Текст книги "Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"

Автор книги: Питер Ф. Гамильтон

Соавторы: Вернор (Вернон) Стефан Виндж,Кейдж Бейкер,Уолтер Йон Уильямс,Дэниел Абрахам,Элинор Арнасон,Майкл Джон Харрисон,Вандана Сингх,Джеймс Патрик Келли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 69 страниц)

8

Место для велосипеда перед начальной школой имени Рональда Рейгана нашлось без проблем. Здание, казалось, дремало в насыщенном ароматами утреннем воздухе, кирпичные корпуса обнимали пустую игровую площадку. Робот-дворник чистил пылесосом бассейн, еще один обрывал отцветшие цветки с клематисов на шпалере. Роботы были пронзительно желтого цвета, по их торсам тянулись наискось яркие оранжевые буквы «ШРР». Бот-садовник сообщил мне, что занятия начнутся только через час. Мне это было кстати. Это был визит вежливости, составляющая часть комплекса услуг для тех клиентов, которых я подвела. Я спросила, могу ли я видеть Нажму Джонс, и бот сказал, что сомневается, пришел ли кто-нибудь из учителей в такую рань, но он проводил меня в офис. Он позвонил ей, а я подписала пропуск для посетителей. Когда ее голос прозвучал по внутренней связи, я сказала боту, что знаю дорогу.

Я медлила перед открытой дверью. Мать Рашми стояла ко мне спиной. Она была в матроске без рукавов, на плечах кремовый шарф. Она пошла вдоль ряда парт, ставя на каждую фигурки оригами. Здесь было три вида слонов, утки с утятами, голубой жираф, розовый кот, а может быть, лев.

– Прошу вас, входите, мисс Хардвей, – сказала она, не оборачиваясь. Она обладала особым учительским «радаром», могла видеть, что творится у нее за спиной или за поворотом коридора.

– Я заходила к вам домой. – Я вошла в класс, словно девчонка, не выполнившая домашнее задание. – Думала, застану вас до того, как вы отправитесь на работу. – Я прислонилась к первой парте и взяла с нее вишневого крокодила. – Это вы сами складываете?

– Не могла заснуть прошлой ночью, – призналась она, – поэтому в итоге поднялась и отправилась на прогулку. И оказалась здесь. Я люблю приходить в школу пораньше, пока никого нет. Столько времени. – У нее остался один бумажный лебедь, она посадила его на свой стол. – Задерживаться после занятий сложнее. Если ты вечно торчишь здесь в одиночестве по вечерам, то сознаешься, что тебе не за чем торопиться домой. А это унизительно. – Она села за свой компьютер и принялась открывать окошки на «рабочем столе». – Я учила девочек складывать утку. Кажется, им понравилось. Это сложный возраст, пятый класс. Они приходят ко мне, радостные, счастливые дети, а от меня требуется учить их дробям и готовить к средней школе. Я с дрожью думаю о том, что ждет их дальше.

– Сколько им лет?

– Десять, когда они приходят. Многим уже исполнилось одиннадцать. На следующей неделе выпуск. – Она смотрела в раскрытые папки. – У некоторых.

– Я допускаю, что когда-то и мне было одиннадцать, – сказала я, – но я не помню.

– Ваше поколение росло в несчастливые времена. – Ее лицо светилось фосфорным светом. – У вас ведь пока нет дочери, мисс Фей?

– Нет.

Какой-то миг мы обдумывали мою бездетность.

– А Рашми любила оригами? – Я ничего не имела в виду. Просто не могла больше выносить молчание.

– Рашми? – Она нахмурилась, словно ее дочь была не слишком интересным ребенком, которого она учила много лет назад. – Нет. Рашми была трудным ребенком.

– Вчера вечером я видела Кейт Вермель, – сказала я. – Передала ей то, что вы просили, что вы сожалеете. Она спросила, о чем.

– О чем?

– Сказала, Рашми была сумасшедшей. Ненавидела вас за то, что вы ее родили.

– Она не могла меня ненавидеть, – быстро сказала Нажма. – Да, Рашми была печальной девочкой. Вечно встревоженной. Но к чему это все, мисс Хардвей?

– Мне кажется, вы были в тот вечер в «Комфорт Инн». Если вы хотите рассказать, я выслушаю. Если нет, я пойду.

Она пристально глядела на меня, выражение ее лица было непроницаемо.

– Знаете, на самом деле мне хотелось иметь много детей. – Она встала из-за стола, прошла через класс и прикрыла дверь так, словно та была из стекла ручной работы. – Когда осеменение только началось, я пришла в мэрию и записалась добровольцем. Это было просто. Многие женщины приходили в ужас, выясняя, что беременны. Я поговорила с ботом, который записал мое имя и адрес, а потом велел вернуться домой и ждать. Если бы я пожелала еще детей после первой дочери, мне было бы достаточно сообщить об этом. Все равно что подписаться на почтовую доставку в каком-нибудь музыкальном клубе. – Она улыбнулась и дернула за концы своего шарфа. – Но когда родилась Рашми, все изменилось. По временам она бывала таким требовательным ребенком, просила, чтобы ее носили на руках, а потом часами лежала в кроватке, вялая, погруженная в себя. Она начала принимать антидепрессанты, когда ей исполнилось пять, и они помогали. Отдел защиты детства прислал мне бота-сиделку, когда я вышла на работу. Но Рашми всегда доставляла много хлопот. Когда бота-помощника уже не было, я не чувствовала себя в силах завести еще ребенка.

– Вы никогда не заключали брак? – спросила я. – Не находили партнера?

– Заключала брак с кем? – Ее голос вдруг взметнулся, – С другой женщиной? – Щеки ее порозовели. – Нет. Это было мне неинтересно.

Нажма вернулась к столу, но не стала садиться.

– Девочки скоро придут. – Она склонилась ко мне, упираясь кулаками в стол. – Что вы хотите знать, мисс Хардвей?

– Вы обнаружили Рашми раньше меня. Как?

– Она сама позвонила мне. Сказала, что поссорилась с подругой, которая участвует в каком-то тайном эксперименте, она не может рассказать в каком, они рассорились, все вокруг дерьмо, мир дерьмо. У нее кончились ее таблетки, она плакала, говорила бессвязно. Но в этом не было ничего нового. Она часто звонила мне, когда порывала с кем-нибудь. Я же ее мать.

– Что было, когда вы пришли туда?

– Она сидела на кровати. – Взгляд Нажмы сфокусировался на чем-то, невидимом мне. – Она поднесла ингалятор ко рту, когда я открыла дверь. – Нажма видела номер 103 в «Комфорт Инн». – И тут я подумала про себя, что нужно этой девчонке? Она хочет, чтобы я стала свидетелем ее смерти или чтобы предотвратила ее? Я попыталась поговорить с ней. Она вроде бы слушала. Но когда я попросила ее положить ингалятор, она отказалась. Я шагнула к ней, медленно. Очень медленно. Говорила, что она ничего не должна делать. Что мы просто можем сейчас пойти домой. И я уже подошла вот настолько. – Она обозначила рукой ширину парты. – И я не удержалась. Я попыталась вырвать у нее ингалятор. Не знаю, она ли нажала кнопку или это я задела ее. – Нажма резко опустилась на стул и уронила голову на руки. – Она вдохнула не полную дозу. Казалось, прошла вечность, прежде чем все кончилось. Она билась в агонии.

– Думаю, она уже приняла решение, мисс Джонс. – Я просто пыталась утешить ее. – Она ведь оставила записку.

– Я написала эту записку. – Она посмотрела на меня. – Я.

Мне нечего было сказать. Все слова всех языков, какие только можно было произнести, не смогли бы выразить материнского горя. Мне показалось, тяжесть этого горя раздавит ее.

Через открытое окно донесся шум первого автобуса, подъезжающего к школьной стоянке. Нажма Джонс приободрилась, собралась и улыбнулась.

– Вы знаете, что имя Рашми означает на санскрите?

– Нет, мэм.

– Луч солнца, – сказала она. – Девочки приехали, мисс Хардвей. – Она взяла оригами со своего стола. – Надо подготовиться к встрече. – Она протянула оригами мне. – Хотите лебедя?

Когда я подошла к двери школы, стоянка уже была забита автобусами. Девочки выходили из них и устремлялись на площадку – хихикающие девчонки, шушукающиеся девчонки, скачущие девчонки, девчонки, держащиеся за руки. И под теплым июньским солнышком я почти верила, что счастливые девчонки.

Они не обращали на меня никакого внимания.

Я набрала номер Шарифы.

– Алло? – У нее был хрипловатый со сна голос.

– Извини, что не пришла вчера вечером, дорогуша, – сказала я. – Просто хотела сказать тебе, что уже еду.

Кейдж Бейкер
Вещая египтянка

Кейдж Бейкер, одна из наиболее плодовитых писательниц, появившихся в конце девяностых, дебютировала в 1997 году в «Asimov's Science Fiction», и с тех пор ее имя часто встречается на страницах этого журнала. Бейкер вошла в число его самых популярных авторов благодаря ироничным и увлекательным историям о приключениях и злоключениях агентов Компании, путешествующих во времени. Недавно она приступила к созданию двух других циклов произведений, в одном из которых разработала реальность, по богатству и оригинальности сравнимую с лучшими образцами фэнтези как жанра высокой литературы. Рассказы Бейкер публиковались в «Realms of Fantasy», «Sci Fiction», «Amazing» и других журналах. Первый роман Бейкер, «В саду Идена» («In the Garden of Iden»), вышел в свет в том же 1997 году и стал одним из самых ярких и рецензируемых дебютов года. Второй роман, «Небесный койот» («The Sky Coyote»), был издан в 1999 году, а затем, в 2001 году, вышли подряд третий и четвертый – «Мендоса в Голливуде» («Mendoza in Hollywood») и «Кладбищенская игра» («The Graveyard Game»). В 2002 году Бейкер выпустила свой первый сборник «Черные проекты – белые рыцари» («Black Projects, White Knights»). Совсем недавно свет увидели роман «Наковальня мира» («The Anvil of the World»), написанный в неподражаемой фэнтезийной манере, повесть «Королева Марса» («Empress of Mars») и еще один сборник – «„Вещая египтянка“ и другие рассказы» («Mother Aegypt and Other Stories»). Недавно вышел новый роман о Компании – «Жизнь века грядущего» («The Life in the World to Come»), Рассказы Бейкер печатались в семнадцатом и двадцатом сборниках «The Year's Best Science Fiction».

Бейкер не только писательница, но и художница, актриса и руководитель Центра живой истории. Еще она преподает елизаветинский английский как иностранный язык. Бейкер живет в городе Писмо-Бич в Калифорнии.

Эта увлекательная повесть на первый взгляд – просто фэнтези, но поклонники Кейдж Бейкер почувствуют в ней скрытые отголоски историй о Компании. Писательница приглашает нас в разоренную Европу конца девятнадцатого века и рассказывает о бессовестном бродяге и мошеннике – он не сомневается в своей способности отхватить главный приз и по недомыслию затевает многообещающую аферу, которая на поверку может оказаться ему самую чуточку не по зубам…

Держись с чертом вежливо, пока вы с ним не перешли через мостик.

Трансильванская пословица

В краю беспросветных лесов и таких же ночей была безбрежная равнина и был безжалостный солнцепек. По равнине со всех ног бежал человек в костюме клоуна. Выжженная добела глиняная дорога, единственная на много миль окрест, отражала солнечный жар, выжимая из несчастного обильный пот. Человек спотыкался, потому как бежал уже давно и был полноват, к тому же шелковые клоунские панталоны сползли на бедра, что затрудняло движение. Впрочем, костюм и без того был настоящим издевательством: бедолага изображал молочницу-великаншу.

Слезы – слезы ужаса и отчаяния – текли по его щекам, смешиваясь с п о том и размывая клоунские белила, сквозь которые теперь серели усы, багровые круги на щеках уже сошли, оставив розовые потеки на шее. Накладной бюст из соломы тоже съехал вниз, прополз под корсажем и вывалился из-под юбок, словно мертворожденный младенец. Бегущий, задыхаясь, приостановился и, подхватив его, бросил затравленный взгляд через плечо.

Преследователей пока не было видно, но верхом они в два счета нагонят его на этой голой громадной равнине, где нет никакого укрытия, даже деревца. Беглец помчался дальше, пристраивая бюст на место и постанывая. Над ухом жужжали слепни.

И тут, поднявшись на пригорок, он увидел перекресток. Спасен!

Упряжка неторопливых лошадок тащила две сцепленные повозки, похожие на цыганские кибитки, только выше и уже и совсем не пестрые. Они были черные, словно одеяние курносой Смерти. И нарушали эту черноту лишь белые буквы, мелкие, приземистые, зловещие, которые складывались в слова: «Вещая египтянка».

Беглец не испугался бы, даже если бы сама Смерть сидела на козлах. Из последних сил он бросился к задней повозке и не замедлял бег, пока не поравнялся с ней.

Сначала он держался рядом, затем, сумев вырваться вперед, Ухватился за сцепку между повозками и залез на нее. Беглец на мгновение замер, наблюдая, как капли пота падают на горячее Железо, потом дотянулся до двери задней повозки, отодвинул засов и ввалился внутрь.

Та, что сидела на козлах, прикрывшись капюшоном от слепящего солнца, была погружена в мечты о стране, которой нет уже тысячи лет. Поэтому она не заметила, что подобрала пассажира.

Беглец распростерся на спине, пыхтя и отдуваясь и не находя в себе сил посмотреть, куда он попал. Наконец мужчина приподнялся на локтях и огляделся. В следующий миг он рывком сел и стянул кружевной шутовской чепец с прицепленными к нему косами из желтой пряжи. Обтерев оборками лицо, беглец выругался.

В идеальном мире, отметил он про себя, в этой повозке нашелся бы сундук с одеждой, в котором можно было бы порыться и выбрать себе какой-нибудь менее подозрительный наряд. По крайности здесь была бы кладовая с едой и питьем. Но судьба снова отвернулась от бедняги: повозка вовсе не была чьим-то уютным домиком на колесах. Она, очевидно, служила складом, и кругом не нашлось ничего, кроме ящиков и каких-то громоздких предметов, обернутых мешковиной.

Поморщившись, беглец сунул руку за корсаж и вытащил накладной бюст. Он потряс им возле уха и улыбнулся, услышав звяканье. Золотые кольца, часть добычи, с которой ему удалось улизнуть, никуда не делись.

Внутри крытой черной повозки царила непереносимая духота, так что мужчина снял костюм, оставив лишь шелковые панталоны, и принялся методично обыскивать свое убежище, залезая во все ящики и разворачивая все тюки. Через некоторое время он расхохотался.

Уж он-то узнавал краденое с первого взгляда.

Были здесь вещи, явно принадлежавшие турецким торговцам и чиновникам: скатанные и перевязанные ковры, чайные сервизы с золотым ободком. Но кроме того, беглец обнаружил иконы, парсуны, австрийский хрусталь, серебряные кувшины и блюда с гравировкой, расписные вазы, подставку для зонтиков с кавалерийскими саблями: одни – с пышной отделкой, другие – простые, древние, видимо, фамильные. Ничего такого, что уместилось бы в карман, даже если бы в панталонах имелся карман, и ничего такого, что можно было бы легко обратить в наличность.

Что-то бормоча, беглец взял одну саблю и вытащил ее из ножен.

И тут он услышал топот копыт. Сабля тут же выпала из онемевших пальцев. Беглец бросился к двери и прижался к ней, а топот тем временем приблизился и резко стих. Кто-то прокричал вопрос. Затем прозвучал ответ: его произнес женский голос, очень низкий и тихий, так что слов беглец не разобрал. Он стал шарить взглядом по повозке в поисках укрытия. Ничего. Остается только закатать свои телеса в ковер, словно Клеопатра.

Но всадники обогнали повозку и ускакали. И беглец, почувствовав себя в безопасности, подобрал ноги и сел.

Некоторое время он прислушивался к тяжелым ударам сердца, потом снова взял в руки саблю.

Когда повозка наконец свернула с дороги и, прогрохотав по ухабам, остановилась, была уже ночь. Мужчина по-прежнему лежал внутри, только теперь ему было холодно. По всей видимости, лошадей распрягли и сводили на водопой к ручью – снаружи донесся плеск. Затем хруст – вероятно, наломали хвороста, разожгли огонь. Беглец задумался о тепле и пище. Приблизились легкие шаги, затем послышался шорох, словно кто-то взбирался на сцепку. Мужчина напрягся.

Дверь открылась.

На пороге в лунном свете вырисовывался силуэт щуплого человечка с большой головой. Карлик, что ли? Человечек уставился в темноту, и в его больших кроличьих глазах промелькнула растерянность. Под мышкой он держал какой-то рулон – наверное, еще один ковер.

– Ха! – выдохнул беглец, схватил человечка за запястье и затащил внутрь.

Тот сразу же принялся вопить, вопил он пронзительно и тоже по-кроличьи, а не по-людски. Но отбиваться не стал – у беглеца даже появилось неприятное ощущение, что он схватил куклу чревовещателя, под затхлыми одежками которой прощупывалось вялое бесплотное тельце.

– Да замолчи ты! – прошипел беглец самым страшным голосом, на который только был способен. – Мне нужны две вещи!

Но пленник, судя по всему, лишился чувств. В следующее мгновение беглец почувствовал присутствие кого-то еще и, подняв голову, увидел, что рядом с повозкой стоит женщина, судя по всему возникшая из ниоткуда, и глядит на него.

– Не убивайте его, – тихим спокойным голосом произнесла она.

– Э… Мне нужны две вещи! – повторил беглец, держа саблю у горла пленника. – А то я его убью, понятно?

– Да, – ответила женщина. – Чего вы хотите?

Беглец поморгал и облизнул губы. Бесстрастный тон женщины его нервировал.

– Мне нужны еда и одежда!

Женщина даже бровью не повела. Она была в простом черном платье, высока, смугла и темна, словно ночь, даже когда стояла в ярком свете луны.

– Еду я вам дам, – сказала она. – А одежды, которая подошла бы вам, у меня нет.

– Ну так разыщите, ясно? – сказал беглец и грозно потряс саблей. – А не то я убью вашего мелкого… мелкого… – Он попытался представить себе, в каких отношениях может состоять эта Женщина с существом, которое он держит. Ребенок? Муж?

– Раба, – подсказала женщина. – Костюм я вам куплю в ближайшей деревне, но придется ждать до утра. Не убивайте моего раба, иначе пожалеете, что родились на свет.

– Да что вы говорите?.. – усмехнулся беглец и взмахнул саблей. – Вы что, думаете, я верю в цыганские проклятия? Я вам не деревенский дурачок, знаете ли!

– Нет, – тем же тихим бесстрастным голосом ответила женщина. – Зато я знаю, что за вами охотятся представители власти. Только попробуйте перерезать Эмилю горло и увидите, как скоро они явятся на мой зов.

Беглец понял, что пора менять тактику. Он склонил голову набок и улыбнулся, как он надеялся, улыбкой обаятельного негодяя.

– Ну-ну, зачем же нам такие гадости? – проговорил он. – Ведь мы в некотором роде коллеги, не так ли? Я тут как следует осмотрелся. – Он обвел взглядом повозку. – Придумали тоже – угрожать мне, когда сами прячете столько товара. Вы же не хотите, чтобы я рассказал об этом полиции, когда меня схватят?

– Нет, – ответила женщина.

– Ну конечно же нет. Будем друзьями! – Беглец подался вперед, таща за собой пленника – как там она его назвала, Эмиль?.. – Барбу Голеску, к вашим услугам. А вы – мадам…

– Амонет, – представилась женщина.

– Великолепно! – воскликнул Голеску. – Мадам Амонет, так у вашего мужа точно не найдется лишней пары брюк, которую он мог бы мне одолжить?

– У меня нет мужа, – отозвалась женщина.

– Невероятно! – с ухмылкой заметил Голеску. – Что ж, милая мадам, может быть, вы дадите мне одеяло, пока мы не найдем подходящей одежды? Мне и подумать страшно оскорблять вашу добродетель.

– Сейчас принесу, – сказала женщина и ушла.

Он растерянно посмотрел ей вслед, а потом положил саблю и несколько раз сжал и разжал кулак, разминая затекшие пальцы. Другой рукой он по-прежнему придерживал неподвижного Эмиля.

– Только без глупостей, ты, репоголовый, – вполголоса пробормотал Голеску. – Эй, я говорю, без глупостей! Ты что, глухой?

Он поднял Эмиля за шиворот и окинул критическим взглядом. Пленник заскулил и отвернулся. Вид у него был болезненный. Не так давно бедняге выбрили голову, и теперь волосы росли скудными неровными клочками.

– Ну ладно, наверное, ты действительно глухой, – решил Голеску. – Но твоя черная мамочка тебя любит, да? А мне это очень кстати. – Он пошарил кругом и нащупал веревку, которой был обвязан ковер. – Сиди смирно, а не то сверну твою кривую шею, ясно?

– От вас плохо пахнет, – тоненьким голоском пропищал Эмиль.

– Ба! Ты сам воняешь, как отсыревший ковер! – ответил Голеску, обвязывая веревку вокруг запястья Эмиля. Другой конец он намотал себе на руку и подтянул пленника поближе. – Ну вот, теперь не убежишь. Мы с тобой подружимся, ясно? Ты скоро ко мне привыкнешь.

Он выбрался на сцепку и спрыгнул на землю. Ноги подкашивались от усталости, так что он попытался опереться на плечо Эмиля, но человечек сложился под его тяжестью, будто картонка.

– Похоже, дрова ты ей не колешь и воду не таскаешь, – проворчал Голеску, подтягивая панталоны.

Из-за повозки вышла Амонет и молча вручила ему одеяло.

– Хилый он, этот ваш раб, – сказал ей Голеску, – Да будет мне позволено заметить, вам в помощь нужен мужчина. – И, завернув в одеяло свои обширные телеса, самодовольно ухмыльнулся.

Амонет отвернулась и пошла прочь.

– У костра хлеб и помидоры, – бросила она через плечо.

* * *

Одной рукой придерживая одеяло, а другой волоча Эмиля, Голеску направился к костру. Амонет сидела совершенно неподвижно, уставившись на огненный танец, и едва удостоила их взглядом.

– Так-то лучше, – сказал Голеску, усаживаясь и протягивая руку за караваем.

Он отломил краюшку, обмакнул в котелок с тушеными помидорами и принялся жадно есть. Эмиль, который был по-прежнему привязан к его руке и при каждом движении болтался туда-сюда, стал вялым и безучастным, словно соломенное чучело.

– Итак, – начал Голеску с набитым ртом, – мужа у вас нет. Вы уверены, что не нуждаетесь в мужчине? Сами понимаете, мадам, я не о постельных делах говорю, боже меня упаси, нет-нет! Я об охране. В этом проклятом мире столько воров и убийц! К тому же, по невероятному совпадению, мне нужно оказаться как можно дальше от Дуная, а вы направляетесь на север. Давайте заключим временное соглашение! Что скажете?

Губы Амонет изогнулись. Презрение? А может быть, и улыбка.

– Раз уж вы об этом заговорили, – начала она, – Эмиль не слишком хорошо ладит с людьми. А сама я предпочитаю не иметь с ними дел. Полицейские сказали, что вы из цирка. Вы знаете, как получать у мелких чиновников разрешения на представление?

– Разумеется! – воскликнул Голеску, небрежно махнув рукой. – Тот, кто вам нужен, называется «антрепренер». Положитесь на меня!

– Хорошо. – Амонет отвела взгляд и снова уставилась в огонь, – Платить вам я не смогу, зато стану лгать ради вас. У вас будут кров и пища.

– И костюм, – напомнил Голеску.

В знак согласия она пожала плечами.

– Что ж, тогда договорились, – подытожил Голеску и устроился поудобнее. – А чем вы занимаетесь? Я имею в виду, официально?

– Предсказываю будущее, – отозвалась Амонет.

– А! Но на цыганку вы не похожи.

– Я не цыганка, – ответила она с ноткой усталости в голосе. – Я из Египта.

– Ах вот как, – усмехнулся Голеску и потер пальцем нос. – Таинственная мудрость Востока, которую вы унаследовали прямиком от древних фараонов. Отлично, мадам, на пейзан это должно производить сильнейшее впечатление.

– Для клоуна вы знаете слишком много ученых слов, – заметила Амонет.

Голеску поморщился и краешком одеяла принялся стирать остатки грима.

– В действительности я не клоун, мадам, – с достоинством возразил он. – Я жертва обстоятельств, клеветы и политических интриг. О, если бы я мог рассказать вам мою историю, вы бы разрыдались от жалости!

Амонет улыбнулась, и блеск белых зубов на неподвижном темном лице так напугал Голеску, что он едва не вскрикнул.

– Сомневаюсь, – только и ответила она.

* * *

Голеску не стал отвязывать Эмиля на ночь, решив, что не может полностью доверять Амонет, пока не получит по крайней мере пару брюк. Он устроился на жестком полу кибитки, положив Эмиля под голову вместо подушки, и хотя тот время от времени жалобно скулил и пахло от него действительно как от сильно отсыревшего ковра, для человека, решительно настроенного поспать, это были сущие пустяки.

Лишь один раз за ночь Голеску проснулся. Снаружи громко пела женщина, и в голосе ее слышалась такая надрывная грусть, что у Голеску невольно защипало в глазах, но одновременно в резких звуках неведомого языка ощущалась какая-то скрытая угроза. Словно под луной выла волчица. Голеску подумал было выглянуть наружу, чтобы посмотреть, не нужно ли ее утешить, но почему-то при одной мысли об этом по спине у него побежал непонятный холодок. Голеску хмыкнул, перекатился на спину и снова уснул.

Он проснулся, когда кибитки тронулись, и огляделся, разгоняя туман своих нескромных сновидений. Сквозь щели в стенах пробивался солнечный свет. Сны рассеялись, однако некоторые ощущения остались. Возмущенно рыкнув, Голеску сел и глянул через плечо на Эмиля, прижавшегося к его спине.

– Эй, ты! – Голеску отодрал Эмиля от себя. – Ты что, гнусный содомит, что ли? Думаешь, раз я ношу шелковые панталоны, значит, меня можно тискать как какого-нибудь мальчика для утех?

Эмиль всхлипнул и закрыл лицо руками.

– Солнце, – прошептал он.

– Да, уже день! Ты что, солнца боишься? – строго спросил Голеску.

– Больно, – пожаловался Эмиль.

– Не дури, от солнца больно не бывает! – заявил Голеску. – Видишь? – И он сунул руку Эмиля в ближайшую полоску света.

Человечек снова по-кроличьи запищал, отворачиваясь и жмурясь, словно на самом деле думал, что его рука сейчас задымится и покроется волдырями.

– Видишь? – повторил Голеску.

Но Эмиль не желал открывать глаза, и Голеску с отвращением выпустил его руку. Взяв саблю, он перерезал веревку, которая их связывала. Эмиль тут же свернулся, словно червяк, и замер, вновь спрятав лицо. Голеску разглядывал его, отложив саблю и потирая запястье.

– Если ты и упырь, так такого хилого еще поискать надо, – сказал он. – И зачем только она тебя держит?

Эмиль не ответил.

* * *

Вскоре после полудня кибитки остановились; а спустя примерно час дверь повозки отворилась, и на пороге возникла Амонет с охапкой одежды.

– Вот, – сказала она, швырнув ее Голеску.

Бесстрастный взгляд Амонет остановился на Эмиле, который еще сильнее съежился, словно прячась сам в себя от потока света. Она сняла одну из своих шалей и накинула на беднягу, накрыв с головой. Голеску, натягивавший брюки, посмотрел на нее с удивлением.

– Я тут как раз думал, мадам, не нужно ли мне носить крестик, чтобы защититься от нашего маленького друга, – проговорил он. – Или лучше дольку чеснока?

– Он любит темноту, – ответила Амонет. – Вы должны мне за одежду три пиастра.

– Видите ли, это не совсем то, к чему я привык, – сказал Голеску, протискивая плечи в рубаху. – Грубое домотканое полотно. А где мы?

– В двадцати километрах от того места, где мы были вчера, – ответила Амонет.

«Слишком близко», – с беспокойством подумал Голеску. Пока он одевался, Амонет повернулась к нему спиной. Голеску поймал себя на том, что, застегивая пуговицы, разглядывает ее фигуру. Теперь, когда не было видно угрюмого лица, стало ясно, что в остальном Амонет очень хороша. Только у молодой женщины могло быть такое подтянутое тело. Сколько же ей на самом деле лет?

Обув башмаки, Голеску выпрямился, подкрутил усы и втянул брюшко. Затем извлек из соломенного бюста золотое колечко.

– Вот, возьмите. Прими этот дар, о цветок древнего Нила, – торжественно произнес Голеску и, взяв Амонет за руку, надел колечко ей на палец.

Она тут же отдернула руку и повернулась так стремительно, что ветер засвистел. На миг в ее глазах вспыхнуло пламя, и даже если это было скорее отвращение, нежели страсть, – что ж, Голеску удалось вызвать у нее хоть какое-то чувство.

– Не прикасайтесь ко мне, – сказала она.

– Я просто расплатился! – запротестовал Голеску, довольный собой. – Моя чаровница, это кольцо стоит куда больше, чем вы отдали за костюм!

– Оно воняет, – скривилась Амонет, сдергивая кольцо.

– Золото может позволить себе дурно пахнуть, – ответил Голеску.

Настроение его взмыло ввысь, как воздушный шарик.

* * *

Голеску без приглашения взобрался на козлы рядом с Амонет, и кибитки покатились дальше, следуя изгибам дороги, проложенной по берегу реки.

– Милая мадам, вы не пожалеете о своей доброте, – начал Голеску, – Столп силы и неисчерпаемый источник полезных советов – это обо мне. О другой вашей профессии, свидетельства которой я нашел в задней повозке, я вас расспрашивать не буду, ибо мое второе имя – Деликатность, но скажите, каковы доходы от вашего гадального предприятия? Зарабатываете ли вы столько, сколько желаете?

– Расходы я покрываю, – отозвалась Амонет.

– Пфуй! – махнул рукой Голеску. – Тогда вы, очевидно, получаете гораздо меньше, чем заслуживаете. А как вы гадаете? На картах? Глядите в хрустальный шар? Привораживаете?

– Читаю по руке, – ответила Амонет.

– Гадание по руке особых расходов не требует, – заметил Голеску. – С другой стороны, и на клиентов большого впечатления не производит. Если, конечно, вы не рисуете перед ними чарующие картины блистательного будущего или не предупреждаете их об ужасных несчастьях, избежать которых они могут исключительно с вашей помощью. И простите мне мою прямоту, но вы, судя по всему, женщина немногословная. Где же ваш блеск? Где огонь?

– Я говорю им правду, – сказала Амонет.

– Ха! Старая песня про то, что вы-де во власти древнего проклятия, которое не позволяет вам лгать? Нет-нет, милая мадам, эта тактика себя исчерпала. Я предлагаю вам совершенно новый подход! – заявил Голеску.

Амонет покосилась на него, непостижимая, как змея.

– То есть?

– То есть прежде чем его выработать, мне нужно понаблюдать за вашими клиентами, – ответил Голеску.

– Понятно, – буркнула Амонет.

– Хотя «Вещая египтянка» – хорошее название для вашего предприятия, – признал Голеску, – Есть в нем определенная теплота. Но и величие тоже. На этом можно сыграть. Ну и где же ваша теплота?

– У меня ее нет, – заявила Амонет. – А вы меня раздражаете.

– Что ж, тогда taceo, милая мадам. Это по-латыни «я умолкаю», знаете ли.

Ее губы снова изогнулись.

Кибитки тряслись дальше, а Голеску тем временем решил изучить лицо Амонет. Видимо, она еще молода: кожа у нее была гладкая, в волосах ни единой седой пряди, а над губой – ни намека на усики. Об уродливой женщине можно сказать «У нее нос крючком», или «У нее тонкие губы», или «У нее близко посаженные глаза». Об Амонет ничего такого сказать было нельзя. И ничего другого тоже нельзя было сказать, поскольку, как бы внимательно ни вглядывался Голеску, он видел лишь тень и испытывал полнейшее смятение.

* * *

К ночи они приехали в унылый городишко, покосившиеся округлые дома которого стояли задом к реке, а передом – к темному лесу. Попетляв по лабиринту извилистых улочек, путники наконец отыскали стоянку для прибывших на ярмарку – два акра голой земли, на которой совсем недавно располагался загон для скота. Здесь до сих пор пахло навозом. Теперь кругом стояли повозки, и в железных корзинах полыхали костры. Люди, которые зарабатывали себе на жизнь, катая детишек на размалеванных лошадках или предлагая всем желающим сыграть в несложные игры, стояли у костров, пили вино из бутылок и устало обменивались новостями.

Но когда приблизились кибитки Амонет, эти люди лишь коротко взглянули на них и поскорее отвели глаза. Некоторые замахали руками, чтобы зачураться от порчи.

– А у вас сложилась определенная репутация, – протянул Голеску.