Текст книги "Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"

Автор книги: Питер Ф. Гамильтон

Соавторы: Вернор (Вернон) Стефан Виндж,Кейдж Бейкер,Уолтер Йон Уильямс,Дэниел Абрахам,Элинор Арнасон,Майкл Джон Харрисон,Вандана Сингх,Джеймс Патрик Келли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 69 страниц)

Амонет не ответила. Судя по всему, она ничего не замечала.

Голеску провел еще одну холодную ночь на жестком полу задней повозки, на этот раз в одиночестве, так как Эмиль, перестав быть заложником, спал в ящике под узкой койкой Амонет, а Амонет стойко игнорировала все любезности Голеску и его намеки относительно взаимного обогрева. В результате к утру он замерз и был не в форме.

После восхода солнца ярмарка из мертвой стала полуживой. Слепец, мускулистый, словно сказочный великан, усердно крутил карусель, и худые бледные дети катались на ней круг за кругом. Шарманщик также усердно крутил свою шарманку, а на плече у него сидела обезьянка, недоверчиво глядящая на детей. Но большинство шатров пока лежало на земле, придавленные паутиной из веревок и шестов. Перед городским чиновником, устроившимся за столиком под черным зонтиком, вытянулась длинная очередь скучающих торговцев.

Голеску глядел на все это, и тут Амонет, бесшумной тенью возникшая у него за спиной, сказала:

– Ну вот, вам представилась возможность принести пользу. Вставайте в очередь за меня.

– Святые небеса! – Голеску развернулся. – Вы хотите, чтобы у меня случился сердечный приступ? Предупреждать надо!

Вместо ответа Амонет вручила ему кожаную папку и маленький кошелек.

– Это мои документы. Заплатите чиновнику и получите разрешение. Иначе останетесь без ужина.

– Знай вы, кто я такой на самом деле, вы бы не стали так мной помыкать, – проворчал Голеску.

Однако в очередь послушно встал.

Городской чиновник оказался сравнительно честным, поэтому ждать пришлось не более часа. Наконец человек, стоявший впереди, получил разрешение на продажу красно-сине-желтых бумажных флажков, и Голеску шагнул к столику.

– Документы, – зевая, произнес чиновник.

– Прошу. – Голеску широким жестом распахнул папку.

Чиновник, прищурившись, взглянул на бумаги.

– Амонет Кематеф, – прочел он. – Работает под псевдонимом «Вещая египтянка». Русский, что ли? И вообще здесь сказано, что вы женщина.

– Это не мои документы, это… это документы моей жены, – заявил Голеску, изобразив благородное негодование. – А она, друг мой, не русская, она пылкая египтянка, в прошлом гаремная танцовщица, если хотите знать, но впоследствии несчастный случай погубил ее экзотическую красоту. Я подобрал ее, умирающую от голода, в трущобах Каира и стал помогать ей из христианского милосердия. Однако вскоре я обнаружил, что она обладает замечательным даром предсказывать будущее, основанным на древней системе…

– Гадалка? Две марки, – перебил чиновник.

Голеску уплатил и, пока ему выписывали разрешение, продолжал:

– На самом же деле она – единственная дочь одного коптского вельможи, которую еще девочкой похитили злобные…

– И три марки сверх того, если хотите рассказывать дальше, – заявил чиновник и с размаху поставил печать.

– Премного благодарен, – сказал Голеску с низким поклоном.

Довольный собой, он подхватил бумагу и величаво удалился.

– Прошу, – произнес он, вручая разрешение Амонет.

Та безмолвно взяла его и внимательно изучила. В ярком утреннем свете непонятная мрачность ее лица стала гораздо заметнее. Голеску подавил дрожь и поинтересовался:

– Чем еще может услужить вам зрелый мужчина, моя прелестница?

Амонет повернулась к нему спиной, чему он был несказанно рад.

– До вечера постарайтесь не влипнуть в неприятности. Потом погуляете с Эмилем. Он просыпается после заката.

Она вернулась к передней черной кибитке. Голеску глядел, как Амонет забирается внутрь, и не уставал поражаться, насколько иное впечатление на заинтересованного зрителя производит вид этой женщины со спины.

– Разве вы не хотите, чтобы я бил в барабан или играл на тамбурине? Я могу привлечь к вам целую толпу, словно сахарная голова – мух!

Амонет обернулась с белозубой гримасой, которая, вероятно, означала улыбку.

– Не сомневаюсь, что мухи на вас так и слетаются, – сказала она. – Но для того, что я делаю, мне не нужен зазывала.

Голеску, ворча себе под нос, побрел на ярмарку. Однако он совершенно забыл об обиде, когда обнаружил, что кошелек Амонет остался у него.

Теперь шатры вырастали словно грибы, хотя день был настолько знойный и душный, что украшавшие их яркие флажки висели безжизненно. Голеску купил себе дешевую шляпу и немного постоял, изучая ряды со съестным. В конце концов он взял себе стакан чаю и пирожок с черносливом, покрытый сахарной глазурью с каким-то ядовитым привкусом. Голеску с удовольствием съел пирожок и, облизывая глазурь с пальцев, направился в рощицу у реки. Там он растянулся в тенечке и, надвинув шляпу на лицо, задремал. Если ночью человеку предстоит нянчить упыря, днем нужно как следует отдохнуть.

* * *

К ночи ярмарка совершенно изменилась. Ребятишки разошлись по домам, и опустевшая карусель катала теперь разве что призраков; а на смену детям пришли молодые парни. Они толкались и ржали или торчали, разинув рты, у низких дощатых помостов, на которых орали шуты. В одном шатре показывали занятных уродцев, в другом извивалась танцовщица, в третьем выступал человек, способный голыми руками брать раскаленное железо. Яркие огни отчаянно сражались с тьмой. Кругом слышались музыка и сиплые вопли.

Ко всему этому Голеску оставался равнодушным.

– Как это – слишком жесткий? – взвился он. – Я выложил за него пятнадцать грошей!

– Я не могу это есть, – прошептал Эмиль, морщась от света фонарей.

– Гляди! – И Голеску схватил жареный кукурузный початок и впился в него зубами. – Мм! Тает во рту! Ешь, ты, плакса!

– На нем перец. Очень остро. – Эмиль принялся заламывать руки.

– Ерунда! – заявил Голеску с набитым ртом. – Пища богов. Так что же ты тогда будешь есть-то? А, ясно! Ты же упырь, так что тебе нужна кровь, да? Понимаешь, мы сейчас некоторым образом на людях, так что придется обойтись чем-нибудь другим. Ну, что ты хочешь? Засахаренное яблоко? Вареники? Бастурму? Жареную картошку?

Эмиль тихонько заплакал, из громадных кроличьих глаз потекли слезы, и Голеску, вздохнув, отшвырнул объеденный початок.

– Пойдем, – сказал он и потянул человечка за руку.

Они обошли все ларьки со съестным, пока Эмиль наконец не согласился попробовать «венскую» сосиску, которую насадили на палочку, обмакнули в кукурузное тесто и обжарили в масле. К радости Голеску, угощение Эмилю понравилось. Во всяком случае он безропотно жевал сосиску и покорно позволял тащить себя за руку. Голеску бросил взгляд на кибитку Амонет и увидел, как оттуда выходит клиентка – бледная и потрясенная.

– Нет, только погляди, – с отвращением процедил Голеску. – Один-единственный фонарик. Ни тебе вывески, ни тебе зазывалы, никто не заманивает публику. И вот результат – одна жалкая клиентка! И все! Где ореол тайны, я спрашиваю? Она же Вещая египтянка! Наверное, вторая профессия приносит ей солидный доход. Да?

Эмиль ничего не ответил, полностью сосредоточившись на сосиске.

– А может, и нет, если она позволяет себе только такого слугу, как ты. Куда же деваются все деньги? – задумался Голеску, теребя усы. – Чего она такая кислая, хозяйка-то твоя? Разбитое сердце, то-се, да?

Эмиль еле заметно пожал плечами, не переставая жевать.

– Со мной она бы за десять минут забыла что угодно, если бы только мне удалось заставить ее принимать меня всерьез, – задумчиво произнес Голеску, глядя на кибитку. – А для этого, само собой, лучше всего произвести на нее впечатление с помощью денег. Надо что-то придумать, репоголовый.

– Четыре тысячи семнадцать, – сказал Эмиль.

– А? – Голеску обернулся и уставился на него.

Эмиль ничего больше не сказал, зато в тишине отчетливо и громко прозвучал голос зазывалы:

– Ну что, умники, попытайте счастья! Азартные игры! Бросайте кости, угадывайте карты, крутите рулетку! Или скажите, сколько в кувшине просяных зерен, и получите денежный приз! Всего десять грошей за догадку! А вдруг вы выиграете? Да-да, вы, сударь, который с сынишкой!

Голеску вдруг понял, что зазывала обращается к нему. Он возмущенно воскликнул:

– Он мне не сынишка!

– Ну так дядюшка, какая разница? Попробуйте угадать, а? – вопил зазывала. – Ну что вы теряете?

– Десять грошей! – проворчал Голеску, и тут до него дошло, что денежки-то не его, а Амонет. – А, была не была!

Он подошел к палатке, волоча Эмиля за собой.

– А какой у вас приз?

– Двадцать тысяч леев, – ответил зазывала.

Голеску закатил глаза.

– Да уж, хватит, пожалуй, на безбедную старость! – скривился он, однако в карман за десятью грошами все же полез. Он недовольно глянул на стеклянный кувшин, который стоял позади прилавка на полке, украшенной гирляндами цветов нового государственного флага. – Наверняка насовали туда камней для объема… Гм-гм, ну… сколько, говорите, тут просяных зерен? Ну, скажем…

– Четыре тысячи семнадцать, – повторил Эмиль.

У зазывалы отвисла челюсть. Голеску посмотрел сначала на одного, потом на другого. И просиял.

– Так, значит, это правильный ответ? – спросил он. – Ах, святые угодники!

– Нет-нет, – возразил зазывала, не без труда овладев собой.

– Как же, – протянул Голеску. – По глазам вижу!

– Нет, неправильный, – уперся зазывала.

– Нет, правильный! Хотите, высыплем зерна и пересчитаем, сколько их там?

– Нет, и вообще вы мне еще не заплатили, и вообще это был ваш мальчонка, а не вы, и вообще это не считается… и…

– Ах, прохвост! Вы что, хотите, чтобы я закричал? У меня превосходные легкие! Хотите, чтобы я поведал всему миру, как вы отказались выдать бедному ребенку заслуженный приз за верную догадку? Хотите, чтобы…

– Замолчите! Замолчите, я заплачу эти чертовы двадцать тысяч!

Зазывала протянул руку и зажал Голеску рот. Голеску улыбнулся ему, и усы у него поднялись, словно у таракана.

Возвращаясь к кибитке Амонет, Голеску потряс кошельком над ухом у Эмиля:

– А что, неплохой заработок за вечер! Неужели она взглянет на это и останется холодна? Исключено!

Эмиль не ответил, мечтательно обсасывая палочку – все, что осталось от сосиски.

– Разумеется, твою роль в комедии мы несколько принизим – из стратегических соображений, – продолжал Голеску, выглядывая из-за шатра и хмурясь на кибитку.

К ней уже выстроилась длинная очередь клиентов, и если по большей части это явно были одинокие женщины, желающие узнать будущее, попадались среди них и мужчины довольно скверного вида – да что там говорить, попросту преступного, – и у Голеску появилось нехорошее ощущение, что кое с кем из них ему приходилось в прошлом сталкиваться на профессиональной почве. Отшатнувшись, он покосился на Эмиля.

– Не станем ей мешать, пусть работает. А у нас покамест будет время состряпать подходящую героическую и головоломную историю о происхождении этого славного толстенького кошелечка! Не может же она поверить, будто ты…

Голеску осекся и уставился на Эмиля. И хлопнул себя по лбу – так в театре показывают, что на человека снизошло божественное озарение.

– Минуточку, минуточку! Она знает о твоих способностях! Потому-то она тебя и держит, да? Ха!

На миг он умолк, но пялился на Эмиля так внимательно, что тот даже вышел из транса. Человечек робко поднял глаза и, увидев, как исказилась физиономия Голеску от неистовой благожелательности, пискнул, уронил палочку и прикрыл голову обеими руками.

– Мой драгоценный скукоженный гений! – пророкотал Голеску, подхватив Эмиля на руки и стискивая его в объятиях, – Мой крошечный дружок, мой миниатюрный братец, мой сладчайший из упырей! Ну что, моя прелесть, хочешь еще сосисочку? Нет? Мамалыгу? Молочный пунш? Горячий шоколад? Голеску даст тебе все, что захочешь, моя красотулечка! Пройдемся по ярмарке вместе!

Когда Голеску, волоча за собой Эмиля, вернулся в густую тень у задней повозки, кошелек заметно полегчал. Эмиль был так набит сосисками и сахарной ватой, что туговато соображал, а все внимание его занимали дешевая кукла и волчок. Тем не менее Голеску вытащил из кармана новенькую колоду, разорвал обертку и перетасовал карты, глядя на Эмиля глазами влюбленного волка.

– Я о таком слыхал, мое хилое чудо, – проворковал он, перебирая карты толстыми пальцами. – Люди, совершенно не приспособленные к жизни, да-да, иногда настолько не от мира сего, что их приходится кормить и пеленать, словно грудных детей. И при этом обладают блестящим талантом! Неимоверная одаренность во всем, что касается цифр и знаков! Давай-ка посмотрим, относишься ли ты к подобным феноменам…

Час, потраченный на всестороннюю проверку, к удовольствию Голеску подтвердил, что Эмиль способен более чем ловко обращаться с картами: достаточно было просто помахать перед его носом разложенной веером колодой, и он точно запоминал последовательность карт.

– А теперь, мой милый мальчик, остается ответить лишь на один вопрос, – начал Голеску, швыряя колоду через плечо во мрак ночи. Карты разлетелись, словно сухие листья. – Почему же мадам Амонет не пользуется твоими несравненными талантами, чтобы нажить себе богатства сверх пределов даже самых алчных мечтаний?

Эмиль ничего не сказал.

– Казалось бы, проще простого. Решительно не понимаю, – повторял Голеску, пригнувшись, чтобы поглядеть на очередь, выстроившуюся к двери передней повозки.

Оттуда только что вышла женщина, она всхлипывала и заламывала руки. Хотя ярмарка уже понемногу пустела, в очереди было несколько явных головорезов, которые дожидались… Чего? Предсказания будущего? Вряд ли. У некоторых, судя по всему, под одеждой были припрятаны объемные свертки.

– С таким болванчиком-везунчиком, как ты, она была бы царицей игорных домов от Монте-Карло до Санкт-Петербурга, – Дивился Голеску. – Да и вообще с такой-то фигурой она могла бы стать самой богатой шлюхой в Риме, Вене или Будапеште! Ну, то есть если в маске… Так почему же она засиживается допоздна, скупая у мелких грабителей краденые ложки да часы? Какой с этого навар? Эмиль, дружочек, что ей нужно?

– Черное Зелье, – ответил Эмиль.

Когда последний головорез убрался восвояси, из повозки показалась Амонет и взглянула прямо на Голеску, расположившегося в темноте. Он-то собирался устроить эффектный выход, но теперь, когда рассчитывать на элемент неожиданности уже не приходилось, просто помахал рукой с глуповатым видом.

– Где Эмиль? – сурово спросила Амонет.

– Цел и невредим, о моя королева, – ответил Голеску, приподняв Эмиля за шкирку. Тот, испугавшись света, жалобно заверещал и закрыл глаза. – Спасибо, мы прекрасно провели вечер.

– Иди спать, – велела Амонет Эмилю.

Человечек вывернулся из рук Голеску и метнулся в повозку.

– Вы его покормили? – спросила Амонет.

– По-царски! – заявил Голеску, – Вы спросите, где я взял на это средства? А вот! – И он показал кошелек с тем, что осталось от двадцати тысяч леев, и позвенел им, придав лицу самое что ни на есть соблазнительное выражение. К величайшей досаде Голеску, у Амонет даже глаза не блеснули.

– Приведите лошадей и запрягайте. Мы уезжаем.

Голеску был обескуражен.

– Разве вам не хочется узнать, откуда у меня эти славные денежки?

– Украли? – спросила Амонет, сняв с крюка у двери фонарь и погасив его.

– Как можно?! – с неподдельным возмущением воскликнул Голеску. – Если хотите знать, я их выиграл и принес вам. Догадался, сколько просяных зерен в кувшине.

За прошедший вечер он уже несколько раз – и в различных вариантах – успел представить себе ее страстную признательность. Тем не менее Голеску не был готов к тому, что произошло на самом деле. Амонет развернулась, стремительно, словно змея, и схватила его за горло.

– Как вы догадались? – спросила она. Очень тихо.

– Я необычайно талантлив! – прохрипел Голеску, чувствуя, как глаза его лезут на лоб.

Амонет сильнее сжала пальцы.

– Это ведь Эмиль догадался, правда?

Голеску только кивнул – чтобы говорить, ему не хватало воздуха.

– Надеюсь, вы не додумались втянуть Эмиля на азартные игры?

Голеску помотал головой. Она вплотную приблизила к нему лицо.

– Только попробуйте взять Эмиля в игорный дом: поймаю – убью. Понятно?

Она разжала пальцы и отшвырнула Голеску к повозке. Тот выпрямился, вдохнул воздуху, поправил съехавшую на лоб шляпу и сказал:

– Ну что ж, я узнал его тайну. Да будет мне позволено смиренно поинтересоваться у мадам, какого черта она не воспользуется нашим миниатюрным другом, чтобы стать возмутительно богатой?

– Потому что никакой тайны у Эмиля нет, – прошипела Амонет. – Он сам тайна.

– Ах, это все объясняет, – буркнул Голеску, потирая шею.

– Вот и хорошо, – отозвалась Амонет. – А теперь приведите лошадей.

Голеску сделал, что велели, кипя от возмущения и любопытства – и от кое-чего еще, в чем он не смог бы признаться даже себе. Сказать, будто Амонет в гневе была прекрасна, было нельзя ни при каком насилии над воображением, однако…

Ощущение ее пальцев на коже, неожиданная сила ее рук… и аромат ее дыхания – так близко… словно какая-то неведомая пряность…

– Неужели мое глупое сердце поработила страсть? – вопросил он лошадь, запрягая ее в повозку.

* * *

Весь остаток безлунной ночи они ехали вдоль темной реки и много раз слышали волчий вой в далеком темном лесу.

Этот вой пробудил у Голеску героические фантазии. В них он размахивал исполинским ружьем и выпускал в стаю свирепых хищников бессчетное множество пуль, защищая Амонет, и она была так благодарна за своевременное спасение, что… что сняла большую часть одежды и устрашающую маску, которую до сих пор носила. В действительности Амонет оказалась прекрасной, хотя ему никак не удавалось толком рассмотреть ее, поскольку стоило Голеску броситься в ее объятия, как ноги у него запутались в чем-то похожем на розовую сахарную вату, которую кто-то бросил на ярмарочной площади…

А потом розовые волокна превратились в паутину, а Эмиль был попавшей в нее букашкой, и он все визжал и визжал тоненьким голоском, что было довольно странно: ведь он же упырь.

– Упыри ведь сами высасывают кровь? – удивленно спросил Голеску у Амонет, но она побежала к темной реке, которая была Нилом, а Голеску побежал за ней, на ходу разоблачаясь, но тут из-за пирамид взошло солнце.

Голеску хрюкнул и сел, щурясь от утреннего света.

– Мы стоим, – объявил он.

– Да, – отозвалась Амонет, распрягая лошадей.

Судя по всему, ночью они свернули с дороги и теперь находились на лесной поляне, со всех сторон окруженной густым кустарником.

– Вы разобьете лагерь здесь, – сказала Амонет. – А мне нужно кое с кем встретиться. Будете жить в передней повозке и присматривать за Эмилем. Я вернусь самое позднее через три дня.

– Конечно, – буркнул Голеску, еще не проснувшись окончательно.

Он сидел, почесывая небритый подбородок и глядя, как Амонет уводит лошадей за кусты. Было слышно, как где-то совсем близко журчит вода. А вдруг Амонет собирается не только напоить лошадей, но и искупаться в живописном лесном озерке?

Он спрыгнул на землю и поспешил следом за Амонет, стараясь двигаться как можно тише, но его тайные надежды не оправдались: Амонет просто стояла на берегу, скрестив руки на груди, и смотрела, как лошади пьют. Голеску содрогнулся. Яркий утренний свет явно не был ей лучшим другом.

С невозмутимым видом приблизившись, Голеску спросил:

– А что же кушает наш юный друг, помимо сахарной ваты и сосисок?

– Корнеплоды, – ответила Амонет, не утруждаясь даже повернуть голову. – Картошку, репу, морковь, пастернак. Надо их сварить и размять, без соли, без перца, без масла, иначе он не станет есть. Хлеб он ест любой, если обрезать корку. Поленту, но опять же без соли и масла. Пьет он воду.

– Как это мило с его стороны, – проворчал Голеску, скорчив недовольную мину. – А где вы нашли нашего крошку?

Прежде чем ответить, Амонет немного заколебалась.

– В лечебнице для душевнобольных, – сказала она.

– А! А там, конечно, не знали, кто он такой, да? – уточнил Голеску.

Амонет обернулась и посмотрела на него так, что он едва не испачкал штаны.

– А вы знаете? – спросила она.

– Убогий дурачок, который отлично умеет считать, – отозвался Голеску. – Я только одного не могу понять – почему вы не применяете его громадные белые мозги для того, чтобы разбогатеть. Но в конце концов это ваше дело. А что еще заботливая нянюшка должна знать о его питании и сне?

– Только то, что если вы вздумаете похитить его, пока меня нет, я вас догоню и убью, – ответила Амонет, нисколько не повысив голос, однако каким-то образом сумев убедить Голеску в полнейшей искренности своих намерений.

От этого его снова бросило в неприятную дрожь.

– Единственное, чего я жажду, – это вашего доверия, моя прелесть, – заверил он Амонет. – А куда вы направляетесь?

– Не ваше дело.

– Разумеется, – согласился он, кланяясь и почесываясь, – Вы ведь уезжаете на задней повозке, да? Трудно удержаться от вопроса, о моя черная голубка и владычица тайн, имеет ли это отношение к товару, который там спрятан. Вероятно, вы отправляетесь на рандеву с тем, кто снимет с вас это бремя, не так ли?

Ее взгляд, полный презрения, пронзил Голеску насквозь, зато он понял, что не ошибся.

* * *

Оставшись один, Голеску первым делом отправился обыскивать повозку Амонет.

Хотя главной его целью были деньги, нужно признать, что сначала он взялся за ящик, где предположительно хранилось нижнее белье. Ящик не оправдал его надежд, поскольку в нем содержалось вовсе не белье, а целая алхимическая лаборатория: баночки с толчеными минералами и металлами, перегонные кубы, колбы и реторты. Все было настолько незапятнанно чистым, словно им никогда не пользовались. Когда Голеску наконец обнаружил белье – в дорожном сундуке, – он разочаровался еще больше. Белье у Амонет оказалось простое и практичное, и было ясно, что оборки ее не интересуют. Тем не менее он похитил ее панталоны и запихнул в нагрудный карман, чтобы использовать вместо носового платка, а затем продолжил поиски.

Денег он не нашел, как и личных вещей, которые дали бы ему хоть какой-то намек на прошлое хозяйки. В повозке было много всяких штучек, очевидно предназначенных для создания египетского антуража: мумия в саркофаге из папье-маше в половину натуральной величины. Матерчатый свиток с иероглифами на стене – такие делают во Франции.

Возле умывальника не было ни духов, ни косметики, просто кусок желтого мыла. Голеску понюхал его и скривился: пахло мыло исключительно щелоком. Откуда же тогда брался этот дурманящий аромат не-совсем-корицы, исходивший от ее кожи?

Ни бумаг, ни письменных принадлежностей за исключением полированного сундучка с откидывающейся передней стенкой, который мог служить для чего-то подобного. Но внутри оказалось лишь мутное зеркало зеленого стекла – и больше ничего. Бегло осмотрев сундучок, Голеску захлопнул его, но в кончиках пальцев осталось какое-то неприятное покалывание.

В кладовой тоже не густо: черствый хлеб, луковица, немного картошки. Несколько кастрюлек и медное бельевое корыто. Потирая подбородок, Голеску окинул все это задумчивым взглядом.

– И никаких денег, – произнес он вслух и с размаху шлепнулся на постель Амонет, похрюкивая от досады.

Услышав слабый протестующий вскрик, он вскочил и заглянул под койку.

– Ну конечно! – воскликнул он и открыл ящик.

Эмиль заскулил и забился подальше от света, закрыв лицо руками.

– Эй, не сердись, – проговорил Голеску, вытаскивая его наружу. Он опустился на четвереньки, не обращая внимания на плач Эмиля, и осмотрел ящик. – Где же твоя хозяйка прячет золото, крошка моя? Не здесь, да? Тысяча чертей!

Он снова уселся на постель. Эмиль попытался заползти обратно в спасительную темноту, но Голеску схватил человечка за ногу.

– Эмиль, сокровище мое, в этом мире ничего нельзя достичь, если не можешь гулять при дневном свете, – заявил он. – Да и мне ты тогда пользы не принесешь. Что ты не поделил с солнцем, а?

– Оно мне глаза жжет, – всхлипнул Эмиль.

– Правда? – Голеску подтянул его поближе, силой отнял руки от лица и заглянул в мокрые глаза. – Попробуем-ка что-нибудь с этим сделать. А как только мы решим эту проблему… – Голеску не договорил, расплывшись в улыбке.

Эмиль вывернулся и исчез в своем ящике. Голеску ногой задвинул его.

– Спи, моя картошечка, – сказал он, поднимаясь. – Только никуда не ходи, а твой любимый дядя Барбу к вечеру вернется с подарками!

Напевая себе под нос, он вытер лицо панталонами Амонет, снова засунул их в карман и выбрался из повозки. Задержавшись лишь затем, чтобы запереть дверь, он отправился искать ближайшую дорогу.

* * *

Городок он, однако, нашел не скоро, а там то да се, пятое да десятое – так что вернулся Голеску только к закату.

Он поставил на землю свою ношу – большую коробку и битком набитый мешок – и отпер дверь.

– Вылезай, крошка Эмиль, – позвал он и, не получив ответа, запрыгнул в повозку и открыл ящик. – Вылезай!

– Хочу есть, – с укором пропищал Эмиль, но остался лежать.

– Вылезай, и я сварю тебе картошечки! Уже можно, солнце село. Неужели не хочешь поглядеть, что я тебе принес, неблагодарная ты тварь?

Эмиль неохотно поднялся, а Голеску его подгонял. Человечек остановился в дверях и высунулся, подозрительно надув тонкие губки. Увидев низкое красное солнце, он пронзительно взвизгнул и закрыл лицо руками.

– Да, я тебя обманул, – признал Голеску, – но только примерь… – И он достал из кармана очки с синими стеклами и, силой отведя руки Эмиля от лица, напялил очки ему на переносицу. Очки тут же свалились, поскольку нос у Эмиля был такой маленький и узенький, что держаться на нем они не могли, к тому же дужка у них имелась только одна.

Голеску порылся в принесенном мешке и вытащил длинный шерстяной шарф. Он прорезал в нем две дырки, а Эмиль тем временем верещал и трясся. Затем, пристроив очки обратно на нос Эмилю и придерживая их большим пальцем, Голеску обмотал шарф вокруг головы человечка, словно повязку на глаза, и расширил прорези, чтобы открыть стекла.

– Смотри-ка! Очки! – воскликнул Голеску, – Теперь солнце тебе не страшно, правда? Да открой же свои глазенки, чтоб тебя, шмакодявка!

Судя по всему, Эмиль его послушался, поскольку тут же замер, опустив руки по швам. Нижняя губа у него вяло отвисла от удивления.

– Погоди-погоди! – продолжал Голеску. – Это еще не все!

Он снова покопался в мешке, извлек холщовый кучерский плащ и укутал Эмиля. Плащ был рассчитан на человека вдвое крупнее, так что Эмилю он оказался длинноват, точнее, просто-напросто волочился по земле, к том же Голеску пришлось минуты три изрядно попотеть, просовывая безвольные руки Эмиля в рукава и отворачивая обшлага. Но когда хлопоты по застегиванию остались позади, Эмиль был словно в палатке.

– И наконец последний штрих… – И Голеску достал из мешка широкополую фетровую шляпу и водрузил ее Эмилю на голову.

Отступив на шаг, Голеску любовался результатом.

– Ну разве не красавец? – проговорил он. На самом деле Эмиль был похож на гриб, но рот у него закрылся. – Вот видишь? Теперь солнце тебе не страшно. Упырь может разгуливать средь бела дня. Что нужно сказать доброму дядюшке Барбу?

– Хочу картошку, – отозвался Эмиль.

– А! Хорошо, давай попируем. У нас сегодня еще много дел, – сообщил Голеску, приподнял мешок и с загадочным видом потряс его.

Костер он развел довольно быстро и подвесил кипятиться котелок с водой, чтобы сварить Эмилю картошку. Себе Голеску и вправду устроил настоящий пир из принесенных запасов: зажарил кролика с беконом и луком, а чтобы лучше усвоилось, запил снедь вином, красным, словно бычья кровь. Отставив бутылку, Голеску закурил славную большую сигару, а Эмиль тем временем послушно отправился к реке мыть посуду.

– Хороший раб, – весело похвалил Эмиля Голеску. – Ну что ж, такая жизнь меня устраивает. Когда все помоешь, принеси медное корыто. Я тебе помогу его наполнить. И раздобудь еще хворосту для костра!

Когда Эмиль приволок корыто, они наполнили его водой из реки, а потом, спотыкаясь, притащили обратно к костру и поставили греться. Голеску достал из мешка свое очередное приобретение – трехкилограммовый бумажный пакет с печатью аптеки. Эмиль глядел на огонь, и его бессмысленное лицо из-за очков казалось еще более бессмысленным, однако при виде пакета он заинтересовался.

– Мы будем делать Черное Зелье? – спросил он.

– Нет, моя лапочка, мы будем делать золотое зелье, – ответил Голеску.

Он открыл пакет и высыпал его содержимое в корыто, от которого только начал подниматься пар.

– Это хорошая стойкая желтая краска, понимаешь? Мы ее как следует прокипятим, а когда… – Он пошарил у себя за спиной и придвинул поближе большую коробку, которую принес из города. Голеску открыл ее, и отблески костра засверкали на стеклянных горлышках ста сорока четырех пузырьков. – А когда остынет, разольем по пузырькам. И будем продавать ее птицеводам вон там, в долине.

– Зачем? – спросил Эмиль.

– Как лекарство, – объяснил Голеску. – Скажем, что от него будут вылупляться гигантские цыплята, ясно? Вернем себе двадцать тысяч леев в считаные секунды! Не сомневайся, удача нам обеспечена. От краски желтки становятся ярче, а крестьяне думают, будто это значит, что яйца лучше и питательней. Ха! Нужно только не задерживаться, когда распродашь все пузырьки, а сбывать это снадобье можно где угодно!

– Лекарство, – повторил Эмиль.

– Точно, – кивнул Голеску.

Он сделал последнюю затяжку, швырнул окурок в костер и снова взялся за бутылку.

– Славный вечер, – заметил он, отхлебнув вина. – Звезды-то какие! Посмотришь на них – и поневоле захочется поразмышлять о душе. В такие минуты я оглядываю свой жизненный путь и задумываюсь о превратностях судьбы. Я ведь, знаешь ли, не всегда был бродягой. Нет-нет! Заря моей жизни была безоблачной! Между прочим, я из аристократической семьи. Мы жили в замке. На окнах витражи с гербами. Специальные слуги выгуливали собак. Мне-то, конечно, ничего из этого не досталось: я младший сын. Но я поступил в университет, закончил его с отличием, был блестящим финансистом. Вскоре я дослужился до должности управляющего в одном крупном банке в Бухаресте. У меня были превосходные золотые часы на цепочке и письменный стол три метра длиной, а уж какой полированный – ни царапинки, за этим особо следили, да-да! Каждое утро, когда я приезжал в банк, все служащие выстраивались в шеренгу и падали ниц при моем появлении, а я шагал себе, поигрывая тросточкой. А в набалдашнике тросточки был бриллиант чистой воды, и бриллиант этот сиял, словно восходящее солнце. Но говорят, что изобилие губит паче нищеты; со мной так и вышло. Натура у меня была слишком уж невинная, слишком уж доверчивая. Увы! Как скоро настал миг падения! Не хочешь ли ты узнать, какие именно обстоятельства низвели меня до нынешнего жалкого положения, в котором ты меня лицезреешь?

– Чего? – буркнул Эмиль.

Голеску сделал еще один добрый глоток.

– Так вот, – продолжал он. – В моем банке держал деньги некто Али-паша. Он скопил колоссальное состояние. Миллионы. Миллионы в любой мыслимой валюте. И еще жемчуга, рубины, изумруды. Стоило посмотреть, как все это громоздилось в наших хранилищах, сверкая, что твоя танцовщица… что там сверкает у танцовщицы? Ну да. В общем, самое большое состояние, какое только мог нажить продажный чиновник. И вот, представь себе, Али-паше пришлось уехать за границу, чтобы избежать скандала. И – бац! – он погиб в результате несчастного случая, когда его вороной жеребец, испугавшись повозки пирожника, сбросил его наземь и растоптал копытами. Едва услышав о кончине Али-паши, я как честный человек, разумеется, принялся искать его близких родственников. И ты, наверное, считаешь, что у него оказалась уйма близких родственников? Ведь эта похотливая публика вечно держит кучу жен и наложниц! Но тут выяснилось, что с покойным Али-пашой в юности произошел столь же несчастный случай, когда он снискал расположение Великого Турка своим сладкоголосым пением и… в общем, ему предоставили возможность сохранить прелестное сопрано до самого момента его безвременной кончины. Так что ни жен, ни детей и зияющая пустота на месте толпы жаждущих наследства потомков. А это, сам понимаешь, означало, что миллионы, которые лежали в наших хранилищах, после определенной даты должны были перейти в собственность Османской империи.