Текст книги "Вернуться из смерти"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

  Королева вздохнула. Она помнила тот разговор с мужем, незадолго до его смерти. Так вышло, что в их браке не было и следа любви – всё решила выгода и надежда старых родов на родство с Харванидами. Она не сопротивлялась, да и кто бы её стал слушать – и в четырнадцать лет взошла на брачное ложе пятидесятитрёхлетнего сварливого короля, едва успевшего схоронить прежнюю жену. Ходили, кстати, слухи, что умерла она от побоев, на которые был горазд муженёк. Горя с ним пришлось хлебнуть и ей.

  Короля можно было понять: прежние две жены так и остались бесплодными, и, насколько она понимала в постельных делах, винить королю следовало, прежде всего, себя. С ней, однако, у Харайна-старшего получилось: она подарила единственного сына – этого вот несносного юнца. Впрочем, и рождение наследника не смягчило короля – как был слабовольным и порочным обжорой и пьяницей, для которого центр вселенной – он сам, и ничто иное, так и остался. Даже сыну, вопреки всем обычаям, своё имя дал. И после рождения Харайна-младшего он её ни во что не ставил, и воспитание единственного сына доверил льстивым посланцам короля Амори. А теперь, когда старого развратника, наконец, прибрала богиня Борэйн, вместо сына выросло чудовище...

  – Ваши величества, – добавил Авенат. – Нижайше прошу дозволения сказать...

  – Говори, Авенат-катэ, – произнёс король. – Только коротко и по делу. Еда стынет.

  – Ваше величество, – велеречиво начал советник. Королева поморщилась: насколько проще и понятнее умели говорить в старых родах, ещё помнивших Законоговорителей! Но дешёвую лесть обожал и муж, а её мнения никто не спрашивал. – Среди тех, кого вы предназначили в дар союзнику, есть немало картиров. Насколько я помню, есть среди них и танцоры, и певцы, и музыканты. Велите, ваше величество, освободить самых искусных. Пообещайте им свободу, если смогут вас порадовать. А когда насладитесь их пением и танцами, всегда можно отправить их обратно: чего стоит клятва, данная рабу?!

  – Хорошо сказано, Авенат-катэ, – игнорируя нахмурившуюся мать, произнёс юный король. – Умеешь ты сказать...

  – Они ещё не рабы, – перебила Флавейн. – До тех пор, пока жрец не совершил над ними обряд, а кузнец не заклеймил, они – свободные люди. А чем грозит нарушение королевской клятвы – ты знаешь. Людей обмануть просто, сын, но есть ещё Боги...

  – Боги любят Харванидов, – усмехнулся Харайн-младший. – Что ж, мы хотим знать, есть ли среди рабов... будущих рабов, – под неодобрительным взглядом матери король всё-таки поправился. – Певцы, музыканты и танцоры? Тем, кто захочет порадовать нас и наших верных подданных на пиру, обещается свобода и золото – столько, сколько стоит хороший дом в Бирре.

  Высокий, худой, как палка, старый слуга поклонился королю и побежал исполнять – но его опередили. У дверей, и на сей раз не кланяясь, появился коренастый воин лет сорока – сотник королевской дружины.

  – Ваше величество, – произнёс он. Старому воину не очень-то нравился новый этикет – но северные воины присяги не нарушают. – Дозволь сказать?

  – Говори, – нетерпеливо бросил король. Ну что за страна: ни поклониться владыке, ни прибавить лести... "Дозволь сказать"! А почему не, например: "Позволено ли будет ничтожному рабу владыки вымолвить несколько слов?" Или ещё витиеватее, как обращались когда-то к сколенским Императорам?

  – Ко мне прибыл посыльный от начальника тюрьмы, – произнёс сотник. – Какая-то девица в подземельях просит выступить перед вашим величеством. Старейшины картиров и гвидассов уверяют, что она – лучшая певица и танцовщица. Музыканты так же нашлись...

  – Старейшины нас не волнуют, – надменно бросил король. – Девку с музыкантами – давай сюда. Если она так хороша, передай: получит и свободу, и золото, и королевскую милость. Если обманет, расстанется с головой уже сейчас. То же касается и музыкантов.

  – Слушаюсь, повелитель, – приложил руку к груди сотник. – Разрешите идти?

  – Иди. Скажи, чтобы побыстрее их вели! – Король обернулся к советнику и негромко добавил: – И когда же прибудут алкские музыканты, Авенат-катэ?

  – Скоро, ваше величество, уже летом, – "порадовал" короля командир алкской роты. – Здешние воды очень трудны для судоходства. Но король обязательно пришлёт корабли, чтобы забрать рабов и заодно доставит музыкантов...

  "И Второй Белдарский полк заодно, – ехидно подумал Авенат. – Тогда мы поговорим с тобой по-другому, мальчишка!"

  Но вслух, конечно, ничего не сказал.

  Эвинна ожидала, что ждать придётся долго, а ещё терпеть насмешки, может, и побои: стража не любит, когда её беспокоят. Но, видно, заскучал король без картирских певцов и музыкантов. Стоило ей назваться Артси, как оттуда, сверху, слетела лестница. Упираясь ногами в стену, Эвинна полезла наверх.

  – Про нас не забудь, – произнёс Аспарух. "А вот тебя я бы с радостью бросила тут гнить, – подумала Эвинна. – Увы, твои люди без тебя воевать не пойдут".

  – Тебя уж забудешь, – безо всякого почтения, как равному, буркнула она.

  Музыкантов выудили из других ям, а может, ещё откуда-то привели. Чумазые, один с синяком в пол-лица: наверняка рискнул дерзить тюремщику. И всё-таки на лицах нет и намёка на радость: смотрят исподлобья, как на предательницу. Именно поэтому музыканты понравились девушке. Когда останутся наедине, надо сказать честно...

  Нет, сразу узников к королю не повели. Чумазые, вонючие, синие от холода и недоедания – кому такие интересны? Сначала была баня, потом небольшая клетушка – наверняка жильё какого-нибудь слуги, где перед каждым поставили миску с дымящимся варевом. Не поскупились даже на пиво. Казалось бы, ешь – да радуйся. Эвинне было не до веселья. Ошибиться нельзя. Всё зависит от того, какую песню она выберет и как выступит. "Ну, Артси, выручай! – подумала она. – Спеть-то я смогу, а вот станцевать..." Вспомнилась Ирмина: вот кто справился бы, пленив сердце юнца-короля, точнее, не сердце даже, а другую часть тела. Увы, Эвинна так и не выучилась продаваться.

  Король будет точно, королева-мать – наверняка, если алки не подговорили мальчишку от неё избавиться. Не должны: пока алков тут немного, вызывать всеобщее недовольство им не с руки. Их командир наверняка составит королю общество. Значит, ничего сколенского, тем более напоминающего о ней, то есть о первой Эвинне. Придётся Артси вспомнить что-то из её репертуара. Есть у неё любовные песенки – получилось бы не хуже Ирмины, если не стесняться: от такого танца мужчины позабудут обо всём. Есть про древние походы, как вожди племён воевали, торговали и роднились с другими, есть и весёлые, скабрезные частушки из тех, что поют в базарный день...

  Нет, всё не то. Нужно что-то, что все поймут как надо. Что заставит королеву – именно королеву, и никого больше! – увидеть в ней союзника против южан, алков... и Харванидов. Правда, предок королевы, Оггиль, предпочёл смириться с властью Харайна Харванида. Он даже предал родного брата, которого звали...

  – Харгон, – произнесла Эвинна незнакомое ей, но не Артси, имя. В голове зазвучали неуклюже срифмованные, какие-то рваные строфы, не похожие на чеканную поэзию Сколена. Да, то, что нужно. В голове зазвучала не менее странная, тревожная и яростная, но, тем не менее, притягательная мелодия, позаимствованная у Артси. Теперь она знала, что будет петь, и что танцевать – ведь к песне полагался стремительный, яростный, как давно отгремевшая битва, танец. Ну, тут уж вся надежда на неё...

  Впервые за последние дни, полные опасности и невзгод, Эвинна дала волю прежней хозяйке тела. И ощутила чистую, какую-то детски-наивную радость девчонки, для которой сцена и аплодирующая толпа были радостью и призванием.

  Артси – сейчас именно Артси, Эвинна позволила себе лишь наблюдать, как плясунья управляет их общим телом – быстро и умело «наводила красоту». Румянила щёки и красила губы, искусно подводила глаза и вплетала в косу ленту цвета ясного неба морозным утром. В прежней жизни обычные женские заботы чаще проходили мимо неё. Эвинне пришлось так украшаться, только когда жила в императорском дворце. Да и там всё делали искусные служанки. Императрице не позволено самой делать даже это.

  Иное дело – Артси. Стоило отступить той, новой и пугающей особе, что угнездилась в общем теле, и принесла с собой совсем не женские знания и умения, картирка почувствовала себя, как рыба в воде. Чтобы успешно выступить, надо стать неотразимой. Тут не годятся обычный наряд и обычные украшения, всё должно быть ярким, броским, притягивающим взгляд. Не похабным, но манящим, дразнящим, обещающим неведомое и прекрасное. На неё будут смотреть сотни глаз, и все должны её запомнить. А дальше всё будет зависеть от заученных ещё в детстве, многократно исполнявшихся движений, совмещающих, казалось бы, несовместимое – суровую стремительность битвы и девичью грациозность, пленяющую мужской взор. Когда-то от мастерства танцовщицы зависело, ляжет ли она спать голодной. Сейчас – неизмеримо большее, возможно, судьба всех картиров Борэйна, в конечном итоге – и всего материка.

  Девушка волновалась. Как ни готовься, ни наряжайся, как бы давно и хорошо не знала она песню и танец – но перед выходом обязательно острое, щемящее какое-то чувство – так бывает, когда знаешь, что не оплошаешь, но всё равно точит червячок сомнения: "А вдруг что-то пойдёт не так?" И хочется выйти из шатра, где готовишься к таинству танца, и в то же время боязно – но одновременно и желаешь этого мига всеми силами. Ведь только там, на сцене, или на базарной площади в жаркий летний день, или в обширном пиршественном зале, танцовщица Артси становится всеобщей любимицей, которой аплодируют, сыплют монетами и кричат похвалы. Забывая, что она, в сущности – обыкновенная девчонка из народа вечных скитальцев, но даже среди них её каста – одна из самых низких. Её удел – показывать свою красоту всем, отплясывая на потеху толпе...

  Ещё никогда Артси не доводилось выступать перед такой публикой. Роскошные плащи и соболевые шапки, отороченная горностаевым мехом мантия короля, изящные, очень тонкой работы браслеты на руках королевы. Артси сразу узнала её – по властному, умному и внимательному взгляду, который на миг задержался на юной танцовщице. Как и задумывалось отцом, некогда ставившим танец, она вышла на свободное пространство в центре зала ещё до начала музыки.

  Музыка... Она тоже оказалась непривычной, непохожей ни на незатейливые мелодии сельских праздников, ни на чеканные классические ритмы. Казалось, не резкая барабанная дробь с перезвоном струн и чистым голосом флейт разнеслись по залу, а гремели, разбиваясь о прибрежные скалы, морские волны, по которым приплыли вражеские корабли, ржали в кровожадном нетерпении кони сколенских всадников – ещё не рыцарей, те впервые отметились на поле боя в Оллоговы времена. А потом – свистели стрелы, лязгали и скрежетали сталкивающиеся клинки, с яростным рёвом мчались на врага бойцы, хрипели умирающие... Рваный, яростный ритм подходил этой балладе.

  Артси-Эвинна одно за другим исполняла резкие, стремительные движения, так непохожие на её обычные, немного фривольные танцы. И – вот чудо – засмотревшимся на неё пирующим начинало казаться, что они и правда видят давно отгремевший бой, смертельную схватку за будущее Борэйна. Тем более, что голос девушки, гневный и непреклонный, как и слова баллады, зазвучал под сводами зала, уверенно вплетаясь в странный мотив:

  Корабли южан из-за моря пришли,

  Всё живое сметая на кровавом пути

  Без малейшего сожаления.

  И почему бы им так, как чума, не идти,

  Коль достойной преграды нет на пути,

  Нет героя смелого?

  Так и шли они, женщин мучая и детей,

  Жгли города, порабощали людей,

  И напрасно вопиют к отмщенью...

  Но жили два брата, и младший – Харгон,

  Героем, достойным сказаний, был он,

  Храбрым сердцем известен.

  А Оггиль, старший брат, был мудрецом,

  Не блистал он отвагой, своё брал умом,

  Он в петлю не полезет,

  И советы всем вокруг Оггиль давал,

  И не ждал в делах разных того провал,

  Кто им следовал честно.

  Харваниды в год горя Сколен разбили,

  Разгромили и полонили, и землю его разорили,

  Но не тронули земли Харгона

  И его брата.

  Ибо брат его, имя – Оггиль, союз с ними заключил,

  Он Харвану рабов дал, и дань им исправно платил,

  Как хотели того супостаты.

  И проведал однажды Харгон, что те негодяи,

  Что разграбили Сколен, вновь флот снаряжали,

  Чтобы достичь Борэйна.

  Об Оггиля делах он нисколько не знал,

  Потому брату прямо, открыто сказал:

  "Силы Харайна не бесконечны!

  И других продавать, чтоб покой сохранить,

  И одним всего днём в век недобрый наш жить

  Я считаю бесчестным.

  Так скажи же – как быть, как мельнитов побить,

  Как соседей из рабства нам освободить,

  Чтобы выстоять вместе?"

  И ответил Оггиль: "Слушай, братец меньшой, и внимай.

  Я скажу, для чего мир: для того, чтобы выжил мой край,

  Процветал, хорошел чтоб, на зависть другим

  А соседи пусть сами

  Гибнут под пятою врага,

  Если даже своя жизнь им недорога,

  Враг сильней многократно – зачем же нам с ним

  Погибать в сраженье неравном?

  Лучше мир заключим – и спасёмся хотя б

  И одни – вот в чём мудрость. А кто умом слаб -

  Тот погибнет, пусть и геройски.

  Мудрый – тот, кто умеет с собой совладать,

  От гибели себя спасти, попусту не страдать -

  Жить себе и спокойно, и долго!

  Вот что я тебе нынче, братец, скажу:

  За каких-то безродных голову не сложу -

  Лучше пусть воюют другие.

  Песни барды всегда поют про глупцов,

  С совестью не могущих договориться гордецов:

  Мы же с тобой не глупцы какие!"

  Но Харгон был из тех, совесть чья не молчала,

  Он собрал храбрецов под своим началом,

  И сказал дружине своей:

  "Братья, это наша земля и наша страна,

  Даже если Харайна дружина сильна,

  Лучше смерть, чем рабство на ней!"

  И дружину, тысячу лучших бойцов,

  Вёл отважно он против полчищ врагов,

  И вступил с ними в бой.

  И его храбрецы смяли вражеский строй,

  Как поток с гор сметает преграды весной,

  Как лавина, ударил он с гор!

  То не гром прогремел, и не горный обвал,

  И не страшный декабрьский снежный шквал:

  Это две стальные лавины

  Друг на друга обрушили страшный удар,

  Грянул бой, какого никто не видал,

  О котором слагали былины!

  И тупились мечи, рвались звенья кольчуг, а земля,

  Где лилась кровь, и стрелы, как капли дождя

  Падали, стала вязкой от крови.

  В этой битве убитых героев не счесть...

  Сколько ж боли пришлось храбрецам перенесть,

  Сколько боли!

  И рвались к небесам весь тот солнечный день

  Будто вдруг опустилась конца мира тень,

  Из грудей убиваемых стоны...

  Но сильней число доблести – а ведь врагов

  Было втрое побольше, чем у Харгона бойцов,

  Обложили Харгона войско.

  Бились день борэйны, бились ночь и ещё день,

  И ещё ночь, когда на мир пала тень,

  На холме безымянном вставши, -

  И ослабли их силы, ибо нечего было пить,

  Некому хоронить и некому заменить

  Стало геройски павших.

  На третье же утро пал Харгона стяг,

  И рядами, как бились, храбрецы там лежат,

  Вся доблестная дружина -

  Но Харайн и сам был победе не рад,

  Ведь половина его солдат

  Головы положили.

  Так Харгон погиб – а Оггиль, его брат, говорят,

  Жил и долго, и сытно, и весело – так

  Отплатили за трусость южане.

  И услышав, что Харгон в битве убит,

  Он сказал: "Если хочешь быть бит,

  Беда быстро настанет!"

  Мудро? Верно! А только скажите мне:

  Разве вспомнят сейчас брата Харгона-воителя,

  Оггиля-мудреца?!

  Если и вспомнят его – то не добрым словом,

  Разве что в споре – и то бранью злобной:

  Мудрость к чему подлеца?

  И ещё: кто не сражался с врагом

  Своей родины, с деспотом, с негодяем, с подлецом -

  Песней иль мечом, -

  Тот и жизнь свою, не нужную никому

  Зря прожил, и всегда быть ему

  Ни при чём!

  А о Харгоне помнят все – потеряв жизнь телесную,

  Получил он жизнь вечную, песенную,

  Его будут помнить всегда.

  И народ не забудет того, кто пал в сраженье,

  Кто во имя земли своей отдал жизнь без сожаленья,

  Не забудет их никогда.

  Так и о Харгоне – сколько лет прошло,

  Сколько битв отшумело, воды рек утекло,

  Но живёт, не смолкает в борэйнских долинах

  Песня боли и гордости, песня жизни его,

  Жизни яркой, хотя и недлинной!

  Признаться честно, Эвинна слушала саму себя с изумлением. Да, это другая страна, чуть ли не другой мир – вроде того, откуда явился Моррест. Всё, привычное с детства, тут представало в другом свете. В Сколене и Алкии Харваниды – посредники между Богами и людьми, выше любой касты, даже жреческой, а Император Сколена – по сути полубог, высший из людей на земле. Для северян Харваниды – если и не исчадья ада, уж точно давние и смертельные враги.

  И пусть Борэйном, как и Сколеном, уже не первое столетие управляет правитель-Харванид! Пусть даже Ольвар Харванид некогда привёл дружину на помощь крамцам, сражавшимся против имперских легионов в Северных походах. Здесь они по-прежнему захватчики и убийцы, уничтожившие древние вольности и самим своим существованием попирающие вековые обычаи. У них – другие Боги, другой закон, другие понятия о чести и предназначении человека. С их точки зрения, Арангур Третий и его легионы едва ли сильно отличаются от алков. Те пытались подмять под себя Север, обложить данью, огнём и мечом насадить свою веру и свои законы – и эти туда же. Для местных Империя, её интересы и могущество – пустой звук.

  Или смертельная угроза.

  Эвинна едва удержалась, чтобы не ахнуть – и тем сбить Артси с верного настроя. Стоит утратить вдохновение, и уже не добиться той выверенной точности движений, когда каждая часть тела сама занимает выверенное до мелочей место в пространстве и времени. И тогда, может, и не вылетят все навыки и знания из головы – тело слишком хорошо помнит всё, что надо. Но всё будет получаться несвоевременно, неуклюже, чуть-чуть неверно, и оттого безнадёжно разрушится магия танца...

  Когда-то давно, беззащитной девчонкой попав в неволю, сполна хлебнув унижений, Эвинна призывала на головы проклятых северян всевозможные кары Богов. Теперь она взглянула на мир их глазами. Ведь любая война – это не схватка Правды с Неправдой, и добра со злом. Это столкновение двух несовместимых, хоть часто и похожих Правд, и какая из них выше – знают только Боги. Да и то, наверное, не всегда. Остаётся решить противоречие силой меча.

  Для тех, кто долго и страшно воевал в родных горах и долинах против сколенских легионов, Империя – вовсе не огромный, просторный мир, где есть место всем. Для них Сколен был, и ещё долго останется жутким монстром, топящим в крови любое сопротивление. Чудищем, топчущим чужие святыни и беспощадно навязывающим свои. Он выбрасывал на их землю щупальца легионов, и уходили в рабство женщины и дети, горели храмы и города... Ещё немного, и место Сколенской Империи в сознании "людей в шкурах" (каким смешным кажется это прозвание в сердце Севера!) прочно займёт королевство Амори. И если подсказать им простую мысль, что враг врага – их друг... А впрочем, самые умные поймут без подсказки.

  Хочешь, чтобы тебя услышал Север – научись говорить на его языке.

  Музыка оборвалась на высокой, торжественной ноте. Эвинна взмокла и задыхалась – оказывается, выступать, когда на тебя направлены сотни взглядов, не легче, чем драться за жизнь. Грациозно, как выучилась некогда Артси, поклонилась зрителям, отдельно – королю и королеве. Только после этого она собралась уйти за устроенную специально для актёров ширму, но её остановил голос королевы:

  – Подойди ко мне, дитя.

  Так, ну, и куда же девалась твоя смелость, Императрица Сколенская? Будто и не было за спиной недолгой, но чрезвычайно богатой на беды и победы жизни, битв и пыток в застенках... Подходя к королеве Флавейн, Эвинна чувствовала лёгкую оторопь – так Флавейн Ингильгерда не походила на привычных по прежней жизни монархов. Их Эвинне встретилось трое – Валигар, Амори и Кард. Первый был, может, и неплох, как человек, но как Император... Пусть сам он и близко не творил такого, как остальные двое – но, если вдуматься, виновен не меньше. Именно при нём начался полный и окончательный распад Империи. Да и Карда, как ни крути, воспитал он.

  С алком (да, алком по духу, хоть и не по крови) всё понятно. Это враг – смертельно опасный, могущественный, непримиримый. Увы, его мужество, ум, неукротимая воля, талант полководца и администратора – похвальные качества, достойные храброго воина и настоящего Императора – лишь делают его ещё опаснее. Они стоили, и ещё будут стоить Сколену немалой крови. Его можно ненавидеть, и, на взгляд Эвинны, нужно – но нельзя и не уважать.

  Не то что бывшего мужа, бывшего же Императора Карда. Когда она вернётся в Сколен, надо заняться и новоявленным королём. Не дело, что эта мразь поганит трон святого Эгинара.

  Королева Борэйнская не походила ни на кого из троих. Миловидное округлое лицо – королева, по сколенским меркам, полновата, но ровно настолько, чтобы это не портило её облик. Аппетитные ямочки на щеках выдают хохотушку, но умные, внимательные глаза, кажется, видят Эвинну насквозь. Именно в ней оказалось больше всего от того сказочного Императора, созданного воображением Эвинны в детстве.

  Не дойдя положенных пяти шагов, Эвинна-Артси склонилась в глубоком поклоне. Перед Императором Сколена следовало бы пасть ниц – но королева всё-таки не Император. Да и не принято ещё в этих краях подобное раболепие.

  – По повелению вашего величества, я явилась, – в поклоне произнесла Эвинна.

  – Ты прекрасно танцуешь. Иди за мной, и я тебя награжу.

  "На юге правитель, тем более его жена, до какой-то плясуньи бы не снизошли, – подумала Эвинна. – А тут – сколько хочешь, и даже король, хоть и поморщился, но против матери ни слова не вякнет..." Почему-то Эвинна сразу невзлюбила молоденького франтоватого хлыща, в котором по массивным, украшенным бриллиантами браслетам, не золотой даже – никарровой цепи на груди и пышной, отороченной горностаевым мехом мантии, можно узнать короля Харайна. Харайн, если на сколенский лад, то Харин... Так звали отца Харвана Основателя, и его же младшего сына, в своё время изгнанного из Сколена за попытку заговора против отца. Эльфер рассказывал, его сторонники, спасаясь от возмездия, бежали в ещё не завоёванную Алкскую землю, на награбленные в Сколене сокровища наняли корабли и всякий сброд – и с этой "дружиной" отплыли на Север. Ну, а о том, что было дальше, повествует песня о Харгоне. "То есть, по сути, Борэйн и тогда завоёвывали алки!" – сделала вывод Эвинна. Он пригодится в разговоре с королевой...

  Внутри дворец больше всего напоминал кетадринские крепости: то же презрение к уюту и удобству, когда учитывается только военная целесообразность. По мнению тех, кто строил этот дворец, поспать можно и в сыром каменном мешке, продуваемом сквозняками, с узкими, почти не пропускающими свет стрельчатыми окнами-бойницами, прорезанными в полутораметровых стенах из гранитных глыб. Эвинна с удовольствием отметила: даже эти, как их называл Моррест, "пушки" Амори, справились бы далеко не сразу. Правда, за прошедший год с лишним у Амори могло появиться и что-то более опасное. Но вряд ли сюда отправят новое алкское оружие, пока не усмирён Сколен, а Сколен сражается.

  Скорее всего, отправят обычных рыцарей и наёмников – благо, эти псы войны итак наголову превосходят местных воителей. Эвинна помнила книги, прочитанные в школе Воинов Правды: в поединке северные дружинники легко расправятся хоть со сколенцем, хоть с алком. Но строй держат хуже, удаль норовят показать, команд слушаются, но только до боя. Вот их и били в крупных сражениях легионы Арангура. А у алков, как ни крути, до сих пор есть люди, служившие в легионах – как есть они и в Сколене. Именно ветераны и помогли ей превратить толпы крестьян в войско.

  Значит, пушек и этих... ручных не будет. А вот рота наёмников и пара десятков рыцарей – всегда пожалуйста. Надо узнать у королевы, сколько народу могут выставить окрестные племена, и, конечно, сколько у неё в дружине.

  Путь по тёмным, мрачным коридорам и лестницам прошёл незаметно. Повинуясь знаку сопровождавшей королеву молоденькой служанки, Эвинна остановилась, а служанка, подхватив висящий на поясе ключ, открыла массивную – тоже в расчёте на бой внутри замка, не иначе! – дверь. Даже не дверь, целые ворота: толстенные дубовые доски, покрытые крест-накрест держащимися на заклёпках железными полосами. Петли массивные, не железные даже, а из какого-то сплава, но не никарра: были бы такие петли дороже золотых. Вот их и не берёт ржавчина, да и маслица слуги не жалеют. Серьёзный дворец: если алки с королевской дружиной тут засядут – их будет не выковырять...

  Служанка с видимым усилием распахнула дверь, смазанные петли провернулись беззвучно, королева величаво вступила внутрь, за ней вошла Эвинна... Или всё-таки Артси? Нет, удел Артси – петь и танцевать, для серьёзных дел есть Эвинна. Впрочем, королева-то её настоящего имени не знает, так что, выходит, всё равно Артси...

  – Подожди за дверью, и смотри, чтобы никого поблизости не было, – приказала королева. Служанка молча прикрыла дверь, и королева собственноручно задвинула засов. Она поняла, что предстоит не просто похвалить симпатичную плясунью, вручить ей какую-нибудь безделушку, и водворить обратно. Хотя нет, теперь-то, скорее всего, не посадят...

  Эвинна осмотрелась. Крохотная комнатка, без окон, но уютная – стены покрыты старинными гобеленами, над камином целая гранитная плита с барельефом. Эвинна впервые видела барельеф на граните, не получалось так с железными инструментами. Но вот если инструменты – никарровые... Интересно, сколько такие стоят?

  Единственным источником света был небольшой камин, в нём ало рдел тлеющий уголь. В багряных отблесках можно было рассмотреть простой, даже грубо сколоченный массивный стол, на котором стоял кувшин с дорогим южным вином, и парочку больших, удобных кресел. Эвинне он показался обыкновенным, но Артси едва не ойкнула от изумления, увидев столько драгоценного дерева разом. В одном из кресел сидел уже немолодой, лет сорок пять, а то и пятьдесят, мужчина, одетый в тонкую, с вытканными на рукавах и вороте узорами, ткань рубашки. Усы будто прошиты стальными нитями, да и в длинных, рассыпавшихся по плечам волосах хватало седины. Но единственный льдисто-голубой глаз смотрит проницательно и властно, выдубленное ледяными ветрами лицо пересекает давний грубо зашитый шрам (и отчего-то Эвинна не сомневалась: шили, когда мужчина был в сознании), из-за широких плеч видна богато отделанная крестовина меча: с оружием, похоже, он расстаётся только во сне. На столе лежат крупные, мозолистые, и не от рукояти плуга, ладони. Тут и думать нечего – воевода дружины королевы. Насколько поняла Эвинна из рассказов Аспаруха и Мооса – единственный человек в столице, который в принципе не может ей изменить.

  – Воевода нашей дружины, – представила королева. – Зовут его Виридэйн ван Рулав. У меня нет от него тайн.

  – Эв... Зовите меня Артси, – ответила девушка.

  – Рад нашему знакомству, – неожиданно учтиво произнёс воевода – и тем, сам того не ведая, изрядно поднялся в глазах Эвинны. Наверняка из старых родов, ещё до Харванидов его предки были не последними людьми в городе. Мог бы вообще не обращать внимания на какую-то картирку, как на приставучую мошку – и был бы в своём праве. Но нет, уделил внимание какой-то там молоденькой плясунье. Интересно, почему на Юге почти не осталось таких аристократов?

  Королева присела во второе кресло, похожее на огромную ладонь – наверняка тоже творение имперских мебельщиков. Вообще Эвинна была готова поклясться – всё это добро вышло из рук сколенских мастеров. Сейчас эти вещи казались весточкой с родины, они внушали бодрость и уверенность, что всё получится.

  – Мы слушаем, – требовательно произнесла королева. Воевода молчал, но внимательно слушал. – Ты ведь не сама по себе пришла, так? Ну, говори...

  Эвинна облизнула губы, глубоко вздохнула. Именно сейчас решится, кем она будет в новой жизни: просто плясуньей, или...

  – Да, я шла не за наградой. И не зря пела о Харгоне и Оггиле: всё может обернуться, как тогда. Оггиль у нас уже есть... А вот нового Харгона я что-то не вижу...

  – Я тоже, – буркнул воевода, похоже, Эвинна подтвердила его мысли. Флавейн пытливо всматривалась в лицо посланницы, пытаясь понять: передаёт она чужие слова, или... Хотя, казалось бы, какие самостоятельные мысли могут бродить в этой легкомысленной, красивой головке? – Тогда зачем вообще затевать это представление?

  – Затем, что и сейчас есть такие, кому поперёк горла чужаки, – твёрдо ответила Эвинна. Ей надоело ходить вокруг да около. – Те, кого король незаконно бросил в тюрьму, готовы сопротивляться. Думаю, и не они одни.

  Вот теперь воевода не смог сдержать удивления – даже, отчасти, раздражения. Нет бы просто передать, что приказали. Думает она... Да кого интересует мнение какой-то пигалицы? Её дело – плясать и ублажать тех, кто может заплатить! И всё-таки что-то мешало поставить забывшую своё место девчонку на место. Наверное, взгляд. Воевода даже вздрогнул, до того не напоминал этот взгляд легкомысленную танцовщицу, вся жизнь которой – сцена и всеобщий восторг. Ворохнулось в душе старое, почти погребённое под пеплом забвения, воспоминание: да ведь так смотрел на него тот, прежний воевода, в молодые годы ходивший на сколенцев с Ольваром! Впрочем, то было ещё раньше, когда десяток мальчишек, коим ещё только предстояло стать достойными дружины воинами, впервые предстали перед воеводой. Помнится, воевода требовательно и проницательно рассматривал голенастых, исцарапанных мальцов, будто стремился с первого взгляда определить, кто по-настоящему достоин встать на путь воина.

  Но то – воевода. Он имел право, ведь он был лучшим из лучших, и его старшая дружина погибла вся, защищая Ольвара. Не просил пощады ни один! А тут какая-то девчонка разглядывает откровенно оценивающе, и самое странное: воевода готов был поклясться, что это взгляд знатока. "Да ведь она прикидывает, можно ли на меня положиться в бою!" – обиженно подумал он.

  – Да, картиры и... кажется, гвидассы, – неуверенно ответила королева. Ага, отметил зло воевода, королева-мать тоже поняла, что к чему. Ох, не обычную плясунью к ним послали... А послали ли? Или она явилась к королеве и воеводе на свой страх и риск? Против воли воевода почувствовал к ней уважение. Тело смазливой девчонки, а вот сердце... Сердце – воина. – Есть и из других племён заложники – это тоже посоветовал проклятый алк. А наш сын, увы, не способен противостоять внушениям южанина...