Текст книги "Вернуться из смерти"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

  А вот это интересно. С точки зрения безопасности пленника лучше всего было бы оставить в Алкрифе – даже сумей он выбраться из тюрьмы, куда он денется с острова? А на крошечном пятачке земли, плотно заселённом алками, однозначно не затеряешься. На Гевин или Хэйгар его точно не повезут, следовательно, либо Валлермайер, либо Вассет, либо, если уж особенно повезло, белхалгский Белдар. Но зачем? На материке на порядок труднее исключить возможность побега. Может, он оказался прав насчёт заложников, и кто-то сумел выторговать его освобождение? Вдруг... Пусть не Гестан с Гаррольмом, но гевинцы смогли взять кого-то важного?

  Уже привычно звякнув цепью, Моррест поправил ошейник, поудобнее устраиваясь на грязном полу. Хоть бы соломы кинули, жадины! Факел унесли, и его обступила привычная же тьма. Кстати, о важных птицах. Помнится, когда он был советником, Амори презирал всех сколенцев без разбора. Но если только Моррест не выжил из ума, его забрал из тюрьмы верхний сколенец. Да ещё мальчишка. И, судя по выговору, простолюдин. Моррест уже достаточно овладел сколенским, чтобы по говору хотя бы примерно определять касту. Похоже, в предках у паренька не то кузнецы, не то оружейники. Кстати, ведь и охрана звала его Барген. А на заводе, говорил Михалыч, он оставил за себя какого-то Баргена с "золотой головой". Выходит, на одном с ним корабле – преемник попаданца, обеспечившего алков огнестрелом. Но зачем Амори решил рискнуть столь ценным кадром? Может, сколенец в опале, и теперь его отправляют в ссылку? А его – заодно переводят в какую-то новую тюрьму?

  Гадать можно до бесконечности, одёрнул себя Моррест, прислушиваясь к плеску волн за кормой. Слишком много неизвестного. Пока не прояснится, куда и зачем его везут, что-либо планировать бессмысленно.

  Утро застало корабль в открытом море. В сапфирово-синем мире, где не было ничего, кроме воды и безоблачного неба, хлопал на ветру большой парус. Земли Барген не видел – возможно, вон то крохотное пятнышко она и есть, но далёкая суша это или просто облачко – не понять. Хотя матросы наверняка знают, где находятся.

  – Алк Морской с вами, Меситор-катэ, – увидев коренастую фигуру командира воинов, поздоровался сколенец.

  – Алк Морской и с тобой, – чуть насмешливо, всё-таки он не сколенец, а алк, и притом довольно высокой касты, произнёс воин. Но в целом его хриплый, низкий голос звучал доброжелательно. Алк знал, что перед ним раб-сколенец – но знал и то, что король поручил ему ехать к бывшему Императору с каким-то секретным делом. Следовательно, не стоит так уж открыто демонстрировать своё превосходство. Но и унижаться перед выскочкой – не с чего. – Как спалось, Барген?

  – Хвала Пеннобородому, прекрасно, – назвал один из эпитетов Алка Морского Барген. – А как там наш подопечный, не сбежал ещё?

  – От нас не сбежит, – усмехнулся алк. – Да и куда ему деваться-то, парень? Это же корабль, не суша. А в море не забалуешь! Сидит себе на цепи, гадает, зачем из тюрьмы достали! Будем что-то говорить ему?

  – Вообще-то интересно посмотреть – любовник Эвинны всё-таки, – усмехнулся Барген. – Любопытно, на что клюнула сколенская ведьма?

  – Как всегда, – ухмыльнулся алк. – На то, что между ног. Говорят, у Карда с этим совсем плохо, ха-ха!

  Контакт был налажен, и оба – алк и сколенец – дружно рассмеялись. Посланец короля оказался пареньком очень даже ничего – естественно, для сколенца, и притом раба, наверняка с клеймом на заднице. Алк даже милостиво протянул "начальнику" флягу с деликатесом – новомодным напитком, запущенным в оборот всё тем же мастером Михалисом. Не касаясь фляги (мало ли – вдруг алк почувствует себя "осквернённым" и затаит злобу) губами, сын кузнеца влил в рот жгучую жидкость, с усилием протолкнул её в глотку. В животе словно взорвался кувшин с порохом, на глазах выступили слёзы. Зато настроение существенно улучшилось. Алк удовлетворённо крякнул и сам сделал большой глоток – по части питья горячительных напитков он был куда крепче Баргена, да и с иномировым самогоном дело уже имел. Жизнь стала ещё прекраснее, хотя куда уж дальше...

  Придерживаясь за стены и поручни, они спустились вниз. После свежего воздуха и солнца на палубе, да глотка крепкого зелья, ароматы рабского трюма разили наповал. Особенно Баргена – парень отчётливо почувствовал тошноту. "Хорошо хоть, не завтракал ещё" – подумалось ему.

  Лучи солнца упали в приоткрытый люк, осветив бледного, грязного, исхудавшего узника. В остальном он впечатления сломленного неволей не производил: крепкие руки, уверенный, совсем не испуганный и не сломленный взгляд блестящих глаз, пальцы, вцепившиеся в цепь. В его взгляде не было ненависти – точнее, она обильно присутствовала, но не такая, как, например, у гребцов. Не отчаянная и затравленная – а спокойная, деловитая и осмысленная. И оттого на порядок опаснее. Несмотря на хмель, алк подобрался, со свистом выскользнул из ножен меч, да и сам Барген положил руку на рукоять кинжала.

  – Уберите ножик, уважаемый, – с издевательской вежливостью произнёс Моррест. – А то порежетесь ненароком, больно будет...

  Повисла пауза. Барген забеспокоился: если алк сейчас не выдержит, ему придётся выбирать между плохим и совсем плохим – то ли драться со свободным, да ещё алком, что преступление само по себе, то ли дать убить сколенца и тем разрушить замысел короля. К счастью, благоразумие возобладало. Видимо, вспомнив о том же самом, Меситор рывком вбросил меч в ножны и уселся на мешок с зерном.

  – Тебе первому больно станет, ублюдок, – будешь много болтать, башки недосчитаешься.

  – Ничего ты мне не сделаешь, дружище, – как-то даже дружелюбно произнёс Моррест. – Всё просто. Если б вам это разрешили, в Алкрифе меня бы и кончили. А раз везёте в такую даль – значит, я для чего-то нужен. И сильно нужен, раз выдернули из тюрьмы. Ничего вы мне не сделаете, ребятки. Поэтому давайте поговорим спокойно.

  – Ну, давай, – буркнул Барген. Улыбочка пленника бесила – и тот, похоже, этим наслаждался. Эвиннин прихвостень прав: пока он не сыграл свою роль, убивать его будет преждевременно. Ничего, пусть только даст королю повод прибрать Старый Энгольд к рукам! – И что же ты хочешь узнать?

  – Много чего, – тут же нашёлся с ответом Моррест. – Вот, например, ты сам – сколенец. Причём из Верхнего Сколена. По говору ясно. Но отчего-то ревностно служишь человеку, у которого руки по локоть в сколенской крови. Забавно, правда?

  – Не твоё дело, – сквозь зубы буркнул Барген. Похоже, идея пообщаться с пленником была не лучшей, он просто бесит. – И ты заблуждаешься, думая, что я куплюсь на твою болтовню.

  – Не купишься. Ты предпочитаешь продаваться, – хмыкнул Моррест. – Сколько раз тебя купили и продали твои хозяева? И сколько среди них было сколенцев?

  – Тебе-то какое дело? – тем же насмешливым тоном спросил Барген. – Для тебя и это недостижимое счастье.

  Барген помолчал. Хотелось выпалить что-нибудь оскорбительное, а лучше дать одному из надсмотрщиков команду хорошенько вздуть бунтовщика плетью. Но в голове появилась идея получше.

  – Тебе бы не оскорблять честных людей...

  – Рабов, – вставил Моррест. – Сколенских свиней. Тебя именно так называют, хотя бы за глаза... Ведь правда же, уважаемый алк?

  Моррест попал в точку, уже хотевший сбегать за кнутом алк смутился, как-то даже виновато глядя на Баргена. Хоть парень и королевский посланец, но алком надо родиться, а авторитет завоевать. Да, именно так его и называли в матросском кубрике, капитанской каюте, даже на скамьях гребцов – там, разумеется, когда не видит надсмотрщик, шёпотом и на ушко соседу.

  – Хочешь узнать, куда мы плывём, Моррест? – не выдержал Барген. – Уверен, зная это, ты не сможешь спать по ночам. От страха. А едем мы в Старый Энгольд, к королю Карду. Насколько мне известно, ты хорошенько ему нагадил, а палачи у Карда что надо, камни кричать заставят! Здорово, правда? Пора отвечать за свои грешки! Так что отдыхай тут... Пока можешь.

  Барген возмущённо развернулся на каблуках и, всё так же держась за стены, зашагал обратно. Следом, куда ловчее удерживаясь на качающихся ступенях, спешил алк. Пока пленник ещё мог его слышать, Меситор молчал, но стоило ведущему в трюм люку захлопнуться, как он напустился на сколенца. И сразу стало ясно, что пьяная откровенность – лишь маска хладнокровного, жестокого, расчётливого убийцы, которого на всякий случай – в этом Барген не сомневался – приставил к нему Амори.

  – Барген! Ты когда-нибудь думаешь, что говоришь? Какого Ирлифа ты ему это сказал? Хочешь, чтобы ублюдок смылся, когда мы войдём в Дельту?

  Барген едва сдержал усмешку. Эти свободнорожденные алки полагают, что они самые умные. Но его, сколенского мальчишку-раба, узнику пришлось выводить из себя, чтобы он выдал что-то важное. А Меситор в праведном гневе сам не заметил, как дал бывшему оружейнику знак: он хоть и поставлен надзирать за Баргеном, но в свой замысел Амори его не посвятил. Надо подумать, можно ли это использовать. А пока...

  – Точно, идём, – смущённо произнёс Барген. – Я виноват. Но это больше не повторится...

  – А если нет? Сучонок сообразительный, вдобавок, язык у него острее меча. Ты не должен там больше появляться, а надсмотрщикам скажи, чтобы выпороли его вечером.

  – А смысл?

  – Раб, пререкающийся с господином, должен быть наказан. Кому, как не тебе об этом знать.

  Спина, обильно расцветившаяся синяками и кровоподтёками, мешала уснуть. Не помогало даже мерное, убаюкивающее покачивание корабля. Но, невзирая на боль, в голове снова и снова вертелись слова мальчишки. Весёленькие сведения, если честно...

  Если сколенец сказал правду – а не похоже, что лгал, разозлился он капитально – получается, что Амори договорился о чём-то с Кардом. Договорённость настолько важна и принципиальна, что алкский король счёл возможным пожертвовать свидетелем позора последнего Императора. Что бы это могло быть?

  Некоторое время Моррест прикидывал варианты – но скоро бросил попытки. Вариантов много – от передачи алкам ключевых крепостей до открытого участия в походе на Верхний Сколен... Впрочем, такая армия, как у Карда, это скорее обуза, чем помощь, так что военный союз отпадает. Тогда что? Сдача Хэйгара? Но на Хэйгар Кард, в отличие от покойного Бреглена, никак не влияет. Да и Амори наверняка сможет расправиться с пиратами сам. Если захочет. А ещё что? Ладно, об этом можно будет подумать на воле. Сейчас важно одно – его хотят отдать бывшему Императору.

  Вот эта новость по-настоящему плохая. Это для Амори он – всего лишь средней паршивости вожак мятежников. Для Карда лже-Моррест ван Вейфель – удачливый соперник в борьбе за сердце женщины, и неважно, что она и сама уже мертва. Он – напоминание о позоре, который вполне можно считать проклятьем Богов, и так его и истолковали бы подданные, если б узнали. И напоминание о собственной двойной измене, когда сам предал не только жену, а Империю, славу предков, народ – да в каком-то смысле и самих Богов. И человек, ставший свидетелем попытки изнасилования ещё тогда, когда Кард был наследником престола. Словом, вряд ли Мишу-Морреста ещё кто-либо так сильно ненавидел в обоих мирах. Сильнее была лишь его собственная ненависть к Карду. "Если Боги позволят мне вырваться, – подумал он. – Я устрою этой твари Ипатьевский подвал!"

  Но знает это и Кард. Значит, если он хочет сбежать, сделать это надо до того, как его передадут сколенцам в столице. Или... Или попробовать с их помощью проникнуть во дворец? Помнится, запьянцовские физиономии и не точенное оружие гвардейцев бросались в глаза, когда он был послом Эвинны. Вряд ли после войны и разграбления столицы алками они стали серьёзнее относиться к службе. А вот другой возможности добраться до Карда может и не представиться. Значит, унижаться и лебезить хоть перед сколенским перебежчиком, хоть перед алком-командиром конвоя – смысла нет. Наоборот, чем больше разозлятся, тем больше разболтают в запале. А порка... Ну что ж, за смерть венценосного выродка – цена невелика.

  В открытом море с его волнением полагаться на гребцов не стоило. Повинуясь грохоту барабана, вёсла поднялись из воды, захлопали, раскрываясь, паруса. Барген ничего не понимал в искусстве навигации, да и не стремился узнать секреты моряков. У каждой касты – свои тайны, передаваемые лишь от отца к сыну. Чужаку их не выдадут, да грех и пытаться.

  Сколенец проводил дни в небольшой клетушке, выделенной ему, как ценному гостю. Половину комнатки занимал прикреплённый к стенам гамак, а на второй половине едва можно было развернуться. Но уже это на корабле, где свободное пространство на вес золота, могло считаться королевской роскошью. В прошлое путешествие в такой же каморке он жил втроём с мастером Михалисом и Бартэйлой, причём в гамаке спал только сам мастер. Они с сестрой укладывались на полу. И всё равно радовались, что не в трюме, куда во время штормов от греха подальше загоняют гребцов. Не из человеколюбия, конечно – но, если прикованные к скамьям гребцы захлебнутся в волнах, кто сядет на вёсла потом? Всё-таки рабское занятие оскверняет свободного. В следующей жизни можно порядком пострадать – или основательно потратиться уже в этой, платя жрецам за очистительные ритуалы. Нет уж, пусть рабскую работу рабы исполняют и дальше!

  "Если б не Михалис и король, я и сам мог бы быть среди них" – благодарно думал Барген, время от времени выходя на палубу. Корабль уверенно скользил по волнам, пенные барашки то и дело вставали по правому или левому борту, за кормой тянулся длинный пенный след. Здесь, в открытом море, где земля не всегда виднелась и на горизонте, вода поражала своей прозрачностью и чистотой, видно было, как в просвеченных солнцем зеленоватых глубинах скользят разноцветные рыбки. Тёплый южный ветер ворошил волосы на голове, казалось, всё мироздание ликует, наслаждаясь последними днями уходящего лета. Увы, Баргену далеко не так весело, казалось, звучавшая в словах пленника издёвка отравила всю радость жизни.

  Самое же обидное – в словах сколенца много правды. Пусть сам Барген давно выбрал, на чьей стороне он будет в этой войне и впредь, пусть сами сколенцы отвергли его и сестру, словно выплюнув их в чужой, враждебный мир. Для алков он до сих пор презренный сколенец, на которого всем глубоко наплевать. И пусть даже король готов поддержать его, помочь, в обмен на верность предлагая поистине императорскую награду – для его подданных сколенец так и останется сколенцем. Чего тогда стоит эта служба, если она не может дать главного – надежды на достойное будущее?

  Барген даже помотал головой, отгоняя вредные мысли. Помогло, что нос галеры, пробив очередную волну, с плеском рассёк воду, по-осеннему холодные солёные брызги плеснули в лицо. Если алки просто пренебрегают им, сколенцы – ненавидят. Моррест прав, его хозяева – алки. Но первый, кто обрёк их с сестрой на участь двуногой собственности – был сколенцнем. Это из-за него они лишились всего, стали игрушками в руках любого свободного. Так кого надо ненавидеть – того выродка, или алков, которые лишь купили его у остальных? После мастера Михалиса только Амори относился к нему и Бартейле по-человечески. Предать его будет чёрной неблагодарностью, да ещё и глупостью: то, что обещал Амори, дать не сможет больше никто.

  Последняя мысль поставила точку во внутреннем раздрае. Барген снял башмаки и свесил ноги вниз, к воде. Поверхности моря ступни, конечно, не доставали – слишком далеко – но волны, то и дело разбиваясь о борта, щедро окропляли ноги прохладной водой. Он удобно устроился на носу, глядя в подёрнутый голубоватой дымкой простор, и сам не заметил, как запел:

  Звенел в кузне молот, и искры сияли,

  Рдел на наковальне металл.

  ...Как сердце от гнева горит и печали,

  Клинок сухим жаром дышал.

  Бил грозно и сильно в железо молот,

  Рождался клинок в огне.

  Но даже жар тигля ничто рядом с болью,

  Что носит в сердце кузнец.

  Он видел, как пламя его город жрало,

  Как в бреши врывались враги,

  Как те, кому честь принять смерть приказала,

  Не дрогнув, свой дом подожгли.

  И, наскоро похоронив самых близких,

  Взяв молот и клещи с собой,

  Кузнец путь держал и тяжёлый и длинный

  Туда, где бушует вновь бой.

  Пусть боль заточить меч иль стрелы не может,

  Врага остановит лишь сталь.

  Забыл он про время, и про еду тоже,

  Пока клинок длинный ковал.

  Так пусть же звучит песнь огня и металла,

  От ненависти – крепче сталь!

  Как сердце от гнева горит и печали,

  Меч сухим жаром дышал.

  Слова были стары – песню пели кузнецы его касты уже не первый век. Отец рассказывал, её сочинили почти триста лет назад кузнецы из Старого Энгольда, взятого Харваном Основателем: тогда они отказались признать правителем пришедшего из-за моря убийцу, и пришлось уходить на север, не оглядываясь на зарево Кузнечного квартала. Харван не расстроился: навёз недоучек, изгнанных из своих краёв за преступления, они и стали столичными оружейниками. А те, кто когда-то ковали бесподобные мечи, по слухам, не из стали даже, а из никарра, нашли приют в Валлее, тогда ещё не ставшем столицей имперской субы... С тех пор прошло три века – но кузнецы помнят. Может, именно поэтому многие из них в этой войне приняли сторону алков?

  – Ты знаешь нашу песню? – раздался голос за спиной. Барген вздрогнул, и чуть не соскользнул с фальшборта в море, удержавшись в последний момент. Поглощённый своими мыслями и пением, он и не заметил, как подошёл капитан.

  – Вы ошиблись, почтенный. Это наша песня. Когда-то нашу касту изгнали из столицы... Это случилось при Харване Основателе...

  – Это ты ошибаешься, парень, – покачал головой Меситор. – Её пели наши, после того, как Хостен Старый взял Лакхни. Когда-то мы, парень, владели этой крепостью... И вновь овладеем – и ей, и столицей Сколена!

  Барген подозревал, что алки переняли песню от изгнанных Харваном столичных оружейников: Хостен Старый жил почти на век позже. Но стоит ли настаивать, рискуя поссориться с капитаном? Наверное, не стоит. Так что пусть верит, что это алкская песня. От этого ему не жарко и не холодно.

  – Ну, да ладно, парень, – примирительно произнёс капитан. – У нас и сегодня хватает трудностей, чтобы ломать голову над прошлым.

  А вот с этим Барген был полностью согласен. Он чуть подвинулся, давая капитану сесть рядом и подставить лицо под солёные брызги. Некоторое время оба молчали, и Барген уже решил, что капитан полностью погрузился в свои воспоминания. Но, оказывается, тот ни на миг не утрачивал бдительность:

  – Не нравится мне это, – буркнул капитан. Коренастый, загорелый до такой степени, что казался почти чёрным, алк пристально вглядывался в горизонт. С его смуглой кожей контрастировали выгоревшие на солнце волосы и такая же полинявшая серая рубаха. – Эй, Яльмар, тебя там для чего посадили? Заснул, что ли, на солнышке?!

  Вперёдсмотрящий очумело вертел головой. Он и правда разомлел под жарким, как порой бывает в самом конце лета, солнцем. Но недаром же в "вороньем гнезде" оставляли самого зоркого и внимательного. Сверху донёсся юношеский голос:

  – Парус на горизонте! А вон второй...

  – Наши? – поднявшись с нагретого солнцем дерева, спросил Барген.

  Капитан смерил юного сколенца неприязненным взглядом, и Баргену вновь вспомнились обидные слова пленника. Доля правоты в них есть – ну, так не алкам он служит, а Амори – истинному Харваниду и будущему Императору. Харванид – не алк.

  – Надеюсь, что да. Но кроме алков тут могут быть и хэйгарцы, и гевинцы, и даже хеодриты. У тебя меч есть? Приготовь его. Мало ли что.

  А алка наверняка назвал бы по имени, обратился на "вы", да ещё добавил бы непременное "катэ"... Сейчас Барген почти хотел, чтобы кто-то из алков поднял бы мятеж против короля. С каким бы удовольствием он резал бы этих чванливых уродов, повинуясь приказу Амори Харванида... Ничего, сколенцы тоже пойдут. Когда дело будет сделано, Амори не останется в долгу.

  – Хэйгарцы! – когда паруса на горизонте уже были видны и с палубы, крикнул вперёдсмотрящий. – Я узнал левое судно – это "Ласточка севера"!

  – Плохо дело, Меситор-катэ, – произнёс капитан подошедшему воину. – "Ласточка" состояла во флотилии принца Алкина. Там, в гавани, её и захватили... Таран у "Ласточки" что надо, проткнёт от борта до борта. А вон то судно, с синим парусом – "Разрушитель". Он опаснее всего – судно построили ещё при Империи, насколько помню, там на борту стояли две катапульты. А у нас только лучники...

  – А воинов там много?

  – На каждой их галере не меньше, чем на нашей. Если подойдут не одновременно, шанс отбиться есть, но если возьмут на абордаж вместе...

  – Значит, надо подловить сперва одних, а потом и других, – предложил Меситор. – Сначала этого, с катапультами. Нельзя показывать спину сколенским свиньям.

  – А если второй корабль успеет подойти, Меситор-катэ?

  – Он прав, уважаемый, – вмешался Барген. – Не стоит рисковать без пользы для дела. Уходим...

  – Барген, тебя кто...

  – Не повторяйте мою ошибку, Меситор-катэ, – перебил Барген. Фраза, вежливая по форме, прозвучала как изощрённое издевательство. – И за последствия ответите вы же.

  Алк стиснул зубы. Но уже в следующий миг понял правоту Баргена. Что ни говори, а попасть к сколенцам в плен очень не хотелось. А уж сорвать какой-то замысел короля...

  – Уговорил, – процедил он. – Капитан, вёсла в воду. Уходим.

  – Парус?

  – Оставьте. Надо выжать из этой лоханки всё, что можно.

  – Ветер не попутный, идти придётся галсами.

  – Тогда только на вёслах.

  – Яльмар! – отдал команду капитан. – Следи за ними, что-то изменится – немедленно говори. Хелфдин, – это уже к барабанщику. – Сигнал: парус опустить, вёсла в воду, курс юго-юго-запад!

  Матросы забегали, засуетились, Барген с тоской подумал, что пленник наверняка тоже услышал команды и топот. Наверняка уже радуется, Ирлифово отродье, что свобода близко. А вот хрен тебе, а не свобода. Будешь сидеть, как миленький, до самого Нижего Сколена. Вёсла слитно плюхнулись в воду, вспенили её, образовав множество мелких водоворотов. Небольшая, но стремительная боевая галера быстро набирала ход, парус несколько раз хлопнул на ветру – и безвольно обвис. Увы, сколенские корабли не отставали. Там тоже были не дураки, они понимали, что здесь, поблизости от Алкрифа, вражеский корабль может вызвать подмогу. И тогда уже кораблям мятежников придётся принимать бой с целой эскадрой. Теперь, пять лет спустя после восстания на Гевине, алки время зря не теряют.

  Согнанный немолодым бородатым матросом с носа, Барген отправился в свою каюту. Он – не моряк, на палубе он будет только мешаться. Корабль, словно живой, кряхтел и поскрипывал рангоутами, паруса то надувались, то обвисали, хлопая о мачту, хрипло дышали выкладывавшиеся до конца гребцы – наверняка алки им рассказали про гевинцев что-нибудь страшное. Но эти звуки заглушала чёткая барабанная дробь и дружный плеск вёсел. Словно гигантская водомерка, галера летела по волнам. Барген не мог оценить мастерства экипажа, что шёл едва ли не против ветра – но чувствовал, как сильно разогналось судно. Стоит приоткрыть дверь палубы, и в неё врывается упругий, окрепший ветер.

  В погоне прошёл час. Гребцы выбивались из сил, несмотря на утреннюю прохладу, взмок и барабанщик. Увы, маячившие на горизонте паруса, один синий, другой грязно-серый, никуда не делись. Высунувшись на палубу, Барген даже решил, что они стали видны чётче.

  – ...клянусь юбкой Алхи Милостивицы, я всегда говорил, что корабли мастера Веммера – самые лучшие! – буркнул капитан, вглядываясь во вражеские паруса. "Неужто наш Веммер – такая знаменитость?" – подумалось Баргену. Понятно, что король мог послать на завод только лучшего – но чтобы живую легенду, чьи корабли узнаёт любой моряк Алкии, а может, и всего Сэрхирга... – Знает, как сделать, чтобы судно легче по волнам шло!

  – Хелмлиф-катэ, – вежливо обратился к алку Барген. – Вы о чём?

  – Всё о том же. "Ласточка" – его рук дело, – буркнул капитан. – А "Разрушитель" вообще при Империи строили. Тогда корабелы были не чета нынешним: всё, что в Великую Ночь во льдах не затёрло, до сих пор ходит. Хорошо, сколенцы свои корабли вообще не берегли. Иначе не видать бы нам победы в Хэйгаре, как своих ушей... Видишь на "Разрушителе" косые дополнительные паруса? У них тяга меньше, зато хороший экипаж с ними хоть против ветра пойдёт – галсами, конечно, и всё же... Эй, там, на вёслах! Кто отлынивать будет, вечером насмерть запорю!!! – проорал алк. – Похоже, прав был Меситор-то. Если не прорвёмся в Алкриф, возьмут они нас...

  – Раньше никогда так далеко на юг не плавали, – произнёс подошедший Меситор. Начальник конвоя был уже при полном параде – лёгкий кожаный доспех, какие только и признают моряки, меч в заплечных ножнах, шлем с пышным плюмажем. Ещё ему полагался щит, но их в море закрепляют вдоль фальшбортов. И всегда под рукой они, и при внезапном нападении защищают от стрел. Увы, только от них, но не от катапультных ядер. – Самое большее – меж Алкрифом с Валлермайером, да в Хеодритском заливе крутились...

  – Наглеют, ублюдки морского ежа и краба, – затейливо выругался капитан, не забывая поглядывать в сторону сколенцев. Сколенские суда казались заметно ближе. – Пора бы королю почистить этот гадюшник. А то разве дело – сколенские каракатицы на алкском острове обживаются?

  Барген усмехнулся – но ничего не сказал. Гевин продержится ровно столько, сколько нужно "Морскому ужасу", чтобы добраться на его рейд. Ну, и расстрелять прикрывающие гавань укрепления, а заодно и суда, какие окажутся у пирсов. На этом война окончится, останется только высадить десант и воздать мятежным рабам по заслугам. Не всем, конечно – тем, кто уцелеет. Но рассказывать ему пока не стоит. Секреты королевства следует блюсти свято. Тем более такие.

  Капитан распорядился поворачивать часа через четыре, почти в полдень. К тому времени стало ясно, что корабли мятежников медленно, но верно догоняют. Теперь их паруса, трепещущие на ветру, виднелись всего лишь в миле, и продолжали приближаться. Остроглазый Яльмар уже видел снующие на палубе идущего первым "Разрушителя" фигурки матросов. У бортов вражеских кораблей пенилась вода – в эту снежно-белую купель влетали и вылетали ряды вёсел. В отличие от алкского корабля, на скамьях гребцов у гевинцев сидели свободные люди, и безо всяких надсмотрщиков они выкладывались до конца. Дружные, слаженные движения вёсел заставляли гевинские корабли буквально лететь по волнам. Прогрохотал сигнал барабанщика: "Все наверх", и по лестницам понеслись бойцы абордажной команды.

  – Мы не можем уйти от гевинцев, – без предисловий начал капитан. – Поэтому мы должны атаковать "Разрушитель", катапульты которого могут повредить мачту или вёсла. Мы постараемся взять их судно на абордаж, уничтожить команду и получить быстроходное судно. После этого мы проделаем то же самое со второй посудиной рабов. Важно, чтобы уроды не смогли взять нас на абордаж одновременно. Если у нас получится, мы уничтожим их по одному. Если нет, хотя бы прорвёмся в Алкриф на быстроходном корабле, и вернёмся с подмогой. В крайнем случае погибнем, как подобает мужчинам и алкам, но не станем рабами сами.

  Капитан помолчал минуту – и продолжил:

  – У кого есть другие предложения?

  Повисло угрюмое молчание. Матросы понимали, что всё пошло не так, как задумывалось, что бой неизбежен, и это будет опасный бой, ведь гевинские гребцы – не невольники, за которыми надо глядеть в оба, а дополнительные бойцы. В бою они схватят оружие и бросятся в бой наравне с морскими пехотинцами. И всё-таки с выучкой у них поплоше, чем у лучших воинов короля Амори. Шанс справиться с одним судном есть. А вот если их одновременно атакует другое... Тогда да, останется лишь подороже продать жизни. Да перерезать горло Морресту, чтобы не достался победителям.

  – Разворачиваемся, – спокойно, почти безмятежно, приказал капитан. – Абордажной команде – оружие к бою! Яльмар!

  – Я! – донеслось из "вороньего гнезда".

  – Быстро вниз! Будешь охранять пленника, – распоряжался капитан, наблюдая, как корабль по широкой дуге разворачивается навстречу мятежникам. Наверняка они уже поняли нехитрый манёвр. Теперь всё зависит от того, сумеют ли алки осуществить замысел. И сумеют ли солдаты выдержать схватку с рабами. Конечно, как воины они стоят немногого, но у алков на одном корабле двадцать бойцов, и ещё пятнадцать человек команды, а у сколенцев на каждой посудине – по пятьдесят способных сражаться.

  "Ну, и плевать! – мысленно прикрикнул на себя капитан. – Зато мы – алки! Каждый из парней абордажной команды стоит десятка возомнивших себя воинами ублюдков! Море – алкское по праву!"

  – Что бы ни случилось, – а это уже Меситор инструктирует Яльмара. – Пленника без присмотра не оставлять, в бой не ввязываться. Увидишь, что сколенцы одолевают, но не раньше – заколи его, и только после этого помогай остальным. Понял?

  – Да, Хелфдин-катэ! – раздался сверху звонкий мальчишеский голос. Но в этом, ещё не окрепшем голосе чувствовалось и недовольство. "Мне уже четырнадцать! – наверняка думал парень. – Может, рыцари из гвардии мне и не по зубам, но выпускать кишки рабам я смогу!"

  – Не думай, что я тебя прячу, парень, – крикнул капитан. – На самом деле я поручаю тебе самое важное. Уйти с поста для тебя будет равно предательству! Это и к остальным относится! Покажем уродцам, чьё море – сколенское или алкское! И да поможет нам Алк Морской!

  Над морскими просторами прокатился яростный рёв десятков лужёных глоток, над светловолосыми головами алков свирепо сверкнуло жаждущее крови железо. Большая часть команды состояла из молодых парней, рождённых уже после Великой Ночи – но по рассказам стариков они знали, какой жестокой и несправедливой была власть сколенских Императоров. Да вспомнить хоть недавнюю войну – как ублюдки расправлялись с рыцарями и их семьями, застигнутыми в имениях восстанием черни. Или как их Император отправил королю дерзкое письмо, наверняка написанное под диктовку сколенской ведьмы! А тут даже не просто сколенцы, а рабы, забывшие своё место, похерившие законы Богов и людей, всадившие хозяевам нож в спину. Жрецы говорят, они не просто перебили всех, кто был на Гевине, вплоть до младенцев. Мол, сколенские выродки даже детёнышей своих мясом павших выкармливали. А ведь устами жрецов с людьми говорят Боги!

  Барабан забил яростно и стремительно, по потным, дочерна загорелым спинам гребцов загуляли плети надсмотрщиков. Как пришпоренная, галера неслась наперерез "Разрушителю". Пятеро лучников торопливо натягивали тетивы, готовясь послать во врага длинные тисовые стрелы. Остальные обнажили мечи, трое дюжих матросов закрепляли у фальшборта бухты канатов с абордажными крючьями. Как только суда сойдутся достаточно близко, крючья, напоминающие небольшие якоря, отправятся в недолгий полёт, чтобы нерасторжимо связать корабли. Дальше всё будет решать храбрость и мастерство абордажной команды. И, конечно, её численность.