Текст книги "Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"

Автор книги: Питер Ф. Гамильтон

Соавторы: Вернор (Вернон) Стефан Виндж,Кейдж Бейкер,Уолтер Йон Уильямс,Дэниел Абрахам,Элинор Арнасон,Майкл Джон Харрисон,Вандана Сингх,Джеймс Патрик Келли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 69 страниц)

– Что вам надо, дедуля? – спросил Голеску.

– Ее тайну! – ответил старик. – Я тебе расскажу, что это, ты его украдешь и принесешь сюда, и мы его разделим. Хочешь вечную молодость, а?

– Было бы славно, – сказал Голеску, – но ее не бывает.

– Тогда ты не знаешь Вещую египтянку! – Старик оскалился, словно череп. – Когда она делала себе Черное Зелье, я всегда подсматривал в щелочку! У нее по-прежнему есть маленький такой футлярчик для мумии, а внутри всякие порошки?

– Да, – кивнул Голеску, которого от изумления одолела правдивость.

– Так вот как она его делает, – продолжал старик. – Кладет чуточку того, щепотку сего, растирает все в ступке, и хотя я подсматривал за ней много лет, но так и не знаю, что именно она туда кладет и по скольку чего нужно. Винный спирт, да, и еще всякие странности – мышьяк и краску! А потом пьет, и плачет, и кричит, будто умирает. Только она не умирает, а, наоборот, живет и живет. Я все глядел да подсматривал, как она живет, и не заметил, что моя-то жизнь прошла! Столько раз мог сбежать от нее – а все оставался, век растратил зря, потому что думал, будто смогу разгадать ее тайну. А однажды ночью она меня подловила и прокляла. Я сбежал. И много лет прятался. Сейчас она меня уже забыла. Но когда я увидел ее в Аргезе и тебя при ней, я подумал: он мне поможет. Так вот! Выведай, что у нее в этом Черном Зелье, и скажи мне. А я с тобой поделюсь. Будем жить вечно и разбогатеем, как цари.

– Неужели я предам женщину, которую люблю?! – возмутился Голеску. – И я должен поверить подобным россказням просто потому, что…

Старик, пребывающий в состоянии крайнего возбуждения, не сразу осознал смысл слов Голеску. Затем окинул его презрительным взглядом.

– Так ты ее любишь? Вещую египтянку? Значит, я распинался перед полоумным.

Старик резко встал. Голеску примирительно протянул руку.

– Ладно, ладно, дедуля, я же не говорю, что не верю вам, но вы сами понимаете, история-то та еще. Где же доказательства?

– Да пошел ты, – ответил старик, отходя от стола.

– Сколько вы у нее пробыли? – спросил Голеску, приподнимаясь, чтобы последовать за ним.

– Она выкупила меня из сиротского приюта в Тимишоаре, – сказал старик, оборачиваясь со зловещей улыбкой. – Мне было десять лет.

Голеску плюхнулся на табурет, глядя, как старик исчезает в ночи.

Пораскинув мозгами, он одним глотком допил шнапс и вскочил, чтобы догнать старика. Выбежав на улицу, он осмотрелся. Над крышами только что взошла полная луна, и в ее свете все было видно, как днем, хотя тени оставались черными и бездонными. Где-то вдали завыла собака. То есть вой был похож на собачий. А старик как сквозь землю провалился.

Голеску поежился и побрел искать дешевый ночлег.

* * *

Несмотря на дешевизну гостиницы, возможность снова поспать в постели придала Голеску приятное чувство собственной значимости. Наутро, смакуя кофе со сладкими булочками, он воображал себя миллионером на отдыхе. Он давно завел обычай не слишком задумываться над тайнами жизни, даже над такими серьезными и жуткими, и при свете дня сумел без труда низвести давешнего старика до уровня тихого помешанного. Да, конечно, у Амонет среди соответствующей публики сложилась скверная репутация, но какое до этого дело ему, Голеску?

Он вышел из гостиницы, позвякивая мелочью в кармане, и зашагал по улицам Кронштадта, словно город принадлежал ему.

На площади Совета внимание Голеску привлек дощатый помост, на котором громоздились мешки, ящики и бочки с чем-то несуразным. В них лениво копались человек двадцать горожан.

Все это добро и двоих жалких существ в наручниках охраняли несколько вооруженных полицейских.

Учуяв не самый неприятный на свете аромат чужой беды, Голеску поспешил разузнать, в чем дело.

– Прав ли я, господин, предполагая, что чье-то имущество распродают за долги? – спросил он полицейского.

– Так точно, – ответил тот. – Передвижной оперный театр. Эти два банкрота – бывшие управляющие. Верно говорю? – И он ткнул ближайшего арестанта дубинкой.

– К несчастью, да, – мрачно отозвался второй арестант, – Прошу вас, господин, посмотрите, не привлечет ли что-нибудь вашего благосклонного внимания. Снимите с нас толику долга, и пусть наш пример послужит вам предостережением. Не забывайте, у черта в аду есть особое местечко для казначеев разорившихся передвижных театров.

– Сердце мое обливается кровью, – произнес Голеску и нетерпеливо шагнул на помост.

Он сразу же наткнулся на груду костюмов – все в блестках и перьях. Несколько минут Голеску рылся в них, выискивая что-нибудь элегантное своего размера, однако подошли ему лишь камзол из красного бархата и короткие штаны к нему. Голеску с усмешкой вытащил их на свет и заметил пару красных кожаных туфель с острыми носами, подвешенных за шнурки. Туфли были снабжены биркой с корявой надписью «ФАУСТ».

– Черт, говорите? – пробормотал Голеску.

Глаза у него заблестели – его осенило. Перекинув красный костюм через руку, он стал рыться дальше. В этой постановке «Фауста», судя по всему, участвовала стайка демонов помельче: среди костюмов обнаружилось три-четыре детских, черных, состоявших из трико, чулок и капюшонов с рожками. Голеску отобрал себе тот, который меньше всего поела моль. В соседнем ящике он разыскал чулки и шапочку к своему костюму Мефистофеля. Покопавшись среди менее презентабельного хлама и масок из папье-маше, Голеску нашел лиру с веревочными струнами. Ее он тоже прихватил. Наконец на глаза ему попался бутафорский гроб, примостившийся между двумя расписными щитами декораций. Хихикая себе под нос, Голеску выволок гроб наружу, сложил в него свои приобретения и подтолкнул по помосту к распорядителю торгов.

– Я это беру, любезный господин, – сказал он.

* * *

Когда Голеску притащил гроб в свой гостиничный номер, бодро насвистывая на ходу, в голове его зародилась идея. Он выложил свои покупки и стал их изучать. Примерив костюм Мефистофеля – сидел он прекрасно, разве что остроносые туфли оказались тесноваты, – Голеску немного повертелся перед единственным в номере зеркальцем для бритья, хотя, чтобы увидеть себя в полный рост, ему пришлось вжаться в противоположную стену.

– Уж против этого она возражать не станет, – сказал он вслух, – Какое великолепие! Какие восхитительные классические обертона! В таком костюме можно играть даже в Вене! А если она и возразит… Голеску, красавчик, ты сумеешь ее уговорить.

Довольный собой, он заказал роскошный обед. За огуречным салатом, флеккеном [43]43
  Флеккен – блюдо венгерской кухни: жареное полосками на решете мясо со специями.


[Закрыть]и вином он сочинял речи такой изысканности, что к концу второй бутылки расстрогался до слез. Наконец он пошатываясь поднялся и поплыл из столовой вверх по лестнице, как раз когда с улицы вошли несколько человек.

– Сюда, сюда! Садись, бедолага, тебе надо выпить стаканчик бренди… Как там кровь, унялась?

– Почти. Эй, поосторожней с ногой!

– Обоих убили?

– Одного уж точно. Три серебряные пули, а? Головы у нас в повозке. Видели бы вы…

Больше Голеску ничего не слышал, потому что на этом месте как раз свернул на второй пролет, а идея завладела им настолько, что ему так или иначе было ни до чего.

* * *

Голеску был настолько уверен в осуществлении своей мечты, что на следующий день зашел в типографию и заказал пачку рекламных листков. Результат, отпечатанный за то время, пока Голеску отдыхал в таверне напротив в обществе бутылки сливовицы, оказался не таким впечатляющим, как рассчитывал заказчик, зато листки были украшены громадными восклицательными знаками, и это его утешило.

Когда Голеску покидал Кронштадт, на рассвете третьего дня, идея сложилась в его голове окончательно. Отчаянно зевая, Голеску поставил на пол гроб и узелок и вытащил кошелек, чтобы расплатиться с хозяином гостиницы.

– И вознаградите ваших слуг, любезный господин, – сказал Голеску, бросая ему горсть разрозненной меди и латуни низкого достоинства. – Обслуживание было великолепное.

– Да молятся за вас все святые, – ответил хозяин гостиницы безо всякого энтузиазма. – Куда прикажете пересылать почту?

– Ах да, если у вас остановится мой друг эрцгерцог, сообщите ему, что я отправился в Париж, – велел Голеску. – Видите ли, я организую театральные представления…

– В таком случае не желаете ли карету? – оживился хозяин гостиницы. – Могу дать с позолоченными колесами.

– Пожалуй, нет, – отозвался Голеску. – Я хочу прогуляться пешком до Предяла. Видите ли, меня там встретит один друг в своем экипаже.

– Пешком?! – Усмешка хозяина сменилась выражением неподдельного интереса. – Знаете, Остереглись бы лучше. Говорят, в округе появилось новое чудовище!

– Чудовище? Ну что вы, друг мой. – Голеску укоризненно погрозил хозяину пальцем. – Разве достиг бы я в жизни таких высот, если бы верил подобным россказням?

Он снова взвалил гроб на плечо, взял узел и двинулся прочь.

Хотя утро выдалось холодное, когда Голеску дошел до окраин Кронштадта, с него градом катился пот, а когда он свернул на проселочную дорогу, ведущую к стоянке Амонет, его радужное настроение улетучилось. Тем не менее он улыбнулся, увидев, что повозки остались на месте, а лошади на привязи мирно щиплют траву. Голеску от души стукнул кулаком в дверь Амонет:

– Душеньки мои, дядя Барбу вернулся домой!

Ни звука.

– Эй!

Кажется, кто-то скулит?

– Э-то я-а-а-а, – пропел Голеску, дергая дверь.

Она была не заперта. Опустив гроб на землю, Голеску осторожно приоткрыл ее.

Внутри стоял резкий запах – пряностей, чего-то сладковатого и, кажется, крови. Голеску вытащил платок и зажал нос. Затем подался вперед, вглядываясь в темноту повозки.

Амонет лежала навзничь на постели, полностью одетая. Руки у нее были скрещены на груди, как у покойника. Кожа посерела, словно пепел, глаза закрыты. Вид у Амонет был настолько сияюще-счастливый, что Голеску даже не сразу понял, кто же здесь лежит. Он боком протиснулся внутрь, нагнувшись, чтобы лучше видеть ее.

– Мадам… – Он дотронулся до ее руки. Рука была ледяная. – Ой!

Амонет лежала, преображенная смертью, наконец-то прекрасная.

Голеску шагнул назад, и с кровати что-то свалилось. К его ногам упала чаша, потир, вырезанный из черного камня. Сначала Голеску показалось, что чаша пуста; но когда она покатилась, к самому краю сползла тягучая черная капля.

– Черное Зелье, – определил Голеску, ощутив себя так, словно его макнули лицом в торт.

Под наплывом противоречивых чувств он заморгал. Лишь некоторое время спустя он сумел понять, что нытье доносится из ящика под койкой Амонет. Голеску со вздохом нагнулся и вытащил оттуда Эмиля.

– Вылезай, мой бедный червячок, – проговорил Голеску.

– Хочу есть, – заявил Эмиль.

– Это все, что ты имеешь сказать? – поразился Голеску. – Королева Печали мертва, а ты только и думаешь, что о какой-то паршивой картошке?!

Эмиль ничего не ответил.

– Она покончила с собой?

– С ней покончило Зелье, – произнес Эмиль.

– Да вижу я, что отрава из чашки, ты, дурачок! Я хотел спросить – почему?!

– Она хотела умереть, – пояснил Эмиль. – Она была очень старая, а умереть не могла. Она попросила: «Сделай мне яд, чтобы он отнял у меня жизнь». Я каждый месяц делал ей зелье, но оно ни разу не подействовало. Тогда она сказала: «Вот что, положи туда диметилксантин». Я положил. Подействовало. Она засмеялась.

Голеску довольно долго стоял столбом, глядя на него, и наконец плюхнулся на табурет.

– Господи Боже, Царица Небесная, – бормотал он со слезами на глазах. – Так это правда. Она была бессмертная.

– Хочу есть, – повторил Эмиль.

– Но разве можно устать от жизни? В ней столько хорошего! Горячий хлеб с маслом. Сон. Заманчивые планы на будущее, – рассуждал Голеску. – Удача шла к ней прямо в руки, зачем же она отвергла ее?

– У них удачи не бывает, – сказал Эмиль.

– А ты-то кто такой, в самом деле? – спросил Голеску, уставясь на него. – Ты, со всеми твоими волшебными зельями? Слушай, а сумеешь сделать и такое снадобье, чтобы жить вечно?

– Нет, – ответил Эмиль.

– Не сумеешь? Точно?

– Точно.

– А впрочем, что ты понимаешь… – Голеску потер подбородок. – Ты же недоумок. Хотя вообще-то… – Он посмотрел на Амонет, чья застывшая улыбка нервировала его с каждым взглядом все больше и больше. – Может, она в конце концов разорвала соглашение с Чертом. Может, вечная жизнь и в самом деле не так уж сладка, раз Амонет хотела с ней покончить. А что это у нее в руке?

Нагнувшись, он попытался разжать сведенные пальцы. Из кулака торчало что-то черное – морда крошечной фигурки, кое-как вылепленной из глины. Крокодил.

– Хочу картошку, – захныкал Эмиль.

Голеску вздрогнул.

– Сначала надо выкопать могилу, – сказал он.

* * *

В результате могилу он копал в одиночку, поскольку Эмиль в своем противосолнечном снаряжении не мог управляться с лопатой.

– Покойся с миром, моя прекрасная незнакомка, – пробормотал Голеску, с трудом нагнувшись, чтобы опустить обернутое простыней тело Амонет в яму. – Надо было, конечно, положить тебя в гроб, но мне он нужен для другого, а саван тебе очень идет, правда-правда. Хотя теперь, наверно, все равно.

Он выпрямился и снял шляпу. Подняв очи горе, он добавил:

– Святые угодники, если это несчастное создание и вправду продало душу дьяволу, тогда покорнейше прошу извинить меня за беспокойство. Но если случайно найдутся какие-нибудь лазейки, которыми она может воспользоваться, чтобы избежать адских мук, я уповаю на то, что вы проведете ее через них к вечному упокоению. Кстати, с этой минуты я намерен следовать по пути куда более добродетельному. Аминь.

Он надел шляпу, снова взялся за лопату и закопал могилу.

* * *

Той ночью Голеску всплакнул по Амонет – или, по крайней мере, по упущенным возможностям, – а потом она ему приснилась. Однако к тому времени, когда взошло солнце, блеклое из-за дыма кронштадтских труб, Голеску уже начал улыбаться.

– Теперь у меня в распоряжении четыре прекрасные лошади и две повозки, – сказал он Эмилю, подбрасывая хворосту в огонь, над которым в котелке грелась вода для картошки. – От такого никто не станет нос воротить, правда? А еще у меня есть ты, о бедное дитя несчастья. Твой блеск слишком долго скрывали от мира.

Эмиль сидел себе, уставившись на котелок сквозь очки. Голеску намазал на горбушку сливовое варенье и отхватил громадный кусок.

– Бухарест! – воскликнул он с набитым ртом, разметывая крошки. – Константинополь, Вена, Прага, Берлин! Мы будем шествовать по золотым улицам всех великих городов на свете! Вся картошка, какой только ни пожелает твое крошечное сердечко, на тончайшем ресторанном фарфоре. А что касается меня… – Голеску сглотнул. – Я стану вести жизнь, для которой предназначен. Слава и всеобщее уважение. Прекрасные женщины. Финансовые затруднения – лишь смутное воспоминание! Друг мой, мы дадим толпе то, чего она жаждет. В конце концов, что терзает человека всю его жизнь? Страх старости. Страх несостоятельноети. Одиночество и бесплодие – как это ужасно! И с какой охотой люди будут платить, чтобы избавиться от этого, а? Как ты думаешь? Ах, Эмиль, впереди у тебя большая работа!

Эмиль повернул к нему бесстрастное лицо.

– Работа, – повторил он.

– Да! – подтвердил Голеску и улыбнулся ему. – С твоими баночками, горшочками и химикалиями, мой гений. Черт с ними, с цыплятами! Мы станем великими – мы с тобой, ты да я. Грядущие поколения будут считать нас героями. Как этого, ну, того, кто украл огонь с небес. Прокруст, вот как его звали.

Но к твоей скромной и застенчивой натуре я отношусь с пониманием. Я милосердно укрою тебя от огней рампы и полностью приму на себя тяготы славы. Ибо теперь я – кто бы ты думал?.. – Голеску понизил голос. – Профессор Гадес!

В базарный день, неделю спустя, повозки покатили по Кронштадту. В час, когда на улице больше всего народу, Голеску ехал со скоростью величавой улитки. Те, кому приходилось жаться к домам, имели возможность по достоинству оценить новенькую раскраску. Повозки были расписаны солнцами, лунами и звездами, которые могли сойти за алхимические символы, – золотом и алым по черному, – и на них красовались слова:

ПРОФЕССОР ГАДЕС

ВЛАДЕТЕЛЬ ТАЙН

Кое-какие праздные гуляки тащились за повозками и глазели, как Голеску выводит кибитки на пустырь сразу за Купеческими воротами. Глазеть гуляки глазели, но помощь не предлагали, и Голеску сам распрягал лошадей и возился с бочонками и досками, устраивая подмостки. Гуляки с интересом наблюдали, как к Голеску приближается полицейский, и были разочарованы, когда Голеску вручил ему все необходимые бумаги и щедрую взятку. Полицейский прикоснулся к шлему и удалился; Голеску взобрался в переднюю повозку и закрыл дверь. Больше ничего занятного не произошло, поэтому гуляки через некоторое время разбрелись.

Но когда в школе кончились уроки, прибежали поглазеть дети. К этому времени помост уже скрывали с трех сторон красные занавеси, а в щели между досками были засунуты рекламные листки. Сын лавочника подобрался поближе и нагнулся посмотреть, что там написано.

– «Развлекайтесь даром», – прочитал он вслух, чтобы удовлетворить любопытство приятелей. – «Здоровье и Сила – все для вас! Профессор Гадес Знает Все На Свете!!! Перед Вами Выступит Мирмидианский Гений!!!»

– Мирмидианский? – удивился сын учителя.

– «Хитроумные Мгновенные Калькуляции! – продолжал читать сын лавочника. – Рис, Горох, Ячмень, Просо, Бобы – Мирмидианский Гений Мгновенно Назовет точное количество в вашем кувшине. Того, кто сумеет провести мирмидианского гения, ждет главный приз!»

– Что такое «мирмидианский»? – спросил сын кузнеца.

– Что такое «хитроумные мгновенные калькуляции»? – поинтересовался сын цирюльника. – Он что, догадывается, сколько бобов в кувшине?

– Жульничество, – заключил сын полицейского.

– Ничего подобного! – прогремел из-за занавеса бестелесный голос. – Вот увидите, мальчики! Бегите по домам и зовите друзей на бесплатное представление – оно будет здесь нынче же вечером. Обещаю показать вам подлинные чудеса! И не забудьте принести бобов!

Мальчики разбежались, с таким рвением торопясь исполнить приказ невидимого незнакомца, что сам Черт в преисподней улыбнулся и записал их имена на будущее. Они послушно разнесли вести по всему городу. Когда в сумерках мальчики вернулись, с ними пришло множество взрослых. Перед повозками, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, стояла целая толпа.

Теперь по обе стороны от сцены горели факелы, вспыхивая под порывами холодного ветра, от которого и звезды вспыхивали тоже. Алый занавес трепетал и плясал, словно пламя. Когда его приподнимал ветер, те, кто стоял поближе, замечали, что под ним ходят ноги, и было слышно, как кто-то бубнит и топает.

Цирюльник прокашлялся и крикнул:

– Эй! Мы тут замерзнем до смерти!

– Тогда я вас согрею! – прогрохотал зычный голос, и занавес резко отъехал в сторону.

Порыв ветра тут же вернул его на место, но лишь после того, как толпа успела мельком увидеть Голеску во всем великолепии мефистофельского наряда. Тогда Голеску взялся за занавес, приоткрыл его и величаво выступил вперед.

– Добрые граждане Кронштадта, вам несказанно повезло!

По толпе пронесся шепоток. Голеску загримировался так, чтобы придать себе вид зловещий и таинственный, по крайней мере, очень старался, но в результате выглядел он, будто жирный енот в красном костюме. Хотя смотреть на него было и вправду страшно, что да, то да.

– Профессор Гадес, к вашим услугам! – объявил он, прищурившись и подкрутив кончики усов. – Объездил весь свет и раскопал множество невероятных древних тайн!

– Мы тут бобы принесли! – крикнул сын цирюльника.

– Восхитительно! А теперь послушайте историю моего замечательного…

– Кем это вы вырядились, Чертом, что ли? – послышалось из толпы.

– Как же можно! Хотя вы, конечно, человек достаточно мудрый и знаете, что не так страшен черт, как его малюют, правда? – крикнул в ответ Голеску. – О нет, друзья мои, я принес вам счастье и благо всему человечеству! Позвольте мне все вам рассказать.

Он вытащил из-под плаща лиру и притворился, будто щиплет струны.

– Во дни моей юности я действительно изучал черную магию в одной любопытной школе, руководил которой знаменитый мастер Парацельс. Однако вообразите себе мой ужас, когда я узнал, что каждые семь лет он приносит в жертву преисподней каждого седьмого из своих учеников! А в моем классе седьмым был не кто иной, как я! Поэтому я сбежал, и на моем месте вы поступили бы точно так же. Свои огромные богатства я потратил на покупку корабля, на котором намеревался уплыть в Египет, на родину всех тайн. Долго плыл я кружными путями, ибо не утихал во мне страх, что мастер Парацельс обнаружит мое присутствие в мире при помощи потусторонних сил. И вот вышло так, что у меня иссякли запасы воды, и я был вынужден, преодолев смертоносные рифы и скалы, причалить к острову, на котором имелся чистый источник. Так вот, друзья мои, это был необычный остров! Ибо на нем находилось святилище великого египетского бога Озириса, которое некогда охраняли свирепые люди-муравьи – мирмидианцы!

– Может, мирмидоняне? – перебил его учитель. – Это были…

– Нет-нет, это не те! – ответил Голеску. – Племя, о котором я говорю, было воплощенным ужасом, понимаете? Четверорукие великаны, наделенные устрашающими челюстями и сверхчеловеческой мощью, которых Озирис поставил охранять тайны своего храма! Верная смерть ждала каждого, кто осмеливался приблизиться к священным пределам! Я понятно излагаю? Но, к счастью для меня, за минувшие тысячелетия эта раса почти полностью вымерла. И в самом деле, кто вышел на подгибающихся ногах бросить мне вызов, когда я подобрался к таинственному храму, – кто, как не последний из людей-муравьев? К тому же эта особь имела столь явные признаки вырождения и слабости, что мне хватило ничтожнейшего усилия – и враг был сокрушен. Так вот, когда я стоял во всем блеске света древней луны, триумфальной пятою попирая выю несчастного, в сердце моем пробудилась жалость к бедному поверженному созданию.

– А бобы при чем? – спросил сын полицейского.

– Сейчас-сейчас! Терпение, мой юный господин. Поэтому я не убил его, хотя мог сделать это с легкостью. Вместо этого я перешагнул через жалкое существо и ступил в запретное святилище Озириса. И, высоко подняв фонарь, что увидел я, как не грандиозное изображение самого бога, но не это оказалось величайшим чудом! О нет – на стенах святилища, от пола до потолка, от стены к стене были начертаны словеса! О да, словеса на древнеегипетском языке, странные картинки – птички, змейки, всякие разности. К счастью, мои глубочайшие познания позволили мне прочесть написанное. И что же это было? Молитвы? Нет! Древние заклинания? О нет, мои добрые слушатели! Это были не больше не меньше как медицинские рецепты! Ибо, как вам, возможно, известно, Озирис был главным египетским богом-целителем. Там были тайные снадобья, способные излечить любой недуг, какой ни постигнет несчастное человечество! И что же я сделал? Я торопливо вытащил записную книжку и принялся переносить на бумагу словеса, чтобы вернуть рецепты человечеству на благо всем нам. И вот я писал, все быстрее и быстрее, но стоило мне взглянуть на последний рецепт – который, если бы я получил его, затупил бы кошмарную косу самой Смерти, – но тут я услышал зловещий рокот. Фонарь начал искриться и гаснуть. Подняв взгляд, я увидел, что идол Озириса трепещет на своем постаменте. Откуда мне было знать, что мои нечестивые ноги, ступившие под своды храма, привели в действие страшное проклятие! И теперь храм должен был погубить сам себя! Я бежал, предусмотрительно сунув записную книжку в карман, и остановился лишь затем, чтобы подхватить последнего мирмидианца, скорчившегося у порога. Я весьма силен и с легкостью доставил его на корабль, и нам удалось отплыть прежде, чем храм Озириса обрушился с грохотом, подобным грохоту тысяч молочных фургонов! И мало того – сам остров раскололся на сотни тысяч обломков и навеки погрузился под прожорливые волны!

Голеску отступил на шаг, чтобы оценить, какое впечатление произвела его речь на публику. С удовлетворением отметив, что вниманием слушателей ему удалось завладеть целиком и полностью и что все больше и больше горожан сбегаются и пополняют толпу, он подкрутил усы.

– А вот теперь, детки, вы все узнаете про бобы. Пока мы плыли к нашему убежищу, я направил все усилия на то, чтобы приручить последнего из мирмидианцев. С моим блестящим образованием это оказалось нетрудно. Я обнаружил, что хотя по сравнению со своими ужасными предками он был хил и слаб, тем не менее у него сохранились отдельные свойства муравья! Да-да, и, в частности, их поразительная способность считать бобы и горошины!

– Минуточку, – вмешался учитель. – Муравьи не умеют считать.

– Вы ошибаетесь, любезный господин, – возразил Голеску. – Кто же не помнит историю об Амуре и Психее? Любой образованный человек знает, как царевна была наказана за чрезмерное любопытство: ее заперли в комнате, где лежала груда бобов вперемешку с просом, и велели все пересчитать, не так ли? И кто же пришел к ней на помощь? Вот именно – муравьи! Потому что она была осмотрительна и в свое время не наступила на муравейник или что-то в этом роде. Поэтому проворные малыши аккуратно разобрали бобы и просо, а заодно и пересчитали их. И это, друг мой, известно из классической литературы. Об этом писал Аристотель – и кто мы такие, чтобы с ним спорить?

– Но… – начал было учитель.

– А теперь, – перебил Голеску, отодвигая занавес и открывая взглядам гроб, который был помещен на специальную подставку, удерживающую его вертикально, – вот он! Усладите свои жаждущие взоры! Итак, последний из мирмидианцев!

И он широким жестом отбросил крышку.

Эмиль, облаченный в черный костюм демоненка, дополненный парой набитых соломой рук, и в черный капюшон, к которому были приделаны два длинных проволочных усика, взглянул на яркие огни рампы. И взвизгнул от ужаса.

– Э-гм… Да! – Голеску захлопнул крышку, прищемив при этом один усик. – Однако вы имеете возможность насладиться созерцанием этого существа в его естественном состоянии лишь, скажем так, краткий миг, поскольку… поскольку мой пленник, при всей своей слабости, сохранил способность поджигать предметы одной лишь силой взгляда! К счастью, я придумал, как всех нас обезопасить. Минутку…

Толпа зашумела, и Голеску задвинул занавес. Стоявшие поближе видели его ноги, некоторое время бегавшие туда-сюда. Они слышали краткий загадочный стук и негромкий вскрик. Занавес снова распахнулся.

– Итак… – повторил Голеску. – Перед вами – последний из мирмидианцев!

Он снова открыл крышку. На этот раз Эмиль не стал кричать, поскольку укрылся за очками. Несколько мгновений толпа молчала, а потом отдельные зрители начали хихикать.

– Ах, так вы думаете, он слаб? Вы думаете, он безобиден? – спрашивал Голеску, изображая надменную улыбку. – Но только представьте себе, какие у него невероятные способности к вычислению! Эй, мальчик, подойди сюда. Да-да, ты. – Он нагнулся, ухватил ближайшего мальчугана с кувшином и втащил его на помост. – Знаешь ли ты – только не говори мне, ладно? – сколько в точности зерен в твоем кувшине?

– Да, – ответил мальчик, моргая от яркого света факелов.

– Ага! А теперь, добрые люди, скажите – есть ли здесь родители этого ребенка?

– Это мой сын! – крикнул цирюльник.

– Великолепно! А есть ли среди присутствующих полицейский?

– Я, – сказал капитан полиции, делая шаг вперед и глядя на Голеску с несколько неприятной улыбкой.

– Превосходно! А теперь, мой мальчик, не будешь ли ты так добр шепнуть на ухо этому доблестному стражу порядка… я сказал – шепнуть!., точное число бобов в твоем кувшине?

Сын цирюльника послушно подошел к краю помоста и шепнул что-то на ухо капитану полиции.

– Восхитительно! А теперь, бравый полицейский, не будете ли вы столь любезны записать число, которое вам только что сообщили? – произнес Голеску, слегка потея.

– Охотно, – отозвался капитан полиции и, вытащив записную книжку, сделал в ней пометку.

Он подмигнул публике – как-то особенно холодно и по-ящеричьи.

– Очаровательно! – сказал Голеску. – А теперь, с вашего позволения… – Он взял у сына цирюльника кувшин бобов и подержал его в свете факелов, потом поднес к лицу Эмиля. – О последний из мирмидианцев, взгляни на этот кувшин! Сколько в нем бобов?

– Пятьсот шесть, – проговорил Эмиль слабо, но вполне внятно; публика затаила дыхание.

– Сколько?

– Пятьсот шесть.

– Ну, мой любезный господин, какое число вы только что записали? – сурово спросил Голеску, разворачиваясь лицом к капитану полиции.

– Пятьсот шесть, – ответил тот, недобро прищурясь.

– И так оно и есть! – объявил Голеску, вручая кувшин владельцу и незаметно спихивая его с помоста. – Давайте раздобудем новые доказательства! У кого еще есть кувшин?

Ему поднесли полдюжины кувшинов, и дети принялись истошно вопить, чтобы оказаться на сцене следующими. Хрюкнув от напряжения, Голеску втащил на помост еще одного мальчика.

– А ты кто? – спросил он.

– Это мой сын! – отозвался капитан полиции.

– Хорошо! Сколько у тебя бобов? Скажи папочке! – воскликнул Голеску, а когда мальчик шепнул что-то отцу на ухо, добавил: – А теперь запишите это число!

Он выхватил у мальчика кувшин и снова поднес его к Эмилю:

– О последний из мирмидианцев! Сколько здесь бобов?

– Триста семнадцать, – сказал Эмиль.

– Ты уверен? Ведь кувшин гораздо больше!

– Триста семнадцать, – повторил Эмиль.

– А какое число вы только что записали, мой любезный господин?

– Триста семнадцать, – признался капитан полиции.

– Я спрятал в середину луковицу, – гордо заявил его сын, и стоило Голеску отправить мальчика обратно в толпу, как капитан полиции немедленно влепил отпрыску подзатыльник.

Тут уж к помосту начали проталкиваться взрослые мужчины, размахивая кувшинами со всевозможными бобовыми, а также просом и ячменем. Эмиль не ошибся ни разу, даже когда ему поднесли кувшин риса, где были спрятаны свернутые носки! Наконец Голеску, сияя, поднял руки.

– Итак, одно доказательство моих приключений вы видели собственными глазами! – воскликнул он. – Но все это, дорогие зрители, не более чем салонное развлечение! А теперь вас ждет поистине поразительное зрелище! Ибо мы приблизились к подлинной цели моего визита. Перед вами – Дары Озириса!

Он сорвал кусок мешковины со стопки ящиков. Пламя факелов заплясало на горлышках множества аптечных пузырьков.

– О да! Я сделал эти снадобья согласно древним тайным рецептам! Здесь, друзья мои, средства для исцеления человеческих недугов! Крона за бутылочку не покрывает даже расходов на редкие ингредиенты! Я предлагаю вам мои снадобья так дешево из чистого милосердия!

Толпа разом смолкла, а потом все услышали, как капитан полиции чеканит:

– Так и знал, что этим кончится.

– Крона за бутылочку? – возмущенно проговорил кто-то.