка пробыла у нее на руках. Несмотря на все потрясение, муку и бессильный гнев, Терри каким-то чутьем понимала, что не следует дальше терзать Елену, и больше ни о чем не спрашивала ее. Женщина вдруг поняла, что тоже плачет, только беззвучно, чтобы дочь не услышала ее.

Терри стало нестерпимо стыдно; не испытывая ни малейшей жалости к себе, она подумала о том, что, скорее всего, в душе всегда знала об этом и, видимо, просто предпочитала закрывать глаза, не думать. Пребывать в том душевном оцепенении, служившем ей защитной оболочкой с того самого дня, когда она еще ребенком – меньше, чем Елена, – открыла для себя, что узнать истинного Рамона Перальту означало бы жить в таком страхе, которого она была не в состоянии вынести. И вот она, дочь Рамона, словно слепая жила с человеком, оказавшимся способным надругаться над собственной дочерью.

– Елена Роза, – пробормотала Терри, – почему же ты ничего мне не сказала?

Елена вздрогнула.

– Я говорила, – пролепетала она.

Недоумевая, Терри заглянула в глаза девочки:

– Кому? Доктору Харрис?

Елена покачала головой.

– Нет, мамочка. – Она замолчала, точно сомневаясь, что поступает правильно, затем шепнула: – Я сказала бабушке.

Терри почувствовала, как дрожь девочки передалась ей. Прошло какое-то время, прежде чем она смогла задать очередной вопрос:

– Елена, когда ты ей рассказала?

– Давно-давно. – Голосок Елены окреп. – Еще до того, как Крис убил папу.

Кристофер Паже как завороженный смотрел на часы.

Фосфоресцирующий циферблат показывал 22.45. Ему не спалось, на смену чувству облегчения пришло состояние смятения; тревога за Карло перемежалась грустными мыслями о Терри, надежда – ощущением утраты. До процесса он бы знал, кому позвонить в такие минуты.

Паже почти инстинктивно протянул руку к телефону и набрал номер.

Он лежал на спине, бессмысленно глядя в темноту, и прислушивался к гудкам в квартирке Терри.

– Алло?

Голос принадлежал женщине, но это была не Терри. Паже хотел уже положить трубку, но передумал и спросил:

– Это квартира миссис Перальты?

– Да. Но это соседка Терри, Нэнси. Терри сейчас нет.

Паже, ошарашенный, замешкался.

– Это говорит Крис Паже, – наконец произнес он. – Она должна была позвонить мне сегодня вечером.

На том конце на мгновение замолчали.

– Извините, – ответила женщина. – Но у Терри какие-то непредвиденные обстоятельства. Она была слишком встревоженна и ничего мне толком не сказала. Лишь сообщила, что не знает, когда вернется.

Паже привстал на постели.

– Вы знаете, где она?

Женщина, по-видимому, смешалась, затем с явной неохотой произнесла:

– Она у своей матери.

4

Терри постучала в дверь.

У входа горел тусклый фонарь; дом матери был погружен в темноту. Тишину нарушали лишь отрывистые стуки кулаком в дверь и неровное дыхание Терезы. Она ехала к матери точно пьяная; перед ее взором, не запечатлеваясь в сознании, проносились какие-то смутные образы. Мысли были скорее агрессивные, чем ясные.

В доме зажегся свет, словно кто-то включил настольную лампу. Терри замерла; она представила, как ее мать идет к двери, хотя шаги еще не были слышны.

На окне рядом с дверью отдернулась занавеска; по стеклу скрипнули пальцы. Занавеска вернулась на место, и Тереза услышала, как отодвигают задвижку и гремят дверной цепочкой.

Дверь отворилась.

– Тереза? – тихо удивилась ее мать.

Терри в темноте не могла видеть выражения ее лица. Роза отошла назад, впуская ее в дом.

Терри вошла. Машинально закрыла за собой дверь и пристально посмотрела на мать. Обе молчали.

В комнате было темно; только на лестнице горел свет. Но Тереза могла бы пройти здесь с завязанными глазами. Не оглядываясь, она на ощупь нашла рядом с дверью выключатель и зажгла свет.

На матери была ночная рубашка и сверху халат; волосы распущены – такой Терри не видела ее уже много лет. Без привычного макияжа она выглядела старше, напоминая своими строгими и резкими чертами лица ацтекскую статую. Взгляд черных как уголь глаз был совершенно бесстрастен.

Увидев лицо дочери, она лишь вымолвила:

– Елена?

Терри молча кивнула.

– Значит, тебе все известно? – Роза говорила спокойным, ровным голосом. – Тереза, она рассказала тебе об этих свечах, которые зажигал Рики, чтобы девочка поняла, как много значат для него такие вечера?

Терри почувствовала, как сознание ее внезапно прояснилось.

– Мама, когда она призналась тебе?

Две женщины, стоя почти вплотную, казалось, поедали друг друга глазами.

– Вечером, накануне твоего отъезда в Италию, – тихо проронила Роза.

Не успела Терри открыть рта, Роза прошла через гостиную к стоявшему у стены комоду, выдвинула ящик, а когда повернулась, Терри увидела у нее в руке небольшой холщовый мешочек. Роза неловко отвела руку назад и швырнула его Терри.

Терри вытянула руку и поймала его. Мешочек звякнул в ее руке, словно там были мраморные шарики. Однако Тереза поняла, что там были совсем не шарики.

Дрожащими пальцами она ослабила тесемку и, подставив ладонь, высыпала на нее содержимое мешочка. Одна пуля упала на деревянный пол.

Терри смотрела точно загипнотизированная. Пули были тусклого черного цвета, покрытые красновато-медным налетом ржавчины. Женщина поймала себя на том, что не в силах поднять глаз.

– Долгие годы, – нарушила молчание Роза, – я хранила это в подвале вместе с пистолетом. Чтобы, если Рамон причинит боль тебе или твоим сестрам, я могла ответить ему. – Она говорила еле слышно. – Ты помнишь ту ночь, когда Рамон сзади изнасиловал меня, а потом поднял руку на тебя?

Тереза наконец подняла на нее взгляд. Так же тихо она произнесла:

– Неужели ты думаешь – я способна забыть?

Теперь лицо матери выражало боль.

– Тогда я поклялась, что, если Рамон хоть пальцем дотронется до тебя, я застрелю его. – Она помолчала и спокойно, почти равнодушно, добавила: – С Рамоном до этого дело не дошло.

Терри почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Она тупо смотрела на горсть патронов в своей ладони.

– Почему Елена рассказала именно тебе?

– Елена спросила меня, почему ты уезжаешь от нее. – В голосе Розы послышались горькие нотки. – А потом спросила, когда за ней приедет отец. Я ответила – в воскресенье, и она заплакала. Битый час я не могла добиться от нее ни слова. Отец предупредил ее, что, если она кому-нибудь расскажет, суд отнимет ее у него, а его самого отправят в тюрьму. Как будто суд в состоянии защитить ее. – Лицо Розы приняло жесткое выражение. – Я дала Елене снотворного и взяла на руки. К тому времени, как она уснула, я уже знала, что никогда не позволю ему забрать ее.

Терри невольно отшатнулась.

– Ты должна была все рассказать мне.

В глазах Розы появился зловещий блеск.

– Зачем? Чтобы ты обратилась в суд? – В ее голосе зазвенел металл. – Ты уже пробовала судиться с ним, Тереза. Елена не перенесла бы этого. Ее отец сам позаботился об этом.

– Я могла бы заставить его остановиться.

– Так же, как однажды полиция остановила Рамона? – Роза выпрямилась. – Нет, Тереза. Я заставила его остановиться. Теперь Елене нечего бояться ни его, ни судов. Теперь она свободна от собственного стыда.

Пальцы Терри сами собой сжались в кулаки.

– Это не ее стыд. Чтобы освободиться, она должна понять, что произошло, а не хоронить правду в подсознании.

Роза печально покачала головой.

– Неужели ты думаешь – когда Рамон избивал меня, надругался надо мной, неужели ты думаешь – мне не было стыдно? Мой стыд умер только с Рамоном. А может, и до сих пор сидит во мне.

В словах матери была зловещая убежденность, как будто ей открылась безусловная истина, которой не могла знать Терри. Сознание этой истины возносило Розу над спорами, над чувством раскаяния.

Терри тихо спросила:

– Как ты это сделала, мама?

– Сделала что? – Роза холодно улыбнулась. – Убила Рики?

– Да.

Улыбка слетела с ее губ.

– Тогда лучше присядь, Тереза, вместо того чтобы взирать на меня, как на какого-то пришельца. – Роза подошла к дивану, села и жестом пригласила дочь последовать ее примеру. – Посиди со мной, Тереза. Я все же твоя мать, а этот дом когда-то был нашим общим домом.

Терри подошла и села на противоположном от матери краю дивана. Вспомнилось детство: они с матерью сидят на этом самом диване, читают книжки или занимаются рукоделием.

– Хорошо, – холодно проронила она. – Я твоя дочь. Так же, как Елена моя дочь. Хотя ты, похоже, забыла об этом. Или ты считаешь, что я недостаточно повидала на своем веку, чтобы заслужить твое уважение?

Роза вздрогнула.

– Ты можешь быть жестокой, Тереза.

– Я не в состоянии передать тебе, – оборвала ее Терри, – насколько жестоко то, что совершила ты – особенно по отношению к Елене. Рики меня волнует меньше всего. Но давай начнем с него.

Впервые в глазах Розы мелькнуло замешательство – она словно не ожидала, что Терри способна причинить ей боль.

– О чем ты хочешь, чтобы я рассказала тебе? – спросила она.

– Расскажи мне всю правду – что произошло в тот вечер?

Роза устремила немигающий взгляд в полумрак гостиной.

– Все произошло само собой. Сначала я боялась оставлять Елену одну. Но потом догадалась, что из-за таблетки она долго не проснется. По крайней мере, какое-то время. – Роза потупилась, вспоминая. – Как во сне я спустилась в подвал, взяла пистолет и патроны. Пятнадцать лет я не притрагивалась к нему. С трудом зарядила – пальцы не слушались меня, и патроны то и дело падали на цементный пол. Лампочка там совсем слабая, и мне приходилось ползать на четвереньках, чтобы собрать их. Я вообще не была уверена, что из этого пистолета можно выстрелить.

Когда я снова поднялась наверх, чтобы проверить, спит ли Елена, то была словно пьяная. Почему-то без конца вспоминала Рамона – наверное, потому, что в руке у меня был пистолет. – Роза, казалось, мучительно пытается разглядеть нечто в глубинах собственной памяти. – Когда я подошла к твоей комнате – то есть к комнате Елены, – у меня было такое чувство, что сейчас я увижу тебя. Опустив взгляд на девочку, я увидела в своей руке пистолет. Девочка спала. Тереза, во сне она была так похожа на тебя. По мне, так она всегда похожа на тебя. – Роза закрыла глаза. – Тереза, в этом доме ты узнала, что такое зло. Я всегда помнила об этом. И не имела права допустить, чтобы это зло коснулось Елены.

«Боже мой, мама, – хотелось крикнуть Терезе. – Это было мое дело». Но она промолчала.

Роза открыла глаза.

– Я подошла к телефону, – продолжала она, – и набрала номер Рикардо. Он ответил сам, я поняла, что он будет дома. Повесила трубку. Потом надела черный плащ, сунула в карман револьвер и пошла к машине. По пути мне не давала покоя одна мысль: будет ли Рикардо один или у него окажутся гости. Только тут меня осенило: ведь если меня схватили бы на месте преступления, Елена бы все узнала. Что произойдет со мной, мне было совершенно безразлично. – Роза снова посмотрела на дочь. – Тереза, если бы ты знала, сколько раз я сама была на грани самоубийства. Только ты удерживала меня от этого шага – даже не твои сестры, – ты одна. В те минуты, когда Рамон избивал меня, а я лежала и думала, как было бы просто приложить дуло к виску и оставить его навсегда. – Глаза женщины загорелись ожившей ненавистью. – По пути к Рикардо я поймала себя на том, что все время думаю: «Неужели и Елене, после того так он надругался над ней, тоже не хочется жить?» Потом мне вдруг стало казаться, что в этом есть даже нечто романтичное. Рикардо уйдет из жизни Елены, и она не будет чувствовать себя ответственной за его судьбу. И тогда какое-то умиротворение снизошло на меня. Когда я выходила из машины и нажимала на кнопку звонка, я была поразительно спокойна. Услышав по домофону его голос, даже готова была рассмеяться. Потому что знала: Елена больше никогда в жизни не услышит этого голоса.

В глазах Терри стоял благоговейный ужас. Она вдруг поняла, что ей не суждено пережить и сотой доли того, что пережила ее мать.

– Когда Рикардо услышал, что это я, – с тихой иронией в голосе продолжала Роза, – он без звука впустил меня. В конце концов, что я могла ему сделать?

Роза замолчала; Терри в это мгновение не смогла бы определить наверняка, хочет ли она слушать ее рассказ дальше. Словно прочитав ее мысли, мать отвернулась от нее и заговорила усталым, лишенным эмоций голосом:

– Я подошла к двери и постучала. Когда Рикардо приоткрыл дверь и выглянул в коридор, прежде чем снять цепочку, я увидела, что у него из носа течет кровь.

«Что так поздно?» – спросил он.

Сначала я не догадалась, что он имеет в виду. А потом поняла – это он о Елене так беспокоится. – Лицо Розы точно окаменело. – Он ошалело уставился на меня. На мгновение я растерялась – не знала, что делать дальше. Когда он открывал дверь, чтобы впустить меня, мне показалось, что все это сон. Я закрыла за собой дверь, – тихо говорила она, – и достала пистолет.

Простыми скупыми словами Роза описала, что происходило в течение нескольких следующих минут. Терри казалось, что голос ее доносится откуда-то издалека. Словно в немом кино, Тереза подставляла к картинкам нехитрые подписи – вот Рики в страхе пятится к столу, вот он берет ручку, вот ее мать с беспощадным сарказмом ставит на стол рядом с его предсмертной запиской фотографию Елены. Терри машинально сравнила рассказ матери с далеко небезупречными показаниями судебно-медицинского эксперта: утверждение Лиз Шелтон о том, что разбитый нос Рикардо Ариаса – это следствие удара, нанесенного ему Крисом Паже. Вспомнила про ушиб ноги и травму головы, полученные при падении. Только спасался бегством Рикардо не от Криса Паже, а от Розы Перальты, в руке которой и находился револьвер.