Текст книги "Вернуться из смерти"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)

  Авенат заметил, поморщился. "И стоило это говорить, дурачок ты малолетний? Если бы с ней что-то случилось, можно было бы списать на случайность, или на слишком ретивых вояк. Можно было бы даже виру с убийцы стребовать. А теперь все будут знать, что для тебя нет ничего святого. И враги, и друзья. Дурачок, как есть дурачок!.."

  – А теперь – в бой, храбрецы! – возгласил Харайн Третий. – Богиня – за нас! Наши жрецы принесли ей наилучшие жертвы. И тех, кто падёт, она не оставит своей милостью!

  Король ещё о чём-то разорялся, но Авенат не слушал, он в последний раз прикидывал удобство позиций и силы сторон. Итак, людей у королевы, без сомнения, побольше. Одних картиров семь сотен, но их тут никто всерьёз не воспринимает – может, и правильно. Но и без них почти полторы тысячи – против девятисот бойцов союзников. В своих людях, проверенных сколенской кампанией, Авенат не сомневался – но как-то поведёт себя дружина? Королевские вояки не питают добрых чувств к королеве и племенам – но и складывать головы за обожаемого властелина не торопятся. А главный натиск предстоит выдержать именно им. Не дрогнут ли?

  Нет, должны устоять. Сами по себе бойцы они неплохие – только дисциплины бы побольше. Выучки и опыта... Их достаточно, чтобы прикрыть участок в двести копий по фронту. Вдобавок у них отличная позиция: по гребню холма вдоль замёрзшей реки. Врагам придётся сперва спускаться по противоположному склону под стрелами, потом переходить реку по льду, а затем взбираться на южный берег, обледенелый и куда более крутой, чем северный. Всё это время их будут расстреливать королевские лучники, а на фланге ещё и алкские стрелки с джезайлами. Они-то вместе с пушкой и обеспечат рыцарям возможность прорваться врагу в тыл. Парировать удар вражеское пешее войско вряд ли успеет, а значит, вскоре будет драться с перевёрнутым фронтом, под обстрелом с холма и в страшной давке. Вырвутся? Не должны бы. Он бы после этого сразу сдался – но эти наверняка предпочтут погибнуть, но не бросать оружие. Будет бойня, и надо, чтобы местные перебили друг друга как можно больше. Тем легче потом будет свернуть шею корольку.

  – Призываю храброго воина выйти и вызвать врага на поединок, – закончил король.

  Алк поморщился снова, этот их северный обычай вызывать на поединок казался глупым ребячеством. Допустим, свой одолеет чужого. Ну и что? Те только злее биться станут. А если одолел чужак – у своих будет уныние, напрасная тревога, сомнения в исходе битвы. Зачем это нужно? Во время Северных Походов таких поединщиков сколенские лучники просто расстреливали. Что ж, в данном случае со сколенцами можно только согласиться.

  От Харайновых дружинников вышел воин, которого он уже видел на крепостном дворе, во время тренировочного поединка, но запамятовал, как его зовут: об эти северные имена язык сломаешь. Что-то вроде Мисерюффль Тиредраксвандир... ну, в общем, как-то так. Зато запомнил, как плавно, и в то же время со стремительностью атакующей змеи движется здоровяк. Хоть и кажется огромным, сильным, но туповатым и неуклюжим, первое впечатление обманчиво. Опасен, очень опасен. Такого без крайней нужды на дуэль не вызовешь.

  В огромных, как брёвна, руках здоровенная боевая секира о двух лезвиях казалась почти игрушечной. Здоровяк легко держал её одной рукой, потрясая своим устрашающим оружием и щитом. Время от времени отточенная кромка одного из лезвий ловила то алые, как артериальная кровь, отблески Магры, то мертвенно-синее сияние Сепры, рассыпая во все стороны красно-синие тревожные отблески.

  – Ну, отродья пьяной шлюхи, кто-то из вас рискнёт задницей, или предпочтёт дрожать под женской юбкой? – время от времени зычно выкрикивал громила. – Выйдите, кто-нибудь, я хоть согреюсь, а смотрю вот на вас, и блевать тянет! Или наденьте уж женские платья и идите на кухню!

  Оскорбления сыпались из обрамлённого заиндевевшей бородой рта, как из рога изобилия. Казалось, королевский дружинник искренне ненавидит соперников – но Авенат знал: дружинник ни в чём не отступает от древнего, древнее, чем появились на Сэрхирге Харваниды, обычая. Соответственно, не могли отказаться от этой дурацкой пантомимы и его противники. Действительно, навстречу нахалу строй войска королевы выплюнул почти такого же громилу, вооружённого мечом столь же устрашающих размеров.

  – Это что за тварь, отрыжка Ирлифова, тут разевает смрадную пасть? – отыгрывая свою часть "пантомимы", крикнул королевин дружинник. – Бери свою ржавую железяку – и плыви за море, южанам в лесорубы как раз сгодишься!

  "Завидую я им, – мимоходом восхитился Авенат. – Я бы после воплей на таком морозе запросто бы голоса лишился, а этим хоть бы хны!"

  Всё, что нужно, было сказано, после таких слов ни о каком не может быть и речи. Зарычав, секирщик двинулся вперёд, вроде бы неторопливо, даже с ленцой – но как-то вдруг оказался рядом с обладателем гигантского меча. Взмах секиры – и блеснувшее алым в свете Магры лезвие прошло под подошвами валенок подпрыгнувшего воина. Тот не упустил момент, попытавшись достать противника мечом, но оружие лишь проскрежетало по окованной железом рукояти секиры, уйдя влево-вниз. Воин короля попытался достать противника, ткнув в горло окованным железом концом топорища, хорошенько наточенным именно на такой случай. Мечник уклонился, а в следующий миг уже обладателю секиры пришлось уходить от смертельного выпада...

  Невзирая на первоначальный скепсис, Авенат невольно залюбовался на поединщиков, ни в чём не уступавших друг другу. Мечник был подвижнее, стремительнее. Секирщика выручала грубая, сокрушительная мощь, длина и вес его оружия, которое невозможно парировать отбивом. Только уклоняться, разрывать дистанцию, раз за разом терпя неудачу в попытках подобраться поближе – где длина меча из помехи стала бы преимуществом. Но и секирщик никак не мог подловить своего противника, тот так же стремительно уходил от размашистых и неотразимых, но слишком уж медленных ударов. Подумав, Авенат решил, что если ничего не произойдёт, секирщик всё-таки выйдет победителем. Но судьба распорядилась иначе.

  Видимо, парень с мечом понял, что проигрывает бой. В очередной раз заметив летящее ему в голову сверкающее лезвие, он вроде бы как обычно начал уклоняться... И вдруг прянул прямо вперёд, под опускающееся лезвие. Одновременно меч взмыл вверх, принимая на себя всю мощь удара секиры, далеко превосходящую рубящие возможности меча. Лязг, брызги искр... Меч с хрустом переломился, обломок клинка, кувыркаясь, отлетел в сугроб, секира с лязгом обрушилась на левое плечо воина, почти отрубив ему руку, по броне побежали струйки горячей крови. Но как раз в этот момент с полукриком-полустоном: "Сдохни!" – обломок меча ударил врагу точно в горло. И в этот последний удар воин королевы вложил все силы. Какое-то время, брызжа кровью из разорванных артерий, сипя перебитой трахеей, воин с секирой ещё стоял. Потом оружие выпало из его рук, он неуклюже, как набитый землёй мешок, ссыпался наземь. Победитель постоял над ним пару минут, поднял над головой окровавленный обломок меча – и точно так же осел в истоптанную, окровавленную снежную кашу.

  "Ну вот, – без всякого почтения к павшим подумал Авенат. – И мы, и они бесполезно потеряли по отличному воину, какой стоит трёх-четырёх обычных бойцов. И кто тут победил?"

  Строй королевских дружинников сбился плотнее, ощетинившись копьями, они бы уже бросились вперёд, пренебрегая выгодами позиции. Так-то они всё же не двинулись с холма, но кровожадно били в щиты мечами, иные, исходя пеной, в нетерпении грызли края щитов, иные как-то по-волчьи выли от сдерживаемой ярости, иные пританцовывали на месте, будто им не терпелось очертя голову броситься на врага. И то сказать, враг упал позже на мгновение, но ведь упал же – значит, ничья. Значит, Боги ещё не приняли решения, и всё сейчас зависит от смертных. А следовательно – вперё-о-од!!!

  Примерно так поняли случившееся и вояки королевы.

  – За мно-о-ой! – завопил молодой и горячий вождь рипуариев, бросаясь вперёд.

  – Вперёд! – раздалась зычная команда Виридэйна, её тотчас продублировали остальные.

  – А-а-а!!! – нарастал, как всесокрушающая волна цунами, крик сотен глоток. Сотни и тысячи дружинников и ополченцев качнулись навстречу алкам, быстро набирая разбег, готовясь смять, растоптать, развалить строй – и уж тогда рубить, резать, душить, бить всласть, смывая давний позор поражения.

  Прибой наступления северян ударил в ощетинившиеся копьями квадраты дружинных сотен, как горный сель с разгону бьёт в отстроенную на его пути дамбу. И сразу же воздух заполняется лязгом, воплями, стонами и проклятиями. Многие из врагов неплохо знают друг друга – но нисколько не переживают по этому поводу, осыпая друг друга проклятиями и оскорблениями. Мечи и секиры с глухим грохотом били в щиты, со скрежетом проламывали панцири и шлемы, с мерзким хрустом входили в незащищённые тела. У нападающих таких большинство, что и не замедлило сказаться: всесокрушающая лавина ударила в строй королевских дружинников – и откатилась, оставив, точно выброшенный морем мусор, десятки истекающих кровью, убитых и искалеченных.

  Авенат наблюдал за дружинниками со спины – и не видел, как ощерились в бешеном оскале лица дружинников короля. Зато слышал леденящий ужасом, какой-то утробный полустон-полурёв, повисший над войском короля. Перед битвой он видел, как дружинники пили из фляг странное розоватое варево. Он спросил у короля, что это такое.

  – Напиток настоящих воинов! – заявил тот. – Его пьют перед битвой, чтобы не чувствовать страха и боли, чтобы обрести неимоверную силу, ловкость и быстроту.

  Ясно, подумал алкский посол, очередное одурманивающее зелье. Он слышал о таких, да и сами алки в древности ими не брезговали. Разумеется, силы от этой дряни прибывает, улучшается реакция, да ещё они почти не замечают ни усталости, ни боли от ран, и, главное, лишаются страха. Да и выглядят исходящие пеной, с покрасневшими, выпученными глазами, нечленораздельно ревущие и кажущиеся неуязвимыми вояки по-настоящему жутко. Зато мало кто может произносить слова, об их понимании речи уже не идёт. Ни держать строй, ни выполнять команды, ни, тем более, осмысленно маневрировать на поле боя одурманенные пойлом не способны. Бой опившихся грибной настойкой берсерков неизбежно распадётся на множество поединков, и тут всё решают сила, выносливость и вбитая на уровень рефлексов воинская выучка. То есть так было бы в обычном бою. Сейчас враги только глубже залезут в приготовленную им ловушку, где и будут вырезаны все до одного.

  Ну, точно – перемешались. Битва превратилась в дикую резню всех против всех, что, в общем, и требуется. Алкии не нужна победа здешнего королька, гораздо нужнее Алкии, чтобы они просто перебили друг друга. Теперь пора делать главное.

  – Ваше величество, оставайтесь с дружиной. Я поехал к своим воинам. До встречи после победы!

  – Слава Амори Харваниду! – вскинул меч король. – Мы не подведём!

  "А куда ты денешься, дурачок!" – ухмыльнулся Авенат, хлестнув коня. Он направлялся туда, где в резерве дожидались рыцари и стрелки.

  Глава 15. Пращи против ружей

  – Рипуа-ар!!! – рёв сотен лужёных глоток накатывал, как штормовая волна беснующегося осеннего моря, он оглушал, пьянил подобно ядрёной северной медовухе, давал испепеляющий восторг и необоримое ощущение огромной силы. Эгберт орал и сам, ощерив обрамлённый тёмной бородой рот в зверином оскале – и не было сейчас человека счастливее вождя рипуариев. Даже соитие с женой и долгие хмельные пиры с дружиной не пьянили так, как это чувство. Сейчас, только добежать до королевских обормотов по глубокому снегу, под пение стрел и лязг кольчуг – и можно будет рубить всласть. Огромная секира о двух лезвиях, от которой не спасёт никакой щит и никакой доспех, вполне к тому пригодна. Конечно, щит вдобавок к такому монстру не удержишь, и вроде бы стоило опасаться лучников, но вождь рипуариев – не какой-то там нищеброд, и уж на никарровый панцирь родовых сокровищ предкам хватило. А вот у стрел вряд ли будут никарровые наконечники: тогда бы каждая стрела стоила как хорошенькая рабыня-девственница. Так что стреляйте, господа хорошие, сколько влезет!

  И стрелы, действительно, свистнули. Иные тихо плюхались в снег, оставляя на девственной целине тёмно-багровые, как венозная кровь, росчерки. Иные брызгали искрами, с сочным цоканьем отлетая от валунов и скал. Иные с мёрзлым хрустом били в щиты, чиркали по шлемам... Разумеется, находились и такие, которые находили дорожку. Дружинник, бежавший спереди и прикрывавший, как предписано обычаем, вождя щитом, вдруг коротко вскрикнул и повалился в снег, будто споткнувшись. Но ещё за миг до того лицо Эгберта обдало солёными горячими брызгами. Сбоку кто-то завыл протяжно, жутко, утробно, грузно осел в тающий от крови снег, пытаясь вытащить из живота иззубренный, причудливо откованный трусливыми южагами наконечник стрелы. Тщетно, знал Эгберт. Такие стрелы, коли уж войдут в тело, надо вырезать с изрядным куском мяса, а потом прижигать рану, чтобы не началось заражение, горящей головнёй. А уж попадание в живот... Смерть верная, медленная и страшная. Хоть бы добил кто бедолагу – но до упавших нет дела опьянённым настойкой дружинникам и ополченцам. Не топчут упавших – уже хорошо.

  Почти на пятой точке люди скатываются в замёрзшее русло по заснеженному берегу – и тут же бегут к противоположному склону. Уже больше трёх месяцев, с тех пор, как легли снега, ветра сносят снежную пыль в русло. Если там, наверху, снега по колено, то в русле... Ох ты ж, славься, Богиня! Тяжёлое, закованное в броню тело провалилось в снег по грудь. Кто-то, не столь рослый, барахтался в снегу, как брошенный в воду щенок. Самые сильные продолжали упорно брести к противоположному берегу, за каждым из них оставалась узкая тропа в снегу, и по ней спешили пройти остальные. То и дела края таких троп обваливались, и следующие за первопроходцами разгребали, утаптывали снежное крошево, что не скрипело даже под ногами, а громко повизгивало. Впрочем, этот визг заглушал многоголосый рёв.

  Очередная стрела ударила прямо в грудь, сбив рычащего от ярости Эгберта с ног и опрокинув в утоптанную снежную кашу. Наконечник сочно клацнул о нагрудную пластину, высек короткий высверк оранжевых искр – и стрела скрылась в снегу. Эгберт опрокинулся в хрусткое снежное крошево. Вскочил... Падение в ледяной снег на миг отрезвило. Вождь огляделся, пытаясь понять, что происходит.

  Движение замедлилось, теперь рычащие от ярости, ничего не соображающие бойцы вынуждены буквально прокапываться к противоположному, ещё более крутому берегу, над которым сияла кровавая Магра. Люди скучились на узких, протоптанных в бесконечном заносе тропках – и, конечно, стали лёгкими мишенями для стрелков и метателей дротиков. С каждой секундой стрелы и дротики летели всё гуще, тут и там вырывая из цепочек бойцов. Стрелки рипуариев, как могли, отстреливались из-за прибрежных валунов, но вверх по склону дротики не долетали, а лучников было слишком мало – человек двадцать, не больше, вдобавок, их-то и выбивали в первую очередь, затем приходила очередь копошащихся в снежных заносах внизу. Теперь стрелы из-за камней уже почти не летели, соответственно, и стальная метла, что секла окровавленные сугробы посреди замёрзшего русла реки, становилась сильнее с каждым мгновением. И брызгала в снег тут же смерзающаяся кровь, а всё вокруг кровянил свет луны воинов – Магры... Казалось, во всём мире не осталось других цветов, кроме чёрного и красного.

  Вождю рипуариев, разумеется, не до красот. "Не взберёмся – всех перестреляют!" – пришло осознание. Никакой уважающий себя враг не встал бы так, чтобы перебить неприятеля без рукопашной, одним стрелами. Но чего ожидать от прихвостней южан и потомков южных шакалов, стаей затравивших Харгона? Наверное, всё бы тем и окончилось, но здесь собрались настоящие бойцы. Они смогут. Мы сможем...

  – Вперё-о-о-од! – вновь с головой окунаясь в кровавое безумие, прохрипел Эгберт. – Рипуа-а-аррр!!! – выкрикнул он имя предка племени, и клич взмыл над атакующими, забушевал с новой силой.

  Дальнейшее Эгберт не помнил, адское зелье не позволяло мыслям пробиться сквозь багровую пелену ярости. Они карабкались по склону и обледенелым камням, рвали перчатки, кожа тут же примерзала к камню и льду – и так и оставалась. В таком состоянии, знал Эгберт, мудрёно заметить что-то кроме смерти. Некоторые умудряются не заметить и Её приход. Только что разрывали глотку в первобытном рёве, исторгая в выстуженные небеса красноватый, будто отлетающие души, парок – и уже сидят в пиршественном зале богини Борэйн, да не поминается её имя всуе, среди воителей древних времён.

  Снова проблеск реальности: вожделенный край обледенелого склона, и у самой кромки чьи-то ноги: значит, королевские вояки не до конца забыли, что такое честь, качнулись навстречу. Сейчас повеселимся!

  Замахиваться негде, да и как размахнёшься, когда над головой уже взмывает вражеский меч? Только вскинуть навстречу разящему лезвию секиру, ловя клинок в узкий зазор между лезвием и обухом. И сразу, пока противник не понял, что к чему – рывком в бок с проворотом – вырвать клинок из рук, швыряя его вниз. Ага, выпустил... А теперь окованным железом топорищем – коротко, без замаха, – ткнуть в солнечное сплетение... Упал... Ничего, добьют. Вклиниться в образовавшуюся крохотную брешь. Отклонить коварный удар копьём вбок. Панцирь, конечно, не пробьёт, но синяк или даже сломанное ребро никому не нужно. А теперь, с размаху...

  И горячие, солёные брызги, парящие на морозе – в лицо... В кровавом свете Магры они кажутся сгустками мглы. И снова замах... И удар, чудовищный, неотразимый, от которого можно только уклониться – если есть куда. Тычок острым навершием топорища, что бьёт не хуже копья, в чьё-то оскаленное лицо. Упал... Принять вражеский клинок на окованное никарром, несокрушимое топорище... И коротко, без замаха, перерубить Харайнову дружиннику шею.

  Уже по всему гребню холма ревели, хрипели, орали, кто мог – ещё и матерились, убивали и умирали. Прежде, чем зайдёт луна воинов, прибавится народу у пиршественного стола Богини смерти!

  Возможно, одни рипуарии и не смогли бы пробиться сквозь строй дружинников – благо, тот мало чем отличался от толпы атакующих. Может, они и не умели биться "стеной", как южане, но уж в поединке каждый стоил троих. А если бьются северные витязи, битва распадается на множество поединков и схваток мелких групп. Какая честь убить врага, даже не зная, кого довелось отправить к Богине? Или от кого пришлось принять смерть? Неслучайно так повелось испокон веков!

  Справа в железную запруду врубился клин дружинников королевы, а эти уже ничем не уступали лучшим витязям короля. Слева, хоть их и поменьше, ломят ивэ, их клич так же взлетает к небесам. Как ни опытны и сильны дружинники, но нападающих просто больше, вдобавок они не ведают сомнений, сражаясь против проклятых южан. Поколения их предков, что пели про дружину Харгона в пиршественных залах, кабаках и врытых в землю по самые крыши полуземлянках, мечтали об этом дне – и теперь, казалось, вся их ярость и боль переплавились в ненависть атакующих.

  Шаг за шагом воины королевы отжимали врагов от склона. Каждый шаг стоил им крови и потерь, дружинники короля пятились, оставляя за собой сплошной ковёр трупов – своих и чужих – и пропитавшуюся кровью и дерьмом из порванных кишок снежную кашу. Лютый северный мороз тут же прихватывал её льдом, на образовавшихся наледях скользили и падали воины. Многие из упавших уже не вставали: упал – значит, вышел твой срок, зовёт тебя к себе Богиня. Куда позорнее – принять пощаду от врага, ведь, по северным понятиям, это значит признать себя рабом...

  – Навались! – хрипел Эгберт, щедро раздавая страшные удары. С ног до головы вождя рипуариев забрызгало кровью, какими-то ошмётками, тут же примерзавшими к броне. Секира по самую рукоять побагровела и влажно блестела от крови. Мечи сейчас уже не рубили так хорошо, как вначале, кровь смерзалась на лезвиях. Но тяжёлая секира всё так же уверенно раскалывала щиты и шлемы, проламывала панцири, рвала кольчуги. Дробила кости, перерубала шеи, раскалывала черепа... Вперёд, не оглядываться! Спину прикроют те, у кого доспехи поплоше, или вовсе ничего, кроме тулупов.

  ...Его спасла никарровая броня и то, что противник, похоже, и сам не поверил в свой успех. Копейное остриё проскрежетало по пластинкам брони. Второй удар нанести враг не успел: секира взмыла над головой посунувшегося вперёд дружинника, и ещё одна голова с отрубленной правой рукой упала в парящий снег. Рипуарий оглянулся налитыми кровью глазами, и кровавая муть, колыхавшаяся перед глазами, отступила. Из нерассуждающей машины для убийства он вновь превратился в вождя.

  Кровавый дурман отхлынул так же внезапно, как и накрыл – они бились уже не первый час, зелье уже начало выдыхаться. Вождь рипуариев оглянулся – и холодная испарина прокатилась по телу. Его бойцы ещё шли вперёд, подобно нити за иглой, пробиваясь вперёд за вождём – но и ивэ слева, и королевские дружинники справа уже откатывались назад, разворачиваясь куда-то вбок. А оттуда, играючи перемахивая через сугробы, мчались невиданные на Севере, огромные южные кони, которым южане почему-то доверяли больше, чем своим ногам. Теперь он понял, почему. Могучие звери несли всадников, с ног до головы закованных в железо, казалось, без малейших усилий, только кроваво взблескивала под лучами Магры чешуя панцирей и начищенные кольчуг. Рыцари стремительно настигали пятящихся, пытающихся перестроиться и не успевающих это сделать ополченцев, а копья уже опускались для страшного таранного удара. И хотя всадников не больше трёх дюжин, а ополченцев, на которых они нацелились – не меньше сотни, почему-то в исходе схватки Эгберт не сомневался.

  Но и королевские дружинники, откатившиеся с заваленного трупами холма, недаром ели свой хлеб. Перестроившись в правильное каре, выставив копья, уцелевшие воины королевы бежали наперерез, метя ударить рыцарям вбок, придержать их первый, самый страшный натиск. Потом будет проще: остановленный, вынужденный обороняться всадник уже не так страшен, его можно стащить на землю и добить. Или, наоборот, поднять на копья...

  Но вслед за рыцарями шли другие воины. Они шагали в идеальном порядке, и над головами несли странные, короткие, какие-то изогнутые... копья? Трубки? Вспомнились слова странной девчонки, старшинство которой почему-то признали над собой картиры. Неужто те самые трубки, что изрыгают огонь – как она их назвала, джезайлы?

  И где, Ирлиф их всех забери, ахташи? Сигиберт обещал обойти южных свиней и ударить навстречу остальным отрядам. Куда делась эта помесь крысы и свиньи?!

  Дружинники уже почти добежали до рыцарей, готовясь вонзить копья в конские и человеческие бока, остановить всадников и дать ополченцам навалиться на них всей массой. Ещё миг... Успеют?

  Короткая, лающая команда – и строй бойцов слаженно, как один человек, развернулся навстречу угрозе. Передний ряд стволов дружно опустился, оружие легло на вонзившиеся в снег сошки. Теперь громоздкие и тяжёлые железяки можно держать на весу. Столь же уверенно и заученно алки проделали со своими устройствами какой-то манипуляции – и на срезах дульных отверстий расцвели огненные цветки. Слитный треск, никогда прежде не раздававшийся в этих краях, ненадолго заглушил грохот сражения, поплыли в промороженное небо клубы чёрного, с каким-то тухловатым запахом, дыма.

  И будто гигантская коса пронеслась над строем дружинников. Кто-то орал, кто-то стонал, кто-то молча падал в истоптанный, смёрзшийся кровью снег. Были и такие, кто неразборчиво молились богине – увы, Она в этот миг, похоже, отвлеклась. Стрелки опустили оружие прикладами в снег и деловито забивали в стволы пули, пыжи и порох. Между ними прошла вторая шеренга, уткнула сошки в снег – и снова невидимая плеть вырывала из рядов королевской дружины воинов, убивая их, как мальчишки по весне – беспомощных птенцов на птичьих базарах у берега. И так же между ними вперёд вышла третья шеренга, когда отстрелялись они, первая снова целилась в воинов королевы. Зрелище завораживало нечеловеческой правильностью, казалось, люди так ходить не могут, и это оловянные статуэтки, в которых злой колдун вселил некое подобие жизни...

  Рыцари, так и не подвергшиеся атаке, пронеслись мимо дружинников, с лязгом и хряском врубились в отряд ополченцев. Стало ясно: так и есть, ни малейшего шанса продержаться у какого-то мелкого племени, угодившего под молот рыцарского удара, нет. Копья пронзали людей насквозь, отрывали от земли где-то в глубине строя, огромные кони становились на дыбы, и тяжеленные, как кузнечные молоты, копыта обрушивались на шлемы и щиты. Огромные звери не ржали даже, а яростно визжали, норовя ухватить кого-нибудь челюстями. За копьями приходил черёд мечей, рыцари били сверху, спасения от них не было. Миг – и передняя, с копьями и щитами, шеренга исчезла под копытами, а уцелевшие мало что могли с мечами, кистенями и секирами против длинных копий, с дьявольской точностью бьющих в грудь или шею...

  Тем временем на поле боя – или, вернее сказать, уже бойни? – появилось новое действующее лицо. Почти такая же трубка, но такая большая, что её установили на отдельную повозку. Тяжёлые широкие колёса проминали снег, волокли эту штуку сразу две лошади. Следом быстрым шагом шли несколько человек и ехала повозка. Из повозки достали какой-то продолговатый, заострённый с одного конца цилиндр, его с лязгом вогнали в ствол с казённой части. Расчёт дёрнул за какой-то канат – и орудие резко дёрнулось, длинные, упирающиеся в землю станины погасили откат. Из дула выметнулся целый факел – а в следующий миг туча невидимой, визжащей смерти накрыла королевскую дружину. Когда стальной вихрь пронёсся, стало ясно: дружины больше нет. На ногах осталось не больше пары дюжин, кто-то ещё пытался выползти из кровавой мешанины, оставшейся на месте отряда.

  "Вот так дела! – вдруг осознал вождь рипуариев. – Что моя секира может против демонов, что против них сердце воина?"

  Он обернулся к остаткам своей дружины и ополченцев. И прохрипел приказ, который в другой обстановке покрыл бы весь его род позором:

  – В долину! По руслу – отходим!

  Что ж, по крайней мере, они отступают последними.

  Эвинна вдохнула морозный, пропахший дымом лагерных костров воздух. «Всё-таки ко всему можно привыкнуть, – подумалось ей, когда ледяные пальцы северного ветра просочились под тяжёлую шубу. – А к холоду не привыкнешь!» По сравнению с этим холодом сколенская зима – почти жара. Даже на горных перевалах, на бесконечной дороге из Тэзары в Сколен, не было так холодно. Если б не теплейшая, какие умеют делать только на Севере, шуба, она бы уже не чувствовала рук и ног. Если б не особая шапка, оставляющая открытыми, в сущности, только нос и глаза...

  Как и все картиры и их наёмники, Эвинна вслушивалась в дальний шум побоища.

  – Что там? – раздался голос Нидлира. Храбрый парень, он остался позади своих сородичей только потому, что Аспарух бы ни за что не простил убийцу сыновей – ну, как он считает. Но о войне только то и знает, что на неё шлем надо надевать. Ничего, если всё получится, хватит и этого.

  Прищурившись, Эвинна вглядывалась в ворочающуюся далеко внизу, на равнине, битву. Проклятая темнота! Вроде и ярко светит Магра, но её кровавое сияние только скрадывает детали, особенно вдали. Зловещим и неуютным выглядит мир в её свете. Правда, в свете Сепры он больше напоминает ледяное Ирлифово царство. Бесполезно высматривать лица, но главное понять можно.

  – Как я и говорила, Нидлир. Смотри, они пустили конницу и стрелков с джезайлами на правом крыле, теперь охватывают королевино войско с тыла. Кроме нас: нас они пока за воинов не считают, вот и полагают оставить напоследок. Сейчас рыцари дойдут до скал – и всё войско окажется в западне. И тогда вся надежда – на нас, понимаешь? Надеюсь, Моос успеет расставить пращников.

  – А что будем делать мы? – поинтересовался Маркел. Предводитель наёмников жаден до боя – он и из клана своего был изгнан потому, что не смог справиться с кровожадностью. – Охранять их барахло?

  – А мы пробьём окружённым дорогу в долину, Маркел-катэ. Заодно увлечём за собой главные силы алков. – Эвинна помолчала, вглядываясь в перекатывающиеся по полю тёмные тучи отрядов. – Если всё получится, картиров больше никто и никогда не назовёт плохими воинами. Так, а куда это намылились ахташи?

  Самое большое племя из сохранивших верность королеве с самого начала вело себя как-то странно. В отличие от всех остальных, они не рвались в сражение. Когда поединщики упали в окровавленный снег, и морозную мглу пронзили первые стрелы, ахташи всё так же стояли на месте, будто пришли просто поглазеть на кровавое зрелище.

  – Трусы, – сплюнул в снег Нидлир. – Какие же твари эти ахташи, позор на всё их семя...

  – Да нет, непохоже на трусость, – покачала головой Эвинна. – Боюсь, всё куда хуже. Похоже, Сигиберту-катэ пришлось по вкусу алкское золотишко...

  – Да? – похоже, до парня только сейчас дошло, что именно вот-вот произойдёт. – И что нам делать?

  – То, что делали, – сказала, как отрубила, Эвинна. – Если у нас получится, Нидлир, они тоже попадут в мешок. – И произнесла слова, которым, если задуманное удастся, будут вспоминать на Борэйне не один век: – Чем гуще растёт трава, тем удобнее её косить.

  Но, похоже, Сигиберт со своими людьми не спешил присоединяться к избиению. Постояв на правом фланге войска королевы, его люди потянулись на северо-запад. Вскоре голова колонны скрылась за перевалом, но Эвинна была готова поклясться – уходить далеко предатели не намерены. Ждут, чья возьмёт, чтобы присоединиться к победителю и обогатиться за счёт побеждённого. Что они станут делать дальше? Хорошо, если просто уйдут от греха подальше в свои земли. А вдруг решат перехватывать отступающих? А когда увидят, что таковых нет, в самый неподходящий момент ударят в тыл? Могут сорвать прорыв двухсот картирских наёмников к окружённому войску и, значит, отход в долину. Или решат ограбить лагерь, пока мужчины воюют? Хорошо бы второе. Имущество можно и отбить, а жизни не вернуть. Пятьсот ублюдков – это серьёзно, как ни крути.

  Эвинна поймала себя на том, что думает об ахташах, как об Эльфере и прочих переметнувшихся к алкам жрецах и дворянах – с холодной, тяжёлой ненавистью. Она мысленно поклялась, что, если они победят, предательство не останется безнаказанным.