Текст книги "Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"

Автор книги: Питер Ф. Гамильтон

Соавторы: Вернор (Вернон) Стефан Виндж,Кейдж Бейкер,Уолтер Йон Уильямс,Дэниел Абрахам,Элинор Арнасон,Майкл Джон Харрисон,Вандана Сингх,Джеймс Патрик Келли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 69 страниц)

И что же мне было делать? Чем больше я размышлял о тирании, под гнетом которой столь долго страдал мой великий народ, тем яростнее закипала в моих жилах кровь патриота. И я решился на дерзновенный поступок.

Проконсультировавшись у коллег по международному банковскому сообществу, я узнал имя одного состоятельного вкладчика, который был повсеместно известен как человек незапятнанной честности. Так получилось, что он был пруссак и обладал солидным состоянием. Я связался с ним, принес извинения за самонадеянность, изложил обстоятельства дела и обратился с предложением: если он согласится выдать себя за брата покойного Али-паши, я посодействую тому, чтобы он вступил в права наследования миллионов, которые лежали у нас на хранении. За свое участие в этой хитроумной афере пруссак должен был получить сорок процентов; остальные шестьдесят я, разумеется, намеревался передать на нужды Церкви.

Короче говоря, он согласился. Более того, он выразил горячую поддержку идее румынского самоуправления.

Дело, конечно, было сложное. Нам нужно было подкупить юристов и нескольких мелких чиновников, чтобы они засвидетельствовали, будто Шмедлиц, пруссак, – это давно пропавший брат Али-паши, мать которого вместе с малолетним ребенком похитили и продали в гарем разбойники-берберы, но, к счастью, у Али-паши имелась приметная родинка, по которой несчастный и был посмертно опознан безутешными родными.

А Шмедлиц должен был сделать существенный вклад, чтобы открыть счет в одном швейцарском банке, куда и планировалось перевести средства, как только мы добьемся их выдачи. Однако он с готовностью согласился понести эти временные траты – с подозрительной готовностью, как мне следовало бы заметить!

Голеску покачал головой, отпил еще вина, вытер усы тыльной стороной руки и продолжил:

– Как я доверял этому пруссаку! Ах, звезды, звезды, посмотрите, как поругана и унижена чистая доверчивая душа! – Он отхлебнул еще. – Перевод был осуществлен, а когда я пришел требовать по соглашению шестьдесят процентов на благотворительные цели – представь себе, в какой ужас я пришел, обнаружив, что Шмедлиц снял все деньги, закрыл счет и сбежал! А начав его разыскивать, я выяснил, что Шмедлиц был не только вор, но и, более того, самозванец, приспешник международного банковского сообщества, которое теперь объявило мне войну.

И что еще хуже – на сцену выступил не кто иной, как новый претендент на наследство! Оказалось, что у Али-паши действительно был брат, который узнал о его смерти с опозданием, поскольку его только сейчас спасли с необитаемого острова, где он пробыл семь лет после кораблекрушения.

Я был раздавлен. Мне пришлось скрыться ночью, навлечь позор на мое благородное семейство, обречь себя на жизнь неправедно преследуемого беглеца!

Голеску вытер с лица слезы и снова как следует приложился к бутылке.

– Никогда больше не сидеть мне за полированным столом, как подобает знатному господину! Никогда мне не махать тросточкой над головами служащих! И что сталось с бриллиантом, сиявшим, словно полная луна? – Он всхлипнул и перевел дыхание, – Тяготы жизни, как гласит пословица, делают человека мудрым, а не богатым, и ныне все мое богатство – это мудрость. Иногда я подумываю и о самоубийстве; но пока я пал не настолько низко. – Он отпил еще, рыгнул и произнес совершенно другим голосом: – Ага, закипает! Эмиль, ласточка моя, принеси-ка длинную палку да помешай хорошенько.

* * *

Когда Голеску проснулся и, скривившись, извлек лицо из недр своей шляпы, уже вовсю сияло солнце. Эмиль по-прежнему сидел на том самом месте, что и тогда, когда Голеску уснул после нескольких часов невнятного монолога. Пустая бутылка стояла там, где Голеску ее оставил, а вот сто сорок четыре пузырька были наполнены.

– Что ты… – Голеску сел, глядя на пузырьки. Он не помнил, чтобы разливал концентрированную желтую краску по бутылочкам, – а на тебе, вон они стоят, аккуратно закупоренные.

– Лекарство готово, – сообщил Эмиль.

Голеску с трудом поднялся на ноги. Пустое медное корыто было начищено и сияло как новенькое.

– Неудивительно, что она держит тебя при себе, – заметил Голеску. – Ты ведь, наверно, отчасти домовой, да? Подбрось-ка хворосту в костер, и мы сварим тебе еще картошечки. И пастернака, раз уж ты был таким паинькой. А потом нас ждет приключение.

Он взял мешок и поплелся наводить красоту.

* * *

Два часа спустя они медленно шагали по проселочной дороге, направляясь к воротам, которые заприметил Голеску. Было жарко, и он обливался потом в самом лучшем костюме, который только нашелся в лавке старьевщика: порыжевший черный фрак, полосатые брюки и черный шелковый цилиндр, от которого сильно несло мертвечиной. Слева на груди Голеску разместил впечатляющее созвездие всевозможных медалей, украшенных разноцветными ленточками, присовокупив к ним две-три блестящие этикетки с коробок генуэзского печенья. В руке Голеску нес тяжелый саквояж.

Эмиль был облачен в плащ, очки и шляпу, и его приходилось вести за руку, потому что видел он плоховато.

Когда они приблизились к воротам на сотню ярдов, с другой стороны подскочили два громадных пса и отчаянно залаяли, бросаясь на деревянные планки.

– Подержи сумку! – приказал Голеску и сунул саквояж Эмилю.

– Тяжело, – пожаловался тот.

– Заткнись! Доброе утро, любезный господин! – крикнул Голеску, обращаясь к хозяину усадьбы, который вышел посмотреть, в чем дело.

– Мне жарко.

– Я сказал – заткнись. Можете ли вы уделить мне минуточку внимания, любезный господин?

– Кто вы, черт побери, такой? – спросил хозяин, придерживая псов за ошейники.

Голеску приподнял цилиндр и поклонился:

– Доктор Милон Кретулеску, помощник министра сельского хозяйства при правительстве князя Александру, да даруют ему многая лета все святые и ангелы. С кем имею честь?

– Буздуган Юлиу, – буркнул хозяин.

– Безмерно рад. Вы, разумеется, слышали о новом указе…

– Конечно, слышал, – ответил Буздуган, явно озадаченный. – Это который?

Голеску улыбнулся ему:

– Ну как же, указ об увеличении поголовья домашней птицы в хозяйствах этого региона. Его высочество весьма озабочен тем, чтобы наша нация стала одним из мировых центров по выращиванию кур! Может быть, уберете собак, любезный господин?

Когда собаки были привязаны и ворота распахнуты, Голеску решительно направился во двор, исподтишка дав Эмилю хорошего пинка, чтобы шел следом. Бедняга пробирался вслепую, крошечными осторожными шажками, волоча за собой саквояж. Голеску не обращал на него внимания, дружески положив руку на плечо Буздугану.

– Прежде всего мне нужно будет осмотреть ваш птичий двор. Не сомневаюсь, милейший, что последняя инспекция не обнаружила у вас ни малейших нарушений, однако, знаете ли, сейчас требования возросли…

– Конечно, – кивнул Буздуган, слегка вспотев.

Говоря по правде, до сих пор он не замечал в своей усадьбе никаких инспекций. Тем не менее хозяин повел Голеску на птичий двор – акр бесплодной земли, огороженной высоким частоколом. Заглянуть туда можно было сквозь ворота из проволочной сетки.

Задерживаться в этом месте не хотелось. И вообще задерживаться на птичьих дворах хочется редко. Солнце немилосердно жарило потрескавшуюся землю, так что Голеску жгло ноги сквозь тонкие подметки туфель. Кругом апатично переминались с ноги на ногу около сотни кур, которых не беспокоили ни аромат собственных испражнений, ни запах хищников, насаженных по углам частокола – двух лисиц и чего-то такого сморщенного и иссохшего, что определить его породу было невозможно.

– Хм-м-м-м-м, – протянул Голеску и извлек из кармана записную книжечку и огрызок карандаша. Он сделал вид, будто что-то записывает, покачивая головой.

– В чем дело? – занервничал Буздуган.

– Не хотелось бы вас огорчать, – ответил Голеску, поднимая голову и заговорщически подмигивая. – Должен вам сказать, превосходная защита от хищников. Впредь будет неповадно, да? Иначе лисиц не проучить. Но, друг мой! Как вялы и безжизненны ваши птицы! Вот уж кого не назовешь бойцовыми петухами! Почему они не расхаживают и не квохчут? Очевидно, они ослаблены, эти жертвы неправильного питания!

– Они у меня получают только лучшие корма! – запротестовал Буздуган.

Голеску с улыбкой поводил указательным пальцем у него перед носом.

– Не сомневаюсь, но достаточно ли им этого? Птица, недополучающая необходимых веществ, производит второсортные яйца, из которых вылупляется хилое потомство. Мало того, безвкусные, мелкие яйца способны погубить вашу репутацию первоклассного поставщика. Нет-нет, невнимание к рациону птицы может явиться причиной вашего падения!

– Но ведь…

– К счастью, я могу вам помочь! – заявил Голеску, убирая записную книжку и карандашный огрызок.

– Сколько? – поник Буздуган.

– Как?! Неужели вы полагаете, любезный господин, будто представитель его высочества князя берет взятки? Да, конечно, в прошлом подобное еще могло иметь место, но ведь мы, в конце концов, живем в новой эпохе! Я говорил о науке! – упрекнул его Голеску.

– О науке?

– Эй, мальчик! – властно крикнул Голеску Эмилю, который только-только успел их нагнать. – Этому законопослушному гражданину нужна бутылочка «Золотой Игрек-Формулы».

Эмиль никак не отреагировал, поэтому Голеску выхватил у него саквояж и, открыв его, извлек оттуда пузырек с желтой краской.

– Это, любезный господин, диетическая добавка, которую производит Министерство сельского хозяйства, – пояснил Голеску, любовно держа бутылочку в ладонях. – Его высочество князь собрал лучших ученых и повелел им направить свои способности на Решение проблемы улучшения здоровья домашней птицы. Опираясь на новейшие открытия, ученые создали стимулирующее средство поистине поразительной эффективности! «Золотая Игрек-Формула»! При регулярном употреблении приводит к потрясающим результатам!

Буздуган уставился на пузырек:

– А что оно делает?

– Делает? Она предоставляет питательные вещества, в которых так отчаянно нуждаются ваши птицы! – заявил Голеску. – Что ж, давайте продемонстрирую. У вас найдется блюдо или тарелка?

Когда хозяин принес жестяную миску, Голеску проворно устремился на птичий двор. Буздуган следовал за ним по пятам. В самом дворе было, казалось, даже жарче, чем за оградой.

– А теперь, любезный господин, прошу понаблюдать за поведением ваших птиц, – сказал Голеску, откупоривая пузырек и выливая содержимое в миску. – Бедняжки сразу чувствуют целительную силу «Золотой Игрек-Формулы». Они ее жаждут! Взгляните!

Он поставил миску на потрескавшуюся землю. Ближайшая курица повернула голову. В ее крошечном мозгу промелькнула мысль: «вода». Птица тут же засеменила к миске и принялась жадно пить. Это же озарение постигло и прочих кур, и они, одна за другой, набросились на тепловатую желтую краску, словно на охлажденное шампанское.

– Видите? – спросил Голеску, переступая с ноги на ногу. – Несчастные оголодавшие создания. Теперь конец бледным желткам, лишенным питательных свойств! Они станут крупными и золотистыми! Исключительно благодаря «Золотой Игрек-Формуле». Всего две марки за бутылочку.

– А ведь и правда пьют, – не без удивления протянул Буздуган. – А что, пожалуй, куплю пару бутылочек.

– Ах! Друг мой, с сожалением вынужден сообщить, что поставки «Золотой Игрек-Формулы» весьма скудны, а спрос на нее так велик, что мне придется ограничить вас одной бутылочкой.

– Что?! Их же там у вас полная сумка! – воскликнул Буздуган. – Я видел, когда вы ее открывали.

– Это правда, но ведь мы должны предоставить равные возможности и вашим конкурентам, – отозвался Голеску. – Будет не очень справедливо, если во всем регионе призовые куры окажутся только у вас, не так ли?

Хозяин, прищурившись, взглянул на него.

– Две марки за бутылочку, значит? Даю двадцать пять марок за весь саквояж. Что скажете?

– Двадцать пять марок? – Голеску с потрясенным видом отшатнулся. – Но что же будут делать остальные птицеводы?

Буздуган объяснил ему, чем могут заняться остальные птицеводы, и вытащил из-за пояса засаленный кошель.

Тем вечером они не спеша возвращались домой, распределив по птицеводческим хозяйствам долины несколько саквояжей «Золотой Игрек-Формулы». Голеску был невероятно доволен собой и тяжестью разнообразной валюты, которой были битком набиты его карманы.

– Понимаешь, мой дорогой дружок, – говорил он Эмилю, – так начинаешь чувствовать себя личностью. Природа людская – что река, течет себе и не меняется; а мудрый человек построит на берегу этой реки мельницу, чтобы слабости и суетные заботы крутили ему жернова. Страх, жадность и зависть еще никогда меня не подводили.

Эмиль, постанывая от усталости, издал нечто похожее на согласное хрюканье.

– А ты? Разве не был для тебя этот денек настоящим праздником? Ты наконец-то отважился взглянуть на солнечный свет, и, оказалось, это не так уж плохо, правда? Смотри под ноги, – добавил Голеску, когда Эмиль едва не налетел на дерево. Взяв несчастного за шиворот, Голеску вернул его на тропу. – Уже близко. Да, Эмиль. Как тебе, однако, повезло, что ты повстречал меня на жизненном пути. Завтра пойдем дальше дорогой открытий, правда?

* * *

Так они и сделали, на этот раз отправившись в дальнюю часть долины, откуда сильно тянуло аммиаком, что свидетельствовало о наличии множества птицеводческих усадеб. Они только-только свернули на подъездную дорожку и яростный лай мастифа за решетчатыми воротами привлек внимание хмурого хозяина, когда Эмиль прошептал:

– Лошадь.

– Да нет, это просто большая собака, – отозвался Голеску, снимая перед хозяином шляпу. – Доброе утро, любезный господин! Позвольте…

Однако тут и он услышал топот копыт. И покрылся испариной, но лишь улыбнулся пошире и продолжил:

– …представиться: доктор Милон Кретулеску из Министерства сельского хозяйства. Я…

Лошадь галопом проскакала по дороге, миновав поворот, но стоило сердцу Голеску снова забиться в привычном ритме, как топот на мгновение стих, а затем начал приближаться.

– …послан, чтобы выразить волю самого князя Александру, который…

– Эй!

– Прошу прощения, минуточку, – проговорил Голеску, оборачиваясь.

Он увидел, как из-за склоненных ветвей, отбрасывающих тень на подъездную дорожку, показался давешний птицевод Буздуган.

– Доктор Кретулеску! – прокричал он, подгоняя лошадь, – У вас еще осталось это снадобье?

– Простите?

– Ну это, которое… – Буздуган заметил другого птицевода и понизил голос: – Которое делает золотые яйца!

– А! – Голеску развернулся так, чтобы хозяину все было видно, и заговорил громче, – Вам нужна «Золотая Игрек-Формула»? Волшебный эликсир, разработанный в Министерстве сельского хозяйства его высочества с целью улучшить птицеводческую продукцию?

– Тсс! Да, она! Я заплачу…

– Говорите, золотые яйца? – закричал Голеску.

– Чего-чего? – Хозяин вытянул шею из-за ворот.

– А не твое собачье дело! – рявкнул Буздуган.

– Но, дорогой мой господин, «Золотую Игрек-Формулу» разрабатывали на благо всем, – сказал Голеску, еще не понимая, что происходит, но твердо решив разыграть свой козырь. – Если этот добрый господин желает воспользоваться преимуществами, которые дают выдающиеся свойства этого средства, я не вправе ему отказать…

– Даю сотню марок за все, что есть у вас в сумке! – завопил Буздуган.

– А что у него в сумке? – сурово спросил хозяин, открывая ворота и выходя.

– «Золотая Игрек-Формула»! – провозгласил Голеску, выхватывая саквояж из вялых рук Эмиля и распахивая его. Он вытащил пузырек на солнечный свет. – Взгляните!

– А что там про золотые яйца? – спросил хозяин, приближаясь.

– Ничего! – отрезал Буздуган. – Двести, доктор. Я не шучу. Прошу вас.

– Этот достойный господин прибегнул к гиперболе, – объяснил Голеску хозяину, – Золотые яйца? Ну что вы, у меня и в мыслях не было заявлять, будто «Золотая Игрек-Формула» оказывает такое воздействие. Вы приняли бы меня за шарлатана! Это всего-навсего самая лучшая и самая современная пищевая добавка для птиц…

– Тогда хочу бутылку, – сказал хозяин.

Буздуган скрипнул зубами.

– Я беру остальные! – заявил он.

– Полегче! – отозвался хозяин. – Средство-то, наверное, хорошее, да? А ты все себе хочешь заграбастать? Может, я две захочу купить!

– Господа, господа, не нужно ссориться, – вмешался Голеску. – У меня тут достаточно «Золотой Игрек-Формулы». Прошу вас, мой добрый Буздуган, раз уж вы удовлетворенный покупатель, не соблаговолите ли рассказать нам, какие немедленные и впечатляющие результаты применения «Золотой Игрек-Формулы» вы заметили в своем птицеводческом хозяйстве?

– Ладно, – неохотно согласился Буздуган. – Громадные яйца, желтые, как золото. А петухи, как выпили, пришли в такую охоту, что сегодня все курицы сидели на яйцах, похожих на горки золота. Двести пятьдесят за сумку, а? Что скажете, доктор?

* * *

Обратно на поляну Голеску сам тащил саквояж, поскольку по сравнению с утром он заметно потяжелел. Но, несмотря на увесистую ношу, Голеску шагал непривычно быстро, волоча Эмиля за собой. Когда они вернулись к повозке, он зашвырнул Эмиля внутрь, взобрался сам и закрыл за собой дверь. И тут же начал раздеваться, прервавшись лишь затем, чтобы разок заглянуть в саквояж и приободриться. Но почему-то даже то обстоятельство, что саквояж был полон звонких монет, не заставило его улыбнуться.

– Что случилось-то? – спросил он, скидывая фрак. – Я продал этому человеку два пузырька желтой краски. Никакой не волшебный эликсир!

Эмиль стоял столбом, совершенно безучастный в своем маскировочном костюме, пока Голеску не протянул руку и не сорвал с него очки.

– Я говорю, мы продали ему поддельное лекарство! – воскликнул он. – Так?

Эмиль заморгал.

– Нет, – ответил он. – Средство, чтобы получались гигантские цыплята.

– Да нет, дубина ты стоеросовая, это мы только так говорили! – простонал Голеску, стаскивая полосатые брюки. Он скрутил их вместе с фраком и отшвырнул в сторону. – Мы врали, ты что, не понял?

– Нет, – отозвался Эмиль.

В его бесстрастном тоне было что-то такое, отчего Голеску застыл, не успев натянуть домотканые штаны. Он испытующе воззрился на Эмиля.

– Ты что, не понимаешь, когда врут? – спросил Голеску. – Может, и не понимаешь. И при этом ты гений из гениев, правда? А пока снадобье варилось в корыте, я заснул. Гм… гм-гм…

Он застегнул штаны, надел рубаху и долго молчал, не сводя взгляда с бледного лица Эмиля.

– Скажи-ка мне, прелестное дитя, – произнес он наконец, – Добавлял ли ты что-нибудь в корыто, пока я спал?

– Да, – сказал Эмиль.

– А что?

В ответ Эмиль разразился длинным перечнем ингредиентов, в основном каких-то химикалий, по крайней мере, Голеску так решил. Он нетерпеливо поднял руку.

– Хватит, хватит! До ближайшей лавки три часа ходьбы. Где ты все это достал?

– Там, – проговорил Эмиль, указывая на саркофаг из папье-маше. – Кое-что я взял из земли. А кое-что получилось из листьев.

Голеску немедленно бросился к саркофагу и открыл его. С виду он был пуст, но Голеску нащупал второе дно. Подковырнув картонку, он обнаружил ящик со множеством перегородок, в котором стояли пузырьки, баночки и мешочки со всевозможными веществами. От них слегка пахло специями.

– Ага, – произнес Голеску, закрывая саркофаг.

Он отодвинул его в сторону и, прищурившись, пристально посмотрел на Эмиля. Пошагав немного по повозке, он сел на койку.

– А откуда ты знаешь, – проговорил он несколько ниже своего обычного рева, – из чего состоит снадобье, чтобы получались гигантские цыплята?

Эмиль поднял на него кроличьи глаза. Голеску заметил в них странное выражение. Неужели… насмешка?!

– Знаю, и все, – ответил Эмиль, и в его ровном тоне тоже вполне могла быть насмешка.

– Как знаешь, сколько зерен в кувшине?

– Да.

Голеску потер ладони – медленно.

– Ах, мой золотой малыш, – пропел он. – О мой яхонтовый, мой сахарный, мой талисманчик! – Тут его осенило. – Скажи-ка мне, моя прелесть, – продолжал он. – Ты несколько раз упомянул о каком-то Черном Зелье. Можешь сказать дядюшке Барбу, что это такое, душенька?

– Я делаю ей Черное Зелье каждый месяц, – отозвался Эмиль.

– Правда? – усмехнулся Голеску. – Это чтобы не было детишек? Нет-нет, любовь ее не интересует. Пока. А что происходит, когда она выпивает Черное Зелье, мой зайчик?

– Она не умирает, – сказал Эмиль с легчайшей ноткой печали.

Голеску откинулся назад, словно его толкнули.

– О все святые и ангелы небесные! – пробормотал он.

Некоторое время мысли жужжали в его голове, словно рой потревоженных пчел. Наконец он достаточно овладел собой, чтобы спросить:

– А сколько лет мадам Амонет?

– Много, – ответил Эмиль.

– Очень?

– Очень.

– А тебе сколько лет?

– Не знаю.

– Понятно. – Голеску не шевелился и все глядел на Эмиля. – Вот потому-то она и не хочет привлекать к тебе внимания. Ты ее философский камень, ее источник живой воды. Да? Но если дело в этом… – Вздрогнув, он поднялся. – Нет, это безумие. Ты, Голеску, слишком много времени провел на сцене. Наверное, она просто чем-то больна, в этом-то и дело, и ей нужно лекарство, чтобы поддерживать здоровье. Ух! Остается надеяться, что это незаразно. Она больна, малютка Эмил?

– Нет, – сказал Эмиль.

– Нет? Ладно. Голеску, друг мой, не забывай, что беседуешь с идиотом.

Однако воображение его никак не унималось, пока он заметал следы куриной аферы и потом весь тот долгий день до самого вечера. Несколько раз до него доносился топот копыт: кто-то скакал мимо – может быть, искал доктора Кретулеску?

Когда на землю опустились первые сумеречные тени, Голеску выбрался наружу и разжег костер. Сидя у огня, он услышал, как по дороге едет повозка, а минуту спустя – треск веток, который означал, что повозка свернула и направляется на поляну. Голеску изобразил на лице гримасу, которая, как он надеялся, должна была сойти за невинность, собачью преданность и терпение, и быстренько повернул над костром сковороду с колбасой и хлебом.

– С возвращением, моя королева! – крикнул он, едва завидев Амонет. – Видите? Я не только не сбежал с Эмилем в картежный притон, но и приготовил вам славный ужин. Садитесь перекусите. Я займусь лошадьми.

Амонет подозрительно оглядела его, однако из повозки вылезла и к огню подошла.

– Где Эмиль? – грозно спросила она.

– Лежит себе в своем ящичке, где ж ему еще быть? – ответил Голеску, уступая ей место.

Снова увидев ее вблизи, он почувствовал холодок разочарования: Амонет выглядела усталой и раздраженной и была совсем не похожа на бессмертную, отведавшую таинственного нектара. Голеску оставил ее у костра и пошел поить лошадей. И лишь когда он вернулся и устроился напротив нее, в нем шевельнулось плотское желание.

– Полагаю, весь тот хлам, что хранился в повозке, теперь спрятан в надежном тайнике? – вежливо поинтересовался он.

– Можно сказать и так, – невесело усмехнулась Амонет. – Пока задняя повозка целиком в вашем распоряжении.

– Мы получили хорошие денежки?

Амонет только пожала плечами.

Голеску улыбнулся про себя, отметив, что кошелька при ней нет Он продолжал болтать с обезоруживающей непринужденностью, покуда Амонет не заявила, что идет спать. От всей души пожелав ей спокойной ночи и воздержавшись при этом от всякого рода намеков, Голеску проследил, как она забирается в повозку, – как всегда, вид Амонет сзади его совершенно покорил, – и, подождав несколько минут, зажег фонарь и поспешил ко второй повозке.

Оказавшись внутри, Голеску повыше поднял фонарь и огляделся.

– Блистательное отсутствие, – удовлетворенно заметил он.

Ни коврика, ни картины, ни серебряной ложечки. Так и должно быть. Но…

– Где же деньги? – вслух поинтересовался Голеску. – Ну же, выходи, кованая шкатулочка. Сюда-сюда, тяжеленький кошелечек. Она наверняка сбыла товару на целое состояние. Ну-ка…

Голеску принялся обшаривать все шкафы и сундуки, поначалу поспешно, потом внимательнее, выстукивая стены в поисках тайников и проверяя, нет ли у ящиков второго дна. Через полчаса он был обескуражен и готов застонать от досады.

– Но где-то же они должны быть! – воскликнул он. – Если, конечно, сумма не столь ничтожна, что Амонет прячет свою убогую долю за корсажем!

Ворча себе под нос, он вышел наружу и засыпал костер. Затем вытащил из кустов свой саквояж с деньгами и новую одежду, в том числе дневной наряд Эмиля. Перепрятав все это в шкафчик в повозке, Голеску растянулся на полу и крепко задумался.

– А я ведь уже видел такие унылые надутые лица, – провозгласил он в темноту. – Отчаявшиеся. Вялые. Обиженные. Может, она и больна, но так выглядят шлюхи, которых заставляют работать сутки напролет, а потом обирают до нитки. Так вот… Так вот, может быть, она жертва какого-то воротилы? Преступного гения, у которого повсюду воры, перекупщики и посредники, а весь навар стекается к нему? Что если он сидит на вершине золотой пирамиды, собирая дань с мелких жуликов по всей земле? Какая славная мысль!

Голеску рывком сел и сжал кулаки.

* * *

Ночью его снова разбудило пение Амонет. Ее голос был словно уголек, что медленно тлеет в костре, словно завиток дыма, который поднимается над пеплом, когда умирает пламя. От него разрывалось сердце и в то же время бросало в дрожь.

* * *

Они покатили дальше. Горы по-прежнему маячили впереди, но, к облегчению Голеску, долина его подвигов осталась далеко позади. За продажу слабого раствора желтой краски никого еще не вешали, но за непростительную удачу кое-кого случалось и повесить; так или иначе, Голеску предпочитал держаться на приличном расстоянии от любого непредсказуемого результата своей деятельности.

Горы наконец приблизились – и были без труда преодолены, поскольку Амонет провела повозки какой-то тайной тропой, судя по всему, хорошо ей известной. На второй день к обеду они приехали в довольно большой город в предгорьях – с роскошными домами и собором с куполом.

Скоро здесь должна была начаться ярмарка – ее устраивали на просторной площади, где гулял ветер, гоняя по булыжной мостовой желтые листья. Голеску попробовал было дать несколько своих обычных дельных советов касательно предприятия Амонет, но внимания не снискал. Покорившись судьбе, он встал в очередь за разрешениями вместе с другими ярмарочными торговцами, которых уже начал узнавать в лицо. Однако они тоже отвергли всяческие его попытки завязать разговор. Чиновник, выдававший разрешения, был груб и бестолков.

Когда опустились сумерки и ярмарка ожила – зажглись яркие газовые фонари, заиграла каллиопа, [35]35
  Каллиопа – клавишный музыкальный инструмент со свистками.


[Закрыть]– Голеску был не в лучшем настроении.

– Ну вылезай, бледная немочь, – проворчал он, вытаскивая Эмиля из повозки. – От чего ты тут прячешься?

– Очень ярко, – всхлипнул Эмиль, крепко зажмурившись и норовя укрыться у Голеску под сюртуком.

– Мальчик мой, мы в крупном современном городе, – сообщил Голеску, рассекая толпу и безжалостно волоча Эмиля за собой, – Это газовое освещение, чудо цивилизации. Скоро у нас совсем не будет ночи, если, конечно, мы сами не захотим. Только представь себе! Придется тебе жить в погребе. Думаю, тебе понравится.

– Хочу сосиску на палочке, – захныкал Эмиль.

– Терпение, – отозвался Голеску. – Чесаться да жрать стоит только начать. Так что пока почешись, а там, глядишь, и поешь. Да куда же запропастился этот ларек с сосисками?!

Он заметил знакомого торговца и протолкнулся к прилавку.

– Эй! «Венскую» сосиску, пожалуйста. – Голеску протянул монетку.

– Сосиски кончились, – ответил торговец. – Есть сармале [36]36
  Сармале – род голубцов.


[Закрыть]с мамалыгой и токитура [37]37
  Токитура – обжаренные кусочки мяса и потрохов.


[Закрыть]с мамалыгой. Выбирайте.

У Голеску потекли слюнки.

– Сармале и побольше мамалыги.

Он взял бумажный кулек и, отыскав относительно тихое местечко, устроился на груде сена.

– Эмиль, дорогой, присаживайся и кушай. Мамалыгу тебе а острое сармале мне. Договорились?

Эмиль приоткрыл глаза ровно на столько, чтобы успеть рассмотреть блюдо.

– Я не могу это есть. Тут соус.

– Но ведь совсем чуть-чуть! – Голеску покопался среди голубцов и вытащил наружу ком мамалыги. – Гляди! Объедение!

Эмиль засопел:

– Не хочу. Хочу сосиску.

– Да это же сосиска и есть, только в виноградных листьях, а не в свиных кишках! – Голеску взял голубец. – Мм, вкуснятина!

Но Эмиль отказался даже пробовать. Голеску вздохнул, жадно умял сармале с мамалыгой и вытер руки о плащ Эмиля. Потом, волоча беднягу за собой, он прочесал всю ярмарочную площадь, но «венских» сосисок никто не продавал. Единственным, что Эмиль согласился есть, была сахарная вата, так что Голеску купил ему пять больших мотков. Эмиль забился под повозку и слопал все, а Голеску глядел на него, притопывая, прихлопывая в надежде хоть чуточку согреться. Холодный ветер продувал его насквозь, унося последние капли приятной теплоты, оставшейся после переперченного сармале.

– Разве это жизнь для мужчины в самом соку?! – возмущался он. – Мне нужны вино, женщины и танцы, вот что мне нужно, и где все это? Смешно даже! Нянчу тут капризного гнома, а сладостная царица моих грез даже не подозревает, что я живу на свете! Да если бы у меня была хоть капля самоуважения, я бы ворвался сейчас в повозку и показал ей, что почем!

Во рту Эмиля исчезло последнее волоконце сахарной ваты. Он рыгнул.

– А она меня, конечно, за это отделает, – заключил Голеску. – Под орех. Пальцы у нее стальные. И вот это-то меня и восхищает. Ах, Эмиль, разве это не ужасно? Очередной шаг по длинной дороге моего падения.

Эмиль снова рыгнул.

Тянулись холодные часы. Эмиль улегся на бок и стал тихонько подвывать. Ярмарочная суматоха улеглась, огни один за другим гасли, карусель замедлила ход и, описав заключительный круг, замерла, а Эмиль заскулил громче. Из повозки вышла последняя клиентка; в следующий миг дверь распахнулась, и на пороге появилась Амонет. Она крутила головой, пытаясь определить, откуда доносится писк. Взгляд ее упал на Эмиля, распростертого под кибиткой, и Амонет набросилась на Голеску:

– Что вы с ним сделали?

– Ничего! – Голеску попятился. – Его сиятельство репка не пожелали кушать ничего, кроме сахарной ваты, а теперь, похоже, сожалеют об этом…

– Кретин! – бросила Амонет.

Она вытащила Эмиля из груды соломы и бумажных кульков. Несчастного вырвало розовым сиропом.

– Хочу картошку, – заявил он.

Амонет наградила Голеску взглядом, от которого сердце у него екнуло, но он овладел собой и предложил вполне непринужденно:

– Давайте сходим куда-нибудь пообедать. Хотите? Я угощаю.

– Время к полуночи, вы, осел! – зашипела Амонет.

– Кафе еще открыто, – произнес Голеску, указывая на ярко освещенное заведение на краю площади.

Амонет взглянула на него. Помедлив, она пожала плечами.

– Поднимите его, – велела она.

Голеску ухватил Эмиля за шиворот и поставил на ноги:

– Твоя картошка ждет не дождется, привереда. Поспешим на зов.

Эмиль взял его за руку, и они вместе зашагали через площадь. Амонет скользила следом.

Они сели за столик у двери. Несмотря на поздний час, в кафе было полно посетителей в вечерних туалетах – с виду вполне ярких и космополитичных. Отовсюду доносилась их болтовня, металлическим эхом отражающаяся от стен. Амонет удостоила толпу одним угрюмым взглядом и больше не обращала на нее ни малейшего внимания. Однако она стянула с плеч черную шаль и набросила ее на голову Эмилю. Тот сидел, словно безропотное привидение, окутанное черной пеленой, и был, судя по всему, полностью доволен.