Текст книги "Вернуться из смерти"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц)

Annotation

"Только пепел остался от великого Сколена" – напишут об этом времени выжившие. Страшная катастрофа разрушила великую державу, ее остатки раздирают на части бывшие наместники и ничтожные правители. Не стало великих воинов и императоров, города лежат в развалинах, голод и болезни косят уцелевших. Время железа и крови, предательств и героизма. Судьба страны оказалась в руках безвестной девушки, бросившей вызов кровавому королю Амори. Но чем станет ее жизнь и борьба – зарей новой жизни или мучительной агонией сколенского народа – зависит от человека из совсем другого мира.

Пролог. ПРАВЕДНАЯ ГРЕШНИЦА

  Часть 1. Железный ветер

 Глава 1. "Морской ужас"

Глава 2. Приказ

  Глава 3. Корабли на горизонте

Глава 4. Монаршьи забавы

Глава 5. И словом, и мечом

Глава 6. Штурм столицы

 Глава 7. Сколенское воинство

Глава 8. Другая война

  Глава 9. Вести с севера

  Часть 2. Надежда с Севера

 Глава 10. Картиры идут

  Глава 11. Две в одной

  Глава 12. Без вины виноватые

  Глава 13. Преданная королева

Глава 14. Кровь на снегу

  Глава 15. Пращи против ружей

  Глава 16. Стронуть лавину

Глава 17. Когда приходит рассвет

Павел БУРКИН

ВЕРНУТЬСЯ ИЗ СМЕРТИ

Пролог. ПРАВЕДНАЯ ГРЕШНИЦА

  Вне времени. Вне пространства

  Чувства ушли внезапно. Только что каждая клеточка тела, сгорающего в огне, корчилась и выла от нестерпимой боли, и была эта боль самым страшным, что ей довелось познать за двадцать два года жизни. Лишь одно давало силу терпеть и не склоняться даже перед вечностью: осознание, что так надо. Если для свободы Сколена нужен пример бесстрашия и полного самоотречения – что ж, пусть будет пример Эвинны ваны Эгинар. "Что ещё я можно сделать во имя Сколена, Боги? Подскажите – и я не дрогну!" – могла бы гордо сказать она, если б не распались жирным пеплом на алкрифской площади её губы. Для боя нужно тело? А кто проверял-то? Может, хватит и яростного, не сломленного поражением и предательством духа? Когда решается судьба народов, когда чаши весов истории застывают в недолгом равновесии, сражаются и мёртвые – своим примером и своей славой.

  Боль ушла, провалилась в никуда полная народа алкрифская Площадь Цветочниц. Амори не откажешь в остроумии: устроить казнь в месте с таким милым названием! Теперь и до площади, и до, тысячекратно проклятого, Алкрифа – дальше, чем от Алкрифа до любой точки Сэрхирга. Дальше, чем до мира Морреста – ведь и там обитают живые. Моррест... Дорогое имя было одним из немногих якорей, ещё удерживавших то, что осталось, от распада. Моррест и Сколен. Любовь и неисполненный долг.

  Её дух оставался предоставлен сам себе недолго. Бесплотный, но неимоверно морозный ураганный ветер подхватил её, завертел щепкой в водовороте, она помчалась куда-то вдаль. Казалось, в бесплотном ветре собран холод всех зим от начала мира, вместе взятых. Чувство направления исчезло, ясно одно: её уносит от мира живых. От всего, что было дорого в недолгой жизни.

  Морозный ветер бьёт наотмашь, он треплет, опрокидывает, тащит за собой, ему бесполезно сопротивляться. Хуже всего – пустота, будто ничего вокруг не осталось. Это творится с ней одной – или со всем миром? И есть ли ещё мир живых, или уже минула вечность, и пришло Последнее Время, и Справедливый, как учат жрецы, уже расплавил его, как восковую свечу, дабы сотворить нечто новое? Плохо, если так: ничего не исправишь и никому не поможешь. Хотя... Точно! Раз осознаёт себя она, значит, и мир стоит. Иначе не стало бы вообще ничего... А что было-то? С накатившим, и тут же схлынувшим страхом, она поняла, что вообще ничего не помнит – ни как её звали, ни кто она такая. Неужто совсем недавно она ходила по земле и была облечена в смертное тело? Не верится... А уж что она делала, и осталось ли что-то несделанное – она не помнила совершенно. Какая теперь разница? Пусть веет морозный ветер, стирающий память и уносящей вдаль от земных путей. С памятью уносится и разочарование, и боль потерь...

  Ветер стих плавно, постепенно – и в то же время практически мгновенно. Только что её трепало и вертело, как попавшую в зимний шторм рыбачью шаланду – и вот вокруг оглушающая с отвычки тишина. Уютно, тепло, и ни малейшего дуновения ветерка. Она огляделась (и осознала, что оглядываться нечем, да и незачем – итак видно, что сзади, что с боков, что снизу или сверху) – и была потрясена открывшейся красотой. Ничего общего с привычным миром – интересно, а каков он был?

  Она усмехнулась – точнее, только попыталась, лишний раз убедившись, что прежние привычки теперь бессмысленны. Нечем улыбаться и целовать, нечем почесать голову, да и самой головы – нет. Неуютно без привычной тяжести меча за плечом, но не на чем, да и незачем его носить. Жрецы рассказывали (а кто это такие – вспомнить бы), что после смерти каждый должен пройти по узкому мосту без перил, где будут взвешены все благие и дурные поступки. Если дурные перевесят, мост подломится под идущим, и он возродится к жизни в какой-нибудь низшей касте, или вовсе грифом-трупоедом, червём, свиньёй... Если же перевесят благие дела, и мост будет пройден до конца, человек вернётся в мир тем же, кем его покинул, или даже "пойдёт на повышение". А те души, что любовью к божеству, благими делами, или ещё как-то заслужили освобождение от круга перерождений, отправятся в неземной красоты сад, где будут вечно вкушать райские лакомства.

  Ничего подобного! Никакого моста – лишь свирепый морозный ветер, способный растворить в бесконечности даже бесплотный дух. Никакого райского сада с праведниками, заслужившими вечный покой, что вкушают божественный нектар. Есть непонятное пространство, в котором, как за пеленой дождя, прячутся и очертания райского сада, и колонны да купола непредставимо роскошного дворца, и накатывающий на золотистый сверкающий песок тёплый прибой – такого молочно-тёплого, ласкового моря нет и на Хэйгаре, разве что в легендарном Сагантине, откуда пришли Харваниды. Есть и громадный пиршественный зал, где пируют павшие в боях воины. Есть и полный фантастически красивых фонтанов – тенистый сад, где праведников обступают семьдесят две прекрасные девы... И всё это соседствует между собой, одинаково подёрнутое дымкой – как разнообразные картины, прикрытые полупрозрачной кисеёй. А вот какие-то непонятные мазки цветов, переходящих друг в друга – будто шутник в День Цвета в честь Милостивицы Алхи взял и рассыпал разноцветные порошки красок – оказались первозданно яркими, кричаще пёстрыми и вызывающе безвкусными.

  – А как же сад? – вырвалось у неё. – И где суд Богов?

   Нет, не вырвалось: как можно говорить без губ, языка и гортани? Это напоминало эмоции прежней жизни – удивление, и немножко – разочарование. В тот же миг краски пришли в движение, будто тот шутник со смехом подбросил их в воздух, норовя обсыпать прохожего в белой рубашке. Миг – и сложился сад, белый от цветущих вишен, звонкая, как девичий смех, речка в каменистом ложе, вода в ней не по-земному чиста и холодна, на ветвях появились причудливые золотистые птицы, воздух наполнился их дивными трелями, зазвенела невыразимо прекрасная, чарующая музыка. Не обделённая ни слухом, ни голосом в прежней жизни, она обратилась в слух – ничего прекраснее она в жизни не слышала. Потом осознала, что музыка исходит от благообразных, одетых в просторные белые одежды существ, что перемещались, не приминая траву. "А как они поют-то?" – удивилась она, но миг спустя поняла: музыку они издают так же естественно, как живые – дышат. Она исходит от них, и каким-то непостижимым способом складывается в слова.

  – Отныне ты в обители праведников, – услышала она. – Забудь тревоги, заботы и боль прежней жизни. Боги освободили тебя от цепи перерождений. Ты будешь вкушать райский напиток с нами.

  Слова неизвестных потрясли до глубины души. Выходит, она достигла наибольшего, что доступно людям – освобождения от необходимости снова и снова возвращаться в полный страданий мир. Это – не затянувшийся бред погибающего сознания, а реальность – насколько может быть реальной этакая красота. Но как она оказалась здесь, в обители избранных?! Она прожила на свете не так уж много – двадцать два года – но грехов, вольных и невольных, за эти годы накопилось достаточно. Как ни крути, искавшие её по всему Сэрхиргу кетадрины в чём-то правы. Она и правда отвергла уготованную Богами судьбу, когда бежала из рабства. И потом... Разве достойно женщины носить мужскую одежду и оружие, восстанавливать справедливость? Да и долг Воина Правды она не смогла толком исполнить.

  И уж вопиющим вызовом предопределённости стало восстание – и вся война за свободу Сколена, в которой она бросила вызов Амори. Харваниду, с рождения стоящему лишь на ступеньку ниже Богов. Другому Харваниду, Карду, она не смогла стать верной женой, и неважно, что отверг её он, а не наоборот, как неважно, почему вода от жары кипит, а масло вспыхивает, когда надо приготовить пищу. Важны только сами свойства вещей. Она даже не смогла сделать то, что доступно любой женщине – вырастить своих детей. Так какое право она имеет тут находиться?

  – Ты находишься тут потому, что заслужила освобождение, – прозвучал новый голос, вроде бы совсем негромкий, но легко перекрывший остальные звуки. Он всколыхнул весь нереальный мирок, заставив его обитателей боязливо замереть. Непредставимая мощь – и непререкаемое право повелевать всем её миром. Она откуда-то знала, что их не меньше двух: её собственный и тот, откуда пришёл.... Как его звали? Не вспомнить.

  Главное, напрямую к ней, пренебрегая кастой посредников – жрецами – обратился сам Справедливый Стиглон.

  – Твои заслуги перед Богами и людьми неоспоримы, а грехи малозначимы. Этой и прошлыми жизнями ты завоевала освобождение от перерождений.

  – Справедливый Стиглон, – прошептала она, уже освоившись с новым способом общения. – Неужели сам Справедливый...

  – Да, это Я. Моя воля превыше всего в мире живых и мире мёртвых.

  Вот в этом жрецы, действительно, не соврали...

  – Можно вопрос, Справедливый?

  – Говори, и я отвечу, – голос не просто звучал в пространстве, он пронизывал всё бесплотное тело, наполняя его трепетом, ужасом и одновременно восторгом, так бывает во сне, когда падаешь в пропасть – и вдруг осознаёшь, что летишь.

  – Кто эти люди, о Справедливый? – Её не зря учили теологии и каноническому праву. Нельзя без нужды называть Его по имени, это неуважение к Тому, чьим именем действуют Воины Правды.

  – Они такие же, как ты, – ответил Справедливый. – Прошли множество перерождений, и в конечном итоге заслужили освобождения. Теперь отдыхают от вечной суеты, вкушают райский нектар и получают неописуемое наслаждение.

  – Это и есть то, что жрецы называли "освобождением"?

  – Да. Теперь ты тоже одна из них. Можешь обустроить всё вокруг так, как тебе нравится, для этого достаточно одного желания.

  – А пожелать можно что угодно? – догадалась она.

  – Что угодно. Желай, – уже отдаляясь, гулко произнёс голос.

  Над волшебным садом вновь зазвучала неземная музыка: теперь не чувствовалось Присутствия, которое заставляло обитателей волшебного сада трепетать. Словно очнувшись от сна, Эвинна двинулась к могучему дубу, где сидело около дюжины благообразных старцев. Белы, как снег, их одежды, на плечах лежат длинные седые волосы, пышные бороды свободно спадают на грудь. Старцы неспешно беседуют, у каждого в руке рог, наполненный какой-то прозрачной, как чистейшая вода, жидкостью. Они неспешно отпивают из рогов и так же неторопливо говорят; и непохоже, что рога когда-то пустеют.

  Стоило ей подойти к кругу старцев и присесть в неестественно зелёную и чистую, будто вымытую с мылом, траву, как в руке непонятно откуда появился такой же. Ничего не понимая, она подняла до краёв полный прозрачной жидкости рог и поднесла его край туда, где должны быть губы. Удивительно, но у неё вновь есть рука, как та, что была при жизни. Она хорошо помнила: рука должна быть по-крестьянски крупная, огрубевшая от трудов и боёв, с неровно обломанными, грязными ногтями, ссадинами и мозолями, шершавая и обветренная. Рука человека, не по песням знающего жизнь.

  Странно... У неё не должно быть рук – они сгорели вместе с телом. А если уж появились вместе с новым, скажем так, потусторонним – логично предположить, что они были бы новыми и свежими. Как у этих... праведников. Ещё не зная, отчего, она испытывала к ним неприязнь. Впрочем, девушка не стала долго размышлять – молодость и привычка принимать решения быстро сделали своё дело. Она поднесла кубок к вновь появившимся губам – и источающая тонкий аромат жидкость приятно согрела гортань. Будто алкское красное, которое в жизни она так и не успела попробовать.

  Голова (снова голова!) чуть закружилась, а во всём новом-старом теле, точной копии прежнего, разлилась приятная лёгкость и тепло. Казалось, её поднял и слегка покачивает в ладони какой-то добрый исполин, после невзгод войны и плена было невыразимо приятно. Как... Как поцелуи Морреста...

  Имя всплыло из глубин затуманенного сознания вяло и неохотно, оно словно пробивалось сквозь приторную и притворную патоку. Но с каждым мгновением ощущение умиротворённости и удовлетворения исчезало. Это имя... Оно несло острую, как лезвие занесённого над головой меча, тревогу, боль от неисполненного долга и решимость защищать тех, кого любишь, до конца. Она произносила про себя имя раз за разом – и вспоминала, вспоминала, вспоминала. Воспоминания наваливались, тяжёлые, как рухнувшая крепостная стена, и неотвратимые, как гибель последних защитников павшей крепости.

  Память жгла огнём. Память о добродушном смехе отца, звоне его молота в кузне – и хрипловатый голос матери, поющей колыбельную. Последний хрип сестрёнки, убитой врагом просто от скуки – и полный нестерпимой муки вой принцессы Хидды, ставшей рабыней, а потом принявшей смерть на колу. Вот Эльфер рассказывает, как святой император Эгинар упорядочивал веру и основывал орден Воинов Правды – а вот он же, вставший под знамёна врагов, заносит над её головой меч.

  Но одно воспоминание вскоре заслонило остальные. Моррест – тот, кого случайно встретила в обветшалой столице Империи, но кто стал для неё всем. Как один миг, промелькнули воспоминания о несделанном и несбывшемся, и каждое было как удар кинжала в сердце.

  Эвинна (да, теперь она вспомнила, как её зовут, но от того стало лишь больнее) глубоко вздохнула, выныривая из кровавого омута воспоминаний. Она поняла всё – и то, чем на поверку оказалось это самое освобождение.

  Морок, иллюзия, майя, как называли ложные верования Воины Правды. Тут нет настоящего и постоянного, каждый видит то, что желает видеть, стоит измениться желанию, меняется и всё вокруг. Даже себя саму она увидела только потому, что сожалела о сгоревшем на алкском костре теле. Сад – потому, что так и представляла обитель праведников, и их самих – в том виде, который был связан в памяти с мудростью и праведностью. Напиток – ну, в общем, тоже последствие её представлений о райском питье... Представляла бы она себе рай для освобождённых от перерождений как огромную огненную печь, или, наоборот, царство непредставимого холода и тьмы, в которых копошатся чудовища – их бы и увидела.

  Неясные картины за туманным маревом – видения тех, кто поселился тут до неё, стоило ей построить собственный рай, и эти картины заслонила её собственная. Хитро устроено, нечего сказать, иллюзии предшественников как бы подсказывают, что желать, провоцируют сознание...

  – И это всё?

  Эвинна поморщилась, радости как не бывало. Почему-то такой рай кажется оскорбительным по самой сути, это как после свадьбы с любимым узнать, что вместо него на брачном ложе был злобный мерзкий старикашка или вовсе труп. Интересно, что думают по этому поводу те старцы? И не иллюзия ли они сами, подсказанная жаждой узнать об этом месте побольше?

  Девушка представила себе, как всё это великолепие медленно истаивает в тёплом воздухе, а вокруг появляются... Ну, пусть будут хотя бы замёрзшие, зимние болота в незамерзающая топь, куда не стоит соваться даже самому опытному болотному жителю. И – ни души. Бесконечный и мёртвый мир, где единственный источник звука – шелестящий мёрзлым камышом ветер...

  С мрачным удовлетворением отметила: райская роща начала выцветать, как выгоревшее на солнце бельё, блекнуть, сквозь привычную дымку проступало новое видение. Там были и леса, и болота – но сами старики никуда не делись. Теперь они преобразились в замерших в сёдлах рыцарей, что-то оживлённо обсуждающих. Ну, точно! Старцы в благообразных белых балахонах, пьющие призрачное пойло посреди зимних болот – как-то неестественно. Зато рыцари, то ли по охотничьей надобности, то ли ради сыска беглых завернувшие в глушь – вполне соответствуют местности. Но то, что старцы не исчезли вопреки её желанию – хороший знак. Значит, они настоящие?

  "Проверим!" – подумала Эвинна. Пусть вокруг будет палуба корабля, прокладывающего путь среди пенных валов штормового моря. Ага, и густо падающий мокрый снег? Ну, то-то же! А старцы всё едино не исчезли, теперь о чём-то совещаются пираты посреди палубы. А волн они что, не боятся? Ага, потянулись к надстройке камбуза. Как ни изощряйся, эти сплетники остаются на месте. Следовательно? Следовательно, именно они – не иллюзия. Или иллюзия – но такая же, как и сама Эвинна. Вернув цветущий сад, гулять по мокрой, скользкой, качающейся палубе в её планы не входило, девушка двинулась навстречу старцам. Кстати, действительно старцам – правильно, кому ещё место в обители праведных?

  – Катэси*, – задала давно вертевшийся на языке вопрос. – Скажите, только правду: вы души праведников, освободившихся от перерождений?

  Старец долго не отвечал. Эвинне показалось, что он её не видит и, следовательно, иллюзия – она сама, когда райский старожил заговорил:

  – Поистине так, дева. По соизволению Справедливого попали мы сюда.

  – Тогда почему всё вокруг – лишь морок, навеянный нашим же сознанием?

  – Кто тебе сказал такую чушь, дева? – самодовольно возразил старец. – Целую вечность нет ничего реальнее достигших просветления душ.

  – В таком случае скажите, где мы сейчас находимся, – осенило Эвинну. Сейчас они начнут отвечать вразнобой, и станет ясно, что каждый из праведников обитает в собственном мирке.

  Девушку постигло разочарование: ей описали то, что видела она сама. Или ей лишь мерещилось, что они описывают её видение? Тогда как можно верить хоть одному сказанному тут слову? А, от неё не убудет. "Если хочешь понять, что происходит, – подумала она. – Надо поиграть с видением".

  – И вам не надоедает вот так?..

  – Как – так? – искренне не понял старец.

  – Пить этот напиток целыми днями, обсуждать всякую ерунду, целую вечность сидеть под деревом, ничего не делая? Я бы сошла с ума от такого "райского блаженства"!

  Ох, как взвился бесплотный собеседник! Будь кулаки "праведника" материальными, наверняка попытался бы научить её уму-разуму. Но он давно понял, что бесплотное тело неспособно нанести удар. Лишь лицо пошло красными пятнами (перестарался, бедняга, слишком смелое воображение). Эвинна лишь диву давалась: жрецы говорили, аскеза и отречение от всех желаний и чувств дают освобождение. Получается, "праведник" попал сюда, не разучившись гневаться?

  – Это – высшая награда, какую может заслужить человек, – произнёс он высокопарно. – Освобождение от всех забот – недостижимая мечта живых!

  "И слава Богам!" – отметила Эвинна, покидая пирующих. Не так она представляла рай. Сидеть, поглощая странную жидкость, в плену видений – и так год за годом, век за веком, не имея возможности что-то изменить. То есть миражи можно менять хоть каждый миг – но что толку, если знаешь: новое видение останется бесплотным и бессильным. Здесь огонь не сжигает, а яства не утоляют голод. И даже соитие – лишь суетливые подёргивания без цели и смысла...

   Её пробрала отчаянная, безнадёжная тоска, разлитая в воздухе, пропитавшая, казалось, весь этот мирок. Не стало ни деревьев, ни снежного поля, ни даже моря с кораблём. Да и её тело куда-то делось, вместо него появилось нечто аморфное, как синеватый туман, что врывается в дом, если зайти с мороза. Эвинна пыталась вызвать в памяти знакомые с детства пейзажи, или имперскую столицу, в которой была дважды, или залитое кровью поле рядом с Тольфаром, где её меч едва не достал короля Амори...

  Тщетно: она не могла поверить видению достаточно, чтобы оно отразилось вовне. Как эти-то умудряются оставаться в неведении? Или им не хватает любопытства? Что ж, подобное она тоже видела. Велиан, вне избушки которого простирался огромный пёстрый мир, не жаждал познать его тайны. Ему хватало собственного, высосанного из пальца мирка, да еды, приносимой простодушными паломниками. Наверное, для отца Велиана тут и правда был бы рай – но уже Амори наверняка умер бы от тоски. От такой мысли стало чуть веселее, будь у неё тело, наверное, грустная улыбка тронула бы губы. Будь у неё тело...

  То, что осталось от Эвинны, всё быстрее летело сквозь размытые краски – будто на непросохшую картину плеснули водой, и краски смешались, расплылись, превратившись в невнятные кляксы и разводы. Так видят мир писцы, потерявшие зрение, переписывая древние манускрипты. Но независимый от её желания, и оттого настоящий ветер подхватил её и понёс вдаль, всё быстрее. Кляксы слились в неопрятную бурую пену, словно кто-то вскипятил воду в сточной канаве. Эвинна догадывалась, куда её несёт – гнев и разочарование оказались слишком сильными.

  "Что теперь будет! – успело мелькнуть в голове. – Это же... Он же сам..." Но страх властно оттеснила злость. Хороша награда за праведную жизнь и подвиги – если, конечно, тут и правда собрались достойные! За настоящую доблесть и любовь – иллюзия вечного блаженства с потерей памяти и какой-то дрянью в роге! Не может же Стиглон быть лишь величайшим шулером вселенной? Или может?!

  Тот же Голос, но куда ближе и мощнее, зазвучал одновременно извне и внутри её – она чувствовала его каждой клеточкой тела. Бледное подобие того чувства, когда в императорском дворце она и Моррест... Эвинна сердито оборвала дорогое воспоминание. Не время. Да и не стоит кормить бессмертного напёрсточника настоящей памятью о настоящей страсти.

  – Ты получила всё, чего не имела ни в одном рождении, – говорил Голос, впечатывая в самое её существо каждое слово, как пресс на монетном дворе – в раскалённое золото или серебро. – Возможность исполнения желаний – достаточно подумать о том, чего хочется, и оно сбудется. Спасение от страданий – память всегда несёт страдание. Освобождение от цепи перерождений, вновь и вновь бросающих тебя в жизнь. А в жизни всегда есть место страданию – мы освободили тебя и от него.

  – Мы – это кто?

  – Вы, люди, называете нас Богами. Но раз ты разрушила иллюзии и вернула себе память... Даже и не знаю, как тебе нас называть... Назови хоть горшком – суть от этого не изменится.

  "Ага, ночным!" – ехидно подумала Эвинна, и тут же сообразила, что мысли для Него так же очевидны, как слова. Контролировать мысли, не позволяя просочиться лишним, оказалось сложнее, чем слова или поступки, но девушка справилась. Не зря в школе Воинов Правды учили рассуждать.

  – И теперь мы спрашиваем: чего тебе не хватает? – поинтересовался Голос.

  Эвинна задумалась – она знала, чего, но как это сформулировать, чтобы всемогущий Отец Богов не обиделся? Ведь Он способен одним мановением... нет, даже не руки, мысли... стереть всё, что ещё осталось от неё. Но и молчать выше её сил.

  – Скажи, о Справедливый, что со Сколеном? – задала девушка мучающий вопрос.

  – Теперь это неважно для тебя...

  – Важно, – возразила Эвинна. – Как ничто в этом придуманном мире: там настоящие и жизнь, и смерть, и любовь, и ненависть. Там осталось всё, что мне дорого. Скажи, ведь Тебе не трудно...

  – Там происходит многое. Браки, смерти, рождения у многих тысяч человек. Что именно тебя интересует?

  Эвинна замялась, мысли метались в голове, как овцы в отаре, на которую напали волки. Так о многом надо спросить... Отец и мать... Моррест... Ирмина с сыном... Оле, Телгран и прочие, живые и мёртвые. Но сначала – вдруг повезёт?..

  – Где Эгинар ван Андрам, он погиб у Кровавых Топей двадцать один год назад, и Фольвед вана Басс, убитая на севере одиннадцать лет спустя, и их дети Аргард и Ками? Они здесь?

  – Нет. Они переродились и живут другую жизнь. Могу назвать их новые имена – но какой смысл? Они не узнали бы тебя, даже явись ты обратно в мир.

  Вернуться в мир живых?! Эвинна почувствовала, как сердце – хотя какое сердце у бесплотного призрака? – трепыхнулось, будто рвущаяся с крючка рыба. Снова жить в настоящем мире, сражаться за Сколен! Возможно, ещё удастся найти уцелевших повстанцев...

  – Не очень-то надейся, – в Голосе послышалась насмешка. – Оказавшись здесь, ты потеряла память, но смогла её восстановить – у освобождённых от перерождений память не забирают, а лишь блокируют, и барьер можно разбить. Но перерождение – другое дело. При возвращении в мир живых, в тело новорожденного, память уничтожается полностью. Никто из живущих неспособен вспомнить прошлые жизни.

  – Да, жрецы говорили...

  – Уже лучше. Вернувшись в мир живых, ты, во-первых, будешь беспомощным младенцем, а во-вторых, даже когда вырастешь, не вспомнишь, что была Эвинной. И соратники тебя не узнают. Пойми, что в том мире твой путь окончен, и...

  – Хорошо, я поняла, – раздражённо перебила Эвинна. – А что с Моррестом – где и как он погиб, и где теперь?

  И снова Справедливому удалось потрясти её до глубины души.

  – Он жив. Правда, в любой момент может умереть. Когда тебя приговорили к смерти, была схвачена куртизанка, которой ты доверила сына. Их должны были казнить...

  – И что?! – не удержавшись, вновь перебила Эвинна. Этого не может быть, это же... Да есть ли на свете вообще хоть какая-то справедливость?!

  – А то! – вдруг передразнил Голос. – Морресту помог освободиться земляк, вы его знали, как "мастера Михалиса". Они обманом освободили из-под стражи твоего сына с опекуншей, помогли уйти им в мир Морреста. Они должны быть там, но что с ними – я не знаю. На тот мир моя власть не распространяется.

  Эвинна вздохнула с облегчением – точнее, вздохнула бы, будь во плоти. По крайней мере, они могут быть живы.

  – Стража погналась за ними, – бесстрастно продолжал Стиглон. – Моррест и Михалис прикрывали уход Ирмины и Эгинара, Михалис сразу погиб, а Моррест уйти не мог. Он был тяжело ранен, но остался жив и вновь попал в плен. Сейчас он в подземной тюрьме Алкрифа, сбежать оттуда невозможно. Если Амори не решит его казнить, это пожизненно. Чтобы ты не надоедала расспросами: на Гевине до сих пор правят повстанцы, Гестан с нижними сколенцами действуют на Вассетском тракте, есть в Нижнем Сколене и другие отряды. Верхний Сколен контролируется повстанцами, кроме юга и Гверифа. В Тольфарской субе власть – отряд Арднара, его части действуют до самого Аттарда. В Гверифской субе – Эльфер и храмовники. С севера на Верхний Сколен совершают набеги тарды и баркнеи. В Аттардской субе действует Северная армия Оле Мертвеца, но у него мало людей, а те, что есть – устали и плохо вооружены. Если Оле не сможет достать огненное оружие, ещё до зимы он будет разгромлен. Севернее действует Хариберт ван Элевсин, сын твоего старого знакомого. У него самое сильное войско, под ним – вся Хедебардская, большая часть Аттардской и Гверифской суб. И свыше пяти тысяч бойцов. Но огнестрельного оружия нет, вдобавок, под него копают тысячники. Его силы раздёрганы между баркнейской, тардской границами и югом. Валлейскую субу держат местные командиры из бывших рыцарей, но они каждый сам за себя. Самый сильный – знакомый тебе Телгран, он правит Валлеем и его округой. Округой, впрочем, только днём, по ночам там заправляют обычные разбойники. Ну, и в западных субах то же самое. Иные отряды и между собой воюют.

  – Каждый сам за себя, – эхом повторила Эвинна. – Только враги Сколена едины. Что замышляет Амори? Готовит новый поход в Верхний Сколен?

  – Да ты, никак, допрашивать меня решила, – с нескрываемой, и оттого особенно ранящей, издёвкой произнёс Голос. – Не много ли чести бывшей рабыне?

  – Я давно не...

  – Но была! – загремел голос, притворное сочувствие отброшено, как надоевшая безделушка, теперь в голосе звенит чистая, первозданная ярость. Одно неверное слово, даже мысль, и от неё не останется следа. – Ты кем была? Куклой, с которой северные дикари утоляли похоть! Уже то, что ты попала сюда, а не возродилась дочкой рабыни, зачатой в блуде – великая честь, и где твоя благодарность?

  – Помнится, именно так рассуждал тот скот, настоящий Моррест...

  – Он был жрецом, и он был прав. Твоя неволя – следствие твоих же грехов в прошлых жизнях, как и нынешнее положение – награда за покорность Императору. Тут тебе никто ничего не должен, тем более Я. Избавь Меня от глупых расспросов. Твоя жизнь прошла, тебе осталось только это. Чем скорее ты это осознаешь, тем легче будет всем.

  – Легче? Знать, что гибнет всё, что мне дорого?!

  Ей не ответили. Тот, чьё присутствие заставляло ирреальный мирок трепетать, окончательно утратил к ней интерес, оставив Эвинну наедине с горем и тревогой. В голове крутились мысли, одна чернее другой. Моррест в плену, из которого не вырваться, остальные разобщены и погрязли в склоках. Единого вождя нет, а Амори собирается с силами. Этих "винтовок", которые уже убили множество сколенцев, наделают сотни, а то и тысячи. Сколен уже окружён врагами. И если дрязги продолжатся, Амори раздавит восстание в несколько месяцев. Всё будет, как до войны... Даже хуже, ведь захватчики захотят расквитаться за страх и потери. Эвинна не обольщалась: против армии Амори и объединённые отряды повстанцев могут не выстоять. А уж когда каждый ведёт свою войну, и плевать ему на остальных...

  Надо их предупредить. Объяснить, что пора забыть раздоры, и нанести поражение всем врагам по очереди. Она даже знала, как это сделать, чтобы понести наименьшие потери, как не повторить ошибки и заставить ошибаться врагов.

  Уничтожить, как бешеную собаку, Арднара, разгромить Эльфера... Память о предательстве учителя даже здесь причиняла боль. Уничтожить дружины баркнейского короля и тардских танов, а потом огнём и мечом пройтись по их землям, чтобы неповадно было бить в спину. Затем вновь войти в Нижний Сколен, благо, не все согласны с отступничеством Карда. И наконец – ворваться в материковую Алкию, дабы отрезать Алкриф от суши. Если не удастся – вторгаться в земли халгов и белхалгов, помогать хеодритам отбиваться от южан, удерживать Валлей и строить собственный флот, благо, можно выписать мастеров с Гевина. Бить, а не отбиваться! Атакующий выбирает время и место удара, а атакованный пытается угадать – и часто ошибается, ибо враг не глупее. Нужно, чтобы угадывал и ошибался – Амори, а не сколенцы. Иначе не выстоять...