Текст книги "Книга воспоминаний"

Автор книги: Петер Надаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 60 страниц)

Может быть, по милости режиссуры, долго копаться во всех этих неприятностях нам не приходится: мы тут же, прикрывшись улыбкой, должны начать говорить.

Ощущение, будто в прямую кишку тебе вставили довольно большую грушу, и ловкому сфинктеру ануса нужно удерживать ее, не давая ни выпасть, ни проскользнуть внутрь; так, признаюсь, я чувствую себя в обществе и убежден, что примерно так же чувствуют себя и другие: мы словно бы ощущаем присутствие друг друга нашими напряженными задницами, что, простите за откровенность, все-таки неприлично.

Когда официант в таком же зеленом фраке, что и коридорный, подвел меня к моему месту, ноги мои, казалось, приросли к полу: я был потрясен, увидев за столом тех двух дам, вместе с которыми ехал в поезде.

Но и над этим задуматься мне было некогда, потому что оба моих соседа, между которыми я оказался, уже заговорили со мной; между тем прежде чем приступить к еде, поскольку это был общий стол, я должен был бросить взгляд и на остальных, предоставив им для более пристального изучения и свое лицо, что всегда является моментом критическим.

Мужчина справа от меня, чья внешность – почти полностью седые волосы, густые черные брови, моложавая смуглая кожа, плотные усики и мрачный взгляд в обрамлении нагловатой улыбки – тут же покорила меня, хотя мне казалось, что было бы лучше, если бы он сидел не рядом, а напротив меня, спросил с несколько странным акцентом, приехал ли я вчера, во время этой кошмарной бури; поначалу я думал, что он говорит на каком-то незнакомом мне диалекте, но только когда он стал рассказывать, что из-за трехдневного шторма все жаловались на бессонницу, что естественно, ведь буря на море это совсем не то, что в горах, он по опыту знает! морской шторм делает людей раздражительными, взвинченными, просто приводит их в бешенство, мне стало понятно, что говорил он не на родном языке; в сложных фразах он неправильно согласовывал времена глаголов.

«Тем более приятно увидеть утром роскошное голубое небо! Не правда, это просто фантастика?» – громко, с набитым ртом вмешался мой сосед слева, который, поднеся вилку с нацепленной на нее креветкой чуть ли не мне под нос, продолжил, что я должен понять его правильно, к кухне отеля у него никаких претензий, даже наоборот, здесь все замечательно, просто фантастика! хотя он сторонник простой и здоровой пищи, и никаких соусов! никаких приправ! и если мне хочется отведать действительно что-то замечательное, то он рекомендовал бы мне последовать его примеру, потому что креветки на редкость вкусные, сочные, свежие и мясистые, раскусишь – и ощущаешь блаженство, вкус моря на языке. Блаженство, фантастика, урчал он еще не раз, но я чувствовал, что обращается он не ко мне, а скорее к заглатываемым кускам, потому что с каким бы жаром, воодушевлением, быстротой ни запихивал он в себя еду, с каким бы наслаждением и причмокиванием ни разгрызал, ни разжевывал, ни рассасывал все эти деликатесы, казалось, будто полностью удовлетворить свои вкусовые рецепторы он был все же не в состоянии и вынужден был как бы вслух уговаривать свои ощущения, точнее сказать, словно бы подкреплять громкими комментариями недостаточную уверенность в том, что все поглощаемое им действительно аппетитно; на его тарелке и даже вокруг нее громоздились уже горы шелухи, огрызков, костей и косточек, и, как я позднее заметил, несмотря на отчаянные, забавляющие меня усилия официантов, вокруг моего соседа всегда царил настоящий бедлам, потому что он вечно что-нибудь разливал, опрокидывал и расплескивал, от порывистых движений салфетка его сбивалась набок или падала на колени, а иногда ее приходилось выуживать даже из-под стола, и кругом, не только на скатерти, но и на его черной, явно крашеной козлиной бородке, на широких лацканах сюртука и на галстуке небезупречной свежести, было полно крошек, но все это его, казалось, нимало не беспокоило, ну разве что кроме совсем уж скандальных случаев, когда он, положим, жестом некоторого сожаления провожал выскользнувший из-под его ножа на скатерть кусок сочной говядины, и при этом он продолжал беспрерывно и неустанно болтать, сопровождая свои слова смачным чавканьем и жеванием, от которого ходил ходуном его тщательно выбритый кадык, но лицо все же оставалось неподвижным и почти неулыбчивым, напряженным, испещренная чешуей морщинок кожа была нездорово бледной, а глубоко посаженные глаза подрагивали в затененных глазницах нервно и как бы испуганно.

За длинным столом сидело человек двадцать, а прямо напротив меня прибор оставался еще нетронутым.

Младшая из двух дам завтракала в перчатках, на что, конечно, нельзя было не обратить внимания, и, взглянув на эти неестественно гладкие белые перчатки, я испытал почти то же полуобморочное состояние, как днем раньше, когда она так беспощадно разоблачила передо мной тайну своих рук.

Я небрежно расстелил на коленях салфетку, но, ощутив на своем лице и глазах, на костюме и галстуке напряженные взгляды, понял, что плотно позавтракать мне не удастся.

И, повернувшись к соседу справа, который, кстати, был ненамного старше меня, широкоплечий, толстошеий, плотный, в мягком, кофейного цвета костюме, очень идущем к его загорелой коже, в чуть более светлом жилете и пастельно-полосатой рубашке, что как раз входили тогда в моду в качестве повседневной одежды, я заметил, что этой штормовой ночью тоже чувствовал некоторое беспокойство, о котором он изволил упомянуть, потому что внезапно проснулся как бы от криков и воплей, что-то вроде того, сказал я с какой-то для самого себя удивительной искренностью, по всей видимости, вызванной его подкупающей внешностью, и скорее всего эти звуки доносились до меня не снаружи, а были частью какого-то неприятного сна, словом, я тоже могу присоединиться к категории людей, страдающих бессонницей, хотя судить об этом с уверенностью по первой ночи, как мы знаем, никогда нельзя; но он в это время уже не глядел в мою сторону, делая вид, будто не слышит меня, и в этой наигранной невнимательности было что-то неприятно профессорское, молчание того рода людей, которые дозируют свои жесты, слова и даже безмолвие с сознанием своего превосходства, житейского опыта и непогрешимости, тем самым побуждая нас к откровенности, вызывая прямо-таки рабское доверие и полную искренность, укрепляющую их превосходство над нашей слабостью, между тем как мой сосед слева со знанием дела рассуждал о способах копчения и маринования окороков, но так как поддержать эту тему я, к сожалению, не мог, то чтобы хоть чем-то его порадовать, я положил себе на тарелку креветок.

Старшая из двух дам, которую в поезде я узнал лишь несколько часов спустя, когда голова ее накренилась и она, раскрыв рот, уснула, вообще ничего не ела, наблюдая только за своей дочерью, и время от времени, я думаю, скорее ради видимости и чтобы чем-то занять себя, прихлебывала горячий шоколад.

Наконец я тоже приступил к еде.

«Мы можем рассчитывать, господин советник, что вы проводите нас сразу же после завтрака?»

Голос у старшей дамы был низкий и по-мужски хрипловатый, да и комплекция соответствующая, мощная и костлявая, так что изысканное черное кружевное платье смотрелось на ней скорее как маскарадный костюм.

«Должна вам признаться, я крайне встревожена».

Обе дамы сидели в какой-то неразрывной близости, ближе, пожалуй, чем это позволяли приличия, но у меня было впечатление, что в этой близости нуждалась прежде всего мать, она и в поезде едва не наваливалась головой на плечо дочери, хотя их тела при этом не соприкасались.

И мне вспомнилось, с каким презрением, даже с некоторым отвращением поглядывала та на спящую, время от времени всхрапывающую мать.

Или, может, ее презрение было адресовано мне?

«Непременно, сударыня, я и сам так считаю!» – с готовностью отозвался преждевременно поседевший господин справа от меня. «Разумеется, как можно скорее, хотя, как я уже говорил, в такой ситуации возможно всякое».

И снова у меня было чувство, что дочь, собственно говоря, наблюдает за мной, хотя избегает моего взгляда, да и я не смотрел ей в глаза.

«И если позволено будет спросить, вы запомнили этот свой сон, который вы сочли неприятным?» – неожиданно повернувшись ко мне, вялым голосом поинтересовался мой седовласый сосед.

«О, конечно!»

«А могу ли я попросить вас как-нибудь рассказать мне его?»

«Мой сон?»

«Да, ваш сон».

На какое-то время мы замолчали, глядя друг на друга.

«Видите ли, я, так сказать, коллекционирую сны, гоняюсь с сачком за снами других людей», сказал он, обнажив в широкой улыбке красивые зубы, но в следующий же момент улыбка исчезла с его лица, и он своими мрачными черными глазами словно бы заглянул мне в душу и тут же обнаружил во мне что-то подозрительное; в темных его глазах блеснуло какое-то открытие.

«Только вы не подумайте, что мы вас торопим, господин советник!» – вновь обратилась к нему старшая дама, и он резко повернулся к ней, точно так же внезапно, как только что повернулся ко мне; неожиданные движения, казалось, доставляли ему удовольствие.

«А кроме того, можно предположить», продолжал он тем же вялым рассеянным голосом, «что кризис просто был спровоцирован штормовой погодой, и так же, как успокаивается стихия, успокоится и встревоженный организм. И не сочтите мои слова пустым утешением, милостивая государыня! для надежды, я в этом убежден, есть все основания».

Я лениво ковырялся в тарелке, не желая перегружать и без того набитый кишечник.

Я пропустил свой утренний ритуал, от которого отказываюсь только в крайних обстоятельствах, причем пропустил уже в третий раз, сначала из-за неожиданного визита моей невесты, потом было путешествие, и, наконец, из-за приятного появления коридорного, так что уже три дня я не мог нормально сходить по большой нужде.

«Ну как вам?» – полюбопытствовал сосед слева.

«О, и правда великолепно!»

Я затрудняюсь сказать, какая из двух потребностей, литературные занятия или банальная ежедневная потребность опорожнить кишечник, была для меня важнее, но с годами я вынужден был осознать, что самые отвлеченные духовные и самые грубые телесные вещи во мне неразрывно связаны, настолько, что я не мог вполне удовлетворить одну из потребностей, не удовлетворив другую.

Теперь все свое внимание сосредоточил на мне господин с черной козлиной бородкой; приоткрыв рот и выпятив губы, он смотрел, как я жую и проглатываю еду, и словно старался помочь мне, как делают это матери, кормящие малых детей, когда, причмокивая губами, показывают, что надо делать, а под конец он с победным видом оглянулся по сторонам, как бы говоря: вот видите, он опять оказался прав.

Как правило, по утрам, встав с постели, еще не умывшись и не побрившись, а только накинув на себя халат, я сразу сажусь к письменному столу, и привычка эта, если память не изменяет, сложилась у меня еще в родительском доме, после ужасающего поступка и кошмарного самоубийства моего отца; тогда на то, чтобы начать день, у меня уходили часы, ибо, сам того не осознавая, я еще не один год жил в одуряющем чаду этой страшной истории. Я нередко оказывался на берегу огромного, необозримо широкого, величественно несущего свои воды потока, и чтобы мощная лавина воды не утащила меня за собой, я хватался за хрупкие ветки сухого прибрежного ивняка, пытался вытащить ноги из ила и видел при этом, как серая, клокочущая, завихряющаяся стремнина, подбрасывая и вращая, проносит мимо вывороченные с корнем деревья и мертвые тела.

Сидя за столом в своей комнате на втором этаже, я глядел через окно на крыши соседних домов, отхлебывал чай из ромашки и иногда, рассеянно подтянув к себе белый лист бумаги, записывал несколько фраз, причудливых и, естественно, не продуманных.

С тех пор с Хильдой у нас не было друг от друга никаких секретов, мы остались в доме одни, очень редко выходили на улицу, запущенный сад вокруг нас за лето совсем одичал; иногда мы спали в обнимку, не испытывая от этой близости ни малейшего эротического возбуждения, ей шел тогда уже сороковой год, мне было девятнадцать; я знал, что ее теплое рыхлое тело лишил невинности мой отец и годами пользовался им, как каким-то предметом, а она знала, что держит в своих объятиях повзрослевшее чадо своего любовника, который несколько месяцев назад изнасиловал, убил и изувечил ее племянницу, необычайно красивую хрупкую девочку, которую она же и пригласила к нам помогать ей по дому.

Из моих фраз складывались истории, простенькие, без высоких духовных претензий небольшие рассказы, и пока я ждал, когда медленно остывающий горьковатый чай благотворно расслабит кишечник, эти фразы каким-то образом помогали мне забыть о прошедшей ночи.

Однажды, таким вот утром, когда, спасибо Хильдиным чаям, я благополучно облегчился, хотя сам процесс, как всегда, продолжался долго, требовалась осторожность, ни в коем случае нельзя было торопиться или судорожно выдавливать содержимое, ибо часть его могла остаться во мне, и шелк моего халата и даже кожа за это время впитали в себя едкий дух экскрементов, словом, когда в аромате нашей маленькой ежедневной победы я вышел из туалета в прихожую, она стояла передо мной возбужденная, растрепанная, в разодранной на груди блузке, с обезумевшим взглядом и искусанными в кровь губами; Хильда бросилась на меня, обхватила, вонзилась зубами мне в голую шею и завыла нечеловеческим воем, ибо я никогда не слыхал, чтобы человеческое существо так кричало, откуда-то из самого нутра, протяжно, не прерываясь, при этом ее большое тело бессильно повисло на мне, и я вместе с ней повалился на каменный пол.

Барышня перестала жевать, ее руки в перчатках опустили вилку и нож на тарелку.

Она посмотрела на моего соседа с козлиной бородкой с той же смесью презрения и отвращения, с какой в поезде смотрела на свою расслабившуюся и храпевшую мать, но теперь я не мог не заметить, что ее отвращение и презрение не лишены некоторого кокетства и означают не отторжение, а скорее вызов, и я, с удивлением взглянув на соседа, увидел, что его рот тоже остановился в своем беспрестанном движении и лишь остренькая бородка еще чуть подрагивает от напряжения; дело в том, что высокомерный взгляд барышни вынудил его бегающие, глубоко посаженные глаза успокоиться, и они не только самым неприкрытым образом вперились друг в друга, но попросту стали друг с другом заигрывать.

В то же время достойная пожилая дама наклонилась ко мне и попросила прощения за то, что вынуждена была говорить с советником о такой тяжелой проблеме, за общим завтраком это не пристало, она прекрасно все понимает, и если избавит сейчас меня от излишних подробностей, о которых все остальные за этим столом, увы, уже знают! то я должен поверить, что она сделает это исключительно в моих интересах, потому что не хочет своими тревогами омрачить мое, очевидно, прекрасное утреннее настроение, она пощадит меня! ей хотелось просто предупредить меня, и она очень надеется на мое понимание.

И пока я в ответ заверял ее в полном и безусловном своем понимании и, изображая на лице одну из своих улыбок, благодарил ее за ее исключительную предупредительность, она своей рассусоленной болтовней словно бы украла у меня несколько важных мгновений, после чего мне было довольно трудно вернуться к наблюдению за теми двоими, которые между тем, разумеется, все более откровенно заигрывали друг с другом, и я это чувствовал, мне даже не нужно было бросать на них любопытные взгляды; пока я учтиво выслушивал ее мать, краем глаза я видел девушку, которая с кокетливым отвращением на своем округлом розовощеком лице, буквально гипнотизируя стареющего, но тоже тщеславного мужчину, вновь принялась жевать, но при этом, демонстрируя разительные мимические способности, подражала ему, жуя с дикой жадностью, имитируя ненасытный аппетит, дрожа подбородком, как будто то была ее борода, и это было только начало игры, ибо мужчине, который словно только теперь разглядел красоту девушки, и в голову не пришло обидеться; жевательный рефлекс, казалось, переселился в его глаза, это был взгляд бесстыдного сладострастия, для выражения которого глубоко посаженные, слегка косящие глаза подходят как нельзя лучше, но окончательно покорить девушку ему удалось, когда, посмотрев с неподвижным ртом поверх разоренного стола, он начал жевать аккуратно и сдержанно, почти по-девичьи, и барышня последовала за ним, тоже жевнула несколько раз, и какой бы невероятной ни показалась эта сцена, они жевали, глотали совершенно синхронно, хотя жевать и глотать, в сущности, уже было нечего.

Но долго смотреть на них мне не пришлось, потому что поразительные события в зале последовали друг за другом с умопомрачительной быстротой. В стеклянных дверях столовой появился молодой человек, судя уже по одежде, персонаж весьма примечательный; я как раз поднес чашку ко рту, когда симулирующий вялое спокойствие советник, сидевший справа, так нервно и импульсивно дернул локтем, что от его толчка чай едва не выплеснулся на лицо склонившейся ко мне пожилой дамы.

Небрежным движением сорвав с головы мягкую светлую шляпу, молодой человек протянул ее подоспевшему официанту, и из-под нее в золотистом солнечном свете полыхнула копна вьющихся мелкими кольцами светлых волос; вместо пиджака на нем был толстый белый шерстяной свитер и длинный, несколько раз обернутый вокруг шеи и переброшенный через плечо вязанный из той же шерсти шарф – явно не признак хорошего воспитания; он, должно быть, только что вернулся с утренней прогулки, лицо его раскраснелось от ветра, он был весел, несколько нагловат, о чем можно было судить не только по необычному одеянию, но и по манере держаться, упругой походке и открытой улыбке; пока мы с советником взаимно извинялись за неприятный инцидент, он шел по залу к своему месту, кивал, улыбался, посмеиваясь, здоровался с присутствующими, с которыми явно был в превосходных отношениях; размотав свой забавный шарф, он бросил его на спинку стула, и пожилая дама напротив, которая заметила появление стройного молодого человека, очевидно, только по моему восхищенному взгляду, с сияющим лицом повернулась к нему и усеянной перстнями рукой взяла его за запястье.

«Oh, ce cher Gyllenborg![1]1
  О, это милый Юлленборг! (фр.)


[Закрыть]– воскликнула она. – Quelle immense joie de vous voir aujourd’hui![2]2
  Как приятно вас видеть сегодня! (фр.)


[Закрыть]» Он наклонился и поцеловал ей руку, что было одновременно и больше, и меньше, чем просто галантный жест.

Тем временем за спиной у нас уже стоял официант, который шепнул что-то на ухо сидевшему справа от меня советнику, а в проеме стеклянной двери показался владелец отеля и с оторопелым, несколько глуповатым видом уставился в нашу сторону, видимо, ожидая реакции.

Молодой человек, прежде чем занять свое место, поспешил к восседавшей во главе стола изящной и хрупкой даме, которая откинула голову с зачесанной кверху серебристой короной волос и с наслаждением подставила для поцелуя свой чистый лоб.

«Avez-vous bien dormi, Maman?[3]3
  Хорошо ли вы спали, мама? (фр.)


[Закрыть]» – услышали мы.

Советник же в этот момент вышиб из-под себя стул с такой силой, что он опрокинулся бы, не подхвати его стоявший рядом официант, и, забыв о приличиях, опрометью бросился из зала.

Его коренастая фигура почти уже скрылась в полумраке гостиной за стеклянной дверью, когда он, видимо, передумав, повернулся, на мгновенье застыл на месте, посмотрел на владельца отеля и, быстро вернувшись в зал, прошептал что-то на ухо пожилой даме, которая была не кто иная, я наконец-то могу это раскрыть, как графиня Штольберг, мать моего приятеля по детским играм, а также барышни в перчатках.

Я знал это с самого начала, но в поезде мне не хотелось себя выдавать, потому что тогда неизбежно речь зашла бы о моем отце, а учитывая случившееся, говорить о нем с ними было бы просто немыслимо.

Наверное, все, кто присутствовали в этот момент в зале, сразу почувствовали, что являются свидетелями не просто чего-то необычного, а какого-то очень тяжелого происшествия.

Наступила тишина.

Молодой человек все еще стоял рядом с матерью.

Обе дамы медленно поднялись и вместе с советником поспешили из зала.

Все мы сидели молча, не решаясь пошевелиться, иногда раздавался какой-то тихий звон.

И владелец отеля дрожащим от волнения голосом объявил присутствующим, что граф Штольберг скончался.

Я тупо уставился на креветки, и, по-видимому, так же смотрели перед собою все остальные, когда он бесшумно остановился напротив меня у нетронутого прибора, и я заметил, не отрывая глаз от своей тарелки, как он взял со стула свой шарф.

«Bien! Je ne prendrai pas de petit déjeuner aujourd’hui[4]4
  Хорошо! Сегодня я обойдусь без завтрака (фр.)


[Закрыть]», – сказал он тихо, а затем совершенно неуместно добавил: «Que diriez-vous d’un cigare?[5]5
  Как насчет сигары? (фр.)


[Закрыть]» Я взглянул на него несколько изумленно, не уверенный, что он обратился ко мне.

Но он мне улыбнулся, и я поднялся.